Полный текст: Савицкий Е.Я., «Полвека с небом»
Навигация:
Связь "буржуйки" с летчиком
РУС-1 на Дальнем Востоке
Опыт боев над Кубанью
РЛС в Крымской операции и изменения в управлении истребителями
Портреты советских летчиков у немцев
Оценка экипажей немецких бомбардировщиков
Немецкий десант
Киселев - летчик без ноги
Проблемы с Як-3
Попытка уничтожения Пе-2 ракетами Миг-17
Проверки частей ПВО
Як-25
Миг-19 и сверхзвуковой хлопок на воздушном параде
АСУ «Горизонт»
Зимы здесь стояли суровые, и воспоминания о том, как мы жили первое время по прибытии на Дальний Восток в палатках, лучшим образом подтверждали справедливость, его слов. Брезентовые палатки, на которые мы наращивали, обливая их водой, полуметровый слой льда, спасали нас от трескучих морозов лишь в том случае, если в чугунных печках-«буржуйках» круглосуточно горел огонь. В каждой палатке жили по четыре человека. Трое спят, а четвертый подкладывает всю ночь поленья. А ведь полеты на другое утро никто не отменит независимо от того, выспался ты или не выспался. Приходилось заниматься изобретательством.
Сконструировал, помню, нехитрое устройство: приладил метровый кусок алюминиевой проволоки одним концом к стенке печки, а другой прикреплял к куску парашютной стропы, а ее — бельевой прищепкой к мочке собственного уха. У алюминия, как известно, велик коэффициент теплового расширениями, едва дрова прогорят, проволока остывала и, сокращаясь в длину, тянула спящего за ухо в сторону печки. Мигом проснешься! Мы потом этот «прибор», когда он получил широкое распространение, окрестили соответствующей абревиатурой: «СБЛ» — связь «буржуйки» с летчиком…
Позже в дивизии появился первый отечественный радиолокатор конструкции Слепушкина РУС-1, или, как называли его между собой приехавшие из Москвы инженеры, «Редут-1». Вообще говоря, радиолокаторы входили в состав артиллерии Дальневосточного фронта. Но командующий фронтом переподчинил их мне. «Редут» этот оказался довольно громоздким и размещался на четырех автомашинах, но зато имел довольно большую для того времени антенну, что увеличивало радиус действия. С его помощью можно было определить курс летящего самолета и расстояние от радиолокатора; высота полета тогда еще не определялась. Техника оказалась не только громоздкой, но и довольно сложной в обращении. Основная трудность для нас заключалась в том, чтобы научиться различать на экране радиолокатора траекторию летящего самолета. У инженеров-москвичей это получалось сразу. А я, к примеру, сколько ни глядел на экран, кроме мелькания множества светящихся точек и черточек, ничего разглядеть не мог. А ведь с помощью радиолокатора предстояло управлять самолетами в воздухе…
Сперва мне даже показалось, что москвичи морочат мне голову: ведь смотрим-то мы на один и тот же экран, они что-то там видят, а я — нет. И как ни нелепо выглядело в моих глазах подобное предположение, однако я не удержался от того, чтобы его проверить. Поднимается, скажем, самолет в воздух, и москвичи тут же называют его курс и дальность от радиолокатора, а я по-прежнему ничего не вижу. В следующий раз распорядился, чтобы самолет выполнял маршрут, неизвестный заранее операторам, и, к моему удивлению, они опять правильно определили его курс и расстояние от станции. Ну что тут поделаешь — хоть смейся, хоть плачь!.. Но постепенно, благодаря настойчивым тренировкам, мы тоже научились пользоваться сложной экспериментальной техникой. А впоследствии, в конце 1940 — начале 1941 года, появились и более совершенные радиолокационные установки РУС-2.
Окончательно подтвердилась и ведущая роль пары как боевой тактической единицы. Применявшиеся прежде сомкнутые боевые порядки, где господствовала зрительная, или, как ее еще называли, локтевая, связь, не позволяли проявить во всей полноте боевые качества новых скоростных истребителей, сковывали свободу маневра и инициативу летчиков. Отчасти это стало ясно еще в ходе Сталинградской битвы, когда в качестве тактической единицы рекомендовалось применение пары истребителей. Практика воздушных боев на Кубани окончательно подтвердила эту истину.
