Навигация:
Проверка на стрессоустойчивость
Отбор
Первая встреча в ЦПК с космонавтами
Первый месяц в ЦПК
Сухое водное выживание
Центрифуга
Одежда
Родители экипажа – врач и инструктор
Экзамены
Примерка корабля на космодроме
Ортостол и вестибулярное кресло
Символическая деятельность
Перед полётом
МКС это как дедушкин гараж
Полтора часа дороги до ракеты
«Камера, мотор, начали!»
Стыковка в ручном режиме
Первый день на МКС: волосы, гигиента, подготовка к съёмкам
Совместные ужины с иностранными коллегами
Снимается кино...
Сон
Олег Новицкий
Пётр Дубров
Сцена выхода в открытый космос
«Это космос, детка!»
Спуск
Проверка была такая: садишься в кресло перед монитором, на котором показывают райскую картинку – море, пальмы, звучит расслабляющая музыка. На руки надевают браслеты, от которых идет много проводов. Нужно смотреть на картинку, по ходу демонстрации которой неожиданно раздаются резкие, пугающие звуки. Твой эмоциональный фон отображается на шкале, которая видна ниже на экране; также измеряют твой пульс, проверяют, потеют или не потеют ладони и т. п.
Задача – сохранять свой эмоциональный фон ровным. Это проверка на стрессоустойчивость, на умение не дернуться, не совершить ошибку, когда происходит что-то неожиданное. Если ты пугаешься, реагируешь на резкие звуки, картинка на мониторе в один момент разлетается на кусочки. Когда успокаиваешься – собирается. Когда я проходила это испытание, картинка у меня перед глазами сохранилась цельной. Я поняла: надо успокоиться, абстрагироваться от резких звуков, наслаждаться этим раем – смотри, какой он красивый.
А второе испытание было еще интереснее: сначала измерили мое эмоциональное состояние в покое. А дальше мне в браслеты посылали электрический разряд, достаточно ощутимый. Нужно было спокойно реагировать на него, чтобы он не повлиял на мое эмоциональное состояние. В первый раз состояние у меня все же поменялось, а потом я научилась сохранять баланс, специально себя успокаивать. И с каждым разрядом я была все более спокойна – это был просто кайф!
5 апреля начался самый сложный этап отбора – в Волынской больнице. Я – в третьей группе претенденток, первые две прошли испытания на пару недель раньше. Поэтому я уже заранее знала, что Волынка – это жесть. Многие ее не прошли.
... сценарий мне дали прочитать только перед пробами. Пока я проходила медкомиссию и испытания, я ничего не знала о фильме. И я, конечно, боялась, что сценарий мне не понравится – а обратной дороги уже нет.
После отбора нас осталось шесть человек: три актрисы – я, Алена Мордовина, Соня Ская, летчица Галя Каирова, Клим и оператор Леша Дудин. Соня накануне финальной комиссии заболела ветрянкой – это тоже к вопросу о судьбе, о том, что твое от тебя не уйдет. Думаю, она очень расстроилась.
Я была уверена, что парням будет очень интересно со мной пообщаться, я же актриса! Мне с ними точно интересно – может, и им со мной тоже? Но я ошибалась. Пришли мои коллеги, сидим, разговариваем с космонавтами. Те спрашивают: – А зачем вообще нужен этот проект? Мы: – Ну как, это же эксперимент, это всегда интересно! Никто до нас такого не делал, это классно! Нам в ответ: – Мы не понимаем, что тут классного, да и вообще не факт, что все это состоится. Окончательно я поняла, что общение не сложится, когда мы заговорили про русское кино.
Конечно, космонавтов можно понять. Они всю жизнь готовятся к полету в космос и не знают, полетят или нет. А тут пришли мы. Но это же не значит, что надо обесценивать другие профессии. Таким был наш первый день в ЦПК.
Мы учили аббревиатуры кораблей, названия приборов. Я ведь до этого даже не знала, как выглядит ракета! А мы изучали строение космического корабля, его особенности, системы жизнеобеспечения. Мне кажется, первые три дня занятий мне помогало только терпение, потому что с девяти утра до шести вечера я не понимала ни одного слова из того, что говорили на лекциях. Ни одного слова! Дело было не в людях, которые нам преподавали, – они хорошо знают свои предметы. Я слушала их, записывала в тетрадь. И только через неделю начала задавать вопросы. А до этого и вопросов не было! Я не знала, что спрашивать. Для меня, например, одинаково звучали название партии РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия) и название ручки РДСП (клапан в скафандре). УКП, СОЖ, СОТР, РУО, РУД, РПВ-1, РПВ-2, СА, БО, ЭПК-РД, ПОВК… Все эти аббревиатуры были для меня как иностранный язык. Потом, спустя неделю, я начала узнавать знакомые слова: «Ручка откачки конденсата…» («О, это с моей стороны в корабле»). Мне казалось, что мой мозг лопнет, что он уже отказывается все это воспринимать ...
Каждый день полтора-два часа я ехала до ЦПК и потом столько же обратно вечером, ежедневно по три-четыре часа проводя в дороге. Дома меня ждали дети, чтобы поговорить со мной хотя бы ночью, просыпались ради этого и рано утром. Около одиннадцати вечера я укладывала детей спать и садилась за учебники, перечитывала свои записи, пытаясь во всем этом разобраться.
Очень злилась. Учебник «Конструкция и компоновка транспортного корабля „Союз“»… Сколько раз я бросала его дома об стену и кричала: «Чем ты занимаешься?! Зачем тебе это все надо?!» Сколько раз я так кричала! Начитывала учебник на диктофон, слушала записи, пока ехала в машине… Меня уже просто тошнило от этого! Но я слушала записи снова и снова…
К нам ведь было такое отношение: «Пришла какая-то актриса… Кто она такая? Это же несерьезно. Что она вообще может?» Я понимаю такое отношение, но не принимаю.
В какой-то момент я замучила всех преподавателей, требуя объяснять снова и снова то, что оставалось непонятным. Я хорошо справилась с первым зачетом. Но впереди был темный лес! Чем дальше мы продвигались, тем больше информации нужно было усвоить, она росла в геометрической прогрессии. И нужно было изучать новое, не забывая то, что уже прошли.
