Ссылка на полный текст: Веретенников А. И. Рядом с атомной бомбой. — Электронная библиотека «История Росатома»
Навигация:
О чем эта книга
Поручение от Г.Н. Флёрова: создать счётчик нейтронного фона полевого типа
29 августа 1949 года: внимание Берии к нейтронном фону изделия РДС-1
Ошибка измерения нейтронного фона при сборке изделия
Предыстория создания установки ФКБН (физический котел на быстрых нейтронах)
Потеря регистрирующей аппаратуры во время испытаний первой термоядерной бомбы
Лабораторный скоростной осциллограф ЛСО-1
Новая должность — заместитель директора КБ-11 Евгения Аркадьевича Негина по испытаниям специзделий
Переход к подземным испытаниям — решение о размещении регистрирующей аппаратуры у устья штольни
«Рядом с атомной бомбой» — воспоминания военного связиста, направленного в 1948 году в атомную промышленность и ставшего физиком-экспериментатором — специалистом по испытанию ядерных зарядов на полигонах Министерства обороны СССР. С 1960 по 1966 год являлся заместителем главного конструктора ВНИИЭФ (Арзамас-16) по внешним испытаниям.
Георгий Николаевич Флёров (заочно его было принято называть Г.Н., так же, как Юлия Борисовича Харитона — Ю.Б.) был старше меня всего на 5 лет, но оказался настолько яркой фигурой, что за несколько дней работы он стал в моём тогдашнем представлении идеалом учёного. Выразительное лицо. Исключительная жизненная активность — и не в навязчивой форме. Целеустремлённость. Изобретательность на каждом шагу. Образный, слегка грассирующий язык. Спортивная подвижность. Вокруг него всё горело. С ним было хорошо работать. Первым делом он прочитал мне лекцию о мультивибраторе — есть такое устройство в радиоэлектронике, которое или само непрерывно генерирует импульсы, или выдаёт импульс при электрическом толчке извне. Он считал это чудом природы, достойным самого широкого применения. Г.Н. считал мультивибратор основой импульсной радиотехники и вселил в меня веру в его могущество, в чём я и на самом деле убедился в последующие годы. Многие из сотрудников Г.Н. знали о его «любви» к мультивибратору и наградили его вспыльчивого брата, тоже учёного, Флёрова Н.Н. прозвищем «мультивибратец».
Это был тот самый Флёров, который в 1943 году, находясь в действующей армии, написал письмо самому Сталину и тем самым дал толчок началу работ по решению атомной проблемы в СССР (об этом последнем обстоятельстве я тогда, конечно, не знал — это стало известно значительно позже). Георгий Николаевич объяснил, что требуется создать малогабаритный, переносной, с питанием от аккумуляторов и достаточно чувствительный к быстрым нейтронам счётчик нейтронного фона полевого типа с возможностью вывода информации на расстояние до 10 километров. И что согласие руководства на мой перевод в его отдел есть. К этому времени я уже знал, как регистрировать нейтроны и нейтронный фон, сразу прикинул, что задача выполнима, и даже с дистанционной передачей информации.
В течение двух месяцев нам удалось разработать и изготовить в мастерской отдела, которой руководил талантливый мастер-универсал Евгений Философович Вырский, несколько комплектов установок СНБ (Счётчик Нейтронный Батарейный), выполненных на базе экономичных немецких миниатюрных радиоламп с питанием цепей накала от сухих элементов, применявшихся для полевых телефонных аппаратов (это важно для последующего), и сухих анодных батарей. В качестве детектора нейтронов использовался газовый борный счётчик с замедлителем нейтронов в виде цилиндра из оргстекла. В установке использовалась пересчётная схема, а выходной импульс был сформирован таким образом, чтобы обеспечивать работу механического счётчика не только непосредственно с выхода установки, но и после прохождения импульса по обычной полевой телефонной линии длиной до 12 км. Все установки были испытаны на линиях связи внутренних площадок объекта и в июле были подготовлены к отправке в экспедицию.