Специальным приказом командования 4-й воздушной армии были узаконены основные тактические принципы, накопленные и многократно подтвержденные в ходе сражений: шире использовать во время боевых действий истребителей свободную охоту, считать основой боевого порядка свободно маневрирующую пару, предоставлять ей максимум самостоятельности и инициативы в процессе боевых действий… Подбор пар, слетанность ведущего и ведомого, практика взаимодействия в бою между парами в группе стали основой работы командиров по обучению летного состава. Один за другим отпадали уже изжившие себя шаблоны и стереотипы, сковывавшие боевые возможности новых истребителей. Ведь дело порой доходило до того, что летчикам определяли в штабах не только районы барражирования, но и высоты, скорости истребителей, а при составлении пар чуть ли не перед каждым новым вылетом заново комплектовали их состав, меняя в них ведущего или ведомого… Но все эти нелепицы, повторяю, изживала сама жизнь.
До Крымской операции управление боевыми действиями корпуса осуществлялось с помощью пунктов наведения, находившихся поблизости от передовой. Визуальное наблюдение за противником вели на них опытные летчики, назначавшиеся командирами дивизий из числа тех, кто из-за ранения или каких-то иных причин не мог временно принимать участие в боевых вылетах. В их распоряжении имелись радиостанция, позывные ведущих групп и связь с командными пунктами дивизий и корпуса. Использовались также данные, поступавшие от вернувшихся после выполнения задания экипажей, сведения воздушной разведки и поступавшие от летчиков, находившихся в данный момент в воздухе или ведущих бой. Вся эта информация стекалась на командный пункт корпуса, где, исходя из сложившейся обстановки в воздухе, принимались те или иные решения. Однако информация, полученная лишь визуальным путем, не давала необходимой полноты картины.
Мы нередко не имели никакого представления о том, когда, откуда и сколько самолетов противника будет введено в сражение. Не знали и того, где он намеревается нанести очередной удар. Все это вынуждало постоянно держать в воздухе большие группы истребителей, что приводило к неоправданному расходу сил и средств и требовало от личного состава чрезмерного напряжения. Работать часто приходилось на пределе: увеличивать число боевых вылетов, держать летчиков на аэродромах в состоянии минутной боевой готовности, когда каждый сидит в кабине своего истребителя и ждёт приказа к вылету.
С появлением радиолокационных станций положение принципиально изменилось. С их помощью — а дальность действия у них достигала 120 — 150 километров — мы могли не только своевременно обнаружить противника, но и определить заранее, на какой высоте, сколько и каких самолетов следует ожидать в данное время и в данном месте. От истребителей метка на экране была менее яркой, так как у них меньше, чем у бомбардировщиков, отражающая поверхность. А количество самолетов локатор мог определить довольно точно, с погрешностью не более чем в 5 — 10 машин, причем ошибался обычно в сторону уменьшения, что мы научились учитывать. Локаторы таким образом давали возможность создавать необходимое численное преимущество, маневрировать имевшимися силами, подбирать выгодные направления и высоты, чтобы вывести истребители в район боевых действий с максимальной скоростью или, скажем, со стороны солнца. Планшетисты на командном пункте корпуса, пользуясь поступавшими с радиолокатора данными, наносили на карту воздушную обстановку, отражавшую не только учет сил противника, но и маршруты его перемещений. Для этого у них имелись специальные фишки — оловянные фигурки самолетов, помеченных цифрами: 2, 4, 8, 16. Если, к примеру, самолетов в группе оказывалось больше, число их указывалось с помощью комбинаций из этих фишек.
Локаторы, чтобы увеличить дальность их действия, мы стремились выдвигать как можно ближе к передовой, но с непременным учетом рельефа местности. Дело в том, что они были довольно громоздкими и замаскировать их оказывалось нелегко. Позже их стали устанавливать и на командных пунктах дивизий, но во время Крымской операции радиолокационная станция была одна, и размещалась она на командном пункте корпуса.