Лекции у нас начинались в девять утра. Потом, как правило, нам отводили два с половиной часа на спорт. Затем – перерыв на обед. Где-то в шесть-семь вечера мы заканчивали. Помимо занятий нам нужно было находить время для подготовки к фильму – иногда мы посвящали этому вечера, иногда субботы. Таким был наш первый месяц в ЦПК.
Больше всего нас пугали тренировками, которые назывались «сухое водное выживание». Проходили они в военной части, в отделе «выживальщиков», в конце июля, когда в Москве стояла невероятная жара. На берегу озера находилась маленькая капсула – настоящая капсула спускаемого аппарата. По размеру она совсем крошечная – меньше, чем купе в поезде. Нужно было втроем залезть в эту капсулу в скафандрах.
В день, когда мы проходили водную тренировку, за бортом капсулы было 34 градуса. Когда нас в ней закрыли, температура внутри поднялась до 36–37 градусов. Нам нужно было один за другим (все одновременно это сделать не могут) снять скафандр, надеть вязаную кофту, вязаные спортивные штаны. Сверху на них натянуть толстые чуньки, потом теплый пуховик-комбинезон, шапочку одну, шапочку другую и поверх всего этого надеть «форель» – большой прорезиненный костюм с перчатками. И загерметизироваться. Все надевали костюмы по очереди, помогая друг другу. А в тесной капсуле ведь ни ногу не выпрямить, ни встать в полный рост, поэтому ложились на колени к соседу и переодевали друг друга как грудничков, которым натягивают ползунки. Пока все переоделись, прошло часа полтора.
Дальше каждый должен был взять оранжевую сумку – в ней находится паек (НАЗ – носимый аварийный запас) на случай, если вы надолго попали на водную поверхность и вас не сразу смогут найти, сигнальная ракета и специальное зеркальце. С помощью него ловят солнечные лучи, и надо еще научиться поймать их в маленькую дырочку так, чтобы солнце отразилось как сигнал, который смогут заметить спасатели. Накануне мы тренировались зажигать сигнальную ракету. Это было то еще приключение, потому что ракета, когда ее зажигаешь, становится очень горячей, ее нужно держать в перчатке. Ты словно держишь в руках кипяток, огонь летит во все стороны! Я в каждый Новый год без страха зажигаю любые петарды – и даже мне было волнительно управляться с ракетой, потому что если не так дернешь, можно травмироваться. Наконец мы вылезли из спускаемого аппарата во всем облачении. Идти в «форели» и во всем, что под ней надето, – сложно. Нам нужно было вылезти из люка, упасть с борта капсулы спиной назад в воду и поплыть.
Дальше мы втроем должны были соединиться на воде в так называемую «колбасу», поддерживая друг друга за подмышки ногами, и грести: «Раз, два, три! – все вместе!» Потом мы соединялись в «звезду», и каждый должен был выполнить задания: подать сигнал солнечным лучом, зажечь сигнальную ракету и поесть. То есть проверить, как ты можешь все это сделать в огромных резиновых перчатках, похожих на клешни краба. Например, крошечный пакетик печенья в них раскрыть очень трудно. В итоге я надорвала фольгу зубами. В общем, мы всё сделали. И нас погрузили на лодку и повезли на берег.
За время тренировки мы промокли от пота насквозь вплоть до верхней куртки. Может быть, если бы было попрохладнее, было бы нормально. Потом состоялось обсуждение, как все прошло. Оценивали, сколько времени заняло переодевание, правильно ли были совершены все действия, промок ли твой костюм от воды. Если промок – значит, ты не загерметизировался ...
На самом деле большинство людей не очень хорошо понимают, что такое центрифуга, и даже те, кто смотрел фильм о нашем полете, все равно до конца не представляют ее размеров. Наша центрифуга – самая большая в мире. Это гигантский, полностью закрытый ковш с длиннющей ручкой, чем-то похожий на огромную железную ложку для мороженого. В сравнении с центрифугой ты как спичка рядом с обеденным столом. Уже потом, в процессе подготовки к полету, тренировки на центрифуге воспринимались нами как что-то вполне обыденное. А на отборе первое испытание на ней выглядело так: тебя обвешивают кучей проводов с липучками, надевают медицинский пояс, который выглядит очень трогательно – он напоминает лямки на нижнем белье, которое носили наши бабушки в 60-е годы. Все это смазывают гелем. Вокруг – очень много людей: те, кто обслуживает центрифугу, врачи, операторы с камерами…
Тебя сажают в гигантское кресло, в котором ты тонешь, и пристегивают всевозможными ремнями. Кресло разворачивают так, что ты оказываешься в лежачем положении, и везут по коридору. Дальше перед тобой – с каждой стороны по человеку – открывают гигантские железные ставни, как врата ада. Тебя ввозят в кромешную черноту, кресло закрепляют, а двери за тобой закрывают. Ты оказываешься в темноте, в странном пространстве, и тебе через переговорное устройство начинают объяснять правила. Задача не только в том, чтобы покрутиться в центрифуге, вытерпеть перегрузки и выжить. В момент перегрузок нужно выполнять задания, чтобы понять, насколько хорошо работает мозг, зрение.
Например, ты должен нажимать на кнопку, когда загораются лампочки. Потом на экране возникают колечки, разомкнутые в разные стороны. Нужно запомнить, сколько их было (могли показать от одного до семи) и в какую сторону они были разомкнуты. Ты, например, запомнил, как выглядели только четыре, а можно запомнить и семь. Они бывают еще и разного размера! Заметил ты самые мелкие колечки или нет? Так проверяют и зрение, и память, и внимание.
Дальше тебя крутят в этом ковше, и начинаются перегрузки: 1 g, 2 g, 5 g и так далее. 1 g – это когда тебе на грудь давит твой вес тела, ровно столько, сколько ты весишь. Я вешу 60 килограммов – значит, мне давит на грудь 60 килограммов. Тогда 2 g – это 120 килограммов, и так далее: 3, 4 и 5 g – это 180, 240 и 300 килограммов соответственно. Мы доходили до 8 g – в моем случае это 480 килограммов.
... на МКС нельзя брать свои личные вещи. Каждый материал, из которого изготавливается одежда, проходит проверку на огнеупорность, на то, выделяет ли он химические вещества, которые могут отравить человека. Потому что безопасность – главное на станции. Нельзя, например, чтобы пуговицы были из пластика… Поэтому ты должен подобрать себе одежду из каталога для космонавтов. Можно выбрать цвет одежды, попросить нанести на нее твои инициалы. Но она – стандартная для всех.
