Навигация:
1906 год: активизация службы информации (управление военной разведки Австрийской империи)
Перепродажа разведывательных сведений
Активность русской охранки в Галиции
Раскодирования иностранных шифров в «Эвиденцбюро»
Организация разведывательного дела у русских
Немецкие секретные приказы о проведении мобилизации
Полковник Генерального штаба Редль
Распродажа имущества предателя, в том числе непроявленных фотоплёнок
Начало Первой Мировой войны
Арест Ленина
Расшифровка русских радиограмм
Прослушивание телефонных переговоров противника
Новый командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов
Пренебрежение к вопросам ведения разведки против России тогда казалось не очень опасным, поскольку именно в 1906 году открылись перспективы снова быстро возродить и оживить агентурную разведывательную сеть в случае возникновения военного конфликта. Доктор Витольд Йодко и Юзеф Пилсудский от имени Польской социалистической партии предложили штабу австрийского военного командования в Перемышле оказывать услуги в проведении разведывательной деятельности против России при условии поддержки их устремлений на создание собственного государства. И хотя в Вене в то время не согласились на осуществление такого эксперимента, в случае необходимости у нас имелся определенный задел. Все это, а также возросшая необходимость ведения разведки против соседей, облегчило принятие решения, на котором настаивало «Эвиденцбюро». В результате ежегодные ассигнования на разведывательные нужды были увеличены до 120 000 крон.
... в 1900–1907 годах процессы по делам шпионов были вынесены, как говорится, на повестку дня, что ясно свидетельствовало о нараставшей в отношениях стран, казалось бы, мирной Европы напряженности, которая неизбежно вела к вооруженному конфликту
Число агентов, которые в то время находились непосредственно в подчинении «Эвиденцбюро», было весьма незначительным, и поэтому в Италию и на Балканы на рекогносцировку обычно посылались непосредственно офицеры этого бюро. Самым больным был денежный вопрос. Ассигнованных министерством иностранных дел «средств на разведку», а также сумм, отпускаемых на эти цели по смете Генерального штаба, едва хватило бы на годовое содержание директора «среднего» банка. В результате агенты «Эвиденцбюро» вынуждены были удовлетворяться ежемесячными вознаграждениями в размере от 60 до 150 крон. И это при постоянно висевшей над ними угрозе получить за шпионаж долгие годы тюремного заключения, если еще чего не хуже. Поэтому желавших сотрудничать с нами было совсем немного.
Участие прочих ведомств в разведывательной деятельности было минимальным. Результатами своей работы обменивалось с нами только морское разведывательное бюро, но оно само находилось еще в зачаточном состоянии. Военным же атташе во избежание неприятных последствий заниматься разведкой вообще запрещалось, и исключение в этом вопросе составлял только военный атташе в Белграде. Зато с нами тесно сотрудничали офицеры, командированные в Македонию для реорганизации турецкой жандармерии. Кроме того, большую ценность представляла собой помощь германской разведки, с которой мы работали на взаимовыгодной основе. Контрразведывательная деятельность носила в то время преимущественно предупредительный характер. Но вскоре мне стало понятно, что сил, имеющихся для того, чтобы противодействовать шпионажу, без всякого сомнения ведущемуся против нас Россией, Италией, Сербией и Францией, было явно недостаточно.
... только усилиями агентурной группы «Эвиденцбюро» в 1913 году было возбуждено 6000 дел против 300 в 1905 году и, в отличие от 32 арестов, в том же 1905 году проведено 560 задержаний. Причем в каждом седьмом случае суд вынес по ним обвинительный приговор.
... тревожной оказалась позиция члена Тройственного союза — Италии, переключившей на Австро-Венгрию органы своей разведки, которые до 1902 года были нацелены против Франции, и начавшей с повышенной энергией проводить ирредентистскую пропаганду. Одновременно итальянские офицеры стали все чаще нарочито приезжать в район, граничащий с Австрией. Отслеживание их явно шпионской деятельности, организованное нашим военным атташе в Риме, привело к тому, что мы были вынуждены прибегнуть к арестам. Правда, арестованных скоро отпускали на свободу, так как австрийское министерство иностранных дел не желало портить отношения и чинить размолвки с союзником. Особую тревогу вызвали у нас сообщения о готовящемся вторжении в Южный Тироль ирредентистских банд, о подозрительной активности Риччотти Гарибальди[26], а также о приготовлениях к вооруженному выступлению против Австро-Венгрии в случае смерти кайзера Франца-Иосифа. От нашего внимания не укрылось заметное оживление деятельности союза «За Тренто и Триест» и то, что президент его восточной группы «Венеция» граф Пьетро Фоскари явно зачастил в свое поместье в Каринтии. Однако стремление министерства иностранных дел не скомпрометировать себя сильно тормозило осуществление мероприятий по линии контрразведки. И все же благодаря тесному сотрудничеству с таможенной службой и пограничной стражей борьба со шпионажем была усилена.
