Вернуться к оглавлению раздела
На главную страницу
Создано 26/01/2014
Обновлено 26/01/2014
Глава 5. Затишье перед бурей.
21 августа 1973 года в 14.00 советский пассажирский лайнер вошел в бухту Александрии, совершая регулярный рейс из сирийского порта Латакия. С него сходили пассажиры с чемоданами и узлами в руках, прибывшие для встречи с родственниками, ожидающими их за линией таможенного контроля. Я выискивал глазами шесть человек. Когда я их увидел, мы все испытали легкий шок. Первый раз мы увидели друг друга в гражданском платье. Как можно непринужденнее мы пожали друг ругу руки и сели в поджидавшие нас автомобили, чтобы отправиться в Офицерский клуб в центре города, где для нас были приготовлены комнаты.
В 18.00 мы вновь встретились, на этот раз в штабе египетских ВМС в бывшем дворце Рас-эль-Тин. Включая меня, там собрались восемь египтян: я, генерал Исмаил, генерал Мубарак (ВВС), генерал Фахми (ПВО), генерал Фуад Зекри (ВМС), генерал Гамасси (Оперативное управление) и генерала Фуад Нассар (Управление разведки). Шестью сирийцами были генерал Мустафа Тлас (министр обороны), генерал Юсуф Шакур (начальник Генштаба), генерал Наджи Джамиль (ВВС и ПВО), генерал Абдель- раззак эль-Дардари (начальник оперативного отдела Генштаба), Хикмат эль- Шишаби (начальник Управления разведки) и бригадир Фадл Хусейн (командующий ВМС). Восьмым египтянином был генерал Бахиеддин Нофал. Он был главой группы, в которую входили остальные 13 человек - члены сирийско-египетского Высшего совета Вооруженных сил. Мы собрались, чтобы оценить нашу готовность к войне и назначить день начала.
Наши переговоры шли два следующих дня. К утру 23 августа были готовы два документа к подписанию мной и моим сирийским коллегой, Шакуром. Мы пришли к заключению, что мы наконец готовы к войне согласно нашим утвержденным планам. И мы были готовы сказать нашим политическим руководителям, что подходящим сроком начала наступления могут быть два периода в течение предстоящих месяцев: 7-11 сентября и 5-10 октября. Все мы просили, чтобы президенты Садат и Асад сообщили нам о своем решении, по крайней мере, за 15 дней до начала наступления. За эти 15 дней мы еще раз рассмотрели не только наши военные приготовления, но и тщательно разработанную систему маскировки и дезинформации - меры безопасности и оперативного введения противника в заблуждение, стратегические меры введения в заблуждение, политическую дезинформацию - все, что мы разработали для обмана противника в период окончательного наращивания сил. Никто из нас не предполагал, что все эти меры будут успешными, но они, по крайней мере, могли на несколько дней отсрочить получение противником информации. По этой причине даже сам факт заседания Сирийско-египетского высшего совета вооруженных сил должен был оставаться тайной; и мы использовали гражданские суда, фальшивые паспорта и гражданскую одежду. Если противнику стало бы известно об этом заседании в преддверии ряда случайных событий в последующие недели, он смог бы свести их в единую картину.
Когда наши переговоры подходили к концу 23 августа, Шакур отвел меня в сторону и прошептал: "Мы должны начать с принятия строжайших мер безопасности в отношении 14 человек в этой комнате. Они должны включать отказ от перелетов по воздуху, даже на внутренних линиях. Угон самолета за границу с одним из нас на борту создал бы ужасные проблемы". Но даже при этом, когда мы разошлись утром 24 августа, некоторые сирийцы все-таки полетели домой через Саудовскую Аравию. Другие от-плыли в Латакию. Некоторые остались на отдых на несколько дней. Нам не пришлось долго ждать. Если бы наши руководители выбрали раннюю из предложенных дат - между 7 и 11 сентября, то мы получили бы необходимое за 15 дней уведомление к 27 августа, менее чем через неделю после нашего совещания. Когда этот день прошел, мы все знали, что война начнется 5 октября или сразу же после этой даты. Обратный отсчет времени начнется где-то после 20 сентября.