... мы приехали на учебный полигон № 2 Министерства обороны. Нас быстро зарегистрировали в землянках на берегу Иртыша, где шёл самый разгар строительства военного городка — теперь это центр города Курчатов, а жить направили за 40 км на площадку «Ш», расположенную в 10 км от центра опытного поля, предназначенного для испытания нашего специзделия. На таком же расстоянии от центра поля, но по другому радиусу, на площадке «Н» были расположены все лабораторные помещения для предварительной подготовки специзделия к работе, а также командный пункт управления взрывом — сооружение 12П. Был август, на сотни километров вокруг тянулась почти идеально ровная выжженная степь с непривычной для нас жарой и потрясающе пыльными грунтовыми дорогами. Моя аппаратура оказалась в корпусе ФАС (первая буква связана с фамилией Г.Н., остальные — с другими «хозяевами»). Как сразу выяснилось, применение установок СНБ оказалось для руководства полигона довольно неожиданным. Но за несколько дней до взрыва были проложены две дополнительные телефонные линии от командного пункта до верхушки металлической башни высотой 37,5 метра в центре поля, на которую должно быть поднято специзделие.
За день до взрыва, 28 августа, мы закрепили установки СНБ на отведённом им месте рядом со специзделием, подключили к телефонным линиям и проверили их на связь с 12П. Утром 29 августа за несколько часов до испытания Флёров Г.Н. включил питание установок и, убедившись по телефону от меня с 12П в их нормальной работе, выехал на 12П. На командном пункте в это время собралось всё руководство испытаниями во главе с председателем Специального комитета по атомной проблеме Л.П. Берия и руководителем испытаний Игорем Васильевичем Курчатовым.
Неожиданно Берия решил просмотреть списки людей, остающихся в этом помещении на момент взрыва. Дойдя до моей фамилии, как рассказывал потом Флёров, спросил, не может ли кто-нибудь другой замерять нейтронный фон изделия. Операция эта была очень простой — нужно было фиксировать число отсчётов механического счётчика за интервал времени в несколько минут — и Г.Н. сказал, что это может сделать он.
Таким вот образом примерно за час до взрыва я был отправлен на газике на наблюдательный пункт, расположенный на 25-м километре от центра поля. Здесь собралось много разного народа, участвовавшего в заключительных операциях. Шёл дождь, всех уложили под брезенты ногами к центру поля.
А на командном пункте, рассказывал потом Г.Н., произошёл в это время любопытный эпизод. Нейтронный фон составлял обычно 2-3 отсчёта механического счётчика в минуту, т. е. регистрировались отдельные приходящие на него импульсы. И постоянство фона, с учётом статистических флюктуаций, было свидетельством сохранности одного из важнейших элементов специзделия — нейтронного запала (НЗ) — до самого последнего момента перед подрывом. Сведения о нейтронном фоне Флёров сообщал руководству вслух каждые пять минут.
Когда же произошёл взрыв, никто уже не обращал внимания на счётчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз вместо одного он зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3-4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ?
Г.Н. ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистраций электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв.
В один из следующих дней Георгий Николаевич решил, конечно, посмотреть на опытное поле после взрыва. Набившись плотно в газик, мы добрались до стекловидной корки на поверхности земли недалеко от центра, проехали по ней и вдруг провалились по ступицы колёс.
Дозиметрист, взглянув на прибор, закричал: «Зашкалило!» И откуда только взялись силы — мы на руках подняли газик, снова поставили его на корку и удрали как можно дальше от опасного места. Впоследствии мы со смехом вспоминали этот эпизод. А ведь так вот обстояли тогда дела с обеспечением радиационной безопасности.
В части измерений нейтронного фона мне часто вспоминается кошмарный случай, явившийся жестокой встряской для специалистов, занимавшихся окончательной сборкой центральных частей ядерных зарядов. Случай этот заставил и меня в какой-то мере изменить отношение к измерениям фона. Дело в том, что при сборке нового типа изделий весьма опасным считался момент, когда «поршень» со снаряжёнными в нём активными материалами центральной части опускался через горловину изделия и проходил рядом с окружающими центральную часть оболочками, тоже содержащими активные материалы. Возникал вопрос, а не достигнет ли при этом критическая масса сборки опасной величины?
Для контроля за безопасностью этой операции в процессе сборки проводились измерения нейтронного фона путём регистрации внешнего нейтронного потока изделия при опускании «поршня» в горловину изделия. Для улучшения статистики счёта внутрь поршня помещался небольшой полоний-бериллиевый источник нейтронов. Обычно это происходило на стапеле, где сборщики изделия, как правило, сами конструкторы высшего класса — Терлецкий Н.А., Д.А.Фишман Н.А.Терлецкий Фишман Д.А. и др. — в присутствии Харитона находились наверху на полу стапеля, а я с двумя комплектами СНБ размещался под стапелем на полу зала.