Стали выбирать нижнее белье. А ведь это все-таки та одежда, в которой мне предстоит появиться в кадре, – я подумала, что Клим наверняка захочет снять, как моя героиня переодевается, и в результате у нас действительно была такая сцена. Смотрю каталог трусов: из них семьдесят процентов – в цветочек. Иду к Климу: «А что с трусами делать?» Это смешно, но у нас не было варианта взять свои трусы. Пришлось выбирать из каталога. А ведь еще нужно было учитывать, чтобы они хорошо смотрелись – это важно для кадра. В результате мне нашли белье из микрофибры, но это все равно не то, к чему мы привыкли на Земле. Как и с лифчиками – вместо них в каталоге были маечки. Это удобно, практично, это хлопок – у проектировщиков одежды для космонавтов свои задачи.
К тому же эта одежда выглядела очень по-советски, а мы снимали фильм про наше время. Да и выбор в каталоге был небольшой: в основном ведь летают мужчины, женщин-космонавтов у нас мало: Терешкова, Савицкая, Кондакова, Серова. Сейчас в отряде космонавтов из женщин одна Аня Кикина. И разрабатывать целый ряд моделей только для одного человека – непрактично, дорого.
Одежда была типовая, по размерной сетке. А вот скафандр и белье под него создавались по индивидуальным меркам. Когда летишь наверх, под скафандр надеваешь белое белье, кальсоны, трико – все это похоже на исподнее из военного обмундирования. А когда спускаешься на Землю, то надеваешь компрессионное белье – набор «Кентавр»: синие высокие шорты, которые нужно очень туго завязать, и специальные гетры, которые следует не менее туго затянуть веревками, а сверху на все это – синее эластичное белье.
Пока ты находишься на станции, вся кровь приливает к голове, как будто ты все время висишь вверх ногами. А во время спуска на Землю кровь очень быстро опускается вниз, и поэтому после прилета нужно еще недели две ходить в этом белье, чтобы не произошло разрывов сосудов или образования тромбов.
Скафандр надо было изучить как одну из самых главных вещей в полете. Сначала он казался мне совершенно инородным предметом. Когда я в первый раз надевала скафандр, мне казалось, что это невозможно сделать самой. Но потом этот процесс стал для меня таким же естественным, как надевание колготок: психуешь, но надеваешь, долго и аккуратно.
Родители экипажа, так называемые мама и папа (хотя оба чаще всего мужчины), – это врач экипажа и инструктор. Отцом нашего экипажа «Союз МС-19» стал инструктор Игорь Карюкин. С инструктором экипажа Игорем Карюкиным Инструктор для экипажа – это человек, который отвечает за подготовку состава, в том числе рассказывает все про бортовую документацию. Все разговоры по связи во время тренировок и даже в те часы, когда мы уже находились в корабле, происходили именно с Игорем – до того момента, пока ракета не вышла в невесомость.
Игорь – внешне очень суровый, жесткий, подробный. Когда я увидела его в первый раз, то сразу поняла, что он сделает все, чтобы знания, которые он нам дал, остались у нас в голове даже в экстренной ситуации. Благодаря ему я начала осознавать, что дело касается нашей жизни, что одна-единственная ошибка, совершенная кем-то из нас, может привести к гибели трех человек. С ним мы по десять раз проходили каждый нюанс.
Эти занятия были полутеоретические, полупрактические: мы сидели с планшетами, с той документацией, которая будет во время полета у каждого, учились вписывать туда заметки – у меня их было столько, будто я училась управлять кораблем. Игорь показал мне, как рассчитывать порционный кислород – я не должна была этого делать, но попросила меня научить. Благодаря ему я освоила «факультативную» программу – за чем нужно следить во время старта и спуска – на всякий случай.
Игорь не просто нас обучил, но стал близким человеком, переживал за нас. Он был в числе тех, кто помогал собирать наши личные вещи, взвешивал их перед полетом (на два грамма больше, меньше…), и он так серьезно относился к сборам, рассказывал, что разрешено, а что запрещено и что обычно берут с собой.
Игорь стал защитником экипажа. На занятии он мог раскритиковать нас в пух и прах. Но для остальных – экипаж всегда был прав. Это очень крутое ощущение: ты понимаешь, что тебя не подставят. Он общался с нами достаточно жестко, но я никогда не чувствовала в этом желания самоутвердиться. Я всегда понимала, почему он суров с нами – и невозможно было на это обижаться. Было ясно, что человек за нас переживает, а значит, надо его слушать.
Вадим Шевченко – врач нашего экипажа, красивый, высокий, очень спокойный. Это человек, которому рассказываешь про себя всё. Разговор про то, будут ли у меня критические дни, начался уже за несколько месяцев до полета: этот вопрос сильно всех волнует. Тема неудобная, стыдная, обсуждать ее с мужчинами неловко. Но спрашивали меня об этом раз сто. Вадим знал всё. Связь с врачом, когда ты находишься на МКС, происходит через Хьюстон, куда Вадим вылетел в день нашего старта, поэтому на Земле нас встречал не он, а другие медики. Но Вадим отвечал за наши личные вещи на Земле – часть из них перевезли в ЦПК, часть сразу на посадку.
На Байконуре мы каждое утро приходили к Вадиму, сознаваясь: «Вчера съел больше, чем обычно». Он следил за тем, как мы занимались спортом, как мы чувствовали себя на гипоксических тренировках. Он был как курица-наседка для всех шестерых – для нашего экипажа и для дублирующего.
8 сентября наш экипаж сдавал экзамен по станции, 9 сентября – по кораблю. Экзамены длились целый день. Приезжали мы на них очень рано. Вообще от нас требовали, чтобы мы в эти дни ночевали в ЦПК. Но я каждый день ездила домой, к детям.
Экзамен по станции длился около трех часов. Мы вытащили билет – в нем была описана внештатная ситуация, которая может произойти на МКС, и ее нам предстояло пройти. Существует три варианта чрезвычайных ситуаций: пожар, разгерметизация, выброс аммиака. Я чувствовала себя уверенно: у меня было ощущение, что я готова ко всем трем. Единственное – аммиачная маска сложно надевается и продувается, поэтому мне не очень хотелось, чтобы это был выброс аммиака. Я хорошо знала и систему жизнеобеспечения, понимала, как она работает. Поэтому экзамен по станции, на мой взгляд, был легче, чем экзамен по кораблю, в том числе и с физиологической точки зрения – мы были в летных костюмах, а не в скафандрах и могли передвигаться по макету МКС.