Тогда же весьма вовремя поступило предложение от одного господина, которого вначале называли Г.Г.60, а затем Дутрук. За соответствующее вознаграждение он снабдил нас итальянскими инструкциями по проведению мобилизационных мероприятий, схемами железнодорожной сети, расписанием передвижения по железным дорогам поездов и другими важными документами. Где он доставал эти материалы, за которые однажды по своему желанию получил даже красивые дорогие серьги, вначале установить было невозможно. Но в 1902 году итальянцы заподозрили некоего капитана Херардо Эрколесси в государственной измене. Правда, они оказались недостаточно расторопными, чтобы взять его с поличным, — руководивший слежкой за капитаном старший лейтенант карабинеров Блейз повел себя настолько неумело, что сицилийские власти начали за ним охоту как за шпионом.
Но в 1904 году Эрколесси был все же уличен в государственной измене в пользу Франции, и после этого доставка донесений со стороны Дутрука прекратилась. Сам же Дутрук, придя в «Эвиденцбюро», горько посетовал, что этот инцидент с итальянским капитаном сильно навредил его бизнесу. Тогда стало понятно, что он, являясь посредником между Эрколесси и французской разведслужбой, использовал попадавший к нему материал для продажи нам. Позже удалось выяснить, что под личиной Дутрука скрывался французский капитан Ларгье, служивший до мировой войны руководителем разведывательного пункта. За спиной своего начальства этот французский офицер перепродавал документы, добытые для Франции! Случай с Эрколесси вызвал в Италии настоящую шпиономанию, что на некоторое время затруднило работу нашей разведки.
Русская охранка — царская политическая полиция, работавшая как внутри страны, так и за рубежом и нередко прибегавшая к содействию наших властей, использовала поездки своих агентов в Галицию для проведения рекогносцировки. Одним из них была вдова русского подполковника Софья Владимировна Корецкая, служившая посредницей и инспектором. Уличать этих агентов удавалось с большим трудом. Так, во время процесса над жившим на пенсии финансовым директором Владимиром Вежбицким выяснилось, что бывший австрийский почтовый чиновник Филимон Стечишин являлся руководителем разветвленной шпионской сети, действовавшей в интересах России. Ему самому вместе с любовницей-помощницей удалось скрыться, и в руки полиции попала только его жена.
Насколько опасен был этот Стечишин, можно судить по тому, что во время войны нашелся один патриот, предложивший свои услуги для организации убийства Стечишина и еще одного подобного шпиона по фамилии Рудской. Однако наша контрразведывательная служба такое предложение немедленно отклонила.
Поразительный случай произошел с одним глухонемым, останавливавшимся под видом рисовальщика во всех укрепленных пунктах Галиции. Его личность установить никак не удавалось, но нашелся один свидетель, который признал в нем агитатора из Киева. Вызывали сомнения и сведения о том, что этот глухонемой является неграмотным. Поэтому мы предположили, что он симулирует, и подвергли его аресту. После восьмимесячного дознания в Лемберге он был оправдан. В то время решения галицийских судов вообще были очень мягкими.
К моменту моего назначения в «Эвиденцбюро» шифрование как необходимое средство сохранения тайны было оценено там по достоинству — шифровали и дешифровали много. Однако вопросами подборки шифровальных ключей для раскодирования иностранных шифров никто не занимался. Лишь после продолжительных поисков мне удалось найти один глубоко похороненный под папками с различными материалами ключ шифрования, применявшийся при отправке секретных посланий из русского консульства. Тогда по моей просьбе в распоряжение бюро было предоставлено огромное количество перехваченных нашими военными кораблями начиная с 1908 года зашифрованных радиограмм, переданных и принятых радиостанцией Антивари. Началась прослушка и кабельных линий связи.
Проводившиеся в ходе процессов над шпионами расследования, продолжавшиеся частично и в 1914 году, позволили глубоко заглянуть в организацию разведывательного дела у русских. Дом полковника Батюшина на Саксонской площади в Варшаве, где из капитанов Терехова и Лебедева получились великолепные сотрудники, во всем оказывавшие помощь своему руководителю и задавшие нам во время войны немало проблем, скрывал в своих стенах настоящее предприятие, работавшее с огромным числом директоров, начальников групп, вербовщиков агентов, разъездных инспекторов и женщин. Последние весьма успешно использовались в качестве посредниц и вербовщиц, хотя те из них, которые попали к нам в руки, как, например, Мария Тромпчинская и Ева Войчик, особой красотой не обладали.