Щелчки механического счётчика звучали громко на всё помещение, и это было своего рода непрерывной информацией для всех участников сборки. И на сей раз фон постепенно, как обычно, спокойно нарастал и вдруг... раздался ошеломляющий треск. Как я тут же определил, один из счётчиков вдруг закрутился с частотой примерно 100 импульсов в секунду. Я понял, что канал с этим счётчиком «загенерировал», т. к. в другом канале счётчик продолжал методически, в прежнем темпе регистрировать фон. Естественно, что я тут же выключил «хулигана», и треск прекратился.
В этот момент стремительно появился Юлий Борисович и буквально вне себя стал требовать немедленно включить счётчик — мои объяснения он совершенно не воспринимал. В конце концов, счётчик я включил, а он... как ни в чём не бывало стал мирно отсчитывать «нормальный» фон. Выяснилось, что вся бригада сборщиков со стапеля мгновенно «испарилась» за пределы здания, и только один Юлий Борисович в этот кошмарный момент бросался вниз по лестнице под изделие выяснять причину «аварии». Вот таким был Харитон в минуты великой ответственности.
А причина генерации в установке СНБ оказалась прозаически простой — генерация начиналась всегда, когда напряжение питания цепей накала от сухих элементов снижалась с 1,5 до 1 вольта. Тогда мы об этом не знали и вовремя не сменили источники питания.
После этого случая был поставлен вопрос о разработке взамен установки СНБ серийной аппаратуры с питанием от сети переменного тока. В связи с этим вспоминается одно забавное обстоятельство. Лет через 15-20 при очередном посещении павильона «Атомная энергия» на ВДНХ я вдруг увидел такой знакомый мне по конфигурации детектор установки СНБ, принадлежащий, как выяснилось, установке «Черёмуха» (или «Черника» — не помню), предназначенной для каких-то других целей. На этом детекторе сохранился даже фланец, который служил для крепления детектора СНБ при опускании его в горловину первых «специзделий». А ведь изготовлен первый фланец такого детектора был в мастерской отдела Флёрова по нарисованному мной эскизу.
... очередной поворот в моей судьбе с появления как-то вечером в отделе взбудораженного Георгия Николаевича с сообщением о заявлении Коли Дмитриева — так многие тогда звали Николая Александровича Дмитриева, сотрудника Зельдовича, теоретика, считавшегося с детства вундеркиндом. Оказывается, Коля пришёл к выводу, что если на модельной сборке изделия, находящейся в подкритическом состоянии, измерять количество нейтронов, приходящих на детектор через различные интервалы времени, то по полученным временным распределениям можно определить одну из главных величин, характеризующих процесс размножения нейтронов в данной сборке — постоянную размножения А. (лямбда) — и более точно пересчитать её для боевого изделия в момент взрыва. И Зельдовичем Я.Б. поставлена задача: а нельзя ли такие измерения практически осуществить?
На следующее утро мы с Георгием Николаевичем, что называется «хором», показали, что такую задачу можно решить методом задержанных самосовпадений с использованием одного счётчика быстрых нейтронов, регистрирующего протоны отдачи. Мы знали, что газовый счётчик, наполненный этаном, может обеспечить временное разрешение схемы самосовпадений лучше 1 микросекунды и выделить нужный эффект на фоне случайных совпадений.
Более того, для срочной проверки гипотезы, выдвинутой Колей Дмитриевым, мною было предложено использовать импульсный осциллограф типа «Дюмонт-248» (отечественных импульсных осциллографов тогда не было), в котором пришедшие с детектора импульсы запускают горизонтальную развёртку осциллографа, а последующие (из пачки) импульсы должны регистрироваться визуально в заданных интервалах времени после начала развёртки.
Через несколько дней два «Дюмонта-248», имевшиеся в секторе, на мягких сиденьях легковой машины «Победа» были доставлены в Арзамас, погружены в персональный вагон Харитона и вместе с бригадой, иначе не назовёшь, как энтузиастов: Ю.Б.Харитон, Я.Б.Зельдович, Г.Н.Флёров, Д.А.Франк-Каменецкий, Д.П.Ширшов, В.Ю.Гаврилов — теоретик, механик Е.Ф.Вырский и я — отправились на Урал в Челябинск-40, где в то время проводились измерения на модельных сборках изделий.
