Навигация:
Учебка. Знакомство с оружием
Учебный пехотный полк
Учебный полк основной боевой подготовки
8-я рота усиленной боевой подготовки 69-я снайперская школа База морской пехоты Кэмп-Пендлтон, Калифорния
Винтовка Ремингтон модель 700
Подготовка снайперов-разведчиков
После снайперской школы — сбор и сосредоточение перед отправкой во Вьетнам
Обычное патрулирование и пеший марш в составе роты — наиболее опасные ситуации для снайперов
Туннельные крысы и подземные ходы вьетконговцев
Стрельба на тысячу ярдов по наступающему подразделению противника
Реактивная струя гранатомёта
Отказ выполнять прямой приказ
Снайперская пара на «свободной охоте»
Снайперы могли стрелять в любое время без разрешения
Недолёт
Расположение
Боеприпасы
Авиационная поддержка
Занятия на стрельбище были напряженными. Я обучился стрельбе из пистолета.45 калибра, но на самом деле я не любил это оружие. Низкая точность и большой вес, наряду с недостатком останавливающего действия, побудили меня не носить.45 калибр. Мы потратили целый день, стреляя из М-16, чтобы почувствовать эту винтовку, пришедшую на смену винтовке М-14 во Вьетнаме. Винтовка М-16 была легкой и обеспечивала точную стрельбу на дальности до пятисот ярдов, но у нее было два серьезных недостатка. Первой и самой неприятной проблемой была ее склонность к задержкам, даже в более-менее управляемой окружающей среде на стрельбище. Споры в отношении дефектов самой винтовки и плохого пороха, используемого в патронах, до поры до времени не возникали.
Другая проблема выявилась сразу. Винтовка, в режиме полностью автоматического огня, стреляла в настолько высоком темпе, что двадцатизарядный магазин опустошался еще до того, как первая гильза падала на землю. Это представлялось хорошей идеей, но легкий вес винтовки, в сочетании с сильной отдачей, означали, что даже самый сильный человек не мог удерживать винтовку. Когда мы отстреляли первый магазин, то обнаружили, что стоим в положении для стрельбы по уткам (целясь прямо вверх). Более старая винтовка М-14 была снята с вооружения во всех родах войск, за исключением снайперов-разведчиков морской пехоты. Во многих отношениях, для военных это оказалось потерей. Огромное количество людей погибло во время полевых испытаний М-16 в реальных боевых действиях.
Я не мог себе представить, что учебный полк мог оказаться хуже, чем лагерь для новобранцев. Это была ошибка — полк превратился в самый адский лагерь для новобранцев, который только мог появиться на свет. Мы обучались владению боевым оружием, между занятиями совершали форсированные марши на многие мили, замерзали ночью и жарились днем, когда светило солнце.
Когда мы подошли к выходу на полигон, командир сказал: — Это учение с боевой стрельбой. Ваша задача — атаковать с фронта вот тот бункер, мимо которого мы проходили. На случай, если кто-то из вас считает, что пулемет будет стрелять холостыми, пожалуйста, посмотрите сюда. Он незаметно подал знак людям в бункере, и они произвели несколько выстрелов в земляную насыпь в конце учебного поля. Трассеры и грязь полетели в разные стороны. — В воронки не заходить, в них установлены подрывные заряды, которые будут взрываться по усмотрению инструкторов. Это упражнение даст вам возможность почувствовать вкус боя. Оно считается настолько близким к реальному бою, как нигде в мире. Вы должны вползти по-пластунски на учебное поле, проползти его и выползти с противоположной стороны. Ни при каких, повторяю, ни при каких обстоятельствах вы не должны вставать или заползать в воронки! На выходе с учебного поля на противоположном конце, не поднимайтесь до тех пор, пока сержант Форест не ударит вас по заднице — это сигнал о том, что вы находитесь в безопасной зоне. Первый человек, который достигнет колючей проволоки, должен сделать проход для тех, кто ползет за ним. Если проволока расположена низко, вам необходимо заползти поверх нее и оставаться на месте до тех пор, пока все люди за вами не переползут поверх вас. Если проволока будет висеть выше, нужно приподнять ее с помощью своей винтовки, и держать ее до тех пор, пока под ней не проползут все люди, находящиеся за вами. Вопросы есть?
— Никак нет, сэр!
— Повторяю, — ни при каких обстоятельствах не подниматься и не заползать в воронку! Рядовой первого класса Уард!
— Сэр, да, сэр.
— Выводи первое отделение на поле!
— Слушаюсь, сэр! Первое отделение, вперед! Положение лежа принять!
Я дополз до первого проволочного забора, приподнял ее своей винтовкой, и первое отделение легко проползло под ней. У меня был хороший обзор учебного поля, и как только крайний боец из 3-го отделения пролез под проволокой, у меня появилась надежда, что все окажется не так уж и плохо. Но как только под забором пролез крайний человек из 4-го отделения, начался пулеметный огонь и раздались взрывы в воронках. Я знал, что пули пролетают над головой, но практически забывал о них, когда мое тело сотрясалось от боли каждый раз, когда поблизости раздавался взрыв. Через несколько секунд каждый из нас начал испытывать контузию.