А меня тем временем ожидал еще один сюрприз. — Ну чем не наглядная агитация, как надо воевать! — сказал полковник Ананьев, когда я вслед за ним вошел в помещение, приспособленное под общежитие немецких летчиков. — Думаю, как раз именно тот случай, когда пропаганда противника действует нам на руку. Да вот, товарищ генерал, сами полюбуйтесь! Полюбоваться и в самом деле было на что. Стены общежития смахивали на картинную галерею. Только выставлены там были не полотна мастеров живописи, а портреты наших летчиков, тщательно скопированные со страниц фронтовых газет каким-то доморощенным немецким рисовальщиком. — Покрышкин, Амет-хан Султан, оба брата Глинки, Маковский… — с чувством нескрываемого удовлетворения называл знакомые имена Ананьев, пока мы шли с ним вдоль самодеятельной «художественной галереи». — А вот и ваш портрет, товарищ генерал! С большим, надо сказать, уважением к оригиналу выполнен…
В литературе, особенно в художественной, нередко попадаются описания того, как немецкие бомбардировщики после первых же атак наших истребителей сбрасывали бомбы на собственные позиции или спешно разворачивались и уходили к себе на аэродромы, Авторы в таких случаях чаще всего выдают желаемое за действительное. Немцы обычно дрались упорно. И экипажи вражеских бомбардировщиков, отлично понимая, что невыполнение боевой задачи может обернуться для них крупными неприятностями, вплоть до расстрела, всегда стремились выполнить свою задачу. Поле боя они оставляли только в тех случаях, когда начинали нести неоправданно большие потери. А если и сбрасывали бомбы, не дойдя до цели, то, конечно, не на головы собственной пехоты, а где-нибудь в стороне или ставя их на невзрыв, после чего бомбы превращались в простые, не способные принести вреда металлические болванки.
Едва выгрузились и отправили транспортники назад, на горизонте со стороны запада показалась большая группа самолетов, идущая в сторону нашего аэродрома. Немецкие Ю-52 шли без прикрытия на высоте примерно 1000 — 1200 метров.
— Будто к себе домой идут, — с досадой сказал Орлов.
— Может, еще не знают, что на аэродроме теперь мы, а не немцы, — высказал догадку я.
— Придется встретить непрошеных гостей.
В наследство от прежних хозяев аэродрома нам досталось два разбитых грузовика, которые я распорядился выкатить на взлетную полосу и поставить их таким образом, чтобы они перегородили ее поперек, препятствуя посадке, если бы «юнкерсы» вздумали ее осуществить. Но тут вдруг я разглядел, как под одной из вражеских машин стали раскрываться парашютные купола. Затем еще и еще… Стало ясно, что фашистские транспортники выбрасывают десант. Группа большая: сыплют и сыплют… Десант, конечно, сбрасывают в помощь своим наземным войскам, подумал я. Но кое-что, судя по всему, достанется и на нашу долю. Так оно и получилось. Около тридцати парашютистов выбросились в районе аэродрома. Устоим ли? Как-никак отборные, специально обученные солдаты. А у нас десять автоматчиков да сержант с ними за старшего…
Подготовили к бою оба ручных пулемета, залегли, ждем. Десантники приземлились на открытом, простреливаемом со всех сторон поле, но стрелять рано — слишком велико расстояние. Немцы собрались в группу, развернулись в цепь и с автоматами наизготове двинулись в нашу сторону. Пришлось взять на себя роль командира взвода, хотя во взводе, конечно, солдат побольше. Подпустив вражеских парашютистов поближе, я приказал открыть огонь. Немцы залегли. Началась перестрелка. Вижу, несем потери: один убитый, двое раненых, причем оба тяжело. Что делается у противника, отсюда не разглядишь. Но скоро выяснилось: им досталось куда больше нашего. Во-первых, мы в укрытии, а они на голом месте. Ну и два пулемета свое дело сделали. В общем, через несколько минут трое немцев подняли вверх руки. Я приказал прекратить огонь. Смотрим, встают остальные, тоже задирают руки. А автоматы, между прочим, у них на груди болтаются. Вдруг хитрят? Немецкого я не знал, кричу по-русски: «Бросай оружие!» Поняли. Поснимали автоматы, сложили на землю. Заперли мы пленных в каком-то сарае, поставили охрану. А одного фрица, немного знавшего русский язык, допросили. Выяснилось, что сбрасывали десант, чтобы усилить части, оборонявшие Вильнюс. А эти то ли запоздали с выброской, то ли еще что… Говорил немец плохо, безбожно коверкая и перевирая слова. Так мы толком и не поняли, что там у них стряслось. Позже генерал Крылов рассказал мне, что немцы вообще просчитались с десантом: выбросили человек четыреста, но на территорию, уже отбитую у противника. Многих парашютистов расстреляли еще в воздухе, а остальные сдались в плен.