Экзамен по станции заключался не только в том, чтобы дать ответы на вопросы. Мы должны были сделать все сами, без подсказок – так, как если бы находились на МКС. В макете станции везде установлены камеры, которые фиксируют твои действия.
У каждого из нас был документ – форма 24. По этой форме космонавты живут на станции: в ней поминутно расписано, что нужно сделать каждому из них в течение дня. Нужно было уметь работать по этой форме. Например, там написано: 14:05–14:10 – осуществить замеры давления на станции. 14:10–14:20 – найти лампы освещения и включить их. 14:20–14:25 – воспользоваться АСУ, то есть туалетом, поменять вкладыш, включить, выключить. По сути, это было имитирование короткого пребывания на станции. Каждый из нас выполнял задания по своей форме, занимался своими делами.
Выполнение всех этих заданий показывало, насколько хорошо ты знаешь МКС. Экзамен по станции мы сдали на «пять». А впереди нас ожидало еще более сложное испытание – экзамен по кораблю.
Экзамен длился в общей сложности часов шесть – все это время мы сидели в макете корабля в скафандрах. Первые четыре часа – имитация старта, потом перерыв, и программу перезапустили для имитации спуска. На старте космонавтам надевают памперсы, но на экзамене мы ими не воспользовались, потому что это как-то унизительно и лучше перетерпеть. И, как назло, сработала физиология – я ужасно захотела в туалет. Но тебя ведь никто не выпустит из корабля – идет экзамен! Это вроде бы смешно, казалось бы, мы ведь на Земле, просто скажи: «Ребята, пожалуйста, мне нужно отойти». Но отойти нельзя! И я сидела и думала, что просто умру.
По билету нам досталась внештатная ситуация – пожар. Мы его отработали, конечно, у нас были какие-то ошибки, а следовательно, и замечания. После каждого экзамена проводилось обсуждение – так называемый разбор полетов.
Высшая оценка за экзамен – 5 баллов. Мы получили 4,5. Это очень хорошая оценка даже для экипажа космонавтов. Наша общая оценка на всех, и командира в том числе.
После экзаменов нам дали два выходных дня, чтобы побыть с семьей. После этого нас закрыли в ЦПК на карантин, дали только время, чтобы собрать чемоданы. Один чемодан надо было собрать для Байконура, а другой – для посадки, его должны были привезти, когда мы приземлимся. В середине октября уже становится холодно, и нужно было продумать, какую одежду взять, приготовить все заранее.
Внутри корабли «Союз» практически идентичны, но поскольку многое изготовлено по индивидуальным меркам и собирается вручную, ко всему нужно притереться, приспособиться. Клим еще и проверял, как можно будет снимать во время полета, все хотелось попробовать. Нам потом сказали, что у нас была одна из самых долгих примерок корабля в истории. После перерыва можно было зайти в корабль уже без скафандра – пообвыкнуться. В этот же день после нас примерялся и дубль-экипаж. А мы с Климом и нашим скрипт-супервайзером Яной Трофимовой пошли проверять реквизит для съемок. Его загружали в БО – бытовой отсек. Я очень нервничала, потому что реквизита было много и важно было проверить все по максимуму – ведь нам предстояло разбирать эти укладки на МКС, и нужно было знать, что где лежит. А одних лишь медицинских инструментов для съемок операции было столько!.. Инжектор, салфетки, иголки, четыре операционные пеленки, хирургические зажимы разного вида, скальпели с настоящим лезвием, скальпели без лезвия, роликовый отсос, жгуты, капельница – можно еще перечислять и перечислять. Моя медицинская шапочка, пластыри в нужном количестве – ведь если их не хватит, мы не сможем снять дубль! Дренаж, трубки для дренажа… Это была моя самая большая головная боль на МКС!
Клим и Леша Дудин занимались объективами, светом, звуком, а мы с Яной – медицинским реквизитом. На каждую салфетку, отсылаемую в космос, полагалось получить сертификат – она должна была пройти долгую проверку, разрешается ли ее туда отправлять или нет. И заменить что-то на данном этапе было уже невозможно. С нами был Сергей Юрьевич Романов, и все, кто мог, отчаянно помогали нам и стойко переносили все наши метания до тех пор, пока нас не устроил результат, но я видела, как им было непросто. Думаю, со стороны не было понятно, про что эти киношники могут разговаривать столько часов!
В этот же день я внезапно сообразила, что из одежды, которую можно надеть на нижнюю часть тела, у меня в комплекте только шорты, потому что мне сказали, что на станции, как правило, жарко. Но я решила, что надо перестраховаться, и стала упрашивать Алену отдать мне штаны из ее комплекта – мало ли что! Алена согласилась. Только на станции стало ясно, что, если бы у меня не было брюк, все мои колени были бы разбиты в пух и прах, потому что, летая по МКС в первые сутки, ты сталкиваешься со всеми железными предметами, которые встречаются на пути.
Обратно в гостиницу мы ехали глубокой ночью в абсолютном нервном истощении – никто даже разговаривать не мог.
Подъем – в восемь утра. Умылся, взвесился. Пробежка, завтрак. И начинаются тренировки: гипоксические, ортостол, вестибулярное кресло. Ортостол – это стол, на котором тебя опускают вниз головой. В этот момент кровь приливает к голове и сосуды находятся приблизительно в таком же состоянии, как в невесомости. Стол наклоняют на одну-две минуты – сначала на 15 градусов, потом на 45, потом на 60. Затем поднимают в вертикальное положение, и тогда ты приблизительно чувствуешь то, что будешь чувствовать по возвращении на Землю, когда кровь приливает обратно к ногам, к нижней части туловища. Потом тебя снова переворачивают вниз головой и обратно – такая тренировка длится минут сорок. Во время первых занятий на ортостоле сразу становишься красным, как рачок Себастьян из мультфильма «Русалочка». Но после ежедневных тренировок мои сосуды как будто привыкли к этому состоянию. Я уже могла разговаривать, читать в телефоне, лежа вниз головой, и даже шутить, говоря, что мы похожи на летучих мышей.