По приезде в Челябинск-40, где директором тогда был Б.Г.Музруков — будущий директор нашего ВНИИЭФ, аппаратуру мы развернули довольно быстро. Технология сборки моделей поразила меня своей простотой. Полусфера из урана-235 весом в несколько килограммов укладывалась в гнездо плоской частью вверх, а на неё через мерные прокладки вручную укладывалась аналогичная верхняя полусфера. При этом с помощью «всеволнового» нейтронного детектора непрерывно измерялся коэффициент умножения нейтронов в сборке при помещении внутрь её полоний-бериллиевого источника.
Но самое удивительное, конечно, было в том, что когда результаты первых наблюдений отразили на графиках, то получили совершенно чёткие экспоненты, предсказанные Колей Дмитриевым, с определёнными показателями X при различных коэффициентах умножения модельных сборок. Через несколько месяцев там же была проведена новая серия измерений, но уже на схеме совпадений с кабельными линиями задержки, а ещё через несколько месяцев — с электронной схемой задержанных совпадений. Эти первые измерения X на модельных сборках стали толчком для работ по созданию современного ФКБН на одной из площадок ВНИИЭФ и проведения там многопрофильных измерений при более совершённой технологии сборки и управления этой установкой.
Не совсем обычно сложились дела с физическими измерениями на опытном поле. Особенность опыта состояла в размещении сложных приборных сооружений в ближней зоне взрыва. Для регистрации термоядерных 14-мегавольтных нейтронов недалеко от центральной башни глубоко под землёй были оборудованы разработанные под руководством О.И.Лейпунского сложнейшие, нацеленные на изделие протонные телескопы («монохроматоры нейтронов»), а немного дальше от башни для этой же цели — более простые заглублённые в землю нейтронные телескопы. Вся эта техника, конечно, была верхом достижений тогдашней отечественной измерительной науки, её обустройство стоило в те времена больших затрат.
Первое испытание термоядерного устройства закончилось весьма успешно. Энергия взрыва превзошла самые оптимистические ожидания. Но это имело и обратную сторону. Силы разрушения были так велики, что никаких следов от подземных сооружений в ближней зоне и установленного в них уникального оборудования и регистрирующей аппаратуры не удалось обнаружить. Поблизости от центра на большую глубину всё оказалось абсолютно перемешанным с грунтом. А из упрощённых нейтронных телескопов даже специально оборудованные танки с помощью заранее установленных в телескопах стальных тросов не смогли извлечь индикаторы нейтронов. Учёные, оказывается, ещё не умели правильно прогнозировать последствия разрушений в ближней зоне мощного ядерного взрыва.
Информация об этом произвела, конечно, на физиков-экспериментаторов удручающее впечатление. До опыта я подробно знакомился с сооружениями ближней зоны и знал цену потерянной информации. После опыта наша делегация сделала однозначный вывод — измерения из ближней зоны нужно выводить, следует развивать дистанционные методы измерений с размещением регистрирующей аппаратуры в безопасной зоне. Мне в ту пору уже было ясно, что дорогу к дистанционному измерению всех нужных характеристик ядерных зарядов открывают возможности, заложенные в сцинтилляционных счётчиках.
1953 год был переломным в отношении физиков-экспериментаторов объекта к проведению измерений характеристик ядерных зарядов на полигонных испытаниях. Такого рода измерения до этого выполнялись, главным образом, силами институтов Академии наук СССР (Химфизики, Радиевым и Оптическим) и службами полигона под их руководством. Разработчикам же изделий — теоретикам требовались всё новые и новые сведения о процессах, протекающих в зарядах, и естественно, что наиболее эффективно нужные измерения можно было организовывать с помощью специалистов, постоянно находящихся рядом, т. е. на объекте.
Мои интересы были направлены на измерение кинетики (протекания во времени) нейтронных реакций с высоким временным разрешением, к чему я считал себя не только склонным, но и наиболее подготовленным, поскольку уже несколько лет занимался проблемой регистрации быстропротекающих процессов и, в том числе, осциллографированием импульсов от отдельных ядерных частиц и квантов. А сцинтилляционные счётчики, по моему мнению, открывали возможность их детектирования с высоким временным разрешением при высокой квантовой чувствительности, что очень важно при регистрации слабых импульсных процессов. На первое время главной задачей для меня стало создание необходимого инструмента — осциллографа, способного регистрировать с высоким разрешением электрические импульсы от отдельных нейтронов и гамма-квантов, приходящих на сцинтилляционный детектор, состоящий из чувствительного к ним сцинтиллятора (сначала это были кристаллы, а потом пластмассы) и фотоэлектронного умножителя — ФЭУ.
