Навигация:
Непереводимый русский фольклор на переборке одного из модулей МКС
Проблема воздействия CO2 на космонавта
Рвотная комета
Сим-Супсы (руководители программы подготовки на тренажерах)
Медицинская подготовка астронавтов
Одежда
Подготовка к старту
Выполнение аварийного выхода из космического челнока
Красная кнопка
Пропажа вещей на МКС
Еда на орбите
Гигиена
Грузовые корабли
Тренировки в бассейне
Скафандры для выхода в открытый космос
Тросы и крепления для работы во время ВКД
В открытом космосе через терминатор — границу дня и ночи планеты
Цель — Марс
Экономическая сторона космического полёта
Нервы в невесомости
Радиация
Посадка космического челнока
Возвращение из космоса на «Союзе»
Катастрофа шаттла «Колумбия» 1 февраля 2003 года
Одно из моих любимых занятий на космической станции – приплыть в российский сегмент в пятницу вечером по окончании рабочей недели и потусоваться с ребятами. Мы ужинали, смотрели телевизор и смеялись. У нас появилась традиция, которую мы назвали нашей «культурной программой». Мои друзья-космонавты помогли мне научиться выражениям, которые я никогда бы не выучил на уроках русского языка, и это обеспечивало нам целые часы развлечений.
Я до сих пор помню, как Антон Шкаплеров, Геннадий Падалка, Миша Корниенко и Саша Самокутяев смеялись, когда я выучил слова, которых вы не найдете в учебниках (или не услышите в мужской/женской компании). Когда у нас уже была установлена хорошая спутниковая связь, я воспользовался телефонной системой станции, чтобы позвонить Вацлаву, который к тому времени обычно возвращался домой после работы в Космическом центре Джонсона в Хьюстоне. «Вацлав, что значит ххххх?» От неожиданности он даже был вынужден остановиться, чтобы не лопнуть от смеха, так сильно он смеялся над тем, чему меня научили товарищи. «Культурные программы» в пятницу вечером были очень важны для меня, когда я находился в космосе.
Одно из выражений, которому научили меня товарищи по команде – Антон и Геннадий, – было навсегда запечатлено на переборке одного из модулей МКС. У нас была мини-церемония, во время которой мы придумали это выражение для мотивации будущих экипажей, при этом мы смеялись так сильно, что если бы не плыли в невесомости, то могли бы упасть. Я не могу повторить его, потому что эту книгу могут читать женщины, но его основной смысл сводился к следующему: «Они нехорошо обращаются с нами, но мы становимся сильнее». Если хотите, можете сами подставить нужный глагол.
Во время моего длительного полета на МКС проблема воздействия CO2 встала более остро. В нашем экипаже было от трех до шести человек, в зависимости от графика ротации «Союза», и разница, в зависимости от того, сколько человек находилось на борту – три или шесть, – была хорошо заметна. Скрубберы для CO2 (газоочистительные аппараты, основанные на промывке газа жидкостью) работали гораздо эффективнее, когда на борту было меньше людей, выдыхающих углекислый газ. Эти скрубберы были совместной российско-американской разработкой, обычно они поддерживали уровень CO2 на уровне примерно 3 мм/ рт. ст. парциального давления, что более чем в десять раз выше земного показателя. Во время длительного полета мы напоминали себе лягушек, находящихся в кастрюле с медленно закипающей водой, потому что уровень CO2 никогда не менялся резко, как это было на «Индеворе», – мы просто постоянно подвергались воздействию медленно меняющегося уровня CO2 повышенной концентрации.
Можно с уверенностью сказать, что во время длительного полета большинство членов экипажа испытывают какие-то негативные симптомы, вызванные воздействием CO2. Это могут быть головные боли, заложенность ушей, раздражительность или то, что мы ласково называем «космическим мозгом» – состояние, в котором ваши мыслительные способности ограничены и невозможно соображать так же хорошо, как на Земле. Иногда, когда один из скрубберов выходил из строя или появлялась новая команда из трех астронавтов, концентрация CO2 неизбежно увеличивалась. Это приводило к тому, что у некоторых астронавтов возникали симптомы передозировки CO2.
Однажды ночью я не мог уснуть в своем отсеке из-за технической проблемы, и пришлось найти другое место на МКС, где я мог бы расположиться. Выбрал PMM, наш модуль хранения. После того, как я пристроил спальный мешок и наконец-то закрыл глаза, я почувствовал, что мое сердцебиение учащается, а губы начинают болеть. Это были явные симптомы повышенного уровня CO2. Я понял, что вентиляция в этом модуле была недостаточно хорошей, и после нескольких перемещений своего спального мешка сдался и вышел в главный коридор Узла-1. Этот урок показал мне всю важность вентиляции. Потому что циркуляция воздуха в космосе невозможна без электрических вентиляторов. В отсутствие вентиляции во время дыхания космонавта создается облако CO2, и, если оно не перемещается, космонавт будет медленно умирать.
Когда я впервые прибыл в НАСА, для подготовки все еще использовался KC-135 «рвотная комета» – рабочая лошадка американских пилотов, которые на протяжении многих десятилетий отрабатывали на ней полеты на невесомость. Это был потрясающий самолет, с большим просторным салоном и мягкими стенами, где было много места для его несчастных пассажиров, чтобы они могли плавать в невесомости или испытывать оборудование, которое ученые тестировали перед отправкой в космос.
Спустя годы в НАСА началось сокращение расходов, а потому в качестве «рвотной кометы» стали использовать не такой большой по размеру двухдвигательный самолет C-9, для заправки которого требовалось меньше топлива, чем на четыре двигателя KC-135. И, следовательно, меньше финансовых расходов. На самом деле самолет С-9 был довольно хорош, потому что в нем было около 90 % полезного объема и в обслуживании он был дешевле KC-135. Через несколько лет у штаб-квартиры НАСА появилась блестящая идея приватизировать эту программу. Она заключила с коммерческой компанией договор, который обошелся ей дороже собственного самолета, а наши ученые получили меньше ценных данных.
Мой друг и легендарный менеджер программы «Спейс Шаттл» Уэйн Хейл написал отличную статью, в которой рассказывается о руководителях программы подготовки на тренажерах, работающих в НАСА. Сим-Супсы (Sim Sups, произносится как soups [супс]) – это особые люди, чья работа состоит в том, чтобы сделать жизнь астронавтов и сотрудников центра управления полетом как можно более трудной. В своей статье наряду с другими терминами он использовал такие выражения и слова, как «ось зла», «дьявольский» и «коварный». И он был прав.
... наши тренеры разделили шаттл на несколько составных частей. Был также создан целый комплекс аббревиатур, которые мы должны были выучить наряду с лексикой, грамматикой и идиомами, как при изучении русского языка. Там были DPS (компьютерная система), ECLSS (жизнеобеспечение), APU (гидравлика), EPS (электрика), RCS и OMS (двигатели), MPS (ракетные двигатели), PDRS (робототехника) и т. д. Каждая из этих подсистем была такой же сложной, как целый учебно-тренировочный самолет Т-38. Хуже всего было то, что мы должны были изучить каждую подсистему по отдельности, а затем как они взаимодействуют между собой. И именно процессами взаимодействия различных частей механизма пользовались Сим-Супсы, чтобы создавать для нас действительно дьявольские тренировочные ситуации.
Например, если электрический компонент выйдет из строя, это отразится на главных двигателях шаттла. Поскольку я был пилотом шаттла (пилот шаттла – это как второй пилот самолета; командир – первый пилот или командир), моя основная задача во время запуска состояла в том, чтобы убедиться, что три главных двигателя работают, поэтому электрические сбои несомненно завладевали моим вниманием. Однако, обозначив нам наличие электрической неисправности, Сим-Супс продолжит развивать эту ситуацию и обозначит нам десять дополнительных неисправностей, каждая из которых исключительным образом будет взаимодействовать с другими, что постепенно создаст самый наихудший сценарий развития ситуации, способный ввести в ступор кого угодно.
Затем происходит «удар милосердия» – вторая электрическая неисправность, которая потребует от меня выключения главного двигателя вручную, иначе мы взорвемся. И, конечно, это отключение должно произойти в течение последующих тридцати секунд, поэтому экипаж и управление полетом должны будут сообщить нам о необходимости данной меры очень быстро и лаконично. И, кстати, как только главные двигатели выключатся, и мы окажемся в моделируемом пространстве, завершится сгорание очередной ракетной ступени, потому что это необходимо для того, чтобы стабилизировать нашу орбиту, поскольку неисправности привели к потере скорости. Пока мы доберемся до необходимой орбиты, мне придется отключить гидравлические насосы (я упоминал, что они тоже взрываются, если их не отключить должным образом?), и все это во время ремонта системы охлаждения. И еще, если орбитальная станция перегреется, вы умрете, поэтому вы либо устраняете неисправность, либо совершаете аварийную посадку, возвращаясь на Землю, так и не завершив витка. Шаттл был сложным транспортным средством, если не сказать большего.
Когда отработка нештатных ситуаций на симуляторах шла хорошо, на наших глазах разворачивалась замысловатая балетная партия ракетостроения и «парней что надо», которые собрались вместе, чтобы справиться с некоторыми из невероятно сложных сценариев, которые придумали для нас эти дьявольские Сим-Супсы. Хотя мы все знали, что такая комбинация абсурдным образом хорошо спланированных неисправностей никогда не произойдет, мы также понимали, что невозможно смоделировать достоверный стресс реального запуска. Дважды стартовав в ракете, я могу подтвердить это. Существует стресс, обусловленный полетом, когда знаешь, что под тобой находятся миллионы килограммов взрывчатых веществ. И это состояние невозможно сымитировать. Так что НАСА решило путем отработки этих максимально сложных сценариев подготовить наш мозг к огромному перенапряжению, которое мы должны будем испытать в день запуска.
Летая на шаттле последние годы, я допустил достаточно много ошибок. Один случай мне особенно запомнился. Это было в исследовательском центре имени Эймса НАСА в Маунтин-Вью, штат Калифорния. Чтобы добраться туда, нам пришлось лететь на нашем Т-38 из Хьюстона в Калифорнию, дважды приземляясь для дозаправки. В исследовательском центре имени Эймса был симулятор полного движения, так называемый VMS, который позволял нам практиковаться в посадке шаттла – с захода на посадку до приземления. Мы могли тренировать всю процедуру, вплоть до остановки колес. Уникальная особенность этого симулятора состояла в том, что он двигался вверх-вниз-влево-вправо более чем на восемнадцать метров, давая экипажу реалистичные сигналы движения при посадке и выкате.
В тот раз я опоздал и сразу же после приземления моего Т-38 вскочил в пикап и помчался к VMS. Как пилот шаттла я отвечал за развертывание шасси и парашюта, в то время как мой коллега и командир фактически сажал шаттл. Запыхавшись, я запрыгнул в симулятор, и мы начали первую пробежку, нырнув к взлетно-посадочной полосе под углом 20 градусов. Когда коллега поднял нос орбитального аппарата для мягкой посадки, моя задача была проста: привести шасси в состояние готовности, когда мы спустимся на высоту 600 метров над взлетно-посадочной полосой, и привести их в действие на высоте 90 метров. После приземления я бы использовал грузовой парашют, чтобы замедлить движение шаттла. К сожалению, я слишком спешил и не позволил мозгу замедлиться, чтобы перестроиться на то, что мы делали. Когда мы приблизились к взлетно-посадочной полосе, я сделал стандартные вызовы командиру – 3000 метров, 2000 метров, 1500 метров, радиовысотомер хороший, 900 метров, 600 метров, – когда командир крикнул: «Включите шасси». Я быстро нажал кнопки, чтобы задействовать парашют, вместо того, чтобы выпустить шасси. Ну, даже если вы не специалист в области ракетостроения, вы, вероятно, можете себе представить, что шаттл не может хорошо лететь, когда за ним тянется гигантский парашют, и, несмотря на все мои усилия немедленно сбросить его, после произнесения непечатного выражения «#!@$&!$» мы сразу же потерпели крушение.
И знаете что? Я больше никогда так не делал. В течение многих лет после этого инцидента я ни разу не ошибался ни с шасси, ни с парашютными кнопками, ни со всей последовательностью посадки. Так что, несмотря на то, что это было смешно, неловко и стоило мне пива за ужином, этот инцидент оказался полезным. Ошибка, совершенная во время полета на симуляторе, – действительно хорошая вещь, если оступившийся член экипажа все понял и усвоил. Наилучший способ научиться для меня – это допускать оплошности. Если я занимался на симуляторе и все шло хорошо, то я ничего особенного не усваивал. Но когда делал ошибки, я извлекал из них самые полезные уроки.
Работа с больными в стационаре была не менее увлекательной. Я помогал с интубацией, катетеризацией (не самым моим любимым делом), ставил капельницы и ходил на обходы с нашим инструктором-врачом. Он очень хотел научить, а я жаждал учиться. Это было одновременно увлекательно и грустно, особенно когда попадались пациенты, раны которых позволяли заглянуть внутрь их тел. Я никогда не забуду двух таких: у одного было огнестрельное ранение, второй попал в аварию, когда ехал на мотоцикле. Раны обоих позволяли увидеть их внутренности. Благодаря этой бесценной тренировке, благодаря бедным пациентам, я многое узнал о внутреннем строении тела человека. Если бы в реальной жизни мне когда-либо пришлось столкнуться с чрезвычайной ситуацией, наличие этого опыта помогло бы наилучшим образом справиться с оказанием помощи. По завершении курса медицинской подготовки я пришел домой и дал своим детям четыре коротких совета:
1. Не ездить на мотоциклах.
2. Не гонять как идиоты.
3. Не находиться рядом с оружием.
4. Не курить.
Если вы избегаете этих действий, вероятность того, что вы окажетесь раньше времени в отделении интенсивной терапии или в морге, значительно снизится. Пребывание в отделении интенсивной терапии показало мне, что такое ХОБЛ (хроническая обструктивная болезнь легких) и какое мрачное будущее ожидает многих курильщиков. Я уверен, что мои дети-подростки не поверили мне, потому что я их отец и, по их мнению, ничего не знаю, но, если вы прислушаетесь к этому совету, у вас будет отличный шанс избежать некоторых ужасных последствий.