Пришло время призвать наши подкрепления, хотя и не сообщая о том, как скоро начнется наступление. 16 сентября под вымышленным именем и с фальшивым паспортом я тайно вылетел в Алжир. Утром 17 сентября я еще раз встретился с президентом Бумидьеном. Я рассказал ему о решении начать войну и попросил о военной помощи, которую он обещал. Он спросил о дне начала войны. Я сказал, что окончательно день не назначен, но определенно это будет в течение трех месяцев, как мы с ним договорились.
"А какова боеготовность ваших войск?" - спросил он. Я сказал, что никогда она не была такой высокой.
"А что у сирийцев?" - продолжал спрашивать он. Я ответил, что их боеготовность более или менее соответствует нашей.
"Если это так, - спросил Бумидьен, - то как случилось, что четыре дня назад израильтяне сбили 12 сирийских самолетов, а сами потеряли только один?"
Я отвечал со всей откровенностью: "Лично я думаю, что израильтяне превосходят в воздухе не только сирийцев, но и нас всех. Мы разрабатывали наш план так, чтобы действовать с учетом этого ограничения. Но все равно они не должны были одержать победу с таким перевесом. Мне кажется, что наши сирийские братья, должно быть, совершили ошибку, попав в хорошо подготовленную ловушку. Но это одна из тех трагических ошибок, которые случаются в ходе боевых действий. Мы должны учитывать это и учиться на них".
Мы долго беседовали. Я помню заключительное замечание Бумидьена: "Решение начать войну - это трудное решение. Но столь же трудное решение оставаться в нашем нынешнем унизительном положении". Когда я уходил, он пообещал немедленно связаться с президентом Садатом, чтобы обсудить с ним последние детали.
В тот же день я вылетел в Марокко, где в аэропорту Касабланки меня встретил египетский посол. Мы на машине поехали в Рабат на обед в резиденции полковника Делеми, руководителя аппарата короля по военным вопросам. Я сказал, что мне необходимо срочно увидеться лично с королем. Встреча была назначена на 18.00 следующего дня.
Я был рад, что на этот раз мой визит во дворец не был обставлен церемониями. Полковник Делеми проводил меня до кабинета короля и ушел. Король Хасан запер дверь и вернулся в свое кресло. Мы сели. Для меня важно было понять, что можно просить. Так много всего произошло со времени нашей последней встречи. Офицеры эскадрильи F-5, которая по нашей договоренности должна была прибыть в Египет, пытались произвести военный переворот против короля, и все находились под арестом. Обещанная танковая бригада уже была отправлена на сирийский фронт. В конце концов, я сообщил королю о нашем решении начать войну и спросил, может ли он выделить какие-либо части, кроме танковой бригады и этой эскадрильи под арестом.
"Брат Шазли, - сказал Хасан, - это лучшая новость, которую я когда-либо услышал. Я в восторге, что, наконец, мы, арабы, бросаем вызов противнику, чтобы покончить с нашим унижением. Безусловно, мы примем участие в войне большими силами, чем я обещал во время нашей прошлой встречи. Как вы сказали, мы уже отправили танковую бригаду в Сирию. Но мы пошлем на египетский фронт одну из наших пехотных бригад. Вы можете обговорить это с нашим Генштабом".
Итак, на следующий день, 19 сентября, я работал в Генштабе марокканских вооруженных сил, реорганизуя намеченную к отправке бригаду, составляя список боеприпасов, которые у нее должны быть, и намечая ее отправку морем в Александрию. Затем случилась заминка. Когда я еще раз отправился к королю Хасану на следующий день, 20 сентября, я предложил продолжить подготовку бригады еще в течение семи-десяти дней, чтобы она могла отправиться в Египет 1 октября. К моему недоумению, король Хасан ответил: "Думаю, лучше дать солдатам отпуск для встречи с семьями перед отправкой на войну, с которой они могут не вернуться. Кроме того, мне кажется, нам нужно несколько больше времени для подготовки бригады, чем вы предлагаете. Через неделю наступает рамадан. Предлагаю отправить их в первой половине ноября". Я ничего не мог возразить, не открыв ему намеченную дату начала наступления. Все, что я смог сделать перед отъездом домой следующим вечером, 21 сентября, это насколько возможно устроить так, чтобы в случае необходимости бригада могла спешно отбыть в Египет.