Когда я увидел заходивший на посадку одиночный истребитель, сразу же мелькнула догадка, что это подранок. Но сел самолет нормально. Лишь в конце пробега его развернуло в сторону, и он встал поперек полосы. Вот-вот должны были появиться остальные истребители, и я бросился к «виллису», чтобы освободить полосу, зарулив, если понадобится, самолет на стоянку. Когда я подъехал, мотор у «яка» уже не работал. Выскочив из машины, я влез на крыло и увидел в кабине потерявшего сознание Киселева. На полу кабины лужа крови, а в ней — оторванная нога в сапоге. Как истекающий кровью Киселев сумел с одной ногой довести до аэродрома и посадить машину, я до сих пор не знаю. Зато хорошо знаю другое. Иван Михайлович Киселев не только вернулся в строй, не только научился летать и летал с протезом, но и совершил 156 боевых вылетов, принял участие в 25 воздушных боях, сбил лично 14 самолетов противника и два в группе, стал Героем Советского Союза ...
Началась эта история с того, что перед Висло-Одерской операцией наш корпус полностью перевооружили на новые истребители Як-3. О машине этой я уже не раз говорил — один из лучших истребителей военных лет. Но первые партии их поступили на фронт с заводов со скрытым и, как выяснилось, весьма существенным изъяном. Верхняя обшивка крыла оказалась ослабленной. Из-за нарушения заводской технологии она не выдерживала повышенных перегрузок при маневрировании в бою, и летчики терпели аварии. Разобрались мы в этом не сразу. Мало ли что может случиться в воздушной схватке с врагом! На войну еще и не то привыкли списывать… Но когда погиб капитан Тарасов — тот самый, что вместе со своим ведомым лейтенантом Калугиным привел и посадил во время кубанских боев на нашем аэродроме «мессершмитт», — стало ясно, что с новыми самолетами явно что-то не в порядке. Подобные же данные поступали в штаб ВВС и из других авиационных частей.
И вот в самый разгар подготовки Висло-Одерской операции пришла директива, запрещающая любые полеты на Як-3 до тех пор, пока на самолетах не будет устранен выявленный дефект. Вслед за директивой прибыла из Москвы и бригада заводских инженеров с чертежами и запасными деталями. То, что крылья необходимо усиливать, неожиданностью для нас не являлось. Но категорический запрет полетов, да еще в такое время… Шутка сказать — сто восемьдесят самолетов на приколе! А если не успеем до начала наступления… Одна только мысль об этом кого хочешь вгонит в душевный трепет. Тем более что в бригаде всего несколько человек, и по предварительным подсчетам вышло, что даже если москвичам работать по четырнадцать часов в сутки, то чуть ли не три месяца понадобится.
Стрельбы ракетами с пилотируемых по приборам реактивных истребителей-перехватчиков — дело серьезное. Даже если целью служит идущая на автопилоте мишень. Полностью исключить риск в подобных обстоятельствах нельзя. Поэтому добровольцы отряда не только учились летать на незнакомом им бомбардировщике, но отрабатывали и катапультирование. С катапультированием тоже обстояло непросто. Катапульты на бомбардировщики устанавливались самодеятельно, так сказать, хозспособом. Конечно, все тщательно проверялось и опробовалось инженерами еще на земле. И все же самодеятельные работы — не заводское производство. Не штатный, как мы говорили, вариант конструкции. Но добровольцев наших это не смущало.