Давайте начнем с футболок. Для полета на шаттле НАСА предоставляло мне новую футболку каждый день, что было довольно забавно, но я не жаловался, потому что после завершения полета приятно было оставить их у себя в качестве сувениров на память. Это были хлопковые поло Lands End, в которых не использовалась современная полиэфирная ткань: современные полиэстерные ткани не подходят нам из-за их пожароопасности. В космосе вы сильно не пачкаетесь и не потеете, если не занимаетесь спортом, поэтому эти поло были в довольно хорошем состоянии даже через день или даже два дня. Если полет был длительным, мне предоставлялась одна футболка в месяц, которую я должен был надевать по особым случаям, таким как запись на видеокамеру интервью для СМИ. Астронавтам также предоставлялись футболки для ежедневного ношения, цветовая гамма для летчика-истребителя была довольно простой – черные, зеленые, красные и синие футболки. Они были хорошего качества, удобные, но не слишком модные. Я всегда думал, что, по крайней мере, можно было нанести на них хотя бы логотип миссии. Нам также выдавали длинные брюки или шорты в тактическом стиле, со множеством карманов на липучках. Честно говоря, это гениальное изобретение.
Я придумал собственную систему хранения: многофункциональный инструмент я держал в одном кармане, чистые карты памяти формата CF для фотоаппарата – во втором, в третьем лежали уже использованные карты памяти, в четвертом – гигиеническая помада, в пятом – головной фонарь, и т. д. Эти карманы спасали меня бесчисленное множество раз, избавив от необходимости копаться в вещах, потому что все, что мне требовалось, всегда было у меня с собой. На Земле было бы невозможно носить с собой столько вещей в карманах, потому что они неминуемо оттягивали бы их. Но в космосе, в условиях невесомости, это не было проблемой. Пару шорт можно было носить несколько недель, обычно я носил их в течение месяца. Я редко надевал длинные штаны, обычно оставляя их для медиасобытий. Одежда для тренировок также была очень важна, хотя в этом вопросе тоже особенно выбирать не приходилось. Каждую неделю нам полагались новые шорты для бега, а каждые две недели – новая рубашка Under Armour. Через некоторое время шорты для бега были уже довольно несвежими, но через неделю появлялись новые. Рубашка же становилась пахучей уже после одной тренировки на беговой дорожке, а получить новую можно было только через тринадцать дней! К концу их использования они были очень и очень грязными, чтобы не сказать больше.
Когда дело дошло до нижнего белья, выбор пал в большинстве на стандартные облегающие белые трусы-плавки, и на всякий случай я также отложил несколько пар более длинных трусов. Перенесемся в первую неделю моего пребывания в космосе. Как же было больно! Казалось, что мой пенис зажат в тиски, и не в самом хорошем смысле этого слова. Сначала я думал, что тело приспосабливается к невесомости, но потом понял, что во всем виновато нижнее белье. Поэтому я просто поменял трусы на другие и потом чувствовал себя просто великолепно. Оказывается, нижнее белье можно носить очень долго. Находясь там 200 дней, я носил только две пары трусов, которые менял через две недели. В результате у меня оказалось множество ненужных дополнительных трусов, которые я приспособил как полотенца или запасные тряпки. Это было немного неловко, но я был в космосе, а там надо было быть находчивым и пользоваться тем, что есть под рукой. Парни из «Аполлона-13» могли бы гордиться мной.
Философия разнообразия нижнего белья дала мне шанс выжить после катастрофы «Сигнуса». Еще один важный предмет одежды – кроссовки. Физические упражнения были важной частью повседневной жизни на станции, и, принимая это во внимание, нам позволяли выбирать ту обувь для них, которую мы хотели. Я взял две пары кроссовок той же марки, в которых ходил на Земле. Большую часть времени в космосе я не носил обуви, но всегда надевал кроссовки для занятий на беговой дорожке и на тренажере для поднятия тяжестей (для занятий на велосипеде я надевал стандартные велосипедные ботинки на липучках). Вернувшись на Землю, я отправил эти кроссовки в известную компанию по производству спортивного снаряжения, чтобы они проанализировали, насколько обувь была изношена в космосе. Сотрудники компании провели тестирование кроссовок при помощи рентгена и МРТ-тестов, после чего инженер компании сказал, что в их лаборатории никогда не видели кроссовок в столь хорошем состоянии после 200 дней активного ношения. Оказалось, что они были почти как новые. Я был крайне удивлен, потому что много бегал в них. Возможно, потому что при занятиях на беговой дорожке в космосе был более низкий коэффициент нагрузки, чем на Земле. Мы бегали, привязанные эластичным тросом, который тянул нас вниз с силой менее 70 % веса тела.
История скафандров, в которые астронавты НАСА одеты во время старта, одновременно интересна и трагична. Во время первых полетов шаттла астронавты носили скафандры, но вскоре они перешли на простые летные костюмы и мотоциклетный шлем во время запуска. То есть они были одеты так, как если бы собирались лететь на самолете. После аварии шаттла «Челленджер» в НАСА осознали, что потерь при некоторых авариях при запуске и посадке можно было бы избежать, если бы у экипажа были скафандры, которые могли бы помочь им остаться в живых в случае неожиданной утечки воздуха. Таким образом, астронавты вернулись к ношению скафандров, смоделированных по образцу костюма, который носили пилоты самолета-шпиона U-2. Первая версия скафандра называлась LES, последующая получила название ACES (аббревиатуры NASA для скафандра и усовершенствованного скафандра). Прежде чем облачиться в скафандр ACES, первым делом надо было надеть на себя MAG (подгузник, аббревиатура НАСА). Да, именно подгузник. Подробнее об этом позже. Затем надеваем какое-нибудь нижнее белье, которое защитит ваше тело от шероховатой поверхности скафандра. Далее – специальное синее нижнее белье с несколькими пластиковыми трубками, предназначенными для переноса прохладной воды по всему телу, чтобы предотвратить перегрев; потом вы надеваете скафандр, шагнув в него со спины. У него есть длинная молния, покрытая большой резиновой прокладкой. После того, как астронавт устроится в скафандре, молнию надо застегнуть – от шеи, вдоль всего позвоночника и до промежности. Это было очень трудно сделать самостоятельно, нужно было, чтобы кто-то помогал. Затем необходимо было надеть шапочку для головы с отдельной гарнитурой, или «комм кап» (comm cup), в которой в основном использовались технологии «Аполлона». В шапочке были наушники и два микрофона. Я всегда выбирал самые тонкие, чтобы в шлеме было больше места, потому что у меня очень большая голова. Гарнитура специальным проводом соединялась со скафандром, который затем подключался к системе связи челнока.
Следующим шагом было надевание шлема, который должен был плотно прилегать к скафандру, чтобы обеспечить непроницаемость воздуха в случае разгерметизации кабины. На шлеме имелся прозрачный щиток, заблокированный небольшим выступом на внешней стороне шлема перед подбородком, который можно было перемещать вверх и вниз, взявшись за поручень. Также был и непрозрачный темный щиток, который можно было поднимать или опускать при ярком солнечном свете. Внутри скафандра было плотно обхватывающее резиновое кольцо для шеи, предназначенное для поддержания давления в нижней части скафандра. На кольце были предусмотрены две петли, потянув за которые, можно было спустить это резиновое кольцо с шеи. Петли были на липучках, крепились к внешней части скафандра. Для того, чтобы закрыть и зафиксировать щиток, нужно было опустить петли, в противном случае щиток закрылся бы поверх двух шнуров, что неминуемо привело бы к нарушению герметичности и утечке воздуха.
Последним шагом было надевание перчаток, которые прикреплялись к костюму с помощью металлического кольца и могли быть сняты с помощью рычага, который в прямом смысле слова отрывал их от скафандра. Перчатки ACES менее громоздкие и гораздо более удобны, чем перчатки от скафандра EMU (для выхода в открытый космос). Они спроектированы таким образом, что могут раздуваться от воздуха, который будет нагнетаться в них только в чрезвычайных ситуациях. У костюма также был большой ремень, который шел от передней части шейного кольца до промежности, он тянул шею к коленям, когда астронавт находился в положении сидя. В нормальных обстоятельствах в этом не было необходимости, но в случае утечки воздуха и разгерметизации шаттла скафандр будет раздуваться и, следовательно, распрямляться. Это не слишком удобно для пилота, сидящего в кабине, а ремень будет удерживать вас в сидячем положении. В нормальных обстоятельствах воздух из костюма путем вентиляции попадает в кабину, но вы можете повернуть ручку на груди, чтобы закрыть вентиляционный клапан. Если щиток опущен и заблокирован, костюм постепенно наполняется постоянно поступающим в него воздухом, и вы надуетесь, как гигантский оранжевый воздушный шар. Мы сделали это, чтобы испытать прочность костюма под давлением, а дополнительным бонусом было то, что мы узнали, как будет выглядеть костюм ACES в случае утечки воздуха.
Надев скафандры в помещениях для экипажа, мы вышли к трейлеру Airstream, ласково называемому Astrovan, и помахали нескольким сотням сотрудников НАСА, которые собрались, чтобы пожелать нам доброго пути. За двадцать минут мы доехали до стартовой площадки, наши костюмы были подключены к охлаждающему устройству, которое прогоняло холодную воду по цепи пластиковых трубок в одежде. Мы прибыли на стартовую площадку, поднялись на лифте на высоту 60 метров, сделали последнюю остановку в туалете, чтобы не пользоваться подгузником, прошли через галерею пусковой башни в белую комнату, где надели наши парашюты и LPU (спасательный жилет, аббревиатура НАСА), и стали ждать, когда команда закрытия подаст нам сигнал о том, что мы можем можем занять свои места в шаттле «Индевор».
Когда наступило мое время, я пополз через люк в громоздком скафандре, немного дезориентированный, потому что шаттл находился в вертикальном положении, а это на 90 градусов отличалось от того, к чему я привык на тренировках в Хьюстоне. Коллега-астронавт по прозвищу «Бэтмен» уже находился в кабине, чтобы помочь нам пристегнуться. Усаживаться в кресло было довольно сложно. Вы должны втиснуться в сиденье, поставить ступни ног на педали руля, стараясь не наступать на какие-то критически важные переключатели или рычаг управления, все это время испытывая жуткий перегрев в скафандре весом в 18 килограммов с парашютом на спине. К моей ноге липучками был прикреплен наколенник, на котором лежали несколько карт, карандаш и фонарик. Это было удобное место, чтобы делать пометки во время подъема на орбиту или уже находясь на ней. У меня также был большой блокнот, полный моих личных заметок и диаграмм, собранных за все годы тренировок в шаттлах. Он находился в специальной седельной сумке, заполненной бортовыми инструкциями, которая была рядом с моим креслом. Последним шагом было подключение охлаждающей петли, и – ах-х-х! – как это было здорово. К тому времени я вспотел, и было настоящим облегчением почувствовать, как тело остывает. Весь процесс размещения в кабине занял около часа. Наконец помогавшие нам астронавты обменялись с нами рукопожатиями, пожелали удачи и вышли, закрыв за собой люк. Мы вшестером остались внутри «Индевора» и начали отсчитывать минуты и секунды, оставшиеся до нашего старта.
Одним из наиболее интересных моментов тренировок в скафандре было обучение выполнению аварийного выхода из космического челнока. Было восемь различных способов, включая выход экипажа, пристегнутого ремнями безопасности, на стартовой площадке в полном одиночестве; выход на стартовой площадке вместе с командой закрытия; выход во время полета после запуска и даже спуск обратно на Землю после прыжка с парашютом из орбитального корабля. Для каждой из этих восьми ситуаций были разработаны собственные, специфические процедуры безопасного выхода из орбитального корабля. В случае необходимости руководитель запуска или командир давали команду: «Выход, режим 1!» или любую другую, в зависимости от ситуации, в которой будет находиться шаттл. Было пять запусков, когда двигатели шаттла были остановлены за несколько секунд до старта, что заставило экипажи совершить аварийный выход из шаттла. К счастью, в каждом случае обошлось без происшествий, и астронавты смогли благополучно покинуть стартовую площадку. За несколько недель до запуска мы вылетели на мыс Канаверал для проведения демонстрационного теста с обратным отсчетом времени. Мы тренировались внутри «Индевора», когда он был на площадке.
После того, как номинальные процедуры были закончены, директор по запуску отдал команду: «Выход, Режим 1!», что означало, что мы должны выйти из орбитального корабля без посторонней помощи, а затем самостоятельно спуститься вниз. В верхней части стартовой площадки стояли четыре корзины из проволочной сетки, каждая размером с холодильник, и мы заползли в них по двое, опустив щитки и заблокировав их, а также активировав аварийные кислородные баллоны. После того, как вы оказывались в корзине вместе с коллегой-астронавтом, тот, кто был сзади, ударял по плечу того, кто был впереди, и он, в свою очередь, наносил удар по большой гильотинообразной ручке, которая перерезала страховочный трос, и корзина летела вниз с высоты нескольких десятков метров и затем (с двумя нервничающими астронавтами внутри) благополучно приземлялась в большую яму с песком. Ну что тут могло пойти не так? После этого мы бросились к ожидающему нас бронетранспортеру M113, за рулем которого должен был быть я, при этом мне приходилось постоянно высовывать голову из люка надо мной, чтобы видеть, куда мы едем.
В сущности, внутри этого старого армейского танка отсутствовала дальность видимости, поэтому мне пришлось ехать стоя. В тот момент наши щитки все еще были опущены и закрыты, чтобы не дать нам погибнуть от токсичного газа после побега из горящего шаттла. Примерно в полутора километрах от нас находился подземный бункер, в котором мы должны были укрыться и ждать дальнейших инструкций. Предполагалось, что шаттл взорвется, а мы (вероятно) будем в безопасности и так далеко от места катастрофы, что НАСА объявит, что опасность миновала, и за нами приедут.