В первую очередь нужно было попытаться увеличить амплитуду выходных импульсов единственно пригодного тогда для этой цели ФЭУ-19. Задача по измерению этих импульсов была решена инженером нашей группы Г.Васильевым с помощью срочно приобретённого нами микроосциллографа с вакуумной откачкой, разработанного немецким учёным Арденне, работавшим в это время в Сухумском физико-техническом институте. Однако амплитуда импульсов оставалась недостаточной для регистрации на высокоскоростных осциллографических трубках, и требовался ещё усилитель с полосой пропускания ~100 Мегагерц и с высоким выходным напряжением ~100 вольт.
Вот тут-то и проявился инженерный талант Бориса Александровича Предеина, который быстро реализовал появившееся в американской литературе сообщение о так называемых распределённых усилителях. Вопрос о создании скоростного осциллографа с таким усилителем был поставлен перед руководителем НИС Кириллом Ивановичем Щёлкиным (тем самым, который ещё в конторе на Цветном бульваре задавал мне вопрос об осциллографе), т. к. требовал привлечения сотрудников другого отдела, имевшего большой опыт по изготовлению и использованию осциллографов для быстропротекающих процессов (отдела В.А.Цукермана).
С помощью осциллографа ЛСО-1, этого уникального по тем временам измерительного прибора, обладавшего разрешающим временем ~ 6 наносекунд и работавшего, в случае необходимости, в однократном режиме с регистрацией процессов на фотоплёнку, исследовались все основные характеристики сцинтилляционных детекторов в их развитии, а также, и это главное, он сразу начал применяться для изучения работы импульсных нейтронных источников с малым нейтронным выходом. Как известно, в 1953 году был впервые успешно испытан разработанный под руководством В.А.Цукермана импульсный нейтронный инициатор для ядерных зарядов.
... в очень важной начальной стадии нейтронного излучения можно было исследовать только с помощью высокочувствительного ЛСО-1, что и было выполнено нашей группой вместе с сотрудником Цукермана М.С.Тарасовым. С помощью ЛСО-1 в 1955 году была впервые зарегистрирована кинетика срабатывания термоядерного источника в модельном эксперименте, поставленном по предложению Я.Б.Зельдовича и В.В.Александрова и подготовленного в отделе, руководимом А.С.Козыревым.
Это был тот самый опыт, о котором И.В.Курчатов во время его поездки в Англию рассказал как о первой полученной в СССР термоядерной реакции за счёт обжатия дейтериево-тритиевой смеси энергией взрывной волны. На этом опыте стоит остановиться более подробно, т. к. в нём была реализована не менее важная проблема измерения малого нейтронного выхода.
До 1955 года нейтронный выход импульсных однократных источников регистрировался по B-активности, наведённой в ряде веществ замедленными нейтронами. Время счёта B-активности составляло несколько минут после срабатывания источника, и поэтому этот способ был неприменим к взрывным опытам из-за разрушения счётчика B-активности. В то же время в работе нашей группы со сцинтилляционными счётчиками часто регистрировались у-кванты после замедления нейтронов и их захвата водородом окружающей среды. Число зарегистрированных у-квантов резко возрастало при окружении сцинтиллятора веществом с большим сечением захвата медленных нейтронов и большим числом получаемых в акте захвата каскадных у-квантов (например, кадмием). Часто эти у-кванты были помехой для измерений, в частности, увеличивая число случайных совпадений. В то же время их число в принятой геометрии опытов пропорционально нейтронному выходу источника, а время излучения их определялось, в основном, временем замедления нейтронов в окружающей среде и составляло для типовых замедлителей — парафина, воды и той же взрывчатки — порядка 300 микросекунд, чего во многих случаях достаточно, чтобы успеть зарегистрировать эти у-кванты до прихода ударной волны на детектор.
Такое предложение об использовании у-квантов при захвате замедленных нейтронов для измерения нейтронного выхода однократных импульсных источников было мною сделано начальнику отдела Юрию Сергеевичу Замятнину и под его руководством быстро реализовано группой пришедших в отдел молодых специалистов — Горбачёвым В.М., Уваровым Н.А. и Усенко Л.Д., с которыми меня с тех пор связывает совместная дружная работа.