Основная тройка — старшие лейтенанты Новиков, Коваленко и Осадчий, — помимо того, что были высококвалифицированными летчиками-истребителями, насчитывали каждый по сотне и больше прыжков с парашютом, включая и способ катапультирования. Ракеты тоже прошли через горнило «модернизации». Удалив у них боевую часть, мы заменили взрывчатку прессованной синькой — обычным красителем, употребляемым хозяйками при стирке белья. Для того чтобы поразить самолет, прямое попадание вовсе необязательно. Если ракета пройдет достаточно близко от мишени, то ее взрыватель сработает и цель будет уничтожена либо взрывной волной, либо осколками. Но нам спешить было некуда, нам предстояло вести не бой с противником, а учебные стрельбы. Поэтому голубое облако хозяйственной синьки нас вполне устраивало. Однако переделали мы не все ракеты. Часть оставили в нетронутом виде — для добития цели, если оно понадобится. Каждый перехватчик нес и обычные, и переделанные ракеты. Начинать атаку предполагалось последними. А боевые — держать про запас.
Наконец все было готово. Ранним утром мы собрались на одном из авиационных полигонов, чтобы провести учебные стрельбы ракетами по новой мишени. Переоборудованный пикирующий бомбардировщик с летчиком в кабине стоял на аэродроме, когда пара реактивных перехватчиков поднялась в воздух и, набрав скорость, быстро исчезла из глаз. Я в качестве руководителя стрельб находился на командном пункте аэродрома, куда стекалась вся информация и где принимались решения. Перехватчики с зашторенными кабинами барражировали в заданных квадратах, ожидая приказа атаковать цель. Для летчиков на МиГ-17П сейчас глухая, абсолютно непроницаемая ночь, и во всех своих действиях им придется руководствоваться только показаниями приборов. Пилот на Пе-2 об этом хорошо знает. Он тоже давно готов и тоже ждет соответствующего приказа. Гляжу на стрелку хронометра: пора! Пе-2 отрывается от полосы и берет курс в сторону полигона. Высота ему определена пять тысяч метров. Утро ясное, воздух прозрачный, видимость прекрасная. Поднимаю бинокль и отчетливо вижу самолет-мишень. Пилот уже закончил набор высоты и перевел машину в горизонтальный полет. — Готовность номер один! — раздается с КП первая команда. Через три минуты в эфир уходит приказ: — Пошел! — Это сигнал для катапультирования. В бинокль хорошо видно, как сработало катапулътное устройство. А вот открылся и купол парашюта. Теперь на самолете-мишени никого нет. Мишень идет по большому кругу на автопилоте.
— Работу разрешаю! — Это команда уже для истребителей-перехватчиков. И вот в небе показались две черные точки. Через несколько секунд они увеличились в размерах — уже в зоне. Атака была стремительной, точной. И тут же рядом с мишенью возникло голубое облако. Мишень резко швырнуло в сторону, однако падать она, как сразу же выяснилось, не собиралась. Скорее всего, осколком ракеты у нее оказались повреждены либо органы управления, либо автопилот, и она вытворяла в воздухе такое, что страшно было смотреть. Внезапные виражи, резкие непредсказуемые развороты, броски по высоте: самолет то входил почти в отвесное пикирование, то вдруг круто шел в набор высоты… Дело могло принять дурной оборот. Неуправляемая мишень могла направиться в сторону населенного пункта. Пока, правда, она избрала другое направление и «топала» прямиком на аэродром. «Это пожалуйста, — подумалось мне. — Это сколько хотите!» Но успокоительная мысль так же быстро ушла, как и мелькнула. Я понимал, что медлить нельзя. Подобная возможность, разумеется, была нами предусмотрена, а заодно разработаны на такой случай и соответствующие меры. Вышедший из-под контроля бомбардировщик необходимо как можно скорее уничтожить. Перехватчики со своими ракетами тут не годились: при промахе ракета могла уйти за пределы полигона.