Кроме того, врач нашего экипажа Вадим подкладывал нам под кровать бруски, чтобы во время сна ноги были выше головы – для того, чтобы организм мог постепенно привыкать к ощущениям, которые будут в невесомости. Угол подъема постепенно увеличивался. Вроде спишь нормально, но все равно, когда голова находится ниже, чем ноги, чувствуешь себя странно.
Вестибулярное кресло – мое самое любимое испытание. Центрифуга выглядит страшно, а вестибулярное кресло – очень мило: кажется, ну что тут такого – всего лишь покрутиться, как на карусели! Но если бы все было так просто! После одной минуты достаточно медленного вращения в одну сторону тебе предлагают, чтобы расшатать свой вестибулярный аппарат, качать головой под метроном то в одну, то в другую сторону, потом вращать ею по кругу, потом делать движения корпусом. Говорят, что вестибулярный аппарат не поддается тренировке. Возможно. Но мне показалось, что мы смогли увеличить ресурс своего организма – занятия не были напрасными. Если есть проблемы с вестибулярным аппаратом – кому-то хватит на этом кресле и одной минуты вращения. У меня вестибулярка и так была крепкой, о чем я раньше не подозревала, но после тренировок, которые регулярно проводились в ЦПК и ежедневно на Байконуре, я крутилась на кресле по 10–20 минут, раскачиваясь в разные стороны.
Ортостол и вестибулярное кресло находятся в одном зале, и кто-то из нас, как правило, лежал на столе, а кто-то крутился на кресле. Во время испытаний вокруг нас собирались все врачи и внимательно смотрели, выдержим ли мы или наш вестибулярный аппарат все-таки даст сбой. С каждой тренировкой задания на кресле усложнялись – например, предлагалось крутить головой против движения кресла, наклоняться вперед и назад, вращать не только головой, но и туловищем против движения кресла. В один прекрасный день стало понятно, что мы все это делаем и хуже нам не становится. И тогда нам сказали: «Слезайте, с вами все ясно».
Убивала нас на Байконуре «символическая» деятельность. Читаем как-то с Климом в расписании: «Занятие – Символическая деятельность». Мы засмеялись.
Два часа мы подписывали фотографии. Когда я спросила Марину Курицыну: «Это уже всё?», она ответила: «Пойдем ко мне в номер, увидишь». Заходим, и я вижу, что одна из комнат полностью заставлена коробками с фотографиями. Марина говорит: «Юля, это пока все, что есть, но позже подвезут еще». Любите ли вы символическую деятельность так, как люблю ее я? Когда я подписывала пятую тысячу фотографий, мне уже было не смешно.
Байконур – как пионерский лагерь, хоть мы и взрослые. Когда люди оказываются в замкнутом пространстве, они общаются только друг с другом, вместе едят за одним столом, вместе через что-то проходят.
Конечно, с нами были и специалисты, инструкторы, врачи. Но так принято, что экипаж и дубль-экипаж живут на отдельном этаже, вход на который посторонним закрыт. С нами на этаже разрешено было находиться только врачу экипажа Вадиму Шевченко. Поэтому мы жили всемером в этом замкнутом пространстве. Вечерами мы вместе сидели, разговаривали. Антон Шкаплеров и Олег Артемьев рассказывали, как они летали в космос, какие ситуации у них случались. Это были уже не «страшилки», а истории из жизни – как формировались отношения внутри экипажа. Ведь бывает всякое, как и во время репетиций спектакля – ансамбль или складывается, или нет.
Командиры также подали нам идею форменной одежды, одинаковой для обоих экипажей, – на Байконуре продолжались съемки документального фильма о проекте, хотелось, чтобы у нас был определенный образ. Компания «Боско» сшила нам красивые спортивные костюмы. А для наших инструкторов «Красный квадрат» заказал футболки с надписью «Мальчики по „Вызову“» – чтобы никому не было обидно. В этом было свое озорство и хулиганство.
На Байконуре у нас начались актерские репетиции с Климом и Антоном Шкаплеровым. Думаю, что Антону Николаевичу было очень тяжело. Он сверхтерпеливый человек. Но во время репетиций ему приходилось говорить одну и ту же фразу по сто раз, потому что Клим все время пробовал, просил произнести ее иначе. Для меня, профессиональной актрисы, это было привычно, а Антон Николаевич, думаю, уставал после этих репетиций больше, чем после тренировок. Наши репетиции длились до глубокой ночи. Поэтому времени для сна на Байконуре у нас было немного.
Антон и Олег много рассказали нам про быт и обычаи космонавтов на МКС, про то, о чем не говорили инструкторы и специалисты, про нюансы человеческих отношений там, наверху, про то, что случалось за эти шестьдесят лет в космосе. Эти рассказы не только помогли нам адаптироваться во время пребывания на МКС, но сослужили огромную службу для фильма: после этих посиделок мы уточняли очень многие моменты в сценарии. Например, когда Клим спрашивал, на что похоже МКС, ребята говорили: «Это как дедушкин гараж». Такие штуки сложно придумать человеку не из космической сферы. Или например: «Как в шутку расшифровывается МКС? Международный космический склад». Клим все очень внимательно слушал, записывал.
После прощания все выходят на улицу. Экипаж надевает поверх скафандров большие серые сапоги – стартовую обувь. Мы выходим из здания на дорожку. У каждого в руке синий чемоданчик, в котором находится система вентиляции скафандра. Наш командир, Антон Шкаплеров, докладывает, что экипаж к старту готов. Нас ждут автобусы – из них мы видим провожающих в последний – нет, конечно, крайний раз перед стартом. Теперь наши пути расходятся. Основной экипаж сейчас поедет к ракете, а все остальные, в том числе и дубль-экипаж, – на место, откуда они будут наблюдать за нашим стартом. В этот момент нервы у всех на пределе. Заходя в автобус, я слышу крики: «Мама! Мама!», «Юля!» Даже оглянуться – тяжело. И только одна мысль в голове: «Быстрее бы тронулся автобус». А пока они стоят – через силу надо улыбаться. Впереди – полтора часа дороги до ракеты. В автобусе каждый расположился на своем отдельном месте. Сидишь как будто в одиночестве, смотришь в окно, на степь, на верблюдов, размышляешь.