Существует предел тому, сколько раз человека может бить взрывная волна, вызывая сотрясение мозгов внутри черепа, и нанося удары по барабанным перепонкам до того, как он станет дезориентированным. Через минуту или две он попросту может забыть, где верх и где низ. Я предполагал выйти с учебного поля через пять-семь минут, но застрял там на все двадцать, потому как два человека потеряли ориентировку и начали ползать кругами. Я должен был выйти к ним и заставить их двигаться в правильном направлении. Когда я, наконец, добрался к конечному рубежу и прополз под оранжевой лентой, обозначающей рубеж безопасности, я даже не почувствовал, как инструктор шлепнул меня по ягодице. Я продолжал ползти, пока не уткнулся в пару ботинок ...
Перевод из учебного пехотного полка в учебный полк основной боевой подготовки заключался в коротком перемещении в другие жилые помещения. В полку ОБП можно было вздохнуть свободнее, поскольку занятия сместились больше в область тактики, военных игр, и общей полировки того, что мы уже знали. Командиры подразделений относились к нам терпимее, а бoльшая свобода вне базы давала значительную разницу в моральном состоянии. Даже если у нас не было ни гроша, чтобы отправиться в Сан-Диего или Оушенсайд, мы могли пойти в клуб для рядового состава в Дель-Мар. Три раза в неделю туда приезжали на автобусе девушки из Оушенсайда, и ты мог потанцевать с ними всего за десять центов.
Нам выдали винтовки М-14 с инфракрасными прицелами, и поставили задачу охранять полевой склад боеприпасов в Кэмп Пендлтон, — служба, более известная нам как «наблюдательный пост»[10]. Склад представлял собой большое хранилище, окруженное долиной со ступенчатыми склонами. На протяжении последних лет, благодаря нескольким взломам, боевое оружие попало в руки некоторым сомнительным личностям, что оказалось для командира базы настоящим позором. У снайперской школы была другая проблема: надо было выработать у нас привычку бодрствовать всю ночь. И поскольку наша казарма находилась недалеко от склада, было логично, что нас и поставили его охранять.
На склонах долины находилось несколько замаскированных снайперских гнезд. В будние дни от заката до восхода и с субботнего вечера до утра понедельника, какой-либо снайпер из школы вел наблюдение за складом. Нам выдали боевые патроны и дали приказ: «Стрелять на поражение. Без предупреждения и без вопросов». После того, как по округе пошел слушок, кражи из склада прекратились. Для нас же такая служба наблюдения означала одну бессонную ночь за другой.
Пока мы открывали футляры, наши инструкторы бродили вокруг и, казалось, забавлялись недоумением, отражавшимся на наших лицах. Винтовки и принадлежности, находившиеся в ячейках из вспененной резины, отличались от всего, что мы видели раньше. Орон заговорил. — Возьмите винтовку из футляра и держите ее перед собой. Парни, вы держите то, что мы считаем лучшей снайперской винтовкой в мире. Ствол был длинный и толстый, почти одинакового диаметра по всей длине — и возле дула, и возле патронника. Механических прицелов не было, только крепление для оптического прицела и красивая ложа, недавно смазанная льняным маслом. Орон продолжал. — Это оружие поступает к нам под названием «Винтовка Ремингтон модель 700, с продольно-скользящим затвором и умеренно тяжелым, свободно вывешенным стволом». Ее модификация под наши требования производится здесь, в Кэмп-Пендлтон. Из этой винтовки не будет выстрелов «в сухую», — замена сломанного ударника на ней обойдется вам в недельное жалованье. Ваше первое нажатие на спусковой крючок будет серьезным, и последнее нажатие на спусковой крючок будет серьезным. Всем все понятно? Мы только начинали понимать.
— Огонь ведется только 7,62-мм матчевыми боеприпасами с пулей 173 грана и зауженной хвостовой частью (эти боеприпасы используются в стрелковых соревнованиях). В вашем футляре находится деревянная коробка со 120 патронами. Для успешного окончания этой школы вам необходимо будет выстреливать 120 патронов ежедневно, кроме воскресенья. Если мы пропустим тренировочный день из-за плохой погоды, его придется наверстывать. Винтовка вмещает пять патронов, которые заряжаются во встроенный магазин снизу. Основным прицелом является прицел Редфилд 3-9х переменной кратности. Теперь поднимите винтовку и смотрите внимательно, пока сержант Болстед и капрал Хилл будут ставить прицелы. Вы делаете точь-в-точь то же самое, что вам показывают, и ждете, пока один из нас не проверит, что вы сделали.
В первый раз нам не хватало ловкости, Болстед и Хилл внешне делали это легко и просто. После того, как они проверили у нас крепления прицелов, мы снова сняли их и уложили обратно в футляр. — Обратите внимание, что в каждом ЗИПе имеется пакет салфеток для линз. Любой, кто будет пойман за очисткой линз чем-нибудь еще, кроме этих салфеток, будет немедленно исключен из школы.
Обоснованность использования винтовки с продольно-скользящим затвором лежит в ее надежности и том факте, что в автоматическом оружии, таком как M-14 или M-16, небольшое количество пороховых газов должно отводиться из дула для экстракции стреляной гильзы и подачи в патронник нового патрона. В винтовке с продольно-скользящим затвором газы используются для увеличения дульной скорости более тяжелой пули. Пуля с зауженной хвостовой частью по форме напоминает лодку. Хвостовая часть делается зауженной для того, чтобы сделать воздушный поток более плавным, не допуская турбулентности, которая могла бы повлиять на точность пули в полете. Далее, пуля стабилизируется свободно вывешенным стволом винтовки, который крепился только у патронника. Точность изготовления винтовки была такой, что зазор между стволом и ложей был равен толщине долларовой банкноты. От точки, где пуля покидала свою гильзу и начинала движение далее по каналу ствола, ствол не должен был касаться ничего. Любой контакт между стволом и ложей мог повлиять на дульную скорость пули при каждом выстреле, что потребовало бы постоянного внесения поправок в прицел. Умеренно тяжелый ствол более равномерно распределял тепло от сгоревшего пороха и от трения пули, движущейся по каналу ствола. Неравномерный нагрев более тонкого ствола может вызвать его временную деформацию и едва заметному изгибу.