... мы спустились к южной оконечности объекта, в сторону базы ВВС на мысе Канаверал. Мы вошли в одно из помещений управления запуском, которое выглядело очень круто, как в фильме о Джеймсе Бонде: темнота, много компьютеров, мигающие огни, по-деловому одетые и официальным языком разговаривающие сотрудники, необычные сиденья и специальности людей, которые работали там. И тогда я спросил: «Для чего эта красная кнопка?» Невинный, как мне казалось, вопрос. Наш бедный гид, который был в прекрасном настроении, проводя экскурсию для астронавтов-новичков, застыл на месте, и кровь буквально отлила у него с лица. Он смущенно спросил: «А ты правда не знаешь?» Нет, никто из нас не знал. Но мы быстро это выяснили.
Видите ли, ракеты в основном запускаются на автопилоте, но у космического челнока была предусмотрена довольно ограниченная возможность пилотирования вручную членами экипажа. Например, в крайне маловероятном случае, когда пилотируемый шаттл или даже беспилотный корабль могли отклониться от своего курса и уйти в сторону Диснейленда в Орландо, были бы предприняты некоторые критические по времени меры. В первую очередь, диспетчеры полетов в Хьюстоне заметят отклонение от траектории и известят об этом экипаж, чтобы он предпринял необходимые действия. В первые девяносто секунд запуска шаттла ручное управление полетом невозможно, поэтому командир включит резервный компьютер и будет надеяться, что полет пойдет в правильном направлении. Если отклонение от курса произошло после девяносто второй секунды полета, командир может перейти на ручное управление и отрегулировать его, чтобы направиться в море, подальше от населенных пунктов.
Если ни один из этих вариантов не сработает – ну, вот тут-то и появится красная кнопка. Сначала Хьюстон срочно свяжется с экипажем и назовет секретное кодовое слово, предупреждая их о том, что должно будет произойти. Затем офицер по безопасности возьмет на себя контроль над ситуацией и нажмет красную кнопку, посылая ракете компьютерные команды, которые приведут в действие несколько устройств на борту, взрывы которых разорвут ракету на части. Это позволит избежать уничтожения населенных пунктов и гибели ничего не подозревающих гражданских лиц. Но при этом все астронавты, находящиеся на борту, погибнут. Это решение должно быть принято в течение нескольких секунд. Лицо бедного гида побелело, как у призрака, когда он извиняющимся тоном рассказывал нам подробности того, как он, сам офицер по безопасности, будет отправлять сигнал FTS (о прекращении полета) нашему транспортному средству, после чего шаттл будет взорван, и мы ничего не сможем с этим поделать. Это было хорошей новостью для Disney World и жителей Флориды, но не для людей, находящихся в шаттле. Эта информация вызвала неловкий смех и болезненные шутки летчиков-истребителей: «Можно ли мне взять твою стереосистему, чувак? Где ключи от твоей машины?» Вполне понятно, что безопасность гражданских лиц на земле важнее, чем безопасность астронавтов, и в течение шестнадцати лет в НАСА я никогда не слышал, чтобы кто-то сомневался в этом.
Одним из моих самых известных эпизодов с потерянными предметами был момент с миниатюрным фотоаппаратом. НАСА отправило нам три камеры бренда Ghost. Это были три миниатюрные видео- и фотокамеры, похожие на GoPro. Поскольку я был оператором, я вскрыл коробку с ними сразу же, как только они прибыли на грузовом корабле SpaceX Dragon. Одну камеру я экспроприировал для себя, оставив в своем отсеке, чтобы я мог с легкостью брать ее, когда потребуется, и делать снимки, когда захочу. Один из товарищей по экипажу также взял себе камеру, третий аппарат мы убрали в хранилище. Буквально на следующий день я услышал от него: «Терри, я потерял камеру». Тьфу! Я полагал, что она случайно найдется в самом неожиданном месте, как обычно бывает, когда вещи прибиваются к одному из многочисленных фильтров, постоянно перекачивающих воздух. Ну и что же… дни превращались в недели, затем в месяцы. Камеры не было. Я был огорчен и чувствовал свою ответственность за произошедшее, потому что был оператором и принял решение, что камеры могут находиться в спальных отсеках экипажа, а не в предназначенных для хранения местах.
Подходила к концу работа нашей экспедиции на станции, поэтому я решил позвонить в Хьюстон и признаться, что камера пропала без вести. На меня не слишком рассердились, поскольку ничего нельзя было поделать и это оборудование не было критически важным, у нас оставались еще две. Но мысль о том, что камера действительно потерялась, не давала мне покоя и даже стала навязчивой. Буквально на следующий день я побывал в Узле-2, где находились помещения для экипажа и где я расставлял оборудование под одной малоиспользуемой полкой, и – вуаля! – камера Ghost с невинным видом плавала под полкой, прилипнув к неизвестно откуда взявшемуся куску липучки на стене. В этом укромном уголке она пряталась в течение трех месяцев.
В другой раз наша команда потеряла динамометрический ключ, довольно большой инструмент – длиной около тридцати сантиметров и весом более одного килограмма. Пропал бесследно. Мы искали его в течение нескольких месяцев. Проверили фильтры, все уголки и закоулки. Передвинули контейнеры с инструментами. Ничего, он просто пропал. И вдруг в один прекрасный день один из нас чудесным образом обнаружил его плавающим в модуле. Мы понятия не имели, где он прятался, что с ним произошло, однако он, как блудный сын, был потерян и затем обретен.
Подавляющее большинство нашей еды хранилось в пакетах для еды BOBs (аббревиатура НАСА), в каждом из них был запас определенной категории продуктов сроком на восемь дней для всего экипажа. Это были достаточно плотные пакеты размером с рюкзак, в каждом находилась конкретный вид продуктов – мясо, овощи, десерты, напитки, фрукты, орехи, завтраки и т. д. Содержимое является частью стандартного меню, которое составлено таким образом, чтобы нравилось большинству астронавтов. Предполагалось, что продуктов основных категорий в пакетах должно было хватить на восемь дней, хотя обычно нам удавалось продержаться дольше. На открытие нового контейнера с едой у нас обычно уходило от пятнадцати до двадцати минут. Сначала вы идете искать новый контейнер и сканируете его в системе управления запасами. И вам всегда не везло, если вы оказывались последним, кто прикончил остатки еды из пластикового пакета, потому что тогда вы должны были найти новый, чтобы пополнить запасы еды. Это была работа, которой мы все занимались, и формального распорядка не было.
Если мы видели необходимость в том, чтобы открыть новый пакет, мы просто шли и делали это. Подобное отношение помогало сплачивать команду. Если я видел, что один из моих товарищей пополнял запасы еды, а у меня была свободная минута времени, я всегда останавливался, чтобы помочь ему. Помимо стандартных продуктов, входивших в общий пищевой рацион экипажа, каждый из нас получал свой личный бонусный контейнер. Они могли быть от НАСА, в них могли входить блюда из русского, европейского или японского меню или даже продукты из обычных магазинов. Я в основном выбирал американскую пищу, но у меня также были несколько контейнеров с блюдами русской и европейской кухни.
Основной принцип – разнообразие. Русским особенно удавалось приготовление рыбы, картофельного пюре и супа. Помимо этого у них был настоящий хлеб под названием «Бородинский». Это темный ржаной хлеб, который я основном и ел на протяжении 200 дней. Единственной европейской едой, которую нам удалось получить, были остатки после европейских астронавтов, которые были на МКС до нас. Там были блюда, приготовленные настоящими шеф-поварами, и это всегда было лакомством.
Питание на шаттле было организовано по другому принципу: каждый из нас сам выбирал себе рацион на весь рейс. Это была хорошая система, ведь мы ели лишь то, что хотели, но это снижало вероятность попробовать другие продукты. У меня, как и у многих космонавтов, вкусовые предпочтения изменились в космосе, но полет шаттла был таким коротким, и во время него я был так занят, что разнообразие питания
Как вы могли догадаться, некоторые продукты питания не были нашими любимыми. Мне повезло, потому что у членов моего экипажа были довольно разные вкусы, и дело было бы дрянь, если бы все мы захотели есть одно и то же. Однако кое-что всегда пользовалось спросом: грудинка, коктейль из креветок, шоколадные пирожные, яичница, колбаса, горячий шоколад и по иронии судьбы овощи. Никто в моей команде не любил крупы, овощи под соусом карри, и большая часть тысяч чайных пакетиков так и остались невостребованными.
Итак, я завел тару с несъеденной едой. Это был большой мешок с продуктами, которые астронавты американского сегмента (американцы и Саманта) не захотели есть. Каждые несколько недель российские астронавты спускались к нам и совершали набег на этот мешок; им действительно нравилась еда, которую мы не захотели есть. И наоборот, нам понравилось дополнительное питание, которое им надоело, особенно рыбные консервы. Эта система обмена едой оказалась очень эффективной: все ели разнообразную пищу, ничего не пропадало зря, и я не помню, чтобы мне пришлось выбрасывать еду во время этой миссии. Я был очень благодарен НАСА, российской и европейской пищевой лабораториям за то, что они приготовили для нас очень хорошую еду.
Сегодня стоимость пол-литровой бутылки воды, отправляемой на МКС, около 20 000 долларов. Можете представить, сколько бутылок воды потребуется, чтобы принять душ? Даже несмотря на то, что большая часть воды может быть продуктом переработки, душ продолжает оставаться громоздкой и дорогой штукой. Поэтому мы нашли лучший способ, чтобы разрешить проблему избавления от вони. В течение семи месяцев в космосе я каждый день пользовался влажными полотенцами, чтобы помыться. Это отлично срабатывало, и я никогда не пропускал ежедневной процедуры принятия душа. Принцип был очень простой. Я наполнял горячей водой пустой пакет для напитка, затем разбрызгивал ее по полотенцу. В соответствии с бюджетом, определенным НАСА, астронавт через каждые две недели получал новое полотенце для душа, поэтому их у нас было предостаточно. Я раздевался догола и протирался влажным полотенцем с головы до пят. Я пользовался легкосмываемым шампунем для волос, которым обычно обходятся в больницах, чтобы мыть голову лежачим пациентам. По завершении процедуры я брал еще одно полотенце, чтобы вытереться досуха. И – вуаля! – перед вами чистый космонавт!
Вся процедура занимала от пятнадцати до двадцати минут. Но после нее я был чистым, и от меня хорошо пахло, что, без сомнения, должным образом оценивали мои товарищи по команде. Ну, и для подстраховки у меня был дезодорант. Обычно я принимал душ после тренировки. Нормальная деятельность в космосе не приводит к тому, что вы испачкаетесь, вы даже не будете потеть. Если в этот день у вас не было физических упражнений, к вечеру вы в основном остаетесь таким же чистым, каким были утром при пробуждении. И ваши волосы не путались, потому что вы не спали на подушке и не ходили на прогулку в ветреный день. Но тренировка – это совсем другое дело.
Место, где мы мылись, не было постоянным. Наземные инженеры хотели, чтобы мы мылись в Узле-3 – модуле жизнеобеспечения, в котором были ванная комната, силовой тренажер и беговая дорожка и который выходил в сторону модуля «Купол». Однако Узел-3 – самый загруженный модуль на МКС. Там всегда кто-то тренируется, бегает, ходит в туалет, смотрит в «Купол», занимается каким-то текущим ремонтом или обслуживанием некоторых критически важных систем жизнеобеспечения и т. д. Поэтому плавать там обнаженным в невесомости в течение десяти минут, принимая «душ», было, мягко говоря, немного неловко. Даже несмотря на то, что мы считали себя братьями и сестрами, такой ситуации лучше было избегать. Нет ничего хорошего в том, что, находясь на беговой дорожке, вы будете видеть «причиндалы» ваших товарищей, которые моются, плавая в невесомости.
Моя команда пользовалась герметичным многофункциональным модулем (PMM) для проведения гигиенических процедур. PMM – это большой модуль хранения, который одновременно и гараж, и кладовая МКС. Он полон оборудования, и обычно там не работают астронавты, поэтому мы договорились между собой: закрываем занавеской проем люка, когда кто-то обнажен и моется внутри, и открываем, когда все завершено. И это работало. Однако, когда вы протираетесь влажным полотенцем или моете голову, капельки воды неизбежно разлетаются в разные стороны.
Если вы видели фильм IMAX «Прекрасная планета», там есть сцена, когда я моюсь в душе, а капли воды летают повсюду в 3D. Другое соглашение, которое мы заключили между собой, состояло в том, чтобы мы убирали за собой любой беспорядок, который оставался после принятия «душа», чтобы оборудование в PMM не было слишком мокрым или заплесневелым. Кроме того, у каждого из нас было в РММ личное место для хранения своих принадлежностей – полотенец, шампуня, мыла, дезодоранта и т. д.
Было две основных техники чистки зубов. Некоторые люди выплевывают использованную пасту сразу после завершения чистки зубов, другие проглатывают ее. Я подумал, что не стоит тратить дополнительное время и ограниченный запас моих полотенец, чтобы выплюнуть на одно из них немного пены. Поэтому я научился чистить зубы небольшим количеством зубной пасты, которую затем запивал небольшим количеством воды. Это было не так уж и плохо: у меня ушел всего лишь один тюбик зубной пасты Crest, при том, что я чистил зубы дважды в день. Интересный аспект, связанным с принятием «душа» в космосе, – это дальнейшая судьба влажных полотенец. Их оставляют сушиться, прикрепляя одним концом к стене или потолку. Полотенце расправляется, как если бы оно висело на веревке на Земле. Поэтому нужно найти укромное место, где его можно было бы оставить для просушки, чтобы оно никому не мешало. Полотенце высыхает за несколько часов, из кабины его обдувает воздухом, и это хорошо по двум причинам.
Во-первых, вы можете снова его использовать. Хорошими походными полотенцами можно пользоваться в течение нескольких дней, а обычного для тела хватит на несколько недель. Вторая и самая важная причина заключается в том, что при высыхании из полотенец испаряется вода, которая затем перерабатывается, очищается и превращается в питьевую воду или расщепляется в H2 и O2 для получения пригодного для дыхания кислорода. H2 сочетается с регенерированным CO2 для производства воды, которая пригодна для питья, чтобы регидратировать пищу и т. д. В общем, космонавты поддерживают чистоту, ну… пытаются. Находясь на МКС и сравнивая свой опыт с опытом многих других астронавтов, накопленным ими на протяжении многих лет, я пришел к выводу, что проблемы с кожей в космосе – это обычное явление. Сыпь, шишки, красные пятна и общий дискомфорт. Ничего серьезного, но плохая кожа – очень распространенная напасть среди астронавтов МКС.