Я отдал приказ поднять в воздух пару обычных истребителей МиГ-15, чтобы с близкого расстояния расстрелять мишень из пушек. Едва один из истребителей приблизился к мишени, она вдруг круто развернулась ему навстречу и лихо пошла на таран. Но летчик, словно ожидая этого, вовремя отвернул в сторону, а затем, не теряя драгоценных секунд, зашел на повторную атаку. В бинокль было видно, как снаряды прошили плоскость бомбардировщика. Сейчас загорится, подумал я. Ни черта подобного! Мишень продолжала выделывать в воздухе свои головоломные броски и кульбиты. «Вот это живучесть! — помимо своей воли не смог не восхититься я. — Не бомбардировщик, а какой-то кощей бессмертный…» Но когда и второй летчик отстрелялся, а положение в воздухе не изменилось, мне стало не по себе. Других истребителей наготове не было. А злополучная мишень, вся изрешеченная снарядами, металась в небе как заколдованная — не желая ни гореть, ни падать.
Отбросив в сторону бинокль, я бегом ринулся к своему МиГ-15, запустил двигатель и, проклиная все на свете, поднял истребитель в воздух. Уже в воздухе мне доложили по рации, что я и сам знал: второй истребитель израсходовал боекомплект впустую. Попадания, мол, налицо, а поражения мишени все еще не предвидится. — Ну ничего! Сейчас я ей дам прикурить! — шепотом пообещал я самому себе. — Задымит, закрутится сейчас у меня этот кощей бессмертный! Бить решил не куда придется, а по моторам.
Зашел, выбрал для начала правый мотор, нажал на гашетки — о том, чтоб промазать, и речи быть не могло. Расстояние минимальное. Однако промазал. Мишень в последнее мгновение резко ушла в сторону, будто ее вел не автопилот, а наипервейший ас, которому мы, грешные, и в подметки не годимся. Но я-то знал, что там никого не было. Просто бомбардировщик откалывал в воздухе такие коленца, предусмотреть которые было невозможно. И именно потому, что управлял им не летчик, чьи действия можно предугадать, а слепая, непредсказуемая сила — поврежденный взрывом снаряда прибор. Как бы там ни было, мишень продолжала выписывать свои «па». Зашел на вторую атаку — теперь из всех стволов по левому мотору. Мишень продолжает мотаться в воздухе. Последняя атака. Все. Кончился боезапас. Честное слово, если бы было время — заплакал бы. Только вот не знаю отчего — от жалости к самому себе или от дурацкого восторга по поводу феноменальной живучести бомбардировщика. Неуязвимая мишень осталась в воздухе, а я пошел на посадку.
Пишу и думаю: а не поверят ведь! Ракета с перехватчика, три полных боекомплекта с трех истребителей, а ей, мишени, хоть бы хны. Гуляет себе в воздухе! Скажут: не бывает так. Не может после всего этого мишень держаться в воздухе, из какого бы железа она ни была сделана. Но вот бывает же! А раз бывает, следовательно, необходимо из случившегося сделать нужные выводы. И мы их сделали. Впредь таких историй на моей памяти больше не повторялось. А мишень все же упала. Когда я заруливал после посадки самолет на стоянку, в шлемофоне моем послышалось долгожданное: мишень горит и, разваливаясь в воздухе, падает в пределах границ полигона.
Одно дело, когда, скажем, начальство летит проверять полк, соединение на транспортном самолете; совсем другое — на истребителе, которыми вооружены эти соединения или полк. Суть тут отнюдь не в эффекте: экий, мол, лихой генерал! Суть в том, чтобы укрепить доверие летного состава к технике: раз, дескать, сам проверяющий на ней летает, значит, и хороша, и надежна. А помимо прочего, летая так, я попутно стремился проверить боеготовность самих частей. Обычно, подлетая к аэродрому, я еще на дальних подходах к нему вступал в радиосвязь и ставил задачу, чтобы мой самолет — как условного противника — перехватили дежурные средства. И хотя к этому быстро привыкли: раз летит «Дракон» — мой позывной сохранился и в мирное время, — значит, готовься к вылетам на перехват цели; но осуществить перехват было не так-то просто.