Спустя три дня, проведенные в снайперской школе, наши плечи покрылись синяками от сильной отдачи винтовок. У нас не было выбора, поскольку использование дополнительных накладок приводило к немедленному отчислению. Не прошло и недели, как двоих ребят отчислили за то, что они положили под свои стрелковые жилеты пористую резину.
Важной частью нашей подготовки как разведчиков являлось прочесывание учебной вьетнамской деревни, в которой были тщательно воссозданы хижины, бункеры и рисовые поля. Каждый раз в ней менялись какие-то детали, и мы очень хорошо наловчились находить их. К примеру, иногда это могли быть гильзы от АК-47, незаметно рассыпанные в траве, но которые могут знающему человеку много рассказать о состоянии оружия, из которого они были отстреляны. Мы также тщательно прочесывали макеты лагерей, оставленных противником. Практически не существует предела информации, которую можно почерпнуть путем проведения тщательной пешей разведки. Она стала для нас второй натурой, и путем изучения того, каким образом содержался лагерь, мы могли выявлять такие детали, как количество войск, которые были в лагере; виды их оружия и их рациона; время, на протяжении которого лагерь заброшен; и даже моральный дух противника.
Постоянное наблюдение за всем, что происходило вокруг нас, было частью дисциплины солдат-разведчиков, и я нашел, что это настолько же сложно, как и стрелковый аспект нашей подготовки. Обучение снайперов было сложным и целиком фокусировалось на точности и внимании к деталям. Мы стреляли по движущимся силуэтным мишеням на дистанцию в пятьсот ярдов и по неподвижным мишеням на тысячу ярдов. В конце второй недели нашего обучения, мы должны были достигать и достигали 120 попаданий из 120 выстрелов. Определенные поблажки давались в ветреные дни, но очень немного. Контроль дыхания, учет ветра, и движение мишени являлись наиболее значимыми факторами, влиявшими на поражение цели. У нас была эмпирическая формула для оценки скорости ветра. Например, ветер силой от одной до трех миль в час шевелил волосы на руке. Ветер силой от трех до пяти миль в час немного отклонял щепотку пыли, высыпавшейся из руки. Ветер силой от пяти до семи миль в час заставлял развеваться лоскут материи. Ветер силой от семи до десяти миль в час заставлял колебаться ветви деревьев и шелестеть траву. Оценить ветер силой свыше десяти миль в час снайпер мог только за счет опыта и практики.
«Выверка» (пристрелка винтовки) производилась в сухие, безветренные дни через интервалы по сто ярдов путем поворота маховичка, расположенного сверху прицела. Превышения траектории, которые оказывались между двумя соседними стоярдовыми интервалами, компенсировались путем выноса прицельной сетки вверх-вниз от цели. Поправка на ветер вносилась путем поворота маховичка, расположенного сбоку прицела. Сразу после внесения поправок, этот маховичок обычно больше не трогали, а все изменения силы ветра компенсировались выносом прицельной сетки влево или вправо от цели.
Сложности, связанные с поражением движущихся целей, особенно на больших дальностях, оказались невероятны. Помимо соблюдения обычных требований к прицеливанию, необходимо было брать в учет дальность, скорость и угол, под которым цель двигалась, ее размер, положение, из которого стреляет снайпер (лежа, сидя или стоя), — и все должно было быть учтено в течение нескольких секунд. В теории, если все прошло отлично, цель оказывалась в перекрестье, однако на практике, стрельба по цели, находящейся в перекрестье, была редкостью, — практически всегда требовались поправки вверх, вниз, влево и вправо.
... двадцать из нас получили свои свидетельства; три четверти выпуска были распределены в подразделения снайперов-разведчиков во Вьетнаме, где примерно через тридцать дней, в Дананге, переаттестация сократит мой выпуск еще на четверть.
Когда обучение в школе осталось позади, я оказался в крайней и самой зловещей части нашей боевой подготовки, — на этапе сбора и сосредоточения перед отправкой. Маршевый батальон — это тысячи людей, занимающихся окончательной подготовкой к отправке на войну, и меня охватило смутное ощущение нереальности происходящего. Мы были сгруппированы по военно-учетным специальностям, медицинские карточки и прививки были дважды проверены, приказы были отданы, и занятия продолжались. Эти занятия отличались от всего, что у нас было раньше. Мы смотрели учебные фильмы об ужасах венерических болезней. Тут же рождался миф о страшной «черной розе» (штамм венерической болезни, которой мы могли заразиться только от вьетнамских проституток). По слухам, она была неизлечима, и если человек заражался ею, его изолировали на всю оставшуюся жизнь. Мы были достаточно молоды и наивны, чтобы повестись на всю эту лабуду. Достаточно было пробыть во Вьетнаме сутки, чтобы узнать правду.