Каждый грузовой корабль летит по своему маршруту. Российский «Прогресс» может состыковаться со станцией через несколько часов после запуска, в то время как другим кораблям потребуется несколько дней, чтобы добраться до МКС. Во всех случаях грузовые корабли летают автономно, управляемые бортовыми компьютерами, наблюдение за которыми осуществляется с Земли соответствующими центрами управления. Они запускаются по той же орбитальной плоскости, что и станция, следовательно, станция и грузовой корабль летят по одному и тому же маршруту над поверхностью Земли. Но грузовые корабли стартуют ниже и на орбиту выходят позади станции. Потому что они находятся на более низкой орбите, они летят быстрее станции, медленно приближаясь к своей цели, орбита за орбитой. Большая разница между грузовыми кораблями заметна по тому, как они прибывают на станцию.
Российский корабль «Прогресс» сам проходит весь путь до стыковки. Если что-то пойдет не так, экипаж может осуществить стыковку вручную, но обычно все происходит автоматически до того момента, пока «Прогресс» не будет твердо прикреплен к одному из российских стыковочных люков. Японский HTV, SpaceX Dragon и Northrop Grumman Cygnus обычно останавливаются девятью метрами ниже станции, где парят, летя со скоростью более 28 000 км/ч, практически в одном строю с МКС. В этот момент экипаж вручную направляет роботизированную руку станции, чтобы она схватила плавающий грузовой корабль. Это делается с «Купола», модуля наблюдения с семью окнами, который отлично подходит не только для съемки вселенной, но и для захватывания прибывающих на МКС грузовых кораблей. Вид на другой космический корабль, летящий рядом с вами, с Землей и вселенной на заднем плане, невозможно описать словами.
После захвата экипажем свободно плавающего транспортного средства, Хьюстон берет на себя управление роботизированной рукой и перемещает грузовой корабль к одному из стыковочных портов станции. Там он будет пришвартован и прочно прикреплен к МКС болтами с электрическим приводом. В этот момент снова начинает действовать экипаж. Осуществляется серия утомительных, но необходимых проверок герметичности люков. Мы используем специально для этого разработанный набор вакуумных шлангов, датчиков давления и старомодный секундомер, установленный на часах Omega, чтобы проверить герметичность конструкции. И наконец, пора открыть люк. На новых транспортных средствах есть несколько возможностей для открытия люка, после чего по МКС распространяется неповторимый запах космоса. Его сложно описать. А все-таки он напоминает запах клубники? Или новой машины? Может быть, мокрой собаки? Лучшее, что я могу сказать: это немного похоже на запах электрического разряда молнии, озона или искр, нечто вроде запаха от старого набора электрических поездов времен моего деда. Он немного затхлый, очень механический. Это уникальный запах. Я предполагаю, что он стал таким из-за резкого спада давления и перепада температур, который только что испытало оборудование. Этот запах сложно описать словами, но если бы я снова почувствовал его, сразу бы его узнал.
Теперь настало время перейти к грузу. В этот момент каждый экипаж сожалеет, что в его рядах нет бухгалтера, потому что разгрузка, а затем загрузка грузового корабля – это очень утомительный и скрупулезный процесс. Вы не можете просто взять и выгрузить более 2 тонн груза без плана. Каждая выгрузка имела свой собственный план, который определял порядок перемещения оборудования, а также подробный список всех вещей, находящихся на грузовом корабле, с указанием места, где каждую единицу можно было найти, и места окончательного хранения на МКС.
По прибытии в ЛНП я сразу же начинал наладку разложенного у бассейна снаряжения, которым должен был пользоваться в тот день. На подготовку оборудования обычно уходило около тридцати минут – MWS (аббревиатура НАСА для обозначения контейнера с инструментами, прикрепленного на груди к скафандру) должен быть сконфигурирован с помощью проволочной стяжки и поясных ремней, PGT, с мешком для мусора, BRT, MWS-EE, AET, бухты страховочного троса и т. д. Плюс настройка специализированного оборудования для повседневных задач: воздухозаборники, гнезда для розеток, RPCM, LEE, и до бесконечности. Упоминал ли я о том, что вы должны выучить новый язык сокращений НАСА, прежде чем вам будет разрешено выйти в открытый космос? Затем нужно было отправиться в раздевалку, чтобы начать надевать первые слои скафандра. Как и при запуске, сначала подгузник. Затем – защита из толстой хлопчатобумажной ткани, которая используется только в скафандре для выхода в открытый космос. Следом надевался базовый комплект тонкого длинного белья в дополнение к довольно объемному и громоздкому длинному нижнему белью, заполненному пластиковыми трубками для подачи охлаждающей воды, защищающий тело от перегрева, и похожему на то, которое надевается под скафандр для запуска. За исключением того, что это белье было более объемным, в него были вшиты индивидуальные для каждого подушечки, чтобы защитить тела во время нахождения в скафандре. Эти накладки закрывали плечи, колени, бедра или локти, в зависимости от того, в какой степени костюм сидел «как влитой». Далее синие бахилы на ноги. Последний поход в туалет, прием энергетика, действующего в течение пяти часов, несколько таблеток ибупрофена, и затем вперед – на предварительный инструктаж. И вот, два грустных астронавта в своем причудливом космическом нижнем белье сидят в комнате для инструктажа вместе с двадцатью инструкторами, специалистами по водолазной безопасности и техниками и обсуждают план работы на день, меры безопасности, специальные инструменты и процедуры и т. д. Через два часа после прибытия в ЛНП оборудование готово, предварительный инструктаж завершен и наконец-то пришло время одеться полностью. Сначала обязательное фотографирование с туристической группой или какой-нибудь знаменитостью, случайно оказавшимися в бассейне в тот день.
Затем пытка втискивания в скафандр. Я совершенно уверен, что его дизайном заинтересовались бы средневековые британские монархи, потому что он наверняка составил бы жесткую конкуренцию орудию пытки, известному под названием «железная дева». У меня очень широкая верхняя часть тела и к тому же не очень гибкая, поэтому мне приходилось сильно вытягивать локти, чтобы втиснуться в скафандр. От этого у меня всегда оставались синяки, но через несколько минут ожесточенной борьбы, сопровождаемой нецензурными словами, мне удавалось просунуть свою голову через шейное кольцо, после чего я выдавал одну и ту же шутку: «А вот и наш малыш!» Но самое увлекательное было впереди – предстояло надеть шлем. Как я уже упоминал, у меня громадная голова, и втискивать ее в шлем всегда очень больно. Затем специальный кран медленно опускал в бассейн меня и моего ведомого, каждого в костюме весом более 180 килограммов. Моменты погружения всегда были очень интересными: сначала чувствуешь тепло, когда под давлением воды скафандр сдавливает тело; затем зрение мгновенно затуманивается из-за преломления лучей. Далее водолазы-спасатели оттаскивают двух стажеров, проходящих подготовку к выходу в открытый космос, по воде от крана до шлюза, прицепляя к нашим скафандрам грузы и плавучие средства, которые будут пытаться удержать нас в нейтральном положении в воде, не давая подниматься или опускаться, в основном – головой вверх. Это было даже в большей степени искусством, чем наукой: астронавту и водолазу приходилось действовать сообща, чтобы правильно выполнить это критически важное взвешивание. Даже небольшой дисбаланс в плавучести будет требовать постоянных усилий по стабилизации положения, что быстро истощит силы любого физически крепкого и подготовленного астронавта. Водолазам также приходилось протягивать кислородный шланг от бака, находящегося на поверхности, до астронавтов под водой. В космосе скафандр сам справлялся с O2 и CO2, но на Земле был 30-метровый шланг, который тянулся до верхней части бассейна.
Взвешивание завершено, два астронавта (вместе с командой из трех водолазов на каждого астронавта) перешли в шлюз МКС, чтобы начать тренировку. Там нас передают инструкторам, чтобы начать пытку – я имею в виду тренировку. Они уже рассказали нам о каждом шаге – от выхода из шлюза и перехода на рабочую площадку на внешней стороне смоделированной станции до получения наших инструментов и т. д. Все было строго распланировано, чтобы добиться максимальной эффективности, потому что в условиях настоящего выхода в открытый космос времени на разные мелочи тратить нельзя. За пределами станции будет небезопасно, и есть множество потенциальных проблем, из-за которых в открытом космосе придется поторопиться, поэтому мы пользовались тренировками в ЛНП для того, чтобы сделать настоящий выход в открытый космос по мере возможности как можно более эффективным. Движение под водой сильно отличается от движения в открытом космосе. Под водой трудно двигаться и легко остановиться, и вас всегда будет поворачивать в направлении «вверх головой», а в космосе все совсем наоборот. Тем не менее из подводных тренировок в бассейне можно извлечь несколько бесценных уроков.
Во-первых, скафандр действительно неудобный и сложный в эксплуатации. Он большой и громоздкий, а обзор в нем ограничен. Во-вторых, отслеживание привязных ремней и оборудования – это постоянная рутинная работа. Всегда был страховочный трос (длинный, нежесткий провод), соединяющий вас со станцией. Если он вдруг сломается и вы отдалитесь от МКС, у вас будет небольшой SAFER (реактивный индивидуальный летательный аппарат, аббревиатура НАСА), который поможет вернуться к МКС. Также есть многочисленные привязные ремни, которые не дадут уплыть вашим инструментам, и местные привязки, которые используются, чтобы удержать вас на рабочем месте. Отслеживание всего этого – все равно что пасти кошек, пытаясь удержать смазанную жиром свинью, одновременно ведя счет от ста в обратном порядке. По-русски. Это сложно выполнить физически, и еще сложнее – морально. Выход в открытый космос – сложный навык, и ЛНП делает большую работу, помогая астронавтам отточить технику прежде, чем одним прекрасным днем они действительно отправятся в открытый космос.
Два астронавта, выходящие в открытый космос, на языке НАСА обозначаются аббревиатурами EV1 и EV2 (космические путешественники № 1 и № 2). Человек, который находится внутри станции и помогает им одеться, обозначается как IV (астронавт на борту). Я, как и большинство моих коллег, никогда не сомневался в том, что работа IV намного сложнее самого выхода в открытый космос. Малейшая ошибка при одевании астронавтов, выходящих за пределы станции, может с легкостью привести к их гибели, поэтому ставки были очень высоки для Саманты, поскольку именно она помогала нам готовиться к самой экстремальной деятельности, которая только возможна для человеческого существа. Процесс надевания EMU гораздо сложнее процедуры надевания стартового скафандра, требует более интенсивной подготовки, чем во время тренировок в ЛНП. На самом деле процесс начинается за несколько недель до запланированного выхода в открытый космос. Сначала скафандры подбираются по росту и размеру для каждого астронавта. HUT (верхняя часть скафандра, аббревиатура НАСА) поставляется в размерах M, L и XL, поэтому для каждого из двух членов экипажа, выходящих в открытый космос, подбирается соответствующий размер. Обычно на МКС имеется один HUT размера M, два размера L и один размера XL, но возможны изменения. Если у обоих астронавтов размер М или XL, одному из них придется смириться и взять размер L. Это не оптимально, но это ограничение, с которым придется считаться. В последнее время в СМИ было много сообщений о том, что на МКС нет скафандров EMU меньшего размера для женщин-членов экипажа.
Несколько слов о размерах скафандров. У меня широкая грудная клетка, и за годы тренировок я неоднократно предпринимал неудачные попытки втиснуться в размер L, после чего хьюстонская команда по подготовке к выходу в открытый космос запретила мне подобные выходки, потому что размер L сел бы на меня слишком плотно. Я не смог бы в нем дышать нормально, и мне бы казалось, что у меня сломаются руки! Во время наших выходов в открытый космос мне и товарищу по команде хотелось бы быть в скафандре XL. Но на борту МКС был только один скафандр этого размера (в хранилище чрезвычайно мало места). Мы сыграли в «камень, ножницы, бумага», я выиграл и вышел «на улицу» в скафандре размера XL, а мой товарищ был вынужден втиснуться в размер L. В фильме «Прекрасная планета» есть отличная сцена, где Саманта помогает ему снять костюм после выхода в открытый космос. Совсем недавно был случай, когда двум астронавтам-женщинам был нужен размер М, а на борту был только один скафандр этого размера. Несмотря на постоянные публикации в новостях о том, что НАСА подвергает женщин дискриминации, у нас, на самом деле, просто нет такого ассортимента на полках по причине логистики! Поэтому, пресса, извините.
Затем к верхней части скафандра прикрепляются конечности, включая руки и нижнюю часть тела, а в конце надевается шлем. Длину каждого стыка можно отрегулировать с точностью до миллиметров. Этот процесс занимает несколько часов, поэтому, как только костюм будет подогнан под размеры астронавта, лучше оставить его в покое и не трогать всю оставшуюся часть миссии. Возможность точно подобрать EMU для каждого члена экипажа, который будет выходить в открытый космос, упрощает передвижение, и это главное преимущество по сравнению с русским скафандром. Но русский костюм довольно прост, и для него не требуется такая длительная подгонка. Астронавты также могут сами надеть скафандры «Орлан», для этого им не потребуется помощь IV. Но эти скафандры более громоздкие, работают при более высоком давлении и, следовательно, более жесткие и садятся не так хорошо. И все это потребует от астронавта больше усилий при передвижении, чем когда он будет в скафандре EMU.