В отличие от русских мы, по крайней мере в мирное время, женщин для разведывательной работы не использовали. И это стало у нас традицией, хотя она и зародилась, возможно, лишь по причине отсутствия необходимых денежных средств, а также из-за опасения возникновения различных козней, часто возникающих между женщинами. Что касается дам высшего круга, то из-за отсутствия у них военных знаний ожидать от этих представительниц прекрасного пола результатов по нашей линии, соответствующих затратам, было нельзя. Поэтому они использовались по большей части для нужд политической разведки. Возможно, что русские женщины, вследствие специфики сложившихся в России внутриполитических условий, обладают особенными данными для агентурной работы, что заметно повышает их пригодность для разведывательной деятельности. В этой связи не могу не вспомнить жену русского ротмистра Иванова в Сосновце, которая на протяжении многих лет доставляла нам немало хлопот. Некоторые вербовщики и посредники Батюшина имели даже целые бюро. Среди таких выделялись, например, Зигельберг, Самуэль Пинкерт, Соломон Розенберг и прежде всего Иосиф Герц.
Герца можно было даже назвать правой рукой полковника. Он являлся специалистом по изготовлению различного рода фальшивок — паспортов, крепостных планов и т. п. Правда, в начале октября 1912 года пошли слухи о том, что он занимался жульничеством, а в конце 1913 года до нас дошли сведения о том, что его отправили в ссылку из-за махинаций на таможне. Однако в конце 1914 года мы узнали, что Батюшин, став командиром части, якобы вернул его к себе в качестве поставщика. Русские вообще любят большие величины, а так как количество у них всегда играло большую роль, то Батюшин развернул целую армию агентов, хозяев явочных квартир, дворников и других пособников. В этой связи типичным примером массового применения русских агентов может служить следствие в отношении шпионской группы Пичкура, к которой принадлежал известный нам шпион Дирч, отличавшийся изобретательностью. Этот Дирч хотел всех перехитрить и заранее сообщил о своем намерении пересечь границу, чтобы оказаться за линией черно-желтых пограничных столбов. Однако благодаря стараниям комиссара австро-венгерской полиции в Лемберге Харвата, который и во время войны отличался примерной работой в области контрразведки, нам удалось, идя по следу Дирча, выйти на Пичкура, а также пятерых его товарищей. Всех шпионов арестовали, и венский земельный суд положил конец их карьере.
Следует также отметить, что в целом образцово поставленной Батюшиным разведывательной работе большой вред наносила излишне одинаковая экипировка агентов. Например, все агенты, занимавшиеся сбором сведений о крепостях, получали американский карманный фотографический аппарат «Экспо», который и выдал, в частности, Николая Лангнера и Ивана Соколюка (Соботкина). В 1911 году Лангнер, а в 1912 году Соколюк в сопровождении Лидии Кащенко наблюдали за большими армейскими маневрами в окрестностях одной крепости до тех пор, пока не вызвали подозрение у жандармерии, а найденные при них фотоаппараты не указали на их принадлежность к русским шпионам. Аналогично разведцентру Батюшина был организован и разведывательный центр в Киеве, которым руководил полковник Галкин со своим помощником Беловцевым. О нем мы слышали еще чаще, поскольку он был направлен исключительно против нас, тогда как центр Батюшина работал одновременно и против Германии.
А вот русский разведывательный центр в Одессе действовал через Румынию против Венгрии. Так, в мае 1914 года в одном из туристов, путешествовавшем по Семиградью, был опознан русский военный атташе в Бухаресте полковник Семенов. Это дало основание предположить, что его заданием является проведение рекогносцировки на юго-востоке Австро-Венгерской империи, и такое подозрение во время войны полностью подтвердилось. Не довольствуясь этим, русский шпионаж протягивал свои щупальца в страны Центральной Европы и из-за границы. В частности, бурную деятельность в Стокгольме развил полковник Ассанович, опираясь на поддержку бюро некоего господина Гампена в Копенгагене. Русский посланник Ассановича по фамилии Бравура, завербовавший венгра Велесси, тогда впервые со времени моего перевода в «Эвиденцбюро» заставил венгерские правоохранительные органы зашевелиться. В этом вопросе им не хватало практики, и поэтому, несмотря на помощь офицера нашей разведывательной службы в Будапеште, у них ушло целых три недели, чтобы разыскать Бравура. Едва его арестовали, как в венгерских газетах тотчас же появились публикации, освещавшие ход следствия с такими подробностями, которые могли проистекать только из протоколов дознания. Насколько слабо власти держали в руках свою прессу, показали события, происходившие во время кризиса. Опасаясь нежелательных последствий, венгерский премьер-министр не осмелился даже призвать их к неразглашению военной тайны!