Одно занятие было особенно запоминающимся: что делать, если вас захватили в плен. До этого момента я не задумывался об этом, но то, что нам рассказывал инструктор, заставило меня задуматься. Некоторые вещи капитан преподносил с черным юмором. Мы могли сообщить свое имя, звание и личный номер, но бoльшая часть из того, что я услышал, являлось пережитком нашего опыта борьбы с японцами во время Второй мировой войны. — Ведите себя, как сумасшедший, — рассказывал он. — Восточный ум питает уважение к тому, кого они считают ненормальным, и по большей части они, как правило, идут на поблажку сумасбродам. Такая тактика, возможно, и работала в свое время с японцами, если человек был хорошим актером. Однако «Чарли» на такую уловку не попадались. На практике, такое поведение чаще всего приводило к чьей-либо смерти прямо на месте. Если северо-вьетнамцы даже и читали правила, изложенные в Женевской Конвенции, то они их особо не соблюдали. Они находились в состоянии войны уже длительное время, и на эти правила ложили болт. Они сражались, чтобы победить.
Густая растительность часто приводила к тому, что патрули и рота при движении скучивались, поскольку основным правилом передвижении в джунглях было держать человека, идущего перед собой, все время на виду. Но скучивание делает подразделение легкой добычей для врага, когда он набрасывается из засады, и приводит к большим потерям. Личный состав группы управления подразделения, как правило, располагался в середине колонны для обеспечения максимальной защиты спереди и сзади. Типовая засада организовывалась с фронта, примерно под углом сорок пять градусов к направлению движения, с одной или с обеих сторон, и часто начиналась, когда головное отделение натыкалось на мину или попадало в ловушку. Выведя из строя головной дозор колонны, противник мог затем сосредотачивать свой огонь по центру, где находились ключевые люди.
Снайперы-разведчики опасно бросались в глаза. Мы были единственными, кто находился в колонне без шлемов и бронежилетов, а снайперскую винтовку довольно трудно скрыть. Мы также не брали с собой дополнительных боеприпасов. Уставший снайпер, который не мог контролировать свое дыхание, было так же хорош, как и отсутствие снайпера совсем. Чак предупреждал меня держаться в хвосте колонны. Зачастую это означает дольше бежать к огневой позиции, но так было безопаснее. Его слова утонули в моем служебном рвении, в стремлении показать, что я достоин быть командиром снайперской команды...
Предостережение Чака крепко засело у меня в голове. Обычное патрулирование и пеший марш в составе роты — это были две наиболее опасных ситуации, в них снайперы контролировали обстановку минимально и были окружены слишком большим количеством людей. После случая с радистом, я потом редко работал возле командования или штаба. Я все больше и больше думал о том, какими очевидными целями были я и мой напарник.
Глянь! — добавил он, освещая бункер. Только тогда я понял, что мы находимся в большом помещении, с туннелями, отходящими в нескольких направлениях. Место было забито различными припасами. Это был старый туннельный комплекс, который годами оставался необнаруженным. Когда он перемещал луч света от туннеля к тоннелю, у меня возникло ощущение, что мы только что вошли в нетронутую могилу фараона. Здесь штабелями лежало оружие, боеприпасы, большие плетеные корзины риса, стопки документов, бумажные деньги, монеты и ящики с медикаментами. На многих ящиках были отгрузочные бирки, на которых было написано: «Помощь Народной Республике от ваших друзей из колледжа Беркли». Я уже не первый раз встречал подобные маркировки из разных университетов и общественных организаций Соединенных Штатов.
Однако мое внимание привлек шелк. Около триста рулонов черного китайского шелка, который шел на пошив униформы — более чем достаточно, чтобы сделать любого человека в Штатах богачом. «Крыса» вытирал кровь с рук каким-то материалом, который, должно быть, стоил сотню баксов. Мы набили свои карманы деньгами и документами, что никак не повлияло на размеры той кучи барахла
Лейтенант бросился ко мне с усталым выражением лица, в его глазах была боль. Медицинская эвакуация на пути к нам, но в тысяче ярдов отсюда замечено передвижение противника, которое могло бы отрезать нас от роты. — Ты можешь их задержать, пока сюда не доберется санитарная «птичка» и улетит обратно? — спросил он. — Черт возьми, конечно! — ответил я, точно зная, что здесь нет никакой нормальной огневой позиции, и мне придется стрелять стоя. Попасть в движущуюся мишень на одной тысяче ярдов — нетривиальная задача даже при стрельбе лежа с упора, но стоя? Рон посмотрел в бинокль и определил, что силы численностью около взвода передвигаются вдоль опужки леса на дистанции примерно в тысячу ярдов. — Откуда ты собираешься стрелять? — спросил он. — С тебя! — ответил я.
Я приказал ему прикрыть уши и стоять настолько неподвижно, как только можно, и положил винтовку на его правое плечо. Установив прицел на тысячу ярдов, я взял поправку еще чуть вверх и — промахнулся. Взяв прицел еще чуть выше, я попал в одного. Они шли передо мной цепью, и я успел завалить пулеметчика, прежде чем остальные укрылись. Когда они снова попытались двинуться, я срезал человека, переносившего минометный ствол. Мне удалось рассеять их подразделение, и они пытались перегруппироваться. Попытались дернуться еще четыре человека, которых я тоже уложил. По нам выстрелили несколькими трассерами, которые прошли довольно близко. Они были в отчаянии и пытались выбраться из положения, в котором оказались, но я поклялся себе, что они никуда не уйдут. После пятнадцати выстрелов с винтовки, тепловые волны, поднимающиеся от ствола, превратили картинку в прицеле в подобие изображения сквозь стакан с водой. Не знаю, как Рон стоял, — дульный срез находился всего в нескольких дюймах от его головы. Должно быть, каждый выстрел был для него сродни удара молотом.