Мы заранее договорились, что вместо традиционного «Поехали!» скажем: «Камера, мотор, начали!» – потому что летим снимать кино. Мы волновались, успеем ли это сказать во время отрыва ракеты от земли. Но успели! Как только почувствовали, что ракета закачалась, мы еще раз посмотрели друг на друга и крикнули, как договорились. И Антон еще успел сказать: «Поехали!»
От Земли до станции мы летели 4 часа. Наш полет стал третьим, выполняющимся по двухвитковой схеме, когда ракета делает два оборота вокруг Земли и после этого стыкуется со станцией. Если бы что-то пошло не штатно, нам бы пришлось лететь по более длинной схеме. Итак, приблизительно через 9 минут, после отделения всех трех ступеней, после сброса головного обтекателя, мы уже были в невесомости.
Мы с Климом начали снимать, как только корабль вошел в невесомость. После сброса головного обтекателя открылись иллюминаторы, и мы увидели Землю. Я должна была достать камеру из контейнера 350, объектив лежал рядом с Климом. Надо было поймать момент для кадра, когда в иллюминаторе за мной появлялся край Земли. Когда включаются двигатели, в иллюминаторе видны снопы искр – это невероятно! И Земля в иллюминаторе – от этого зрелища дыхание перехватывает. Но не было времени расслабиться и насладиться открывшейся перед нами красотой – у нас появится возможность для этого позже, на второй-третий день пребывания на МКС. Я была сконцентрирована на том, что нужно сделать, как меня учил инструктор Карюкин: да, мы не бортинженеры, но командир не может отвечать за всех. Командир тоже может что-то пропустить, а наша жизнь в космосе зависит от самой маленькой, казалось бы, ерунды. Это был первый полет, когда два участника космического полета не бортинженеры ...
После второго витка наш корабль стал приближаться к станции. В иллюминаторе я увидела огромную железную птицу со светящимися крыльями – солнечными батареями. Мы сняли сцену. Клим уже начал расслабляться, меня немного клонило в сон из-за таблеток… Началась стыковка. Внезапно я услышала напряженный голос Антона. Приоткрыла глаза: Антон разговаривает с ЦУПом. Слушаю, что он говорит, что ему отвечают. Шкаплеров делает какие-то манипуляции. Я прихожу в себя. И вдруг слышу, как поменялся тембр голоса Антона. Он не запаниковал, но голос стал серьезнее. Нам предстояло стыковаться к МКС в ручном режиме.
Все, что происходило с того момента и до шести утра следующего дня, я словно помню и не помню: то ли это было на самом деле, то ли это все мне приснилось. Антон сказал мне: «Астрей-3, возьмите книгу внештатных ситуаций». Я открыла книгу на 66-й странице. Антону нужно было нажать огромное количество разных кнопок. Я пыталась дублировать, проговаривать вслух – какие именно кнопки он нажал, чтобы Антон не запутался. При этом мы вошли в тень. Антон несколько раз сказал: «ЦУП, разрешите действовать самостоятельно» – без этого разрешения он не мог состыковаться. «Дайте приказ на ручную стыковку». Ему ответили: «Антон, действуйте самостоятельно» – бульк – и связь прервалась. Связи нет, темно… Мы куда-то стыкуемся… Антон это сделал филигранно, с первого раза.
Я только что проснулась в космосе. Я повернула голову и увидела в иллюминаторе нашу планету и часть станции. Ошеломляющая красота… смотрю, и мой мозг отказывается в это верить. Гляжусь в маленькое зеркальце на стене: лицо отекло и красно-розового цвета – кровь от ног прилила к голове. Сегодня вечером мы снимаем космонавтов, но нужно еще много всего подготовить для съемки. А еще я понимаю, что для кадра (мой первый съемочный день здесь – завтра) надо снять отек. Я завязываю на ногах специальные браслеты, которые задерживают кровь, накладываю патчи и лечу умываться. Первые три дня я моюсь в ФГБ – функционально-грузовом блоке (модуль «Заря»), потом переберусь в АСУ СМ – туалет основного модуля. 6:00. Мчу в ФГБ, чуть прикрываю люки в американский сегмент и первый раз пробую помыть голову, выдавливая из пакетика в 200 мл питьевую воду по капельке. Втираю воду в голову, потом наношу шампунь и после влажным и сухим полотенцами стираю его. Получилось! Я счастлива. Еще на Земле, наблюдая за девушками-астронавтами, я заметила, что слегка кудрявые волосы в невесомости красиво струятся. Поэтому я взяла с собой 20 резинок для волос. После мытья я закручиваю 5 рогаликов, чтобы волосы были волнистыми. Так я буду делать все 12 дней: на ночь, после мытья головы, крутить бигуди с помощью резинок.
8:00. Занимаюсь реквизитом для операции: проверяю, все ли на месте, думаю, что куда развесить. Клим летает по станции, выставляет схемы света, тестирует камеры, развешивает стационарные камеры на точки. Работа кипит: тексты, календарно-постановочный план. Еще раз проговариваем порядок сцен. Подбираем костюмы из того, что у ребят есть в наличии здесь, на станции. Костюмы на все сцены я забираю к себе в каюту и укладываю в сумку. Клим, Петя, Олег репетируют первые сцены, я помогаю. Антон без перерывов на отдых разгрузил весь реквизит, продукты. Сейчас продолжает работать. Я пробую грим, на каждую баночку наклеиваю велкро (ту самую липучку, на которой на станции держится все) и превращаю свою каюту в гримерную комнату. Пока Клим скидывает первые пробы камеры на Землю, мы с Олегом читаем сцены на следующие дни.
Совместные ужины с иностранными коллегами – традиция на МКС. В один из дней либо мы прилетаем к ним в гости, в их модуль, либо они к нам. Мы собираем в сетки сухофрукты, печеньки, творог (коллеги очень любят наш творог), разогреваем банки с консервами и летим в гости. Нас ждут наши новые друзья: Тома Песке, Акихико Хосидэ, Марк Ван Дехай, Меган Макартур и Шейн Кимбро. Еда у нас и иностранцев – разная, у них она в основном в пакетиках, у нас же – консервы: рыбные, мясные, рагу…
Все прилетают в гости со своими ложками. Ложка на станции – это очень важная вещь, она у каждого – своя, в единственном экземпляре! Потерял ложку – больше не ешь. Все висят вокруг стола, над которым летают банки с консервами, помидоры (да-да, там они тоже есть, их отправляют ребятам на станцию грузовиками), апельсины, соусы. Открываем консерву – она летит по кругу и каждый по очереди берет себе оттуда еду ложкой. У иностранцев есть хлеб, похожий на питу: мы вкладываем в него мясо, сверху выдавливаем кетчуп. Это все летает над столом, как вареники в «Ночи перед Рождеством» у Гоголя – сами залетают в рот!