Пока 21 сентября я старался подготовить марокканскую бригаду, было принято окончательное политическое решение. Рано утром следующего дня, 22 сентября, министры обороны и начальники Генштабов Сирии и Египта получили решение о дате наступления - 6 октября (Садат сказал Исмаилу, Исмаил сообщил мне). Обратный отсчет 14 дней начался.
Я вернулся домой в 01.30 22 сентября. В 09.00 началось мое ежемесячное совещание штабных и полевых командиров. Это было наше 26-е заседание - как оказалось, последнее. У меня было странное чувство, когда я смотрел на внимательные лица, слушал высказывания, зная, что через 14 дней эти люди будут переправляться на Синай, выполняя самое трудное задание в их жизни, которое для некоторых будет последним. Ничего нельзя было изменить. Все было обдумано. Все спланировано. Я был уверен в успехе нашего форсирования. Мы все верили в то, что на протяжении месяцев я внушал этим командирам: наше форсирование войдет в анналы истории войн, как историческая победа, и каждый офицер и рядовой, которые помогли одержать ее, до конца жизни будут вспоминать ее с гордостью. Что еще можно было сказать? В свое время секретная информация будет для них раскрыта. Я энергично управлял ходом совещания. Форсирование ни разу не упоминалось.
Как обычно, мы закончили в 16.30. Как бы пройдя в уме через некий шлюз, я отправился в 19.00 на двухчасовое совещание под председательством генерала Исмаила, чтобы узнать о последних планах сирийских ВВС.
В последующие дни у меня укреплялось ощущение жизни в двух реальностях. В некотором смысле этого требовал наш план введения противника в заблуждение. В основе наших обманных действий лежало прикрытие накапливания сил и перемещения частей к фронту. Я уже изложил наши планы в этом отношении. Каждую осень, начиная с 1968 года, египетские вооруженные силы проводили "стратегические учения" во все более широком масштабе. В этом году учения должны были начаться 1 октября и продолжаться неделю, завершаясь на высшей точке 7 октября. Что касается мобилизации личного состава, мы призывали резервистов 22 раза - иногда небольшую группу, иногда много - на срок от трех дней до двух недель. Было хорошо известно, что мы просто испытываем и совершенствуем нашу систему мобилизации.
27 сентября (за 9 дней до дня начала военных действий) мы объявили о еще одной мобилизации, двадцать третьей за девять месяцев. Мы говорили, что резервистов отпустят 7 октября.
30 сентября (за 6 дней до дня наступления) мы призвали еще некоторое количество военнослужащих запаса.
Чтобы усыпить подозрения, 4 октября (за 2 дня) мы объявили о демобилизации первой группы резервистов, призванных 27 сентября, но отпустили домой только 20 000.
Такая обычная процедура призыва резервистов была тщательно разработанным ключом к успешному введению противника в заблуждение. Другим ключом к успеху было то, что во время учений наши основные боевые части не совершали безусловно наступательных действий. Этого и не требовалось. Три или четыре года мы держали пять пехотных дивизий вдоль канала, каждая из которых была развернута в боевой порядок в обороне в секторах 16-20 км в длину. Они оставались на этих позициях. Мы рассчитывали, что противник ведет наблюдение и делает вывод, что дивизии не сконцентрированы для наступления. Секрет был в том, что каждая из дивизий должна была штурмовать канал в секторе протяженностью всего 5-7 км - и эти сектора атаки находились внутри существующих секторов обороны этих дивизий. За годы подготовки было вырыто так много траншей, что линии обороны каждой дивизии могли служить не только в качестве района концентрации сил перед атакой, но и могли принять подкрепления и мостовую технику. Таким образом, каждой дивизии надо было совершить перед началом наступления минимальные передвижения.
Но стратегическое учение должно было начаться не ранее 1 октября (за 5 дней до начала наступления). К тому времени обратный отсчет времени шел уже 10 дней. Нам было нужно 15 дней не только потому, что так много надо было сделать в последние минуты (например, развернуть вдоль канала артиллерию, передвинуть мостовые секции, части паромов и переправочную технику в окончательные пункты сосредоточения сил), но и потому, что мы планировали совершить все наиболее заметные перемещения ночью (если бы эти перемещения обнаружили, то противник разгадал бы наш план). Поэтому нам нужны были 15 ночей, причем пик активности приходился на последние пять.