Во-первых, мне досконально были известны возможности тогдашних радиолокационных установок: на малой высоте, например, цель они не брали — разве только очень уж близко от них окажешься.
Во-вторых, я стремился всячески затруднить командному пункту части засечь мой курс и навести на меня дежурные истребители-перехватчики.
Делал это просто — уходил на бреющем. Причем зигзагами, как бы огибая контур пилы, зубья которой через один обломаны. Пройду по прямой километров двадцать, затем отверну градусов на сорок — сорок пять вправо и, дойдя до «вершины» зубца, огибаю его под прямым углом, чтобы вернуться на курс и после доворота пройти по нему еще двадцать километров. Пила — это чтобы не потерять ориентировку. Командировок много, страна большая — всех вех да ориентиров в памяти не удержишь. Но маневры свои я старался разнообразить, стремясь в конечном счете выйти на аэродром со стороны, откуда тебя никто не ждет. Иногда получалось.
Вызовешь после посадки расчет командного пункта, спрашиваешь:
— Что помешало осуществить перехват? Чаще в ответ слышишь одно и то же:
— Наземные радиолокаторы цели не засекли. Пришлось вести визуальный поиск.
— Если локатор отказал, следовательно, цель… — наводяще говорю я.
— Легла на брюхо, — заканчивал недоговоренную фразу командир расчета. На бреющем, раз цель далеко, засечь ее не удается.
— А на каком расстоянии от аэродрома я вступил в радиообмен?
— Двести километров.
— Примерную скорость на бреющем нетрудно прикинуть? Нетрудно. Рассчитывать на то, что противник будет «топать» прямиком по курсу, не приходится? Не приходится. Сколько пар подняли в воздух?
— Одну.
— А следовало бы две-три. И тогда по крайней мере на ближних подходах к аэродрому противнику никуда не деться.
Игра явно стоила свеч. Тренировались не только летчики. Наука шла впрок и расчетам на командных пунктах — там учились предвидеть, какие маневры может предпринять противник.
В конструкторских бюро Яковлева, Микояна, Лавочкина были созданы новые типы реактивных истребителей-перехватчиков: Як-25, Ла-200 и Е-150. Особенно по вкусу мне пришелся перехватчик Яковлева. Он выгодно отличался от остальных истребителей целым рядом существенных преимуществ. Прежде всего конструктор подвесил два реактивных двигателя под крыльями самолета, за счет чего высвободил фюзеляж. А это, в свою очередь, позволило установить радиолокатор с большей, чем обычно, антенной, что, естественно, расширило зону его действия. Цель теперь можно было обнаружить на более дальнем расстоянии. Причем в фюзеляже осталось еще место для размещения топливных баков повышенной емкости. А шасси, размещавшееся обычно под плоскостями, смонтировали под фюзеляжем по так называемой велосипедной схеме. В сочетании с носовым рубежным колесом и легкими подкрыльями, размещенными на самых концах обеих плоскостей, велосипедное шасси обеспечивало машине надежную устойчивость на земле. Колес, грубо говоря, у самолета стало теперь не три, а четыре. Все это дало возможность обрести новой машине дополнительные полезные качества: резко возросшую дальность полета и дальность обнаружения цели. Ради этого, как шутили летчики, и колес не жалко. Тем более что во время полета все они убирались в специальные ниши. Два подвешенных на пилонах реактивных двигателя АМ-5 конструкции А. А. Никулина позволяли перехватчику развивать скорость более 1000 километров в час, а потолок полета достигал 14 000 метров. Вариантов вооружения у Як-25 было два: либо ракеты, либо пара пушек калибра 37 миллиметров. В довершение ко всему самолет оказался прост в управлении. Настолько прост, что я долгое время летал на нем во все свои служебные командировки.