Весной 1913 года мне предложили купить немецкие секретные приказы о проведении мобилизации. Тогда я немедленно связался со своими германскими коллегами, и общими усилиями нам удалось обнаружить источник утечки этой информации. Предателем оказался писарь штаба крепости Торн немецкий унтер-офицер по фамилии Велькерлинг. Наша замечательная дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, что во многом позволило узнать, насколько велик был масштаб предательства Велькерлинга. Позднее, уже после краха монархии, один офицер русской разведки признал, что этот унтер-офицер являлся одним из самых ценных агентов России
В начале апреля 1913 года в Берлин из Вены было возвращено никем не полученное письмо «до востребования», где для выяснения отправителя оно и было вскрыто. В письме обнаружились 6000 крон в банкнотах и два известных шпионских адреса, один — в Париже, а другой — в Женеве (улица Принца, дом номер 11, месье Ларгье). Майор Вальтер Николаи, возглавивший с начала 1913 года разведывательное управление германского Большого Генерального штаба, сразу понял, что письмо указывает на наличие опасного шпиона, и немедленно переслал его нам, так как посчитал, что шпиона следовало искать, по всей видимости, в Австрии.
... ещё до середины мая на почту на имя некоего господина Никона Ницетаса поступило два новых письма. В результате сфабрикованное нами послание мы смогли забрать назад, а наша уверенность в том, что шпион будет пойман, заметно возросла. К тому же весьма высокопоставленный правительственный чиновник регирунгсрат Гайер поручил организацию наблюдения лучшим сыщикам государственной полиции.
Вечером 25 мая я пошел домой на поздний «обед», но не успел войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. — Прошу вас прибыть ко мне в кабинет. Случилось нечто ужасное, — послышался в трубке взволнованный голос регирунгсрата Гайера. У меня перехватило дыхание, и я стремглав бросился на трамвайную остановку. Оказалось, что к концу дня на главпочтамте появился некий господин в штатском и забрал письма. Три сыщика, которым было поручено наблюдение, незаметно последовали за ним до площади Стефана, где этот человек взял такси и уехал. В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и нашим наблюдателям не оставалось ничего другого, как скрипя зубами осознать, что почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Тогда они решили подождать возвращения машины, номер которой запомнили.
Вскоре такси вернулось, и водитель сказал, что высадил своего пассажира возле отеля «Кломзер». Решив осмотреть автомобиль в поисках возможных улик, сыщики обнаружили в нем футляр от перочинного ножика, по-видимому оброненного последним пассажиром. Тогда детективы отправились в отель, где один из них спросил портье, кто из постояльцев недавно подъехал к гостинице на машине. — Начальник штаба пражского корпуса полковник Генерального штаба Редль, — прозвучал ответ.
Сыщик уже было подумал, что они пошли по ложному следу, как вдруг по лестнице стал спускаться постоялец, и им оказался тот самый человек, за которым детективы следили от самого окошка выдачи корреспонденции главпочтамта. — Не вы ли, господин полковник, потеряли этот футляр? — задал вопрос нерастерявшийся сыщик, быстро подойдя к постояльцу. Тот ответил утвердительно, и все сомнения сразу же развеялись. Пока двое других детективов незаметно последовали за полковником, третий бросился с докладом к регирунг-срату Гайеру. От осознания того факта, что член нашего коллектива, работавший в «Эвиденцбюро» много лет и не раз выступавший на шпионских процессах в качестве военного эксперта, оказался предателем, я буквально окаменел и несколько минут не мог произнести ни слова.
Детективам удалось собрать и сложить в единое целое клочки квитанций, разорванных Редлем, и я, едва взглянув на них, сразу понял, что корреспонденция полковнику отправлялась с адресов явочных шпионских квартир. Оказалось, что предатель поддерживал связь не только с Россией и с Францией, но и с Италией.
Редль был совсем сломлен, но согласился дать показания лишь мне одному. Когда все остальные члены комиссии удалились в другую комнату, он поведал, что уже в 1910 и 1911 годах работал на другие державы, но в последнее время был вынужден ограничиться лишь материалом, который был ему доступен в штабе корпуса в Праге, передавая в основном фотокопии секретных приказов. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана развертывания австро-венгерских войск против России, который был разработан как раз в те годы и в целом продолжал оставаться еще в силе, но об этом он предпочел не распространяться. Соучастников у него не было, поскольку Редль имел достаточный опыт в этой области и хорошо знал, что подельники обычно ведут к гибели любого шпиона. Наконец он попросил дать ему револьвер… Когда утром члены комиссии, охранявшие после моего ухода все ходы и выходы из отеля, а также прилегавшие к нему переулки, попросили одного детектива осмотреть номер Редля, предатель был уже мертв. Тогда возник вопрос: может быть, стоило скрыть истинные причины этого самоубийства и затушевать их открывшимися к тому времени гомосексуальными наклонностями полковника?
Между тем в Праге с аукциона было продано имущество Редля, среди которого находились и два фотоаппарата, которые при обыске оказались непроверенными. В результате в середине января в пражских и венских газетах появились сообщения о том, что в одном из них некий ученик реального училища обнаружил фотопленку и проявил ее. Затем один из его учителей отнес пленку в штаб 91-го пехотного полка, а уже оттуда она попала в руки командира корпуса. Газетные заметки были приукрашены частично неправильными сведениями.