Мы развлекаемся – кидаем друг другу дольки яблока и ловим их ртом. Пускаем по кругу яства, болтаем на смеси русского и английского языков, хохочем. Ребята с интересом расспрашивают про наши съемки. Мы расспрашиваем про их модуль и восхищаемся красотой видов из купола.
Начало съемки операции. Совершенно безумное количество реквизита: инжектор, иголки, дренажи, салфетки, иглодержатели, скальпели, хирургические пеленки, жгуты, мешок Амбу, трахеостома. И это только одна десятая того, что задействовано в операции. В невесомости все улетает из рук. Страх потерять реквизит – дикий, ибо завтра продолжение съемок этой сцены, надо будет все повторить, иначе не монтажно. Там, в космосе, ценность таких профессий, как реквизитор, скрипт-супервайзер (ассистент по сценарию), для меня очень возросла.
6:58. Грим. Попросила у ребят чистую футболку и шорты (потому что у меня закончились чистые вещи), чтобы было в чем спать. Антон нашел в сумке вещи, оставшиеся от американских астронавтов. 7:24. Снимаем операцию. Напряженно. Петя, Антон, Олег, я – все в кадре. Часть операции мы уже сняли вчера. На Земле круглые сутки работает оперативная группа (Яна Трофимова, Леша Дудин): они сидят в ЦУПе, и мы по каналу связи обсуждаем с ними материал, который Клим скидывает на Землю после каждого съемочного дня.
Материал просматривают монтажеры и специалисты на большом экране, чтобы ничего не упустить и проверить, все ли хорошо по технической части. Пишем и звук тоже, хотя на станции очень сильный шум. У нас с собой микрофоны, которые Клим регулирует – включает с планшета. Не спит Земля, не спят на орбите – все делают кино!
Сегодня сняли кадр, где Женя переодевается в операционный комбинезон. В сцене операции я снималась в комбинезоне, так как халат в невесомости просто разлетался бы в разные стороны! По сценарию моей героине изготовили стерильный комбинезон – из того же материала, из которого врачам шьют операционные халаты. Снимали долго. Так на Земле не снять ни-ког-да. Невесомость – это что-то невероятное.
Снимаем сцены с Олегом в МИМ-2, а также сцены с аппаратом УЗИ, пользоваться которым меня научили на Земле. Нервно. Вчера в ночи мы пытались полетать и пристреляться к сцене, которую Клим мечтает снять одним кадром. По сюжету моя героиня Женя вылетает из гермоадаптера модуля «Наука», летит в МИМ-2, понимает, что персонаж Олега без сознания, пролетает через ФГБ в МИМ, будит Антона и Петра, они вместе летят в МИМ-2 и транспортируют Олега оттуда на операционный стол в служебном модуле.
Снять это одним кадром почти нереально: люки на станции очень узкие. Клим должен постоянно маневрировать, чтобы менять направление камеры: то лицом вперед, то назад спиной. У него на голове – шлем для игры в регби, который мы предусмотрительно купили для съемок, потому что вероятность травмы была очень велика – не дай бог ударится головой об люк. Кроме того, МЛМ забит оборудованием, а в ФГБ – мало места для полета, так как в этом отсеке хранятся сменные ведра для АСУ.
Космонавты по очереди помогали Климу. Сколько было дублей и репетиций – сказать сложно. Но мы впятером сделали это! Да, все разбили локти и колени. Когда это происходило прямо в кадре, надо было терпеть. И только после команды «снято!» можно было прокричать на всю станцию крепкое русское словечко. В этот день мы стали настоящей сплоченной командой, которая чувствует друг друга с полужеста. И вот, расцарапанные и разбитые, мы отсняли этот кадр.
В невесомости можно заснуть в любом месте и в любом положении, потому что мышцы всё время расслаблены. На самом деле, один час сна в невесомости засчитывается за два часа сна на Земле. Поэтому за четыре часа можно хорошо выспаться. Единственное, что мешает спать на станции – это постоянный сильный шум. Поэтому космонавтам выдают специальные шумоподавляющие наушники. Мне сказали, что лучше спать в них, иначе будет болеть голова.
Вечером, после всех обсуждений и переговоров долго снимаем в бытовом отсеке мою сцену с Антоном, в скафандрах. К этому моменту у меня накопилась серьезная усталость, и в перерыве, пока Клим менял объективы, я расстегнула скафандр, закрыла на минутку глаза и уснула, повиснув в воздухе. Сколько я проспала? Думаю, минут тридцать-сорок. Продолжаем снимать.
Олег Новицкий, летчик-штурмовик, прошедший горячие точки, ныне полковник, очень здорово сказал на пробах, когда Клим попросил его показать свои эмоции: «Клим Алексеевич, я все это время – а мне почти пятьдесят – учился скрывать свои эмоции».
Так вышло, что специальный космический шампунь, который мне положили в укладку «Комфорт» (огромная косметичка со средствами личной гигиены), после первого же применения окрасил мои волосы в зеленовато-коричневый цвет. Как так? – спросите вы. На самом деле это хороший шампунь из натуральных трав. Но потом я поняла, что среди русских женщин-космонавтов не было блондинок, может, потому этот шампунь девочки и хвалили (мне рассказывала про него Лена Серова). Но для меня это оказалось проблемой: сниматься с такими волосами было невозможно. Мне пришлось срочно просить личный шампунь у Олега. Он дал мне его с условием, что после каждого мытья я буду возвращать шампунь на место, в ФГБ, где моются все космонавты.
Я встала рано, пока все спят, вымыла голову. Я уже привыкла и более-менее спокойна, в благостном состоянии, у меня открыта каюта, волосы сохнут, я что-то напеваю. И вдруг через люки вижу Олега, летящего в мою сторону, и понимаю: шампунь!!! Думаю: мне конец!
Скорее хватаю шампунь и бросаю ему. Олег говорит: «Я только разделся, только башку себе намочил, а шампуня нет! Пришлось заново одеться и полететь за ним!»