В первом опыте 1955 года ими была использована предложенная мною аппаратурная реализация измерений с помощью типового осциллографа ИВ-13 со спиральной развёрткой. По чувствительности к нейтронному выходу метод оказался на много порядков выше применявшихся ранее, получил название «метода затянутой регистрации» (МЗР), широко применяется до сих пор и незаменим в случаях, когда ожидается малый выход нейтронов из источника (менее 106). Исследования характеристик сцинтилляционных счётчиков, проведённые с помощью осциллографа ЛСО-1, позволили разработать в нашей группе сначала схему совпадений, а затем и многоканальный временной анализатор с разрешающим временем в несколько наносекунд и на этой основе создать энергетический селектор нейтронов по времени пролёта для тех случаев, когда моменты выхода нейтронов из источника известны.
Очень удобным для селекции таким способом оказался полоний-бериллиевый нейтронный источник, в котором выход нейтрона сопровождается жёсткими у-квантами. Селектор нейтронов этого типа в 1953 году был использован мною и М.И.Казариновой для измерения полных сечений взаимодействия быстрых нейтронов с ураном.
Наряду с этим продолжались работы и по регистрации различного рода импульсных источников излучения, которые получили особое значение в период объявленного СССР моратория на проведение испытаний ядерного оружия с 1959 по 1961 год. Именно в этот период был модернизирован осциллограф ЛCO-1 за счёт применения вместо распределённых усилителей усилительных приставок на лампах со вторичной электронной эмиссией.
Осциллограф стал надёжным прибором, пригодным для регистрации кинетики реакций в сложных полигонных условиях, а в итоге появилась аппаратура РГ (регистрация гамма-излучения), в силу своей высокой чувствительности заменявшая во многих случаях аппаратуру КТ.
Большую роль в создании аппаратуры РГ сыграла также разработка новых типов сильнотоковых с высоким временным разрешением фотоэлектронных умножителей ФЭУ-33, выполненная под руководством А.Г.Берковского, работавшего тогда в СКБ Московского электролампового завода.
Буквально через несколько дней, сразу же после наступления нового 1960 года, я приступаю к своим новым и весьма ответственным обязанностям. Предметом моих забот стали теперь не отдельные характеристики ядерных зарядов и методики их измерения, а всё опытное поле полигона, обеспечивающее надёжное получение всей необходимой информации, начиная с подготовки изделия к испытанию и кончая погрешностями измерения его характеристик.
В 1962 году было, наконец-то, подписано международное соглашение о запрещении ядерных испытаний в трёх средах. Испытания разрешалось проводить только под землёй. На Семипалатинском полигоне такие испытания систематически начались в 1964 году. С точки зрения разработчиков ядерных зарядов и физиков-измерителей, переход на подземные испытания открыл им новые возможности в измерении характеристик и параметров изделий, в том числе ранее им недоступных.
Дело в том, что в воздушных испытаниях значительные погрешности методик, связанных с измерением проникающих излучений, возникали из-за низкой точности определения координат места взрыва и из-за сильного влияния рассеяния излучения воздухом на точность измерений. В подземных же условиях геометрическое положение изделия в момент взрыва строго фиксировано. С помощью коллиматоров — пустотелых труб в сплошном грунте — стало возможным наблюдать даже интересующий нас узел специзделия, а по времени пролёта известного расстояния до детекторов — отбирать нужный вид излучения.
Первый подземный взрыв 1961 года по своей постановке проводился в какой-то степени аналогично воздушным: приборные сооружения с регистрирующей аппаратурой располагались рядом с детекторами излучений, т. е. глубоко под землёй и недалеко от основной защитной забивки. Это исходило из требований применения, как и в воздушных опытах, коротких соединительных кабелей между детекторами и регистраторами.
И в первых же опытах возникли трудности в доступе людей после взрыва в приборные боксы для извлечения фотоплёнок с результатами измерений. Кроме того, возникла возможность полной потери информации из-за засвечивания фотоплёнок просачивающейся в приборные боксы радиацией, не говоря уж о радиоактивном облучении людей, снимавших фотоплёнки. Поэтому одной из главных задач сектора в начале систематических подземных испытаний стал перевод приборных сооружений из штольни на дневную поверхность с использованием более длинных соединительных кабелей.
Наш опыт в осциллографировании с помощью ЛСО-1 и аппаратуры РГ, а также, косвенно, при работе с временными анализаторами показывал, что более информативной и удобной для пользователя является импульсная характеристика как реакция на бесконечно короткий сигнал на входе кабеля. Используя расчётные (на основе данных из справочников) и экспериментальные импульсные характеристики, нам удалось показать физикам-измерителям, что передача информации с детекторов на регистраторы может быть обеспечена при значительно большей длине кабелей. После этого практически всю регистрирующую аппаратуру стали размещать у устья штольни.