Так, например, утверждалось, что среди снимков имелись копии чрезвычайно важного секретного приказа наследника престола командиру пражского корпуса и начальнику его штаба. В связи с этим 19 января эрцгерцог Франц-Фердинанд послал военному министру телеграмму с требованием наказать виновных самым строгим образом, невзирая на их бывшие заслуги. Воспользовавшись этим, уже на следующий день именно чешские депутаты рейхсрата Станек, Удржал, Дюрих, Заградник и другие, по всей видимости озабоченные ростом опасных последствий, возникших вследствие проявленной неосмотрительности при продаже имущества Редля, сделали специальный запрос министру обороны Австро-Венгрии. В результате уголовные дела не заставили себя ждать.
На заседании совета министров от 19 июля было решено послать 23 июля в Белград ограниченную по срокам ноту, что являлось шагом, в серьезности которого сомневаться не приходилось. Тогда же была введена вторая степень усиленной разведки в отношении Сербии, Черногории, а также России. Фактически уже 20 июля поступили сведения о призыве резервистов в русский пограничный корпус и о сосредоточении кавалерийских корпусов. По всем признакам приближался последний срок переправки через границу взрывчатых веществ для подрыва русских мостов, и 21 июля в главные разведывательные пункты в Галиции было отправлено соответствующее распоряжение. 25 июля я вернулся в Вену, чтобы быть на месте к моменту получения ответной ноты Сербии на предъявленный ей ультиматум. Ответ от сербов был получен в восемнадцать часов того же числа, но его сочли неудовлетворительным. Когда в тот же день вечером пришло еще и телефонное сообщение из Землина о том, что в четыре часа пополудни в Сербии будет официально объявлена мобилизация, мы приняли решение заранее, не упуская мелочей, позаботиться обо всех возможных мерах и средствах, обеспечивающих успех разведывательной деятельности в ее помощи войскам.
К таким мерам относились: организация восстания македонцев в Новой Сербии, развертывание агитации против войны среди новобранцев в этой области, проведение диверсий и т. п. Кроме того, ввиду ожидавшейся вскоре полной блокады границ со стороны Сербии и Черногории в соответствии с новыми требованиями надлежало срочно наладить разведывательную службу в нейтральных странах, а также наметить новые каналы передачи оттуда информации. Проведение этих мероприятий в Болгарии было сравнительно легким делом, поскольку болгары сами очень интересовались процессами, происходившими в Сербии. Хорошим подспорьем для нас оказались также македонские партизаны, которым мы поручили организацию диверсий на мостах через реку Тимок и на железнодорожных линиях, шедших от Салоник в Сербию. Кроме того, для нарушения важных для сербов коммуникаций, по которым из Франции доставлялось им вооружение, были также привлечены отряды албанских и турецких партизан из Албании.
Охвативший население военный психоз выразился в том числе в распространении самых нелепых слухов. Расплодилось так много сплетников и безответственных болтунов, среди которых встречались и вышедшие в отставку офицеры, что требовалось срочно положить этому конец. Их буйная фантазия рождала то картины атакующих аэропланов, то штурм оборонительных вражеских позиций гражданским населением с охотничьими ружьями в руках, то чудесным образом спасшихся наших сбитых летчиков, у которых не оказывалось ни единой царапинки. Распространявшиеся невероятные истории о нагруженных золотом автомобилях, которые якобы разъезжали по дорогам империи и снабжали деньгами шпионов, возбуждали воображение солдат ландвера, несших службу на расставленных повсюду постах. В результате проезды перегораживались, а не остановившиеся по первому требованию автомобили обстреливались. При этом, к сожалению, без многочисленных кровавых жертв не обошлось. Чересчур бдительные постовые не пощадили даже машину, доставлявшую из Вены в Краков прокламации к полякам. Ее остановили в долине реки Ваг — не успел автомобиль пройти проверку возле города Тренчин, как тут же попал в руки бравых жандармов, которые ничего не хотели слушать. Наш добровольный водитель под усиленной охраной был препровожден на железнодорожную станцию и дожидался там вызова в суд. На его счастье, мимо проходил воинский эшелон, в котором нашлось несколько офицеров, признавших в мнимом шпионе и развозчике золота своего сослуживца, находившегося в резерве.
Внезапно из польского города Жешув пришла новость об аресте полковника Батюшина. Однако наша радость оказалась преждевременной — произошла путаница, и арестованным оказался совсем другой человек, имевший с полковником некое внешнее сходство. А вот известие, поступившее из города Катовице от немецкой разведки, подтвердилось — наконец-то удалось поймать долгое время докучавшую нам жену офицера русской разведки ротмистра Иванова. К сожалению, среди многих необоснованно арестованных, подозревавшихся в шпионаже, оказался и один в будущем видный политический деятель. В царившей тогда сумятице полиции и жандармерии приходилось действовать быстро, поскольку на долгое разбирательство и ведение слежки ни сил, ни времени не было. Эти функции вынужденно взяли на себя судебные органы.