Послышался чей-то крик: — Вертолет! Пока санитарная «птичка» садилась, я успел выстрелить еще несколько раз, глядя поверх прицела — тепловые волны сделали его бесполезным. После того, как вертолет улетел, в дело вступили наши минометы и тяжелая артиллерия, и я плюхнулся на землю, вытер пот с глаз и подобрал гильзы. Рон ходил кругами, тряся головой, пытаясь отойти от шока, которому я его подверг. Ко мне подошел лейтенант, протянул мне мою панаму и просто сказал: — Спасибо. — За что? — переспросил я. Он ответил, что по «птичке» противник не сделал ни единого выстрела. — Он еще жив? — задал я вопрос. — Да. Дай мне свой формуляр, я подпишу его прямо сейчас. К нам идет третий взвод, потом мы проверим эту опушку. Когда мы зачистили опушку, среди семнадцати тел, которые там были, я нашел шесть своих, а остальные погибли от артиллерийского огня. «Чарли» только что потеряли половину взвода, и пока я заполнял свой килл-лист, из моей головы никак не шел вид изуродованного морпеха. Меня это поразило, — ведь через это место прошли и мы с Роном, и еще несколько ребят, но именно этот парень наступил на эту ловушку.
Мое внимание снова переключилось вперед, когда лейтенант крикнул: — Стреляю из гранатомета! Как и у базуки, у гранатомета LAW обратная реактивная струя представляла опасность на дальности до сорока футов. Этот офицер был «новичком Луи», он проскочил через один этап в порядке подготовки стрельбы из ручного противотанкового гранатомета — он не оглянулся проверить, чтобы в опасной зоне не было людей. А там позади него находился человек. Он уже раздвинул трубу, и откинул пластиковую рамку прицела. Гранатомет был взведен и готов к стрельбе. Я находился всего в пятнадцати футах за ним.
— Стой! — Успел крикнуть я и попытался на карачках сделать поворот вправо, но знал, что у меня ничего не получится. Он нажал на спуск, и реактивная струя сбила меня на землю. Мои штанины оказались разорваны, верх моих ботинок оплавился, а силой струи меня отшвырнуло обратно к насыпи, к которой я направлялся изначально. За исключением незначительного ушиба на левой голени, мое тело не пострадало,
Он что-то начал мычать о неповиновении, и я уже был готов ударить его прикладом, когда вмешался Рон. Он оттянул меня в сторону и громким, четким голосом сказал: — Я держал его на прицеле, и если бы ты пострадал от реактивной струи, я бы его просто пристрелил. Услышав Рона, лейтенант смертельно побледнел. Вот так из «новичков Луи» рождаются лейтенанты. Мы с Роном ушли, обсуждая, что нам нужно сделать, чтобы выбраться с этой роты живыми.
Рано утром следующего дня рота пришла в движение. Где-то через час, мы остановились на плато с видом на маленькую деревню, расположенную в семистах ярдах от нас. Мы с Роном внимательно осмотрели ее через прицел и бинокль и решили, что это дружественная деревня. Насколько я знаю, никто другой тоже не видел ничего угрожающего, что сделало последующие события еще более зловещими. Капитан решил вызвать авиацию, и вскоре два «Фантома» сбросили на деревню полный груз напалма, превратив ее в один огромный огненный шар. Затем раздалась команды: «Снайперы — вперед!».
Капитан показывал на фигуру, бегущую прямо к позиции роты. — Стреляй — сказал он. Мне не нужно было смотреть в бинокль, чтобы понять, что это молодая женщина с маленьким ребенком. Я было подумал, что я что-то пропустил. Я посмотрел через прицел, и убедился, что это была женщина лет двадцати, с младенцем, которого она крепко сжимала обеими руками, бежавшая из ада, который несколько минут назад был ее домом. Я был поражен тем, что она пережила налет авиации. — Это женщина с ребенком, — ответил я ему. — Стреляй! — потребовал он более настойчиво. Я посмотрел ему в глаза и понял, что он это говорит на полном серьезе. Мое разочарование этой ротой и этим командиром оказалось слишком велико. Я ткнул винтовкой прямо перед его лицом и заявил: — Если хочешь, чтобы они умерли, стреляй сам. — Это прямой приказ, морпех!
Без комментариев я повернулся к Рону и сказал готовиться к вылету на следующей «птичке». Мы отошли от роты, чтобы расположиться отдельно, тогда как капитан что-то продолжал орать о военном трибунале, гауптвахте и тому подобном. Официально мы с Роном больше не были приданы роте, и когда мы сидели в ожидании «птички», мы были готовы стрелять в любого, кто попытался бы нас остановить.
Перед тем, как покинуть Ан-Хоа и прибыть в подчинение роте «Чарли», мы с Роном провернули еще одно задание. Это была «свободная охота» с изюминкой. Это был не тот план, который мы планировали и выполняли самостоятельно. Это даже поступило не из штаба, а из информации, полученной Ли Оутом. Он услышал о командире северовьетнамцев, у которого появилась плохая привычка постоянно навещать свою подружку, жившую в деревне Зянг-Хоа, примерно в 13 кликах к северу от Ан-Хоа. Ведение «свободной охоты» являлось наиболее опасной и сложной задачей, с которой сталкивались снайперы, и во время войны я участвовал примерно в двадцати пяти подобных операций, ни одна из которых не длилась свыше семидесяти двух часов. Ношение радиостанции только замедляло нас и сильно затрудняло бесшумное передвижение, поэтому выходя на такое задание, мы знали, что были предоставлены сами себе. Подготовка к ведению «свободной охоты», такой как эта, моей двенадцатой по счету, была чрезвычайно сложной. Мы неоднократно изучали топографические карты и видели два затруднения. Самым опасным было совершить переход на тринадцать кликов, и остаться необнаруженным. Второе затруднение — пересечь реку Тху Бон, не зная, насколько она глубока.