– Прости, прости, пожалуйста! Олег бросил на меня суровый взгляд и улетел. Но шампунем пользоваться не запретил.
Олег подарил мне свои носки. На станции белые носки очень быстро становятся черными. Летать по МКС в таких носках можно, но сниматься – нельзя, сразу видно, что они грязные. На носках написано ОН – Олег Новицкий. Олег мне на носках дописал «А» – и получилось ОНА.
Пока Клим сбрасывает материал на Землю и проверяет камеры, я готовлю нам обед – завариваю суп. Рядом со мной чем-то перекусывает Петя. Я вишу над столом, и внезапно мне приходит в голову мысль: «Осталось пять дней, и мы больше никогда сюда не прилетим…» Я произношу это вслух. И слышу в ответ от Пети: «Да, пять дней, как бы пережить их поскорее…» Мне стало так обидно и досадно! «Неужели мы так тебя достали, что ты хочешь, чтобы мы быстрее улетели?!»
И как зацепились мы с ним… Он мне слово, я ему – два. Когда поняла, что ничего не смогу ему доказать, сказала: «Да ты потом будешь переживать, скучать!!!» Поругались, он со мной не разговаривал… Но хватило нас только на два часа, мы быстро помирились. Он даже дал мне позвонить со своего компьютера домой, и я, конечно, сразу все простила.
На станции очень много мусора. Он хранится в грузовых отсеках, его тщательно прессуют. После еды нужно упаковать все отходы в серебряный пакетик, спрессовать все как следует и утрамбовать в специальные вакуумные мешки для мусора, чтобы не появился запах, ведь грузовой корабль отправляется с МКС лишь раз в два-три месяца. Когда я в первый раз съела консерву, Петя сказал мне: «Банки надо сжимать руками. Берешь банку, складываешь туда пакетики – от хлебца, от печенья, и сжимаешь ее несколько раз». Это очень непросто сделать!
Дней восемь я сжимала эти банки, а Петя за мной внимательно наблюдал. И однажды, когда я в очередной раз сжимала банку, Олег Новицкий, увидев это, спросил: «Что ты делаешь?» «Банки сжимаю», – ответила я. «Необязательно их сжимать руками. Возьми плоскогубцы».
Господи! Плоскогубцы?! Мне казалось, я к тому моменту подковы могла гнуть этими пальцами, натренировавшись на банках. Даже мне, с моими крепкими для женщины руками, было тяжело давить эти банки.
Конечно, у меня возникла обида на Петю. Неужели обязательно было заставлять меня делать это руками?! Потом я поняла, что Петя – перфекционист. Он очень точно и подробно соблюдает форму 24, может изучить любую, самую сложную инструкцию
С 10 октября по каналу связи шли серьезные переговоры с Землей. Причиной тому стала сцена выхода в открытый космос, которая была в сценарии фильма. Естественно, нам нельзя было выходить в открытый космос, нас к этому не готовили. Но нам нужно было снять на МКС, как я в невесомости надеваю КВО – костюм водяного охлаждения. И после я должна была влететь в скафандр для выхода в открытый космос «Орлан» – их на станции два, они находятся в МИМ-2, где жил Клим. Там была развешана наша аппаратура, и в этом же модуле находились люки для выхода в открытый космос.
Нам не разрешили использовать КВО для съемок. Мы разрабатывали тысячи вариантов этой сцены. И Клим придумал очень крутой режиссерский ход, в котором был и юмор, и намек на то, что моя героиня – в первую очередь женщина. Мы сняли сцену, где ребята снаряжают меня для выхода в открытый космос. В ней я влетаю в МИМ-2 в красивом зеленом платье. Ребята переглядываются, смотрят друг на друга и на меня с удивлением. И моя героиня говорит: «Это мое любимое. На выход».
Мы снимали у центрального пульта в служебном модуле. Вдруг компьютеры начали мигать, загорелись лампочки «эмёрдженси». Смотрим в иллюминатор – а у нас пол и потолок меняются местами. Клим кинулся это снимать скорее… Непонятно, что происходит, тревожно!!! Ощущение, что, снимая фильм про космос, мы сами внезапно оказались в фантастическом фильме. Прилетели американцы, европейцы… Сразу вспомнилась фраза «Хьюстон, у нас проблема!» Прилетел Олег. Я к нему: «Олег, что случилось?..» Он повернулся ко мне, подмигнул, улыбнулся и сказал: «Это космос, детка!» Я эту фразу раньше часто говорила, дурачась. А теперь для меня эти слова очень много значат. Спокойствие Олега, его уверенность в том, что все под контролем, и эта фраза – это было гомерически смешно. Когда все так сложно – люди очень много смеются
Мы проснулись рано, практически ночью. Последний – ну нет уж, крайний – день по форме 24. Стали одеваться. На голое тело, смазывая датчики гелем, надели медицинские пояса, чтобы Земля могла контролировать наши кардиограммы и состояние. Потом надели компрессионное белье – гетры и шорты «Кентавр», сверху – специальное, синее подскафандровое белье, на которое я натянула еще и футболку с именами дочек – мне очень хотелось забрать ее с собой на память. Все проверили, надели летные комбинезоны. Прилетели иностранные коллеги, мы стали прощаться, обменялись электронными адресами ...
Начался спуск. Отходим от станции и совершаем один виток вокруг Земли, потом – вниз. Теперь Олег, Клим и я – экипаж корабля «Союз МС-18». Наши новые позывные – Казбек-1, 2 и 3. Один виток вокруг Земли длится около полутора часов. Я даже поспала за это время, хотя засыпать мне было боязно, я все время думала: «Нет-нет, не спать». Сквозь сон, как через дурман, слышала четкий голос Олега во время разговоров с ЦУПом и понимала, что все идет спокойно, хорошо. На витке практически ничего не происходит.
Олег громко скомандовал: «Руки на груди! Сейчас будут американские горки». Как только открылся парашют, капсулу начало заворачивать, бросать в разные стороны. Хотелось кричать – не от страха, а от сумасшедшего адреналина. И тут же взвелись кресла. Я этого совсем не почувствовала – мне показалось, что не кресла поднялись, а пульт упал прямо на нас. Мы разглядели в иллюминаторе огромное количество вертолетов и сразу услышали по связи: «Мы их видим!» Это такой адреналин с примесью абсолютного счастья!