Тогда же в Галиции, в местечке Поронин, был арестован человек, оказавшийся спокойно проживавшим до той поры недалеко от Кракова русским революционером Владимиром Ильичом Ульяновым, имевшим партийную кличку Ленин. В дело немедленно вмешались депутаты-социалисты доктор Виктор Адлер и доктор Герман Диаманд. Они вступились за него перед министерством внутренних дел, заверив, что этот злейший враг царизма просто по определению не мог ничего сделать на благо царской России, а вот ее противникам Ленин мог оказаться чрезвычайно полезным. Ленина из-под стражи освободили, и он уехал в Швейцарию.
По мере увеличения числа стран, объявивших Австро-Венгрии войну, возбуждение населения возрастало. Это создало в тылу такую невыносимую атмосферу, что мы с облегчением вздохнули, когда 16 августа часть армейского Верховного командования, в состав которой входило разведывательное управление, покинула Вену.
Подполковник Земанек и обер-лейтенант фон Мархезетти полностью посвятили себя развитию ставшей столь важным источником информации радиоразведки и изучению русских методов шифрования, а гауптман Покорный с этой целью был прикомандирован к радиостанции 4-й армии. Радиостанция Верховного командования тоже постоянно находилась в нашем распоряжении. Некоторое замешательство вызвал у нас перехваченный 14 сентября приказ русской Ставки Верховного главнокомандующего об обязательном использовании шифров при передаче в эфире распоряжений военного характера. Судя по всему, русские поняли свою ошибку. Однако было уже поздно. К этому времени гауптман Покорный узнал уже достаточно много и методом сравнения перехваченных радиограмм научился расшифровывать используемый русскими цифровой код. В результате, за исключением неизбежно возникающих порой в этом деле искажений, чтение зашифрованных текстов больше не составляло для нас никаких трудностей
Следует отметить, что русские уже давно удивлялись нашей осведомленности относительно их действий и в конце концов пришли к выводу, что в этом, несомненно, повинна германская воздушная разведка. Во всяком случае, именно так было напечатано в издававшейся в Петербурге газете «Новое время» от 11 ноября. Конечно, мы не ограничивались одной лишь только радиоразведкой, ведь этот канал мог в любой день закрыться из-за смены ключа к шифру. Кроме того, неприятельские армии, не принимавшие непосредственного участия в той или иной операции, мало пользовались радиосвязью, как, например, 3-я и 8-я русские армии в Галиции, восстанавливавшие огромные потери после тяжелых боев и готовившиеся взять реванш за понесенное поражение окружением Перемышля, а также глубоким вклинением в негостеприимные Карпаты.
Мы по-прежнему в полном объеме продолжали использовать агентурную разведку. Однако обычно обнаруживавшееся в этом деле большое число двойных агентов требовало соблюдения большой осторожности. Поэтому нашим разведывательным пунктам было предписано максимально ограничивать возможности агентов в обзоре наших позиций. Для этого большую часть пути при следовании по расположению войск они должны были проделывать с завязанными глазами. Кроме того, надлежало принимать меры по воспрепятствованию их передвижения из одного участка фронта в другой и сообщать другим разведпунктам имена и приметы подозрительных лиц. Чтобы затруднить работу неприятельских шпионов, с конца октября на всех железнодорожных узлах были учреждены свои контрразведывательные пункты.
В середине ноября стало наблюдаться оживление и в русских армиях в Галиции, но мы смогли точно отслеживать перемещение сил противника. Так, 19 ноября русский Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич преисполнился уверенности в победе и посчитал, что пришло время, когда при напряжении всех сил всеобщее наступление увенчается успехом. Все шло хорошо, но на следующий день нам пришлось испытать настоящий ужас — офицер связи 4-й русской армии передал по радио другому офицеру, что старый шифр известен противнику.
Позднее из одной радиограммы стало понятно, что в руки к русским попал ключ от немецкого шифра и, вероятно, поэтому они проведали то, что мы знали их шифр. У нас воцарились упаднические настроения — надо же было такому случиться, что наш самый лучший источник информации отказал именно накануне решающего момента большого сражения и как раз тогда, когда предполагалась капитуляция окруженных немцами возле города Лодзь обеих русских армий. Но охвативший всех пессимизм прошел, и мы вместе с немецкими станциями радиоперехвата начали собирать новые шифрограммы. В результате общими усилиями уже к 22 ноября нам удалось разгадать новый русский ключ. В этом деле очень помогло то обстоятельство, что при создании новых шифровальных ключей привычные к шаблону русские предпочитали идти уже проторенным путем.