В 3 часа ночи 22-го числа мы с Роном подготовились к выходу с первыми лучами света. Как обычно, мы надели камуфляж, трижды проверили все свое снаряжение и кратко повторили весь порядок действий, однако что-то в этой конкретной «охоте» заставляло наше очко сжиматься. В конце концов, мы списали это на долгий дневной переход и формирование реки вброд. Мы выдвинулись в 05.00 и через полклика прошли мимо деревни Ан-Хоа, когда солнце выглянуло из-за горизонта. В течение дня нам приходилось постоянно менять свой маршрут, чтобы избежать встреч с фермерами и местным населением, с которыми мы могли столкнуться. Быть замеченным кем-либо означало провалить миссию. Менее чем за час до заката мы достигли реки. Рон пошел впереди меня, постоянно прощупывая дно, чтобы мы оба не ступили в яму. Было крайне важно, чтобы я не упал и не намочил прицел. Было почти темно, когда мы добрались до противоположного берега, где и расположились на ночь. Мы сняли с себя камуфляж, развесили его сушиться, завернулись в пончо и по очереди спали и вели наблюдение. Мы замерзли и устали.
До рассвета мы снова были уже в пути, двигаясь в темноте со скоростью улитки, чтобы избежать мин-ловушек. Когда мы приблизились к району нашей предполагаемой огневой позиции, солнце уже поднялось. Мы должны были проползти последние пятьсот ярдов и замаскироваться на нашей огневой позиции в восьмистах ярдах от тропы. Вскоре мы обнаружили, что тропа, предположительно используемая командиром северовьетнамской армии, интенсивно используется, и нам придется смотреть во все глаза, чтобы как-то выцелить нашу цель в потоке местных жителей. Далеко не самая идеальная ситуация.
Участок тропы, ведущей от густо поросшего холма, откуда обычно капитан приезжал в деревню, был длиной около мили. Окружающая местность была равнинной и открытой. В Зянг-Хоа, которая состояла сплошь из соломенных хижин, окруженных густыми деревьями и высокой травой по колено, проживало от ста до трехсот человек. Моя работа заключалась в том, чтобы наблюдать за холмом и ждать его появления, если оно, конечно, наступит. Дьявол, насколько я знал, он мог вообще изменить свой распорядок и вообще не появиться в тот день. Рон вел наблюдение за участком от точки предполагаемого поражения цели до деревни. Вскоре на тропе появились местные жители. Старики тащили повозки со свежими овощами, женщины несли на плечах корзины с рисом, держа равновесие, несколько человек проехали на велосипедах. Рон посмотрел на меня и в отчаянии произнес: — Черт, Уард, там как на шоссе! — Да, и уже почти десять часов. Мы не можем дать парню много времени, прежде чем отложим операцию. Я полагаю, он ждет момента, пока сможет смешаться с сельскими жителями, — ответил я. Рон кивнул в знак согласия.
С утренним солнцем пришли жара и влажность. Вскоре рой комаров обрушился на нас, подобно мерцающему облаку. Ситуация быстро ухудшалась. Нам обоим пришлось переворачиваться и ссать лежа, запах мочи раздражал так же, как и мошкара. Для снайпера с диареей было также вполне обыденным и сраться на позиции. Приходилось терпеть и запахи, и насекомых, поскольку передвижение могло демаскировать нашу позицию. Когда мы вытерли пот с шеи и лица, наши ладони оказались покрыты сплошной черной массой раздавленных комаров. Посмотрев друг на друга, мы просто покачали головами. — Полдень, Рон, мы даем ему время до полудня. Если он не появится к тому времени, мы уходим. — Отличная, мать ее, идея, парень!
В 10.40 из-за холма осторожно вышел человек, ненадолго остановился, чтобы осмотреться, и направился к деревне. Он был одет в гражданскую одежду, но его действия выдавали напряжение. Даже на дистанции 1200 ярдов я чувствовал, что он нервничает. Бинокль был более мощным, чем прицел, и когда Рон посмотрел на него, все, что он смог сказать, было: — Черт возьми, это должен быть он! Он соответствует описанию, и я вижу часть кобуры, торчащую из-под низа его рубашки! На меня накатило и быстро прошло знакомое чувство нервного ожидания. Я обтер пот с глаз и наблюдал, как он приблизился ближе к зоне поражения. В моей голове громоздились вопросы. Зачем человеку в таком звании постоянно придерживаться одного и того же, такого опасного, порядка действий, — снова и снова ездить в одну и ту же деревню? Почему он пошел днем? Он что, боялся ночной засады? Или чувствовал себя более привычно, когда пытался слиться с крестьянами? Мои умозаключения прервала одна пугающая мысль: а что, если этот парень вовсе не офицер, а просто «наживка», — «одноразовый» человек, расходный материал, подстава, которого выдают за офицера? Вьетконговцы, безусловно, обменяли бы жизнь одного рядового, чтобы подловить пару снайперов. Я быстро отбросил эту идею как слишком чудовищную, чтобы раздумывать над ней и сосредоточился на работе. В девяти сотнях ярдов от него, я начал медленно нажимать на спусковой крючок. На восьмистах ярдах я произвел выстрел. Пуля попала ему в грудь с силой, достаточной для того, чтобы чуть приподнять его и отбросить назад на несколько футов. Люди на тропе рассыпались, будто солома на ветру. Мы прождали двадцать минут. Я смотрел на тело, лежавшее на тропе, пока Рон осматривал местность в поиске чего-то необычного.