Однако большая часть действий неизбежно проводилась открыто: мобилизация резервов, например. Без сомнения, разведка противника отмечала, что наши учения были гораздо масштабнее тех, что проводились в предшествующие годы. Тут вступали в действие последние пункты нашего плана обмана противника. Военные действия вблизи канала указывали бы на агрессивные намерения. Наш план введения в заблуждение предусматривал ряд действий и событий, военных и политических, на международном и национальном уровнях, которые показали бы ученым аналитикам противника, что арабы не собираются воевать. Наш план был настолько успешным, что по зрелом размышлении и с некоторым сожалением я решил, что он представляет собой ценную тайну, которую надо сохранить, за исключением тех общих сведений, которые я счел возможным здесь привести. Но сам по себе план был очень прост. Все члены высших эшелонов власти были вынуждены вести двойную жизнь, сохранять видимость обычной рутины, в тайне работая над последними приготовлениями. Два мира.
Тайна соблюдалась настолько строго, что я не мог позволить себе каких-либо необычных действий, даже находясь в своем кабинете. Я был начальником Генштаба, занимающимся всего лишь подготовкой к проведению ежегодного учения 1 октября. Я не отменил ни одну из общественных, административных, даже личных встреч, опасаясь, что кто-то может догадаться. Мне даже удалось об-мануть мою жену. Честно говоря, тридцатилетний брак с армейским офицером отучил ее реагировать на телефонные звонки с моей работы, означавшие, что я уеду в войска на несколько дней. Я держал в секрете свою поездку в Марокко и Алжир, даже не предупредив ее, что уезжаю из страны. Позже она сказала мне, как ее застало врасплох сообщение по радио о нашем наступлении.
Тщательно спланированная программа "обычного поведения" шла свои ходом. 27 сентября (за 9 дней до начала наступления) мы провели самое уязвимое публичное мероприятие: мобилизацию. Чтобы обезоружить всех наблюдателей, в тот же день генерал Исмаил пригласил всех министров Кабинета провести день в Генштабе, чтобы ознакомить их с его организацией и работой. Мы сочли, что противник ни за что не поверит, что накануне войны военная машина потратит десять драгоценных часов, чтобы провести "день открытых дверей". Как я помню, на министров большое впечатление произвело офисное оборудование, в основном западные компьютеры и механические аппараты обработки данных, которые мы заказали в 1972 году, но установили только недавно. (Некоторые из этих машин составляли сердце нашей новой системы мобилизации).
На следующее утро, 28 сентября (8 дней до начала) министр обороны и я в составе большой группы военных участвовали в традиционном ежегодном посещении мемориала покойного президента Насера. За этим последовала церемония в Генштабе. Тем же вечером я отправился на ежегодное памятное собрание в помещении Арабского социалистического союза. Опять по продуманному расчету речь президента Садата была сдержанной, лишенной громких фраз, и непохожей на его обычные полные огня выступления прошедших нескольких месяцев.
Между этими публичными мероприятиям я проводил ряд совещаний с командующими всеми родами войск, последний раз обговаривая детали их планов, решая возникшие в последнюю минуту проблемы.
1 октября (5 дней до начала) начался заключительный этап подготовки. Началось наше стратегическое учение. Этим утром состав нашего Генштаба перебрался в Центр 10, в зал управления боевыми действиями. (Это тоже не было необычным: несколько лет назад мы руководили нашими ежегодными учениями из Центра 10). Единственной оставшейся формальностью было заседание Верховного совета Вооруженных сил под председательством президента, созванное министром обороны. Оно прошло сравнительно быстро. Каждого командующего официально попросили подтвердить его готовность выполнить предписанную ему задачу. Каждый из них в свою очередь описал свою задачу, план ее выполнения, состояние готовности и, наконец, заявил, что он готов. Это было необходимой прелюдией к изданию президентом официального приказа о начале военных действий, который он должен подписать и выдать Исмаилу. Других вопросов не было. Сказав несколько ободряющих слов, президент уехал.