Между тем сражение шло полным ходом. На северном фланге благодаря немецким подкреплениям противника удалось потеснить, а южнее Вислы обойти 3-ю русскую армию фланговым маневром. Но в первые дни декабря нашу службу ожидал новый удар, когда была перехвачена радиограмма следующего содержания: «Ключи от шифра, в том числе и последние, начавшие применяться в конце ноября, противнику известны!» Мы затаили дыхание, но не любящие перемен русские продолжали спокойно пользоваться старым шифром. Скорее всего, в той напряженной обстановке у них не хватало других средств связи, а нового ключа в запасе не было.
... несмотря на большие расходы и предпринимаемые русскими титанические усилия, им даже в первом приближении не удалось узнать о нас столько, сколько мы и немцы знали о них. И такую нашу осведомленность они объясняли только предательством высших офицеров из непосредственного окружения царя и Верховного главнокомандующего. Русские не догадывались, что нам просто удалось подобрать ключи к их шифрам. Ведь нам действительно пришлось проделать умопомрачительную работу по раскрытию ключей сменявших друг друга шестнадцати шифров. Когда же русские поняли, что мы читаем их шифрограммы, то подумали, что ключи к ним нам просто удалось купить.
В результате Россию охватила настоящая шпиономания, и их службы хватали ни в чем не повинных людей. Например, осужденный за шпионаж жандармский полковник Мясоедов и проходившие вместе с ним по делу его мнимые сообщники Альтшуллер, председатель ревельской военной судостроительной верфи статский советник Шпан и многие другие, к которым в конечном итоге причислили даже военного министра Сухомлинова, ни с нашей, ни с германской разведывательной службой никаких связей не имели. Тем не менее часть из них расстреляли, а часть повесили. И вообще, чем хуже становилось положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в войсках крик «Предательство!».
... с августа в службе радиоразведки появилось новое направление — прослушивание телефонных переговоров противника. Первые испытания по улавливанию попадающих при этом в землю электрических токов производил оберлейтенант Иллнер на перевале Монте-Кроче Карнико. Полученные им хорошие результаты побудили нас установить к концу года специальные станции в полосе ответственности 10-й армии на каринтском[203] фронте на склонах гор Малый Пал и Большой Пал, а также на Фрейкофеле.
Между тем, несмотря на наступившее затишье на фронтах, наша разведывательная служба продолжала добросовестно работать на всех театрах военных действий. В частности, на итальянском направлении были развернуты органы радиоразведки, чья деятельность благодаря стараниям обер-лейтенанта Поппра претерпела значительные улучшения. Эти новшества коснулись также и пунктов радиоперехвата на русском фронте. К сожалению, о том, что итальянцы с начала 1916 года тоже располагали большим количеством станций прослушивания, мы узнали лишь осенью 1917 года. Меньше чем за шесть месяцев только на участке между городом Випава и горой Ромбон им удалось прослушать более 5200 телефонных разговоров, что причинило нам значительный вред. В этом им помогало большое число наших дезертиров и перебежчиков, что заметно облегчало перевод.
Вдобавок в октябре 1916 года к противнику перебежал один из начальников станций телефонного перехвата, который детально ознакомил итальянцев с дислокацией наших разведпунктов. Служба подслушивания телефонных переговоров выявляла прежде всего данные тактического характера. Тем не менее она предоставляла ценные сведения и высшему командованию, а также облегчала перепроверку показаний перебежчиков, поскольку противник иногда умышленно направлял к нам перебежчиков для дезинформации. Во время большой наступательной операции русских в марте 1916 года служба подслушивания оказала немецким войскам существенную помощь, отслеживая приказы о проведении атак. Похоже, что вплоть до 3 августа 1916 года русские даже не подозревали о существовании подобного нового изобретения. Найденную станцию подслушивания они приняли за немецкую подземную телефонную аппаратную, о чем мы узнали из перехваченной радиограммы генерала Алексеева.
Однако буквально через пять дней русский перебежчик рассказал, что один из наших дезертиров уже ввел русских в курс дела, и вскоре они сами стали применять подобные методы разведки. Тогда же радиоразведка обогатилась новым способом определения местонахождения неприятельских радиостанций методом засечки их расположения по пеленгам с нескольких точек. Его представили начальник полевой телеграфной службы генерал-майор Рудольф Шамшула и выделенный ему в помощь гауптман Генерального штаба фон Глаттер-Гетц, пробудив большой интерес ко всему радиоделу в целом. Впрочем, как стало известно из русских радиограмм, вскоре они тоже стали применять радиопеленгаторные станции, аналогичные нашим. Поэтому мы прекратили пользоваться радиосвязью, а вот немцы от нее не отказались, хотя и были нами оповещены о новых русских возможностях ведения разведки и даже о том, что в Николаеве они создали специальную школу по подготовке специалистов радиоперехвата.