У всех, кто выходит в открытый космос, на орбите есть две пары перчаток – основная и запасная – частично из-за того, что основные могут оказаться неподходящими, если ваши пальцы опухнут, но также и потому, что при каждом выходе в космос они изнашиваются. В течение многих часов вы держите в руках металлические стержни и оборудование, и перчатки постоянно деформируются, а экстремальные перепады температур разъедают затвердевшие наружные резиновые покрытия (так называемые RTV). Эта резина на ладонной поверхности пальцев перчатки обеспечивает захват. После нескольких выходов в открытый космос RTV обычно настолько изношены, что члену экипажа требуются новые перчатки. Более того, на внешней поверхности станции полно маленьких кратеров, оставленных годами бомбардировок мелкими предметами, летающими в космосе и постоянно ударяющими по МКС. Если острый край такого предмета повредит RTV, вы можете продолжать работать, но до определенного момента. Но если будет разорвана сама ткань, называемая Вектраном, перчатка станет непригодной, и для следующего выхода в космос нужно взять другую пару. Я всегда удивлялся тому, насколько изношенными бывали мои перчатки после выхода в открытый космос. Я использовал одну и ту же пару во время трех выходов в открытый космос, и резиновые накладки RTV были покрыты порезами. Если бы мне потребовалось выйти в космос в четвертый раз, пришлось бы воспользоваться запасными перчатками.
Наконец, ужасный шлем. Понимаете, у меня большая голова. Знаю, что, будучи летчиком-истребителем и астронавтом, я должен иметь большую голову. Но на самом деле я хочу сказать, что у меня большой череп. Русские измеряли каждого космонавта и каждого астронавта, чтобы изготавливать на заказ скафандры «Сокол» на протяжении пятидесяти лет. Они сказали, что у меня самая большая голова, которую они когда-либо измеряли, начиная с Юрия Гагарина. Из шлемов, которые я носил, когда летал на F-16 и T-38, были удалены все подкладочные слои, чтобы я мог надеть их на свой гигантский череп. Когда во время тренировок я надевал скафандр «Сокол», он всегда так сильно сжимал лицо, что на подбородке могли бы остаться синяки. Это было досадно – если вы загуглите мои фотографии после приземления, вы увидите на моем подбородке большой синяк. Все это означало, что надевание шлема было для меня большой проблемой.
В один особенно тяжелый день в ЛНП мы даже чуть было не отменили тренировку, потому что я более десяти минут пытался натянуть шлем на свою голову, и ничего не получалось. Но мне все-таки удалось справиться с ним. И так я мучился на протяжении многих лет, пока техник по скафандрам не показал мне один искусный прием: он надел мне на голову шлем, повернул его на 90 градусов таким образом, что перед моими глазами находилась его ушная часть, натянул его на мою голову почти полностью, а затем повернул, возвращая в нормальное положение, а потом защелкнул его, прикрепив к верхней части скафандра. Слава Богу! Я был очень благодарен этому приему, поскольку он избавил меня от боли.
Когда я смотрю видео, которое снял камерой GoPro во время выхода в открытый космос, просто поражаюсь, насколько загроможденной была область перед моей грудью. Сначала основная часть скафандра, затем большая часть инструментов, которые я взял с собой, потом большие, следом еще больше и самые большие ранцы со снаряжением, часть которых была прицеплена ко мне, другие я нес в руках. И не забудьте про фотоаппарат – большая профессиональная камера, размеры которой увеличились вдвое, потому что она находилась внутри переносного ящика для работы в космосе, защищенного специальным покрытием. И этот список можно было продолжить. Было очень много вещей, за которыми приходилось наблюдать: каждый предмет присоединен тонким тросом, который, кажется, так и норовил обмотаться вокруг какого-нибудь другого предмета.
Есть несколько разновидностей тросов. Сами астронавты прикрепляются к МКС при помощи ERCM (страховочный трос, аббревиатура НАСА). Это довольно большое устройство размером с коробку для завтрака и в форме ореха, внутри которого 25 или 16 метров плетеного металлического кабеля, который одним концом прикреплен к скафандру, а другим – к МКС. Ни с одной из сторон он не снимается без предварительной установки нового троса. Принцип «построй, прежде чем ломать» – основной принцип управления тросом во время выхода в открытый космос. За несколько лет до моих выходов за пределы станции нашей команде по тренировкам в безвоздушном пространстве пришла в голову гениальная идея – сделать комплект страховочных тросов, который будет состоять из двух тросов, последовательно соединенных друг с другом, и таким образом у астронавта появится возможность удаляться от МКС на 50 метров. Это было новаторским улучшением. Старая система, в которой был только один ERCM, не позволяла нам далеко уйти от воздушного шлюза без установки нового троса, а этот процесс был трудоемким и тяжелым. Новый набор страховочных тросов позволил бы нам отойти от воздушного шлюза, который был отправной точкой для всех выходов в открытый космос, и позволил бы добраться практически до любого места на станции. Гениальная идея. Наличие страховочного троса – это одно, а его отслеживание – совершенно другое дело.
Пока ползаем по поверхности станции, мы должны тянуть трос, удерживая его руками, оборачивая вокруг поручней или других неподвижных частей, чтобы удерживать его поблизости от поверхности станции. Мы называем это «направляющим блоком бедняка», когда вы просто прокладываете трос за деталью оборудования, как, например, при подвешивании рождественской гирлянды. Однако иногда требуется более существенный способ для удержания троса на месте, поэтому мы прикрепляем тканевый трос к детали, к которой будем крепить страховочный, а потом обматываем его вокруг этой детали и страховочного троса, надежно закрепляя на месте. Как будто вы забиваете специальный крючок, чтобы закрепить вашу рождественскую гирлянду. Важно всегда знать, где находится страховочный трос и не перепутать его с тросом вашего ведомого или чем-либо еще. Это мы уже проходили. Хуже может быть только ситуация, когда ваш ведомый установил часть оборудования поверх вашего троса, в этом случае вы застрянете в космосе, пока он не снимет это оборудование. Большинство более мелких деталей или инструментов прикрепляются с помощью RET (малый страховочный трос, аббревиатура НАСА). Эти устройства размером с телефон-раскладушку, внутри каждого из них около метра или чуть более тканевого троса. Они применялись для того, чтобы удерживать все, что мы выносим с собой за пределы МКС. Обычно при каждом выходе в открытый космос мы использовали от десяти до двадцати таких тросов, а иногда и больше. RET – не только существительное, но и глагол, поэтому смысл фразы "RET to that CLB before releasing it from the BRT to transfer to EV2" («Привяжись к этому CLB до того, как освободишь его от BRT, чтобы передать EV2») могут понять только 400 человек в Космическом центре им. Джонсона; для других людей на Земле эта фраза будет лишена какого-либо смысла. Но это также может быть и глагол – "LEE is RET’d to the ball stack" («Ли привязан к сцепному шару штабеля»). Я никогда не слышал, чтобы оно употреблялось как прилагательное, но и это не исключено, тем более что я кое-что понимал в математике и не заметил бы разницы. Другой широко используемый трос – AET, это регулируемый тканевый трос. Он предназначен для того, чтобы выдерживать экстремальные температуры в безвоздушном пространстве космоса. Этот трос размером с небольшой пояс может использоваться для удержания вещей на месте.
Вы прикрепляете «регулируемый пояс» к выступу, туго затягиваете, и предмет, который он удерживает, теперь прикреплен к станции. Таким образом, крупная деталь оборудования весом в несколько сотен килограммов может быть прикреплена к месту временного хранения при помощи AET, потому что в этих тросах практически нет натяжения. Также следует отметить, что слово «регулируемый» является прилагательным, поэтому его использование в качестве глагола или определения звучит очень по-дилетантски. Это для специалистов по грамматике… Есть еще несколько экзотических привязок, в первую очередь это MWS EE, иными словами, захватное устройство. Это миниатюрная рабочая станция с концевым захватом, который выглядит как большой металлический коготь размером с лыжную перчатку на выдвижной тканевой веревке прямо перед вашей грудью.
Оказавшись на рабочем месте, вы прикрепляете его к поручню, и он не дает вам уплыть в ненужном направлении. Я обнаружил, что это чрезвычайно полезный инструмент, хотя и не настоящий страховочный трос. Но один из моих друзей однажды воспользовался им, а зажимной механизм сломался. Если бы это была его единственная привязка к станции, он бы уплыл в космос. Но, к счастью, это было не так. Я всегда использовал этот способ привязки в качестве дополнительного, в основном как веревку, которой привязываешься к структуре перед собой, чтобы удержаться на месте. Еще одно похожее устройство, которое на самом деле не является тросом, хотя его официальная аббревиатура НАСА – BRT (привязь для тела). Это большой металлический шланг длиной 60 сантиметров, прикрепленный к левой стороне скафандра. У него на конце большой уродливый металлический зажим, и, чтобы его открыть, нужно сильно сжать его руками в перчатках. Он предназначен для того, чтобы закрепиться на поручне. Как только зажим установлен в нужном месте и BRT ориентирован в нужном направлении, вы поворачиваете конец устройства, как если бы натягивали шланг на кран, и весь механизм застывает, теряя гибкость. Это гениальная система, ее разработка, должно быть, была воплощением мечты инженера-механика. Хотя для того, чтобы манипулировать этим устройством, приходится прикладывать физическую силу, но когда оно зажато и закреплено, вы достаточно хорошо удерживаетесь на месте, что позволяет использовать обе руки для другой работы. Вы закреплены не так прочно, как тогда, когда вы стоите двумя ногами на APFR (ограничитель для ног, аббревиатура НАСА), но очень удобно.
Также интересно пройти через дневной/ночной цикл за пределами МКС. Центр управления полетом предупреждает астронавтов о том, когда солнце будет вставать или заходить. Если вы когда-нибудь послушаете аудиозаписи разговоров НАСА с астронавтами, которые находятся в открытом космосе, вы рано или поздно услышите эту фразу: «Две минуты до восхода – заката». Это предупреждение экипажа о том, что в ближайшее время им придется опустить или поднять солнцезащитный щиток. На шлеме также есть набор лампочек, которые вы теоретически можете выключать через каждые сорок пять минут, но я своими так и не пользовался. Чтобы нажать кнопки на верхней части шлема и включить свет, потребуется поднять руки вверх, а для этого нужно время и дополнительные мышечные усилия, а я не хотел тратить лишнюю энергию.
Когда солнце встает, бывает очень жарко, температура поднимается примерно до +250 градусов. Я думаю, что это по Фаренгейту, потому что никто не уточнял, по какой системе измерений это определялось. А после захода солнца было –250 градусов, думаю, тоже по Фаренгейту, потому что при –250 °C это был бы абсолютный нуль. Одним из последствий холодной ночи становится сильное замерзание пальцев, как при катании на лыжах. Поэтому НАСА добавило в перчатки обогреватели с аккумуляторным питанием. Они включаются с помощью тканевого язычка на тыльной стороне перчаток, но, чтобы схватить его и дернуть, потребуется изрядное количество усилий. Но я никогда не возился с обогревателями, потому что мои пальцы никогда не замерзали. За исключением одного раза.
Начиная с первых восьми с половиной минут во время запуска «Индевора» до последнего дня моей 200-дневной миссии на МКС, 99 % моего времени было потрачено на ремонт оборудования, складирование снаряжения, нанесение смазки на болты и бег по беговой дорожке. И только 1 % времени был потрачен на то, чтобы услышать Бога и посмотреть на его творение под таким ракурсом, под которым я даже не считал возможным его увидеть. Поэтому, если вы планируете выход в открытый космос, помните следующее: следите за своими страховочными тросами; не совершайте промахов с инструментами для смазки оборудования; поверните ручку люка против часовой стрелки, чтобы закрыть его; потратьте несколько минут, чтобы посмотреть на Вселенную и услышать Бога. Капли воды в космосе не падают. И самое главное: тише едешь – дальше будешь.
Цель научных исследований человека в XXI веке – добраться до Марса. Луна станет важным полигоном для тестирования оборудования и технологий, которые нам потребуются, чтобы достичь его, потому что красная планета будет нашей долгосрочной целью. Марс – более интересное и гостеприимное место, чем Луна. И для этого есть свои причины. День на Марсе от одного восхода до другого восхода Солнца длится двадцать четыре с половиной часа, что очень похоже на нашу родную планету. А на Луне продолжительность одного дня составляет более двадцати девяти земных дней. На Марсе есть атмосфера, хотя и очень тонкая, но она может быть полезной. Есть вода, замерзшая в виде полярных ледниковых покровов. Возможно, в прошлом на Марсе были океаны. На Марсе с гораздо большей вероятностью, чем на Луне, может быть жизнь, хотя бы в виде микробов. Гравитация на Марсе вдвое сильнее, чем на Луне, и гораздо больше напоминает гравитацию на Земле. Радиационная обстановка намного лучше, потому что планета находится дальше от Солнца. Почва похожа на почвы пустынь на Земле, и может использоваться в сельском хозяйстве. В то время как почва на Луне чрезвычайно твердая и очень похожа на битое стекло. И этот список можно продолжать и продолжать. Теперь, когда вы убедились, что мы должны отправить астронавтов на Марс, следует задать вопрос, какие технологии нужно разработать, чтобы попасть туда. А почему бы просто не полететь? Есть множество голливудских фильмов, в которых большой космический корабль волшебным образом появляется и уносит экипаж на красную планету. Например, как в недавно вышедшем на экран фильме «Марсианин».
Давайте вникнем в детали того, что нам потребуется, чтобы это путешествие состоялось. Список получится довольно обширным. Потребуется разработать много видов оборудования: посадочные модули, марсоходы для перевозки астронавтов, более эффективные и надежные системы переработки воды и воздуха, скафандры, которые можно неоднократно использовать в пыльной среде и которые экипажу будет легко обслуживать, тренажеры, которые не весят много. Будут нужны полезные роботы, неперегорающие электрические лампочки, компактное оборудование для уборки и т. д. Надежность оборудования – очень большая проблема; за своей 200-дневный полет я дважды в течение недели ремонтировал оборудование по удалению углекислого газа, используя много громоздких и тяжелых запчастей. Такие критически важные системы должны стать более надежными и легкими, а для их технического обслуживания должна использоваться 3D-печать. Эти проблемы не являются непреодолимыми, и мы должны работать над усовершенствованием оборудования, чтобы обеспечить возможность полетов на Марс. Помимо всего этого есть одна всеобъемлющая технология, которую следует развивать, – это ядерная энергетика. Она будет служить двум целям: включению электрической двигательной установки в космосе и обеспечению экипажа электричеством во время нахождения на орбите Земли.