По крайней мере, пока идут учения, никто не ожидает увидеть меня на дипломатических коктейлях. Вернувшись в Центр 10, в течение следующих трех дней я сосредоточивался на трех вопросах: ход мобилизации, тайное передвижение переправочной техники и наших подкреплений к линии фронта были наиболее важными областями нашего до мельчайших деталей разработанного графика, который должен был выполняться безупречно. Другой главной заботой было отслеживать осуществление нашего плана введения противника в заблуждение путем непрерывной проверки реакций противника. Однако неизбежно почти ежечасно возникало множество мелких проблем: проблемы с обширной сетью коммуникаций, которую мы создавали, проверки безопасности самого Центра 10, бесконечный пересмотр текстов коммюнике, которые мы должны выпустить во время сражения. (В этих коммюнике Израиль обвинялся в начале военных действий, что было ложью, но именно так действовал противник в 1967 году).
В этот день, 1 октября, мы начали наконец открывать секрет: два наших ключевых полевых командира, генерал Саад Мамун, командующий Второй армией, и генерал Абдель Мунейм Васел, командующий Третьей армией, были вызваны в Центр 10 и получили приказ готовиться к выполнению плана "Бадр" 6 октября. Следующие 48 часов они оставались единственными, кому это было известно. Их командиры дивизий должны были узнать все 3 октября (за три дня до начала наступления), командиры бригад - 4 октября (за два дня), командиры батальонов и рот - 5 октября (за один день), а командиры взводов только в день начала наступления за шесть часов до часа X.
Но наше заключительное мероприятие в этот день было бесповоротным: нашим подводным лодкам был отдан приказ занять назначенные боевые посты. Их капитаны не знали своей боевой задачи: они должны были открыть запечатанные пакеты всего за несколько часов до времени "X". Но возможности исправления ошибки не было. С момента их отплытия, на подлодках было запрещено пользоваться радиосвязью. Нельзя было ни отозвать их, ни отменить боевую задачу. Хотя их команды этого не знали, с их отплытием фактически началась война.
К счастью для морального духа, мало кто даже в Центре 10 знал, как близко мы подошли к тому, чтобы отложить начало войны. 3 октября (за 3 дня) Исмаил на несколько часов полетел в Дамаск. Когда он вернулся, он лично сообщил мне, что сирийцы просят отложить день начала наступления на 48 часов. Исмаил им отказал, используя в качестве предлога мою предсказуемую реакцию. По его словам, он сказал: "тебе следует подумать о египетском фронте. Подумайте о положении генерала Шазли, если мы договоримся отложить наступление. Мы не можем надеяться, что сможем и дальше хранить тайну. Он потеряет преимущество внезапности, которое мы так долго и с таким трудом создавали. Прежде чем принять какое-то решение, мы должны узнать мнение Шазли с военной точки зрения, и я не думаю, что он согласится". Исмаил сказал, что сирийцы неохотно согласились.
Противник был не единственным, кого мы старались обмануть. Были еще и русские. Их обмануть было трудно. Помимо инструкторов бригады ракет Р-17Е, было несколько их экспертов в других частях. Они могли видеть наши приготовления. Наша легенда о ежегодном стратегическом учении не могла долго держать их в неведении. В этом году происходило множество новых событий, которые мы должны были скрывать от электронных и спутниковых средств наблюдения противника, но вряд ли могли скрыть от специалистов в наших войсках.
29 или 30 сентября, за неделю до наступления, президент поручил нам в самых общих чертах дать русским понять, что происходит. Мы решили приуменьшить значение событий. Директор Службы разведки, генерал Фуад Нассар получил указание встретиться с главным советским офицером связи генералом Самоходским 2 октября (за 4 дня до начала наступления) и сообщить ему, что у нас есть информация о готовящемся рейде израильтян, но мы еще не знаем точно, когда это произойдет и где. Само- ходский должен был спросить Москву, есть ли у них дополнительные сведения об этом. 3 октября и затем 4 октября (за 3 и 2 дня до начала) Нассар должен был дополнить свои новости, сказав Самоходскому, что теперь мы уверены, что это будет широкомасштабный рейд, возможно, в сопровождении авиаударов. Было похоже, что Самоходский принял на веру рассказ Нассара, но к 3 и 4 октября у него наверняка возникли сильные подозрения. Происходило слишком много всего. Наверняка советские эксперты в войсках докладывали об этом. Вероятно, их специалисты в Сирии тоже сообщали о подобных приготовлениях. Подозреваю, что они получали подтверждение своим подозрениям и в виде информации с разведывательных спутников.