20 мая также пришло предупреждение о готовящемся крупном русском наступлении и от нашего военного атташе в Бухаресте. Он доложил, что об этом на основании донесения военного атташе в Петербурге заявил в кругу своих друзей генерал Авереску. При этом румынский генерал подчеркнул, что кайзеровские Австро-Венгрия и Германия поплатятся за свое неверие в наступательные возможности русских. К этому времени готовилось к отражению атаки семи русских дивизий и командование нашей 7-й армии, хотя в его распоряжении имелось только шесть дивизий, располагавшихся южнее Днестра. В целом наша агентурная разведка в точности вскрыла группировку сил противника на русском фронте в полосе ответственности австро-венгерских войск, что сегодня полностью подтверждают изданные русские источники.
Мы установили также, что новый командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов намеревался наступать на широком фронте с привлечением для этого всех имевшихся в его распоряжении воинских формирований. К концу мая в наступательных намерениях противника возле населенных пунктов Олыка, Тарнополь и южнее Днестра никаких сомнений не оставалось, и мы с часу на час ожидали начала атаки. В общем, наша разведывательная служба сделала все, что было в ее силах. Однако на этот раз похвалы заслуживала и русская разведка. В частности, разведотдел русской 9-й армии в полосе ее наступления, используя сведения перебежчиков, в том числе кадета ландштурма Душана Иовановича, смог полностью выявить систему наших укреплений. О них, как следовало из захваченного донесения генерал-майора Головина, было хорошо известно и штабу 7-й русской армии. При этом в том донесении прямо отмечалось, что русские определенно рассчитывали на «меньшую стойкость нашей 36-й пехотной дивизии, состоявшей преимущественно из славян».
В целом хорошую работу русской разведки отметил в своем труде «Прорыв удачи» и уже упоминавшийся ранее генерал Свечин. Наше командование ожидало русского наступления с уверенностью в победе, ведь за период затишья позиции войск были сильно укреплены, а личный состав воинских частей полностью пополнен, что должно было компенсировать отвод лучших соединений в Тироль. К тому же оттуда начала возвращаться и снятая ранее с русского фронта тяжелая артиллерия. Однако наши войска подстерегала большая и неприятная неожиданность, признаки которой разведывательная служба либо не разглядела, либо недооценила. Дело заключалось в том, что и без того превосходная русская артиллерия получила от западных союзников большое количество тяжелых орудий новейшей конструкции и инструкторский персонал, прошедший практическое обучение на французском фронте и хорошо знакомый со всеми тонкостями их массового применения. А к такому обороту дела ни наши войска, ни возведенные ими укрепления готовы не были. К тому же вначале Верховное командование недооценило значение прорыва русских у Олыка. Оно сочло прорыв у села Сапанов северо-западнее Кременчуга более опасным и подтянуло резервы именно туда.
Начатое 4 июня наступление Брусилова совершенно неожиданно увенчалось большим успехом, а затем русские прорвали нашу оборону и южнее Днестра. Австро-венгерские войска на северном участке потерпели поражение и вынуждены были оставить значительную часть захваченной территории. К счастью, дальше к северу наступавший русский Западный фронт не имел такого же успеха, хотя русская Ставка именно там рассчитывала на решающий результат. Виновником неудачи она сочла генерала от инфантерии Эверта, которого из-за его немецкой фамилии обвинили даже в измене. Вместе с тем для использования неожиданного успеха Брусиловского прорыва русским надо было стянуть туда войска с других участков фронта, а это требовало времени. Но его использовали и центральные державы, которые, в свою очередь, спешно начали подтягивать подкрепления. Однако эти подкрепления использовать как единый кулак не получилось, так как ими пришлось затыкать то одну, то другую брешь.
Во время этой маневренной войны русские радиостанции вновь стали очень разговорчивы. Мы ежедневно дешифровали до семидесяти радиограмм с оперативными приказами, сводками об обстановке и сообщениями о перестановке командного состава. При этом введенные противником 16 июня новые правила ведения переговоров в эфире и новый шифр вызвали у русских недовольство, и некоторые штабы самовольно вернулись к старой системе, облегчив нам тем самым раскодирование этого нового шифра.
Успешно работала и наша агентура. В июне в виде эксперимента мы заслали к русским в тыл ряд агентов, которые для передачи нам сведений стали пользоваться почтовыми адресами наших военнопленных в России, посылая через русскую почту для пленных открытки на родину, помеченные особыми условными знаками. Для конспирации они пользовались кодом, ключ от которого был незаметно спрятан в специальных изданиях в виде русского карманного календаря или железнодорожного справочника. Другие же агенты по-прежнему работали через Швецию. В результате сведения о переброске войск и подходе подкреплений противника мы получали довольно своевременно.