Конвенциональные химические двигатели, типа ракет, которые использовались десятилетиями, сжигают топливо и окислитель в процессе химической реакции. Если астронавты полетят на ракете, в которой установлена эта традиционная силовая установка, их полет до Марса и обратно займет три года: от шести до девяти месяцев уйдет на перелет до Марса, затем им придется провести полтора года на поверхности планеты в ожидании момента, когда Земля и Марс выровняются на орбите вокруг Солнца, а затем шесть – девять месяцев на обратный перелет до Земли.
Мне кажется, что три года – это слишком долго; потребуется упаковать очень много припасов, экипаж подвергнется слишком большому воздействию радиации, крайне велик риск возникновения механических неисправностей. К счастью, электрические двигатели позволяют летать гораздо быстрее, чем химические, и в этом случае полет на Марс сократится до одного года: от четырех до шести месяцев потребуется на перелет до красной планеты; затем месяц или два на ее поверхности; обратный перелет продлится от четырех до шести месяцев. В ракетных двигателях, работающих на электричестве, нет ничего нового. Их запускали в космос на протяжении десятилетий, хотя и в гораздо меньших масштабах, чем требуется для полетов с участием человека. Вместо сжигания топлива и окислителя для выброса выхлопных газов из сопла, как это делается в обычной ракете, электрическая тяга использует электрическое поле для ускорения выброса заряженного топлива (ионизированные газы, такие как водород, ксенон или другие) из сопла, которым вместо традиционного металлического может быть магнитное поле, содержащее ионизированный газ. Преимущество такого двигателя заключается в использовании так называемой ракетной формулы, которую специально для космических полетов разработал в 1903 году русский ученый Константин Циолковский. Согласно этой формуле, скорость, с которой может двигаться ракета, напрямую зависит от скорости истечения выхлопных газов. Поскольку ионизированный газ вылетает из сопла в десять раз быстрее, чем обычный ракетный выхлопной газ, космический корабль с электрическим двигателем теоретически может передвигаться намного быстрее.
Чтобы создать полезный электрический двигатель, который действительно смог бы заставить исполинский корабль двигаться со скоростью, необходимой для того, чтобы сократить путешествие на Марс до одного года, нам потребуется ядерный реактор, вырабатывающий около 50 мегаватт энергии. Хотя реакторы такого размера достаточно часто встречаются на Земле, они никогда не создавались для использования в космической отрасли.
Если оставить в стороне опасения, связанные с запуском, я считаю, что нам нужно решить две большие проблемы, а именно: найти способ преуменьшить воздействие радиации на экипаж и снизить вероятность отказов оборудования. Разрешить эти проблемы поможет снижение сроков миссии до одного года.
Миссия на Марс, вероятно, будет включать серию запусков с использованием разных ракет, чтобы иметь возможность менее чем за год собрать межорбитальный транспортный корабль для полета. Тогда будет осуществлен запуск экипажа, стыковка, и затем он отправится к красной планете. Если оставить в стороне опасения, связанные с запуском, я считаю, что нам нужно решить две большие проблемы, а именно: найти способ преуменьшить воздействие радиации на экипаж и снизить вероятность отказов оборудования. Разрешить эти проблемы поможет снижение сроков миссии до одного года. Космический корабль с ядерной установкой будет разгоняться в первой половине полета с очень медленной, но постоянной скоростью. Затем космический корабль выполнит разворот и начнет замедляться во второй половине полета. Чтобы помочь кораблю замедлиться, когда он прибудет на Марс, будет использован теплозащитный экран, затем включится тормозящее действие атмосферы. Потом на орбите останется транспортный модуль, а экипаж начнет спуск на поверхность Марса, где останется на месяц или около того. Астронавты спустятся к модулю, ожидающему их на поверхности Марса. Поскольку они будут спускаться на беспилотном аппарате, загодя подготовленные запасы можно отправить заранее более медленной ракетой, что сэкономит затраты на запуск и ядерные двигательные установки в космосе.
Каждый последующий экипаж будет оставлять модуль после своего пребывания на Марсе, тем самым постепенно увеличивая присутствие человека на этой планете примерно таким же образом, как происходило строительство МКС, по частям. Экипаж вернется на Землю в том же самом транспортном модуле, который доставил его к Марсу, он снова воспользуется теплозащитным экраном, возвращаясь домой. Атомную электростанцию, двигатель и жилой модуль можно было бы использовать снова и снова, возможно, в течение десятилетий, совершая циклы перелетов между Землей и Марсом. Планеты выстраиваются в порядке, благоприятном для запуска, через каждые двадцать шесть месяцев, поэтому один транспортный корабль теоретически может осуществить четыре полета за десятилетие. Каждый полет будет закладывать основы для следующей миссии, пока у нас не будет инфраструктуры наземных логистических модулей, действующего ядерного реактора на поверхности Марса и многоразового посадочного модуля с системой дозаправки для перемещения экипажей с марсианской орбиты на поверхность Марса и обратно.
Таким образом, экипажи будут подвергаться воздействию суровой радиационной среды космоса всего один год вместо трех, и им потребуются запасы всего на один год, что позволит сэкономить значительную сумму денег и уменьшит расходы на лечение раковых заболеваний. Технология, которая позволяет реализовать этот план, – космическая ядерная электрическая силовая установка. Существуют значительные технические проблемы, которые препятствуют созданию такого реактора, но они преодолимы – речь не идет о редких или недоступных материалах, которые невозможно найти или приобрести. Помимо проблем электроснабжения следует подумать о разработке других систем: посадочных модулей, транспортных средств, лучшего и более надежного оборудования жизнеобеспечения и т. д. Проблемы эти, бесспорно, существуют, но их тоже можно решить. Главная задача – найти и сохранить политическую волю, которая необходима для того, чтобы человек начал применять ядерную энергетику для освоения космоса. Я уже много раз говорил о том, что проблема не в ракетостроении, а в политике.
Одна из самых точных цитат из фильма «Парни что надо»: «Нет денег – нет Бака Роджерса». Первые астронавты программы «Меркурий» постигли фундаментальную истину космических полетов, возможно, даже более важную, чем ракетная формула Циолковского. Настоящее топливо, которое запускает ракеты в космос, – это деньги. Итак, давайте поговорим о стоимости трехлетней миссии с использованием традиционных ракет. Ракета большой грузоподъемности, которую предпочитает НАСА, известна под очень привлекательной аббревиатурой SLS (Space Launch System – система космического запуска). Однако некоторые предпочитают расшифровывать ее по-другому (Senate Launch System – сенатская система запуска), но об этом я расскажу позднее.
Начиная с 2005 года, мы тратим примерно два миллиарда долларов в год на эту ракету, которая получила название Ares V. Когда она в конце концов взлетит, что произойдет в 2022 или 2023 году, примерная стоимость каждого запуска будет составлять один миллиард долларов. Забудем обо всех затратах на ее создание, они уже преданы забвению. Разработчики этой миссии в НАСА сказали, что для одного трехлетнего полета на Марс потребуется по меньшей мере семь запусков SLS. Но подождите, это еще не все! Предполагается, что запуск SLS будет осуществляться один раз в год. Поэтому, если эта оценка верна, то потребуются семь запусков SLS для того, чтобы обеспечить одну миссию с экипажем. Тогда предположим, что количество запусков в год может быть удвоено, а это приведет к увеличению расходов. Это значит, что потребуется по меньшей мере три с половиной года только для того, чтобы построить на околоземной орбите космический корабль, который потом отправится на Марс.
Стоимость запусков составит как минимум семь миллиардов долларов, и к этому стоит прибавить стоимость посадочных модулей, модулей для других целей, скафандров и оборудования, а также заработную плату персонала управления полетами и астронавтов (мечтать не вредно). Поскольку в нашей стране ежегодный дефицит составляет триллион долларов, я боюсь, что у нашего обремененного долгами правительства не будет неограниченных ресурсов на освоение космоса человеком в ближайшем будущем. Нам нужно найти более быстрый и менее дорогой способ.
На десятый день пребывания в космосе один из товарищей по команде сказал мне: «Привет, Терри, плыви сюда и стукни ногой об пол». Это было странно, но я попробовал. Ух ты! Электрический разряд пронзил мои ноги и тело. Я никогда не испытывал и даже не слышал ни о чем подобном. В оставшееся время в космосе я иногда как бы случайно ударял ногой по твердой поверхности и… Бах! Ощущение электрического покалывания в нервных окончаниях. Через несколько дней после моего первого полета я спросил коллегу-астронавта, который был врачом, об этом, и вот что он ответил: «Это случается редко, но иногда ребята рассказывали о подобных случаях. В действительности у одного из астронавтов, вернувшегося из полета несколько лет назад, до сих пор сохраняется проблема – он все еще чувствует онемение в ноге». Как же так, черт возьми, я астронавт уже почти десять лет, практически со всеми коллегами разговаривал об их космическом опыте, обучался на врача экипажа, работал с документами НАСА и не слышал об этом? По-видимому, этот эффект был вызван тем, что нервы и мышцы растягивались с разной скоростью, когда рост тела увеличивался в невесомости.
В отсутствие силы тяжести, толкающей тело вниз, мой рост увеличился почти на 5 сантиметров. Наконец-то он стал равен 182 сантиметрам! К сожалению, через несколько часов после приземления мой рост вернулся к своим 177 сантиметрам, но было весело, пока это продолжалось. Несмотря на то, что приятно было чувствовать прибавку в росте, нервной боли при этом не было. Проблема, с которой новички обычно сталкиваются при адаптации к невесомости, заключается в том, что они сильно хватаются за поручни и слишком тянут их на себя. И я не был исключением. Мне пришлось сделать сознательное усилие, чтобы вести себя более деликатно, когда я отталкивался от поручня, чтобы плыть от одной точки до другой. После недели обучения передвижению в невесомости я начал чувствовать сильные боли в груди – казалось, что у меня порвана грудная мышца. Если я хватался за поручень, чтобы перелететь через модуль под неправильным углом, хотя бы на секунду возникала внезапная, мучительная и острая боль. Оказалось, что эта боль была вызвана тем же явлением, что и боль в ногах, – мои нервы растягивались со скоростью, отличной от той, с которой растягивались все остальные части тела, и я это чувствовал. Это ощущение вернулось во время моей второй, более продолжительной миссии, и это было не очень весело. В этом полете я немного позанимался подъемом тяжестей, и когда я ставил ноги на пол, чтобы отжиматься во время приседаний или становой тяги, возвращалось ощущение электрического покалывания в ногах. Я смог преодолеть себя и не обращать на это внимания, но это был совершенно неожиданный физиологический эффект космического полета, и эти ощущения продолжались в течение нескольких месяцев. Хотя это была в большей степени нервная проблема, а не симптом более серьезных осложнений с мышцами, количество и интенсивность наших тренировок на станции стали вызывать у меня беспокойство. Прежде всего, вы можете приложить много усилий, упражняясь на тренажере ARED и поднимая вес до 270 килограммов, однако это потенциально опасно, особенно когда и вы, и тренажер плаваете в невесомости.
Существует особая техника безопасной работы с ARED, и я не торопился увеличивать вес, потому что не хотел, чтобы он неожиданно вырвался у меня из рук, ведь в космосе нет больницы, где могли бы помочь с переломами костей. Также можно переборщить с мышцами, сухожилиями и суставами. Я был очень осторожен, стремясь избежать травм, потому что их наличие означало бы, что мне придется длительное время обходиться без физических упражнений, а я не хотел их пропускать. К счастью, в течение всей моей 200-дневной миссии мне удавалось тренироваться почти каждый день. Но, несмотря на всю осторожность, однажды, сидя на корточках, я почувствовал ужасную дергающую боль в спине. Я сразу же прекратил заниматься, но в течение следующих двадцати четырех часов боль продолжала нарастать. В итоге я провел две недели, занимаясь по сокращенной программе физических упражнений, чтобы боли прекратились. В целом все закончилось совсем даже неплохо; к счастью, я прекратил интенсивные тренировки в момент, когда почувствовал боль, иначе процесс выздоровления занял бы гораздо больше времени.
Когда вы говорите о том, что экипажи следует отправить к другим планетам Солнечной системы (а я считаю, что мы должны это сделать), радиация – это слон, который сидит на диване в вашей гостиной, а вы не знаете, как убрать его оттуда. Это проблема, которую мы еще не знаем, как разрешить, и масштабов которой не понимаем. Я ощутил радиацию интуитивно, увидев «белые вспышки», когда глаза были закрыты, а станция находилась над ЮАА (Южно-Атлантической аномалией), слабой точкой в магнитном поле Земли и областью с высоким уровнем космического излучения. Я впервые обратил внимание на это явление в пятую ночь моего пребывания в космосе, когда закрыл глаза, чтобы уснуть. На мгновение появилась сверкающая белая вспышка. И я подумал: «Круто, вот о чем рассказывали ребята с "Аполлона"!» Тогда я понял, что происходит. Если одна частица задела мой зрительный нерв, это означало, что тысяча других частиц бомбардировали другие части тела, и каждая из них могла нанести потенциальный вред ДНК клеток моего организма, что гипотетически могло привести к развитию рака. И тогда мне это уже не показалось таким крутым.
Потом я видел эти белые вспышки десятки, если не сотни раз. И каждый раз, когда видел их, я проверял, где над поверхностью Земли мы находились, и это всегда была Южно-Атлантическая магнитная аномалия. Такой вот был неожиданный и зловещий метод навигации. По-настоящему страшные последствия воздействия радиации незаметны. Ее частицы, возникающие на Солнце или других планетах нашей Галактики и иногда даже в других галактиках, движутся со скоростью, близкой к скорости света; некоторые – массивные атомы или молекулы, которые на большой скорости проносятся сквозь стены МКС и беспрепятственно оказывают воздействие на клетки моего тела. Иногда они убивают клетки, а иногда просто проносятся через мое тело. Но бывает, что они воздействуют на ДНК клетки, изменяя их на молекулярном уровне. Отсюда и термин «ионизирующее излучение». И когда это происходит, одним из возможных результатов может стать раковая мутация клетки.