Возможно, президент Садат или президент Асад тоже намекнули им. В любом случае, к 4 октября (за два дня до начала наступления) нам стало совершенно ясно, что Советы были фактически уверены в неизбежности начала войны.
Но ответная реакция Советов оказалась для нас полной неожиданностью. Поздним вечером 4 октября советских специалистов, живущих в Каире, и их семьи отвезли в аэропорт и отправили самолетом в Москву. К середине следующего дня, в пятницу 5 октября (за 1 день до начала) такая мини-эвакуация была завершена. Многие из их специалистов остались, среди них те, кто обучал личный состав нашей бригады Р-17Е. И, как подтвердил спешный звонок в Генштаб Сирии, Советы не эвакуировали свой персонал из Дамаска. Я все еще не мог понять, в чем дело. Но когда вечером в четверг я услышал новости, я встревожился. До сих пор, к нашему удивлению, противник ни о чем не догадывался. Если что-то и могло его насторожить, так это вот такие панические действия.
Пока что эвакуация советских специалистов явилась единственным нарушением наших мер безопасности. Как будто этого было мало, ранним вечером 4 октября, когда мы приехали в Центр 10, мы, к своему ужасу, узнали, что наша национальная авиакомпания "Иджипт Эр" внезапно отменила все рейсы и спешно договаривается о переводе своих самолетов в безопасные места за пределами Египта. Мы были поражены и пришли в ярость, когда нам сообщили, что таков приказ министра авиации. Мы тут же вмешались и отменили этот приказ, как только смогли. К утру 5 октября (за день до начала войны) рейсы возобновились в обычном порядке. Но, наверное, противник уже узнал об этом и сделал необходимые выводы. (У нас не было времени разбираться с этим грубейшим нарушением мер безопасности. Очевидно, что кто-то сообщил министру авиации или, возможно, директору египетских авиалиний о дате начала наступления. Кто? По чьему разрешению? Я до сих пор горю желанием это узнать.)
К этому времени мое терпение лопнуло. Утром в пятницу я покинул подземный Центр 10 с его телексами, телефонами и экранами радаров и отправился на фронт. Когда я приехал в полевой штаб Третьей армии, генерал Ва- сел редактировал текст воодушевляющего обращения, с котором он собирался выступить перед войсками в начальные минуты наступления. Он показал его мне и спросил мое мнение. Я нашел его замечательным, хоть и длинноватым. "Не думаю, что его будут на самом деле слушать, - сказал я. - Когда идет бой и вокруг убивают солдат, речи никого не интересуют". Однако его идея была стоящей. "Я предлагаю установить транзисторные громкоговорители вдоль всей длины фронта, и во время атаки они будут передавать только одну фразу: "Аллах акбар"". "Аллах велик" - боевой клич мусульманских воинов на заре ислама, а в наши дни лозунг тех, кто собирается совершить что-то великое или очень трудное. - "Когда солдаты это услышат, они подхватят клич, и скоро весь фронт в унисон будет кричать "Аллах акбар". Более сильные повлекут за собой слабых, и у них поднимется боевой дух".
Васел с энтузиазмом воспринял мою идею. Единственной проблемой была нехватка громкоговорителей. Из штаба Васела я позвонил начальнику управления вооруженных сил по связям с общественностью: "Прошу вас доставить транзисторные громкоговорители. Завтра до 10 утра надо доставить 20 штук в Третью армию и 30 штук во Вторую армию". (По десять штук на каждый фронт атаки). Озадаченный, он сказал, что у него такого количества нет. Я велел ему забрать громкоговорители из всех частей, которые не входили во Вторую или Третью армии, и, если их все равно будет недостаточно, купить недостающее количество на ближайшем рынке. Я дал ему два часа, а затем он должен был перезвонить мне в полевой штаб Второй армии.