После этого мы начали двигаться. Окоченевшие и больные от долгого лежания, мы выбрались из-под листьев и веток, служивших нам укрытием. Если бы это оказалась ловушка, то по мере нашего движения к цели это скоро стало бы известно. Когда мы добрались до тела, я начал его обыскивать, а Рон продолжал наблюдать за округой. Было очевидно, что этот человек упитан и ухожен, и до того, как моя пуля пронзила ему сердце, он был очень здоров. Я проверил одежду на наличие документов и ничего не нашел. Я чуть помедлил, вспомнив о женщине в Зянг-Хоа, ожидавшей человека, который к ней больше никогда не придет. — Капитан Лавлорн, — пробормотал я. — Что? — Ничего, Рон. Просто разговариваю сам с собой. Когда я извлек из его кобуры пистолет, и увидел, что на рукоятке вырезана красная звезда, моя сентиментальность исчезла. Я положил один из своих матчевых патронов ему на грудь и сунул пистолет в набедренный карман. — Я закончил. Валим отсюда!
Медленной, равномерной рысью мы отошли примерно на «клик», прежде чем остановились на отдых. Я заполнил килл-лист, добавив в него некоторые детали. Преодоление реки Тху Бон на обратном пути при дневном свете значительно облегчило наше возвращение. В Ан-Хоа мы вернулись полностью истощенные и немного грязные. Я отправился прямо в палатку Ферджи и положил килл-лист ему на стол. Он только кивнул. Никто из нас не проронил ни слова. После этого я отправился к своей палатке и уснул во время чистки винтовки.
Мы были единственными военнослужащими, которым было разрешено стрелять изнутри периметра баз поверх голов других морских пехотинцев. Бoльшую часть времени, если только они не находились под огнем противника, морским пехотинцам приходилось получать разрешение от полкового командования на открытие ответного огня, и подобная задержка могла составлять несколько минут. Так как мы являлись частью полкового командования, у нас были полномочия самостоятельно начинать огневой контакт с противником. Само собой разумеется, что очень многие хотели иметь снайперов, и казалось, что мы всегда находились или в вертолете, или грузовике, перебрасываемые с одного задания на другое.
Если кто-то просил нас о работе, которая, по мнению шкипера, была неподходящей для снайперов (конечно, если только она не исходила из полкового штаба), то все, что ему нужно было сделать, это сказать: «Извините, все снайперы сейчас на задании» — что обычно было правдой. Если запрос поступал из штаба, то шкипер обязан был вывести нас на работу. Поскольку мы были помимо снайперов еще и разведчиками, у нас должно было быть развито шестое чувство. Если рота оставалась на ночь, и мы начинали копать окоп, то довольно скоро стучать лопатами начинали все. «Ворчуны» говорили: «Если снайперы начинают окапываться, окапываются все». Нас учили более внимательно наблюдать за окружающей обстановкой, и зачастую, после дневного поиска неприметных признаков присутствия вражеских войск или просеивания немногочисленных остатков заброшенного вражеского лагеря, мы действительно формировали весьма разумное представление о том, что может произойти в следующие несколько часов. Иногда это было просто внутреннее чутье. Однажды я осознал, что за все это мне еще и платят. С учетом прибавки за работу в опасных условиях и «боевые» выплаты, я получал 43 цента в час.
Мы проходили мимо минометного расчета, торопливо разворачивавшего мины и бросавшего их в трубу, как вдруг все закричали: — Недолет! Все рефлекторно попадали на землю. Недолет — это был минометный выстрел, который мог поразить подразделение, стрелявшее из него. Это происходило не часто и обычно не по вине расчета. В основном это было вызвано тем, что заряд мины горел ненадлежащим образом, и если она вообще вылетела из трубы, то могла попасть куда угодно. Я вытянул шею и увидел, как мина поднимается вверх на сто футов и снова падает вниз. Смотрел я на нее до того момента, пока она почти не упала в тридцати футах далее, после чего зарылся лицом в грязь и закрыл голову обеими руками. Звук осколков, пролетавших так близко от нас, почти заглушил звук взрыва. Никто не пострадал, и минометный расчет мог бы постебаться над этим, но это считалось не профессиональным и являлось верным путем к увольнению.
... мы были очень закрытым подразделением. Обычно, чтобы попасть в наше расположение, посторонний должен был сопровождаться снайпером, но сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящие. Даже в палатках у ганни и шкипера сидели люди. Для такой закрытости было несколько причин. Основная из них состояла в том, что, будучи частью штаба подразделения, мы имели доступ к секретной информации. Также у нас было дорогостоящее вооружение. На черном рынке стоимость снайперской винтовки составляла две-три тысячи долларов, а за один небольшой винтовочный прицел ночного видения «Старлайт» для M-14 или M-16 можно было отхватить более восьми тысяч. Находясь на базе, мы также старались избегать «ворчунов», чтобы снизить количество просьб от недовольных морских пехотинцев пристрелить их шкипера или ганни. Перед входом в наше расположение стоял ярко-красный знак, который в дружелюбном тоне уведомлял, что вы заходите на территорию снайперов, а в задней части расположения стоял большой, не очень дружелюбный, знак с нашей эмблемой, «Мрачный жнец», на котором ежедневно выставлялась цифра наших подтвержденных ликвидаций. За исключением случайного офицера или друга кого-либо из снайперов, я не припомню, чтобы кто-то смог объявится на нашей территории без разрешения.