К сожалению, у нас есть данные о воздействии мощного излучения, которые получены в результате наблюдения за выжившими в Хиросиме и Нагасаки. Многие из них заболели раком, одной из наиболее распространенных разновидностей которого стала базальноклеточная карцинома, менее серьезный вид рака кожи. После двух моих космических полетов дерматологи обнаружили карциному на моей коже, совсем немного. К сожалению, немногим больше после моего длительного полета. Но, к счастью, угроза не была серьезной, тем не менее это было отрезвляющее напоминание об этом риске. Гораздо хуже, когда предпосылки для развития серьезного ракового заболевания могут быть заложены во время космического полета, и потребуются годы, прежде чем проявится серьезная болезнь, которая в конечном итоге может оказаться смертельной. На самом деле, есть два способа защиты от радиации. Первый – минимизировать время пребывания в космосе, это снижает риск. Астронавты должны быть на МКС 365 дней в году, поэтому мы мало что можем с этим поделать, кроме как ограничить время пребывания на станции для отдельных лиц.
В соответствии с правилами НАСА, общий срок нахождения астронавта в космосе не может быть более одного- двух лет, в зависимости от дозы облучения, полученной каждым конкретным человеком. Второй вариант – установить экранирование. Наши спальные места на МКС окружены пено-облаками, которые, как утверждают, снижают уровень радиации, и я уверен, что так оно и есть. До некоторой степени. Сомневаюсь, что они так уж сильно помогают. Лучшее экранирование – это вода, но наши жилые отсеки на МКС не окружены водой. Поэтому мы, в каком-то смысле, испытываем судьбу. Когда работал в НАСА, я время от времени спрашивал наших врачей о том, что известно о радиации и раке. Несколько тем были общими.
Во-первых, космонавты умирают от рака чаще, чем обычные люди в целом, что удивительно, принимая во внимание тот факт, что здоровье у астронавтов должно быть лучше.
Во-вторых, нельзя сказать, насколько эти факты значимы в статистическом выражении, потому что слишком мало астронавтов побывало в космосе. На сегодняшний день всего лишь несколько сотен. Чтобы получить данные на перспективу, а затем препарат, одобренный Администрацией по контролю продовольствия и медикаментов, зачастую требуются данные после наблюдения за десятками тысяч испытуемых.
Стандартный ответ НАСА был следующим: «Мы не можем доказать, что раковые заболевания были спровоцированы нахождением в космосе; возможно, они являются следствием генетической наследственности или других экологических факторов на Земле». И они правы, нельзя с научной точностью утверждать, что раковые заболевания у астронавтов вызваны нахождением в космосе. Но вы, конечно, можете привести анекдотический случай о том, что несколько в принципе здоровых людей, которые просто провели некоторое время в сильно облученной среде, полной высокоэнергетических частиц, которых нет на Земле, болеют раком: возможно, есть какая-то взаимосвязь.
... как только мы коснулись атмосферы, что произошло примерно через двадцать минут, наступило то, что мы называем EI (точка соприкосновения с атмосферой), и расслабляться уже было нельзя. Именно после достижения EI начались различия в полетах шаттла и «Союза». И очень существенные. Космический шаттл представлял собой великолепную летающую машину размером примерно с авиалайнер, и как только он вернулся в атмосферу, он мог крениться, поворачиваться и маневрировать, как обычный самолет. За исключением того, что он двигался со скоростью 128 164 км/ч и был окружен коконом плазмы, горячим, как солнце. Высокая температура создавалась трением массивного шаттла, врезавшегося в ничего не подозревающие молекулы O2 и N2 тонких верхних слоев атмосферы. Вид с места пилота был захватывающим. Сначала за моим окном было нежное розовое свечение, затем оно приобрело ярко-оранжевый оттенок, потом стало красным; его сопровождали мигающие белые вспышки над верхним окном, что напомнило сцену из фильма «Чужой», когда мигал проблесковый световой маячок, пока корабль готовился к самоуничтожению. К счастью, заключительный этап моей миссии проходил в темноте, поэтому я мог видеть все оттенки этой колоритной плазмы.
Наконец свечение стало менее интенсивным, я поднял щиток на шлеме и наклонился к окну. Плазма медленно кружилась вокруг, как течения водоворотов на водоеме. Я потянулся, снял с руки перчатку и пощупал окно, которое на удивление совсем не было горячим. Самым странным был очень отчетливый, но слабый звук, как будто кто-то осторожно постукивал кончиками пальцев по стойке. По иронии судьбы, когда «Индевор» продолжал замедляться из-за нарастающего давления воздуха, ход мыслей в моем мозгу начал ускоряться. Скорость полета, ощущаемая крыльями шаттла, неуклонно увеличивалась, и перегрузки возросли примерно до полутора атмосфер. Поскольку орбитальная трасса не приводила нас к взлетно-посадочной полосе Космического центра Кеннеди, нам пришлось сделать несколько S-образных оборотов, чтобы долететь до места назначения, пользуясь преимуществом, которое давали большие крылья орбитального аппарата. Наш первый разворот произошел над Центральной Америкой, когда я смотрел в окно, пытаясь разглядеть землю, проносящуюся внизу, но не смог увидеть ничего, кроме нескольких городских огней в темноте. Когда мы спускались, приборная скорость «Индевора» (по существу, аэродинамическое сопротивление) постоянно увеличивалась, в то время как высота и число Маха уменьшались (1 Мах – это скорость звука, 5 Махов – это пятикратная скорость звука и т. д.).
Поскольку за несколько минут до приземления мы все еще шли на сверхзвуковой скорости, люди во Флориде услышали характерный звук двойного удара, который создавала ударная волна, исходящая от шаттла, который врезался в молекулы воздуха быстрее, чем те уходили с его пути. Как только мы начали наш последний разворот, чтобы выровняться со взлетно-посадочной полосой, Замбо (Джордж Замка, наш командир) разрешил мне на несколько минут взять на себя управление «Индевором». Для меня как летчика-испытателя это был один из самых ярких моментов в моей карьере. Летные характеристики нашей ракеты-космического корабля-самолета были не слишком хороши. Имелась так называемая проблема гармонии, или согласованности. Этот летательный аппарат был очень медлителен при крене, но очень чувствителен при тангаже. У него также была необычная особенность, характерная для любого самолета с треугольным крылом, – если вы потянете ручку «на себя», чтобы набрать высоту, она сначала немного упадет, а затем, когда крыло наберет больше воздуха, вы в результате подниметесь. На больших высотах эта особенность не особенно значима, однако на последних метрах перед приземлением на взлетно-посадочную полосу это может стать серьезной ловушкой. Поэтому пилоты шаттлов всегда усиленно тренировались, чтобы избежать этого, потому что внезапная команда на увеличение тангажа может привести к резкому приземлению. Моя работа в те несколько секунд, пока я держал ручку управления, заключалась в том, чтобы сохранить выравнивание по центру и по пути, который рассчитал для нас компьютер.
После этих кратких минут славы Замбо вернул себе командование «Индевором» для того, чтобы совершить окончательный заход на полосу и саму посадку. Моя следующее задание в качестве пилота состояло в том, чтобы, как чирлидер, выкрикивать высоты, на которых мы находились, и скорость, когда мы выполняли 20-градусную траекторию полета с пикированием на внешней глиссаде к взлетно-посадочной полосе. Когда мы находились на высоте 600 метров над местом нашего приземления, Замбо замедлился, чтобы взять курс вниз по 1,5 градусной внутренней глиссаде на взлетно-посадочную полосу. На высоте 90 метров я выпустил шасси, это была моя самая важная задача за время этой миссии. Замбо сел как по маслу, посадка была идеальной, и я иногда напоминаю ему о том, что это была лучшая посадка шаттла, в которой я когда-либо участвовал. Хотя она была единственной. Тем не менее ему предстояло еще довольно долго пилотировать, поскольку передняя опора шасси шла точно вниз по направлению к взлетно-посадочной полосе и на правильной скорости; неверный маневр мог привести к сильному удару, который мог бы повредить фюзеляж. Он вел наш шаттл весом в 997 790 килограммов по центровой линии, когда тот мчался по взлетно-посадочной полосе на скорости почти 320 км/ч, потом я развернул тормозной парашют, чтобы замедлить движение. Все это время непрерывный поток огня извергался из задней части орбитального корабля, где гидравлические насосы, работающие на ракетном топливе, выбрасывали выхлопные газы. На видеозаписи посадка «STS-130» выглядела как сцена из фильма «Безумный Макс». Когда мы замедлились до 80 км/ч, я выпустил парашют, и вскоре после этого Замбо сделал вызов по радиотелефону: «Хьюстон, "Индевор", остановка колес». Наконец-то мы могли вздохнуть свободно.
Если прилет на шаттле можно сравнить с полетом на авиалайнере, то возвращение на «Союзе» напоминает полет на шаре для боулинга. Первое заметное различие стало заметно вскоре после того, как мы достигли верхних слоев атмосферы и вошли в них. На этот раз все было при дневном свете. Капсулы типа «Союза», «Аполлона», SpaceX Dragon и «Боинга CST-100» используют угол крена точно так же, как и самолет, когда он разворачивается, но гораздо менее эффективно. В то время как дальность полета шаттла составляет более 1600 километров, возвращающаяся с орбиты капсула обычно может отклониться только на 80 километров влево или вправо. Когда летели над Африкой, мы повернули вправо, и я выглянул из люка, чтобы посмотреть на Землю под нами. Как же быстро мы двигались! Вы не замечаете своей скорости, находясь на орбите, на расстоянии 400 километров над планетой, но на этот раз мы были на высоте около 80 километров над пустынями и горами и все еще летели со скоростью несколько км/с. Это было настолько впечатляюще, что я попытался нацарапать несколько неразборчивых слов на своем наколенном планшете, зарисовать быстро исчезающий вид, сжавшись в крошечной капсуле в этом громоздком скафандре.
Сама фаза фактического вхождения в верхнюю атмосферу была немного другой. Хотя я видел в окне такое же красное/оранжевое/розовое свечение, «Союз» двигался гораздо стремительнее. Прежде всего, за несколько минут до вхождения в верхнюю атмосферу он с жутким грохотом разделился на три части: пустой орбитальный модуль, спускаемый модуль, в котором мы находились, и беспилотный служебный модуль. После вхождения в атмосферу внешнее тепловое покрытие «Союза» сгорело, согласно проекту. Я постоянно слышал стук и треск, наблюдая, как куски покрытия (и кто знает, чего еще) пролетают мимо моего окна. Затем появился парашют. До полета с нами проводили инструктаж члены экипажа, которым уже приходилось возвращаться на Землю на «Союзе», и вот что они сказали: «Ты подумаешь, что сейчас умрешь, но не волнуйся, этого не произойдет». И знаете что? У меня действительно было такое чувство, что сейчас погибнем. Но благодаря этому инструктажу Саманта, Антон и я испытали невероятный подъем, когда был выпущен тормозной парашют.
Мы снова и снова кричали, орали и вопили по-русски: «Русские горки!», что означает «катание на американских горках». В сообществе F-16 мы бы назвали эту фазу «дикой поездкой мистера Тодда». Кувыркание капсулы продолжалось несколько минут, пока наконец-то не развернулся основной парашют. Мы снова были стабильны, спокойны, в условиях земной гравитации. Затем последовало ожидание, поскольку мы медленно спускались с высоты в несколько сотен метров на просторы казахской степи. Как раз тогда, когда, казалось, что все уже налаживается, мое кресло дернулось, резко приподнявшись примерно на 30 сантиметров от днища капсулы. Амортизирующее устройство немного смягчило удар.
У каждого члена экипажа есть свое собственное кресло, подогнанное под размеры его тела. Мое кресло было отлито около двух лет назад на подмосковном заводе «Энергия». Во время этой процедуры вы надеваете длинное белье белого цвета, чтобы закрыть всю кожу, затем при помощи крана вас опускают вниз, во влажный гипс. Как только он затвердеет, вас вытаскивают и – вуаля! – форма для сиденья, созданная специально для вашего тела, готова. Когда российские техники заканчивают изготовление кресла, они вручную вырезают дополнительное пространство над верхней частью шлема, каждую частичку которого я использовал. На Земле я вписываюсь в кресло без проблем, но после 200 дней в космосе я подрос на несколько сантиметров, и моя голова начала упираться в верхнюю часть обивки сиденья. До удара в кабине не было слишком много места. Мы были в громоздких и неудобных скафандрах, втиснутые в кресла размером примерно с переднее сиденье автомобиля, каждый свободный сантиметр пространства был занят оборудованием. Ударом меня подняло вверх так, что моя ступня оказалась между лицом и панелью управления. Правая рука была прижата к стенке капсулы. Колени уперлись в грудную клетку – нельзя было вытянуть ноги, им мешала стенка капсулы. Я был так хорошо привязан, что не мог шевельнуться. В правой руке был джойстик, который ничем не управлял, но его присутствие давало первобытное утешение от мысли, что у меня есть некоторое подобие контроля, а на коленях лежал перечень проверочных операций.
Я подумал про себя: «Как хорошо, что у меня нет клаустрофобии, но если бы в моей жизни был повод для паники, то сейчас было самое время». Я решил, что было два варианта: а) паниковать, но в этом случае я буду привязан, не получится двигаться, и сделать ничего не смогу, или б) не паниковать, и в этом случае я буду привязан, не смогу двигаться и абсолютно ничего с этим поделать не смогу. И я выбрал вариант б). Последние несколько минут перед приземлением прошли в тихом ожидании. Руки лежали на контрольном списке, который я прижимал к груди. Контролировать дыхание. Следить за тем, чтобы язык не торчал между зубами, потому что я не хотел бы, чтобы при ударе он был укорочен вдвое. Смотреть на высотомер, но не доверять его показаниям, потому что он может иметь погрешность в несколько сотен метров. Больше ничего для нашего командира Антона мы бы не смогли сделать; мы беспомощно плыли под парашютом, ожидая приземления. Российские ВВС уже ждали нас на своих вертолетах Ми-8; они получили визуальный сигнал очень рано, вызывая нашу высоту по радио. А потом все произошло внезапно и сразу.