В третьей армии у Васела все было под контролем. С чувством облегчения я отправился на север в штаб Второй армии. У генерала Мамуна была небольшая проблема с инженерными частями Генштаба, которые прибывали в качестве подкреплений, но быстрый звонок генералу Га- малю Али, начальнику инженерных войск, разрешил ее. Я сказал Мамуну, что он может ожидать привоза громкоговорителей - пока мы разговаривали, начальник управления по связям с общественностью позвонил, чтобы со-общить, что они будут доставлены вовремя.
Больше мне было нечего делать. Я решил бросить последний взгляд на линию Барлева. Саад Мамун и я проехали к передовому наблюдательному пункту прямо на берегу канала. Осторожно подняв голову, я всмотрелся вдаль. Прямо напротив меня, не более чем в 150 метрах, возвышалось одно из наиболее мощных укреплений, которое мы называли Исмаилия Ист, хотя мы знали израильское название Форт Пуркан. Он доминировал над центральным сектором, блокируя проходящую сзади до-рогу на восток в центральную часть Синая от Тасы к основной авиабазе противника на Синае в Бир Гифгафа. Даже с нашего западного берега канала было видно, что форт занимает господствующее положение над дорогой Исмаилия-Каир. Это был ключевой элемент укреплений противника. Через подзорную трубу я пытался разглядеть признаки активности, любые свидетельства того, что противник находился в боевой готовности. Таковых не было. Я вздохнул с облегчением. Я был уверен, что когда я увижу этот форт следующий раз, он будет находиться в наших руках и лежать в развалинах.
"Ну, Саад, - сказал я, отдавая трубу Мамуну, - похоже, противник еще не объявил тревогу. А что наши младшие офицеры и рядовые? Уж конечно, они что-то подозревают?" В начале этого дня были оповещены командиры батальонов и рот, но войска должны были оставаться в неведении до утра следующего дня. Несмотря на все наши легенды, я подозревал, что некоторые из солдат уже имеют достаточное представление о происходящем. Ма- мун думал так же. "Подозревают, да, - сказал он. - Я уверен, многие догадались. Но ничего точно не известно. Только те немногие из нас, кто должен знать, имеют точные данные. Один из моих командиров бригад подошел ко мне вчера, всего за несколько часов до того, как ему сказали, и шепотом спросил, действительно это учение по форсированию канала или война. Я спросил его, какое это имеет значение. Разве он не готовится к учению, как к войне? Но я уверен, некоторые из них догадались".
К вечеру я вернулся в Центр 10. Я был как никогда уверен, что мы победим. Оставалось менее 24 часов до начала, и противник теперь мало что мог сделать, даже если бы разгадал наш замысел.
Я решил пораньше лечь спать. Я устал и твердо сказал себе: "Ты должен сегодня хорошо отдохнуть. Завтра у тебя будет много работы, и тебе будет не до сна". После легкого обеда отправился к себе в спальню напротив командного пункта. Но заснуть не удавалось. По бетонному полу грохотали сапоги караульных и дежурных офицеров, а в мозгу проносились картины переправы через канал. Лежа там, я знал, что незримо война уже началась. Наши подлодки стояли на своих боевых постах. Небольшие отряды инженеров у канала уже спускали свои надувные лодки на воду, чтобы бесшумно пересечь канал на веслах, заблокировать выпускные отверстия и не дать противнику возможность использовать горючую жидкость. В других местах вдоль канала наши патрульные отряды дальнего действия переплывали канал, чтобы скрытно проникнуть вглубь Синая за линии обороны противника. Лежа в моей бетонной клетушке, мысленно видя все это и все, что за этим последует, я начал вести сам с собой воображаемый диалог:
Первый Шазли: - Какой прекрасный сценарий. Если бы мы могли заснять сражение, это был бы фильм на 100 миллионов долларов.
Второй Шазли: - Почему бы это не сделать?
Первый Шазли: - Глупости. Нам пришлось бы режиссеру все рассказать. Наши сектора атаки, график действий, роль каждой части. Каждый секрет из тех, которые мы хранили от наших собственных полевых частей.
Второй Шазли: - Но завтра утром всем младшим офицерам и рядовым все равно скажут. Почему бы тебе не пригласить режиссера завтра и не поручить ему эту работу?