... новый истребитель-перехватчик конструкции Микояна в значительной мере отвечал требованиям дня. Это был одноместный боевой самолет с двумя турбореактивными двигателями, позволявшими ему развивать скорость свыше 1400 километров в час. Вооружен он был тремя 30-миллиметровыми скорострельными пушками и радиолокационным прицелом РП-5. Обладая отличной характеристикой скороподъемности, МиГ-19 набирал потолок в 18 тысяч метров. Самолет этот сразу же пришелся по душе летчикам и долгие годы находился на вооружении частей ВВС и ПВО. Хотя надо сказать, что процесс переучивания летного состава отличался целым рядом сложностей. Нет смысла все их перечислять.
Приведу лишь один характерный эпизод, связанный с преодолением так называемого звукового барьера. В момент перехода самолета из дозвуковой в сверхзвуковую скорость происходит срыв воздушного потока с крыла машины, сопровождаемый ударной звуковой волной. Звуковой хлопок, как мы это называем, свойственен любой сверхзвуковой машине. Но МиГ-19 оказался в этом смысле вне всякой конкуренции: хлопок его отличался такой силой, что ничего подобного позже мне встречать не приходилось. Не случайно за месяц или полтора до Дня Воздушного Флота у меня по этому поводу состоялся разговор с главкомом ВВС. Речь шла о программе воздушного парада в Тушино, и Вершинин высказал мысль, что не худо бы предварить прохождение колонны МиГ-19 не только объявлением по радио, но и звуковым эффектом, вроде своеобразного салюта из звуковых хлопков. Перехватчики на параде предстояло продемонстрировать впервые и подчеркнуть как-то их появление в небе было вполне уместным.
— Берешься? — спросил меня в заключение Вершинин.
— Дело не такое простое, каким выглядит на первый взгляд. Надо, чтобы хлопки каждого самолета прозвучали по возможности одновременно. А то не салют, а канонада получится.
— А сколько «мигов» окончательно наметили включить в группу? — спросил я.
— Двенадцать! — ответил Вершинин.
— Что, боишься не набрать столько умельцев? Времени у них будет достаточно. Даже если максимальный разброс составит десять — пятнадцать секунд, то общий хлопок все равно должен получиться плотным.
Вершинин имел в виду вот что. Если при выходе группы на сверхзвуковую скорость между первым и последним хлопком пройдет какое-то время — скажем, названные им 10 — 15 секунд, — то промежуточные хлопки десяти остальных перехватчиков заполнят собой всю паузу.
— Нам столько не потребуется, — сказал я.
— Ошибка во времени будет в пределах двух-трех секунд.
Рост скоростей и вооружение истребителей-перехватчиков радиолокационными прицелами настоятельно требовали автоматизации систем управления. Во-первых, команды с земли, если они осуществлялись по старинке, с помощью голоса приходили с неизбежным запозданием. Для того чтобы произнести в микрофон даже несколько слов, требуются секунды. А при тех скоростях, на которых сближались перехватчики и цель, счет часто шел на мгновения. Во-вторых, команды, отданные с земли с помощью слов, часто не обладали необходимой для работы с радиоприцелом точностью. Все это приводило к тому, что в воздухе все чаще возникали критические ситуации, особенно, когда перехват цели осуществлялся под большими ракурсами, под большими углами встречи атакующего истребителя и мишени. Мириться с этим становилось все труднее. Сама логика развития требовала автоматизированной системы управления.
Первой такой АСУ стала разработка, получившая название «Горизонт». Управление самолетами с земли осуществлялось по специальной телеметрической линии связи. На командном пункте стояло основное оборудование, включавшее в себя электромеханическую часть, которая выдавала определенным образом находящегося в воздухе перехватчика. Операторы на КП делали необходимые расчеты, а полученная в результате информация поступала к летчику непосредственно на приборы. Стрелки их, проще говоря, отклонялись, а летчик, маневрируя в воздухе, возвращал их в нужное положение, выполняя тем самым команды с земли. Система «Горизонт» была далека от совершенства. По существу, она даже не являлась автоматизированной, так как требовала дополнительных расчетов со стороны операторов на командном пункте. И все же она успешно решила часть задач. А главное — уже самим своим существованием открывала дорогу для последующих, более совершенных разработок.