Громкий звук, взрыв, сильный грохот, который, казалось, отскакивал от моего сиденья и резко уходил в сторону. На дне капсулы «Союза» есть так называемые «ракеты мягкой посадки», которые отстреливаются за долю секунды до столкновения капсулы с поверхностью Земли, но я предлагаю переименовать их в «ракеты менее аварийной посадки», потому что «авария» – это именно то, что они заставляют почувствовать. Я представляю, как автомобиль врезается в телефонный столб рядом с вами, вот на что примерно будет похожа посадка «Союза». Но сочетание удобных сидений, подобранных по форме тела, ракет мягкой посадки и амортизаторов в креслах сделало посадку совершенно безопасной. Мы отделались несколькими небольшими ушибами. Вскоре после того, как приземлились и повернулись на 360 градусов, вернувшись в вертикальное положение, кто-то из нашей команды спросил: «Мы живы?» Мы втроем взялись за руки – мы выжили и вернулись на нашу родную планету!
Наша капсула «Союз» упала в казахстанской степи и перевернулась на 360 градусов, встав вертикально. Это было гораздо лучше того, как если бы она упала на бок, как это обычно бывает, потому что тогда крепкие рослые парни из русской наземной команды проникли бы внутрь «Союза», вытащили нас и втиснули в «Лей-зи-Бой» (товарный знак раскладного кресла для военных самолетов и космических кораблей), установленный вертикально прямо в пустыне. Однако в редких случаях, когда «Союз» останавливается в вертикальном положении, как это произошло с нами, астронавтам придется вылезать из капсулы самостоятельно через верхний люк. Затем рослые русские парни подхватили нас и усадили в шезлонги. Примерно в течение тридцати минут мы отдыхали, звонили домой по спутниковому телефону, а затем отправились на медицинское обследование. Это был один из самых унизительных моментов за время всего моего полета. Мы были в совершенной глуши, поэтому туалета поблизости не было. Я вылез из скафандра, спустил вниз мои длинные подштанники и помочился в бутылку, в то время как два летных врача держали меня под руки. Впервые два врача удерживали меня в вертикальном положении, пока я мочился. Затем они сделали превентивную внутривенную инъекцию, чтобы восполнить жидкость в моем организме и избежать обезвоживания, как при «загрузке жидкости».
Далее был перелет в аэропорт на старом советском вертолете МИ-8 на закате солнца – как же это было красиво! После двадцатичетырехчасового перелета в Хьюстон на бизнес-джете НАСА Gulfstream, оборудованном специально модифицированными кроватями для ослабленных астронавтов, я прямиком отправился в спортзал, чтобы начать программу реабилитации. Там Брюс Нишвиц, мой ASCR (аббревиатура NASA от слова «специалист по силе и кондиционированию»), выполнял со мной все задачи, которые я описал в главе 11. Благодаря Брюсу через неделю после приземления я почти вернул себе прежнюю физическую форму и уже мог тренироваться в полную силу.
Мы находились рядом с местом посадки шаттлов (SLF) в Космическом центре им. Кеннеди, где должна была приземлиться «Колумбия» на взлетно-посадочной полосе 33 утром 1 февраля 2003 года. Во Флориде был ясный солнечный зимний день, но все чувствовали себя обессиленными. Подготовка этой миссии шла несколько лет, смещаясь время от времени по мере того, как программа «Спейс шаттл» испытывала одну техническую проблему за другой. Поскольку миссия «STS-107» была исключительно научной, ее приоритет был ниже, чем у других политически значимых полетов, предпринимаемых для сборки МКС. Это должен был быть последний полет шаттла, не связанный с МКС или обслуживанием космического телескопа «Хаббл». Экипаж «STS-107» состоял из шести американских астронавтов и одного израильтянина. Они проделали замечательную работу, выполнив научные эксперименты во время полета. Сегодня был семнадцатый день после запуска, который состоялся в 16 января, и все с нетерпением ждали их возвращения домой. Семьи были измучены после стольких стрессов, волнений и бессонных ночей; команда управления полетом НАСА уже была готова отправить всех сотрудников по домам после нескольких недель непрерывной работы в центре управления полетами. И я был уверен, что экипаж тоже уже был готов к возвращению.
Мы стояли, ожидая, под февральским утренним солнцем. Нас было около пятидесяти человек – члены семей, астронавты, технический персонал НАСА. Мы были защищены от любопытных взглядов прессы. НАСА извлекло урок после аварии «Челленджера» в 1986 году, когда шаттл взорвался вскоре после вертикального старта, когда членов семей, рядом с которыми стояла пресса, фотографировали в этот ужасный момент. В настоящее время существует подробный план действий на случай непредвиденных обстоятельств, предусматривающий специальные меры по обеспечению безопасности семей. Они должны быть изолированы во время запуска и посадки; указаны конкретные действия, которые следует предпринять в случае катастрофы. Как официальный член семейного эскорта я знал, что буду неотъемлемой частью любого плана.
Примерно за пятнадцать минут до приземления экипаж «Колумбии» замолчал. И капком, которым был астронавт Чарли Хобо, сделал несколько вызовов по радиосвязи: «Колумбия, Хьюстон, проверка связи…» Ответа не было. Я не сразу заметил это, потому что мы были заняты светской беседой, но один из членов семьи подошел ко мне и спросил: «Привет, Терри, что происходит? Нет связи?» Я рассеянно сказал, что это нормально, экстремальные температуры при повторном входе в атмосферу могли заблокировать поступление радиосигнала к шаттлу, тем более что он сделал серию S-образных поворотов с креном влево и вправо, чтобы лететь к посадочной площадке. Я заверил его, что все в порядке и мы скоро получим от них известие, и вернулся к нашей болтовне. Прошло несколько мгновений. Примерно через две минуты воцарилась тишина, все замолчали, гнетущий звук тишины в громкоговорителе преобладал надо всем.
Когда часы уже почти приблизились к отметке L-00:00:00, я понял, что случилось. Я испытывал огромное сочувствие к людям, которые сказали, что не о чем беспокоиться, когда громадный кусок герметика нанес удар по крылу «Колумбии» через восемьдесят одну секунду после вертикального старта семнадцать дней назад. Мой мозг проанализировал это событие, и я сразу же интуитивно понял, что это и есть причина тяжелой аварии, задолго до того, как стали известны подробности и я увидел трагические кадры с обломками «Колумбии», летящими высоко в небе над Техасом.
В конце концов, проблемы, погубившие экипажи «Колумбии» и «Челленджера», были управленческими, а не техническими. Да, вы можете объяснить аварию очень конкретными проблемами: повреждением уплотнительного кольца правого твердотопливного ускорителя на «STS-51L» или разрушением наружного теплозащитного слоя на «STS-107». Но в основе обеих проблем была культура управления, высокомерие руководителей, думающих, что они все знают, и не слышавших тех, кто находился на самой низшей ступени иерархической цепочки. Их больше беспокоили внешние факторы, такие как выражение Конгрессом удовлетворения от скорости полета, и они опасались, как бы не побеспокоить ВВС вопросами безопасности экипажей.
В течение нескольких лет после обеих катастроф НАСА пережило своего рода возрождение, с большим самоанализом и очень здоровым акцентом на проблемах безопасности. К сожалению, по прошествии времени и тем более десятилетий эти уроки, как правило, утрачиваются. Я молюсь, чтобы ничего подобного не произошло в будущем. Из этого опыта я извлек несколько болезненных уроков. Если вы видите проблему, расскажите о ней. Даже если вы молодой сотрудник, вы должны убедиться, что начальники знают об этой проблеме, если она на самом деле серьезная. Кроме того, если все идет хорошо, это не означает, что вы приняли правильное решение, – может быть, вам просто повезло. На протяжении двадцати лет НАСА запускало шаттлы, у которых отлетали куски теплозащитного слоя, но эта проблема так и не была разрешена полностью, потому что это никогда не приводило к гибели экипажа. Будучи руководителем, вы должны проводить «разбор полетов», во время которых ни должности, ни звания не будут приниматься во внимание. Список можно продолжить и на эти темы можно написать много разных книг.
После аварии «Колумбии» в 2003 году президент Буш пригласил семьи экипажа «STS-107» в Вашингтон, и я отправился с ними в качестве одного из их семейных сопровождающих. С нами провели соответствующий инструктаж. Ожидалось, что встреча будет очень непродолжительной. Члены семей сфотографируются с президентом, обменяются с ним несколькими словами, это будет все. Но когда мы приехали, нас встречали президент Буш и его супруга. Они пригласили всех в Овальный кабинет, чтобы сделать групповую фотографию. Всего было не меньше тридцати человек: члены семей, сопровождающие их астронавты, сотрудники штаб-квартиры НАСА. Затем для нас устроили экскурсию по всему Белому дому. Я думаю, нам показали каждую комнату. Президент рассказывал об истории каждой вещи, каждой детали интерьера. Это произвело на меня очень сильное впечатление.
После экскурсии мы снова собрались в Овальном кабинете. Кто-то из детей спросил: «А у вас есть собака?» Президент улыбнулся, ответил: «Да», и внезапно позвал: «Барни!» Дверь в стене открылась, и через несколько секунд в комнату вбежал высокий мужчина в оттопыренном костюме, в темных очках и с наушниками, держа на руках шотландского терьера. Он поставил собаку на ковер, и дети с радостью стали носиться за маленьким песиком по южной лужайке, с агентом секретной службы, бегущим следом за ними. Они загнали собаку так далеко, что мы с трудом видели их. Потом они вернулись вслед за Барни, который к этому моменту так тяжело дышал, что я подумал, что он сейчас умрет. За ними следовали агенты «Джей» и «Кей». Появился еще один агент, который подхватил и унес бедного пса через дверь в другой стене. Вскоре после этого наш визит закончился. Вся группа, независимо от политической принадлежности, была поражена тем, как много личного времени и внимания президент уделил нам. Он был искренне обеспокоен будущим космической программы, лично пытался утешить семьи, которые так сильно страдали.
Наш экипаж совершил обход орбитального корабля, сделал медицинские тесты, встретился со старшими менеджерами. Мы встретились с нашими семьями и наконец вернулись в отель для астронавтов, который в этом качестве использовался с 1960-х годов. Как после любой деловой поездки, вернувшись в свой номер, я плюхнулся на кровать и включил CNN. Я точно не помню, о чем говорил комментатор, но это была обычная болтовня о каком-то бессмысленном скандале, произошедшем в 2010 году. Я посмотрел секунд тридцать, потом схватил пульт и выключил телевизор. Я в прямом смысле слова больше не мог этого выносить – это было похоже на царапанье ногтями по стеклу. За несколько часов до этого я был в космосе, смотрел вниз на нашу прекрасную планету, размышлял о том, как покончить с бедностью и войной и какова будет наша конечная судьба во Вселенной; и вот я вернулся домой, и мою голову заполняют этим бессмысленным мусором. Наша жизнь так полна всевозможного шума; нам нужно понять, как отключиться от его восприятия, чтобы позволить себе дышать и думать. Социальные сети, кабельные новости, постоянные развлечения, рабочие электронные письма и тексты – действительно трудно «быть спокойным» в современном мире. Я твердо верю, что эта постоянная стимуляция вредна для здоровья как в интеллектуальном, так и в эмоциональном отношении
Вселенная необъятна, прекрасна, холодна, бесплодна, черна и во многих отношениях выходит за пределы человеческого понимания. А потом вы смотрите вниз и видите нашу планету – этот оазис красоты и наш дом, охваченный враждой. Существует гораздо более широкая картина, и мы не должны отвлекаться на глупости, которые часто заполняют нашу жизнь. Есть реальные и важные вопросы, которые имеют значение, такие как бедность, окружающая среда, безопасность, экономика, наши семьи и т. д. Я решил лучше распоряжаться своим временем, а не тратить его на пустяки, не имеющие большого значения. Есть еще одно изменение, которое я заметил в своем мировоззрении после того, как покинул Землю на семь месяцев. Я стал меньше похож на черно-белого парня. Когда я был моложе, было легко смотреть на вещи с очень простой точки зрения; некоторые люди были неправы, а некоторые были правы, и все было черно-белым. Это удобный взгляд на мир, и он успокаивает. Если вы можете сказать: «Это плохие парни» или «Это хорошие парни», это упрощает ваше мировоззрение и делает ненужным критическое мышление или оспаривание вашей собственной точки зрения. Но сейчас мой мозг работает не так.
На самом деле мир – это сложное место, и, хотя, конечно, есть зло, также есть добрые и бескорыстные, большинство ситуаций предполагает некоторую степень серого, а не чисто черно-белого анализа. Способность сопереживать, видеть и понимать точку зрения других людей имеет решающее значение. Теперь я склонен пытаться понять, почему другие думают и действуют так, как они делают, и если есть что-то, что нужно обсудить, я стараюсь сделать это беспроигрышным, позволяя обеим сторонам извлечь выгоду из сделки. Я не знаю, почему путешествие в космос заставило меня так думать, но это меняет мой мыслительный процесс. И я думаю, что это позитивный шаг. Это новое глобальное понимание помогло мне осознать, в какие опасные времена мы живем. Смелая новая эпоха, когда нации по всей Земле выбирают себе автократических сильных лидеров. Эпоха, когда люди ломаются и начинают бояться других; когда происходит почти всеобщий отказ от идеалов – либеральной демократии и рыночной экономики, которые сделали конец двадцатого века столь успешным. В моем понимании это похоже на 1928 год, и я хочу предотвратить 1940 год. Я видел, какой объединяющей силой может быть освоение космоса, потому что люди со всего мира любят космос.
Такие проекты, как «Аполлон» и «Международная космическая станция», объединили нас в сотрудничестве, не похожем ни на что другое в истории. Я считаю, что эта сила необходима, поскольку мы стоим на исторической развилке дорог. Выбираем ли мы путь, который разделяет нас? Или путь, который нас объединяет? Помогать нам двигаться в направлении единства – вот моя новая миссия в жизни. И это в то время, когда многие народы, кажется, выбирают другой путь. Видя, как наша планета плывет во Вселенной, я не могу быть сторонником ни партийной, ни идеологической стороны в политических спорах. Если мы хотим, чтобы у нас было светлое будущее, нам предстоит столкнуться с гораздо более серьезными проблемами.