Первый Шазли: - Слишком поздно. Ему понадобится по крайней мере один день, чтобы ознакомиться с полным сценарием и еще три или четыре дня, чтобы собрать съемочную группу.
Второй Шазли: - Кто тебе это сказал?
Первый Шазли - Никто мне это не говорил. Это логично.
Второй Шазли: - Никогда не бывает слишком поздно. По крайней мере, кое-что можно снять. Позвони режиссеру завтра утром.
Первый Шазли: - Ему нужны условия. Не удивлюсь, если понадобится вертолет или даже два. Наши солдаты ничего об этом не будут знать и собьют их. Печальный конец!. Мы можем издать строгий приказ, но как мы можем быть уверены, что он дойдет до всех? Кроме того, если наши солдаты вобьют себе в голову, что стрелять по вертолетам запрещается, они не будут стрелять и по вертолетам противника.
Второй Шазли: - Ну и что? Выгоды от фильма намного перевесят риск потери вертолета. Ты всегда говоришь о рассчитанном риске. Почему ты не рассматриваешь это как рассчитанный риск?
Первый Шазли: - Это другое дело. Это не относится к сражению или его исходу. Это было бы просто свидетельство для истории.
Второй Шазли: - Но история очень важна. Наши дети и внуки и их внуки должны знать, что делали их предки, будь то правильное или неправильное, чтобы извлекать уроки.
Первый Шазли: - Ладно, это важно. Но раскрывать секретные данные о сражении заранее - это огромный риск. Я просто не могу считать его рассчитанным....
Должно быть, я заснул, хотя мне казалось, что в какой- то части моего мозга пикировались эти двое, потому что время от времени особенно сильный топот у моей двери пробуждал меня и я обнаруживал, что их "беседа" приняла новый оборот.
Первый Шазли: - Что означают действия русских по вывозу своих специалистов всего за 24 часа до начала войны?
Второй Шазли: - Может быть, они не хотят вовлекаться в войну и хотят показать всему миру, что у них чистые руки. Возможно также, что они не одобряют наши действия, и это их способ выказать протест. Показательно, что они даже вывели три своих корабля из Порт-Саида.
Первый Шазли: - Да, нам уже не нужна их прямая военная помощь. Но нам безусловно нужна их политическая поддержка. Президент, должно быть, поставлен в очень неловкое положение.
Интересно, что он думает об этом?
Второй Шазли: - Может быть, в этот момент он думает отменить полученные нами приказы.
Первый Шазли: - Это невозможно.
Второй Шазли: - Невозможно? Почему? Из-за тех подлодок, с которыми невозможно связаться? Мир переживет, если они выпустят несколько ракет и потопят пару кораблей, если это будет цена за предотвращение войны.
Первый Шазли: - Возможно, на международном уровне это и так. Но каково будет воздействие на наш народ? Мы пробудили в наших солдатах боевой дух, желание отомстить за 1967 год.
Наконец, после стольких поражений они способны победить. Если не дать им этого шанса теперь, боевой дух будет отсутствовать у многих будущих поколений.
Второй Шазли: - Ты говоришь, как солдат. Политики думают по-другому. Помнишь, что сказал президент Садат? - "Ты ничего не понимаешь в политике".
Первый Шазли: - Конечно, помню. Это не значит, что президент прав. Он может думать что хочет. Да, я простой человек, я не Макиавелли. Я верю в старомодные добродетели. Это необходимо для солдата. Но мудрые политические решения основываются на равновесии факторов, некоторые из которых противоречат друг другу. И разве моральный дух народа, его самоуважение не являются самыми важными из этих факторов? Человеческая личность представляет собой творческий элемент национального наследия. Вождям, правящим униженным народом, у которого отсутствует гордость за себя, глупо надеяться, что они могут чего-либо добиться.
Второй Шазли: - Все равно ты рассуждаешь как военный. На самом деле вопрос в том, что ты будешь делать, если президент отменит приказ наступать?
Первый Шазли: - Я не отвечаю на глупые вопросы.
Второй Шазли: - Ты боишься ответить.
Первый Шазли: - Да, боюсь. Я хочу спать. Завтра у нас много работы. Нам надо отдохнуть...
Вернуться к оглавлению раздела
На главную страницу
Создано 26/01/2014
Обновлено 26/01/2014