В М-14 и снайперской винтовке использовались одни и те же матчевые патроны. Каждая коробка матчевых патронов и каждый патрон в коробке должны были иметь один и тот же номер партии, что означало, что они были изготовлены на одном и том же заводе в один и тот же день и с одной и той же партией пороха. После того, как мы пристреливали свои винтовки патронами определенной партии, мы должны были использовать только эту партию боеприпасов, пока они не закончатся. После этого мы брали новую партию патронов, пристреливали винтовку и вновь использовали только эти патроны, пока они не закончатся, и так далее. Хотя точный тип боеприпасов не был столь важен для М-14, которой вооружался наблюдатель, стрелявший на дальность от пятисот ярдов до дальности прямого выстрела, для снайперской винтовки с продольно-скользящим затвором это была совсем другая история.
В боевых условиях мы работали на дальностях от пятисот до почти двух тысяч ярдов, и даже малейшее отклонение от выстрела к выстрелу сделало бы точность винтовки совершенно недопустимой. Пэт израсходовал двадцать патронов, которые я ему дал. Оставалось шестьдесят. Я сосчитал оставшиеся у меня патроны — сорок девять. Внезапно на меня нахлынули события этого дня. Я понял, что не заполнил ни одного килл-листа. Я прикинул, что оставшихся сорока девяти патронов будет вполне достаточно, поскольку мы должны были пробыть в «Аризоне» ровно столько, сколько нужно было, чтобы выручить подразделение АРВН. Для получения большего количества патронов с тем же номером партии, мы должны были бы сесть на «птичку» до Ан-Хоа и вернуться обратно.
Снайпер мог забыть настройки своего прицела, комбинацию на замке своего матросского чемодана, или даже напиться до такого состояния, чтоб не помнить собственное имя, но две вещи он не забывал никогда: номер партии боеприпасов, с которыми он работал в тот момент, и свой медицинский номер. (Медицинский номер представлял собой последние три цифры личного номера военнослужащего, и его использовали, чтобы следить за ним, когда он проходил через медицинские учреждения). У нас было только одно преимущество — снайперская винтовка с продольно-скользящим затвором, винтовка М-14 и пулемет М-60 стреляли одним и тем же типом боеприпасом. Хотя валовые патроны к М-60 были слишком неточными для снайперской винтовки, но, по крайней мере, они прекрасно работали в М-14 в ближнем бою. Я отрыл для нас «лисью нору», пока Пэт опустошал пулеметную ленту и набивал свои магазины.
«Виски» — хорошая рота, но когда шкипер вызвал авиаудар, вышло какое-то недопонимание. При вызове авиационной поддержки необходимо было выполнить два условия. Первым и самым важным было то, что самолет не должен был лететь прямо на нас. Реактивные истребители обладали высокой скоростью, что как только они начинали бомбометание, у нас оставалось всего от пяти до пятнадцати секунд, чтобы скорректировать пилота, который не должен был сильно отклоняться от цели, чтобы не сбросить свои бомбы прямо на нас. Вторым условием было то, что самолет не должен пролетать сзади прямо над головой. Гильзы, вылетавшие из 20-миллиметровых бортовых пушек реактивного самолета, летели со скоростью четыреста миль в час. Не один «Джи-Ай» был убит не тем концом 20-миллиметрового снаряда. Вся рота смотрела, как с неба на нас несется «Фантом». Он разгрузил на цель всю свою боевую нагрузку из тысячефунтовых бомб, но вышла заминка. Все бомбы взорвались, кроме одной. Вражеский огонь прекратился, но тут же нам был наглядно показан пример инерции, так как бомба поначалу скакала, будто камень по воде, а потом начала скользить. Она проломила четыре плотины между рисовыми полями и влетела на позицию роты, где и замерла на рюкзаке у одного из морпехов. Если бы бомба такого размера взорвалась там, где она оказалась, рота «Виски» в полном составе прекратила бы свое существование. Все мы тихо отошли от бомбы, как будто это была огромная вонючая куча дерьма. Когда мы отошли на безопасное расстояние, саперы спросили «ворчуна», не хочет ли тот забрать свой рюкзак, и если да, то ему придется пойти за ним самому. Этот бедолага должен был вот-вот потерять все свое личное снаряжение, и он это знал.
Одна из первых вещей, которой научил меня Чак, заключалась в том, чтобы забыть то, чему меня учили при вызове авиационной и артиллерийской поддержки. Стандартная процедура заключалась в передаче координат и вашего собственного подразделения, и противника. Учитывая подвижный характер боевых действий во Вьетнаме, четко установленной линии фронта практически не существовало, и как правило фронт был там, где находились мы. В суматохе боя даже самые стойкие и хладнокровные парни могли перепутать две цифры, авианаводчики и орудийные расчеты, в своем порыве помочь, совершали ту же ошибку. За вызов огневой поддержки в подразделениях морской пехоты часто отвечали снайперы. Чак научил меня просто не передавать наши координаты. Когда авианаводчики или арткорректировщики давили на нас, все, что нам нужно было им сообщить, это: «Мы передвигаемся, наносите удар по указанным координатам». Роте, находившейся в джунглях, в силу необходимости материально-технического обеспечения, приходилось постоянно передавать свое местоположение в штаб полка, что также включало в себя и целеуказание.