Ссылка на полный текст: ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА --[ Мемуары ]-- Николаев И.И. Лейтенанты
Навигация:
Лейтенант
Первый бой и его последствия
Боевая работа
«Иван! Семь-восемь метров!»
Голос оружия
Трофеи и воспоминание о мифической «фронтовой каше»
Окопник
Маскировка огня миномётов выстрелами из карабина
Схожесть прицелов на БМ-13 и у БМ-82
Переход из батальонных в полковые миномётчики
Порядок пребывания войск на переднем крае
Стрельба с закрытых огневых позиций
Перебежчики в 1945 году
Использование немецких полковых мин
Взвод меня дружно опекал. Ничего не понимая, я падал, когда орали: «Ложись!» И бежал вперед, если Кучеренко почтительно наставлял: — Здесь, товарищ лейтенант, надо бегом... На шестом шаге падайте! — А почему именно на шестом? — спрашивал я, отдышавшись. — Потому, — объяснял взвод. — На перебежке он тебя засек, а ты как раз пять шагов пробежал. — Он выстрелил, а тебя нет — пусто... Он тебя будет ждать?выцеливать, а ты переполз. С другого места вскочил перебегать. Поняли, товарищ лейтенант?
«Беги пулей, падай камнем, отползай змеей», — долбили в училище на тактике. Не верилось, что такая игра в «кошки-мышки» всерьез. — Разве немцы прицельно стреляют? Я читал: они беспорядочно бьют. На испуг. — Фриц, — сказали терпеливые подчиненные, — воюет как ему надо. Вы за него, товарищ лейтенант, не переживайте. Он патронов зря не жжет. А что вы читали, так это сказки...
Звенели стволы. Громче них, подхватывая команды ротного, звенел мой голос: — Правее ноль десять! Огонь! Левее ноль-ноль семь! Огонь! В пороховом дыму сновали бойцы. Праздник! Вдруг все оборвалось. Стало слышно, как заливаются немецкие пулеметы. Праздник рассыпался. Его и не было. Мины пролетели впустую. Батальон залег — наступление сорвалось. Начался скандал.
Комбат «вмазал» Артамонову, командиру роты. Тот разрядился на взводных: они «правили бал» на OП, они его и провалили. Говорили мне: «Не будь лопухом!» Но я и представить не мог, что опытные бойцы могут у одного миномета чуть-чуть недовернуть, у другого прозевать, а из третьего ахнуть не туда.
Козлов и Мясоедов командовали взводами месяц. Я принял свой на выходе. Знакомился на марше. Ни одного занятия. После марша с ходу сунули в бой, как стрелков, и неделю воевали без минометов — не было мин. Вечером старшина привез мины. С рассветом открыли огонь.
«Людей надо дрессировать, — вразумляли в запасном опытные офицеры. — Люди в бою не должны слышать ни пуль, ни разрывов, а только голос командира. И, ни о чем не думая, эти команды исполнять. Для этого бойцов беспощадно дрессировать. Ясно?!»
Показалось диким: «дрессировать»? Сознательных бойцов Красной Армии?! — Сознательные? Кто ж спорит, — посмеивались «старики». — Наше дело правое... Когда человек в бою сознательно раздумывает, он думает не об РККА, а куда спрятать башку. Ясно? Красная Армия большая, а башка единственная. В бою не прятаться надо, а воевать. Шустро и с толком. Ясно?! Куда яснее.
«Так они не прятались... — соображал я, — они разболтались...» Батальон был выведен в резерв, и минометы сняты с позиции. Рота вяло приходила в себя. Что они напортачили, поняли все: «Ну что делать. Бывает». «Дрессировать,
Нужно время и всевозможные события на передовой, чтоб я понял: между мною и взводом — толстое стекло. До подчиненных доходят только приказы. Что же до благожелательности, то я был не первым «младенцем» над ними — они всего лишь меня жалели. «Чем же их зажечь? — мучался я. — За Родину, за Сталина?» Смешно... На переднем крае такое не упоминалось. Как и в прифронтовом тылу, через который нас вели. В тылу несравнимое с передовой многолюдство и оживление.
Кому из батальонных минометчиков повезет вернуться домой, то, когда его спросят в предвкушении рассказов о подвигах (на груди нашивки за ранения, и с двух сторон ордена и медали), что он делал на войне, он, если будет честным, скажет: «Копал землю». В наступающей цепи минометчики, попав под огонь, копали себе щели?укрытия. Встав на позицию, копали окоп для миномета, потом для себя, потом ровики для мин. В обороне рыли ямы под блиндажи. Валили лес. Тащили стволы на перекрытия. От блиндажей прорывали ходы сообщений к огневой позиции. Копали, копали, копали...
В бою каждый тащил свою часть миномета. Первый номер (наводчик) нес на плече ствол, на ремне коробку с угломер?квадрантом (прицелом). Второй номер (заряжающий) нес на вьюке за спиной двуногу?лафет. Третий номер (снаряжающий) нес на вьюке опорную плиту. У каждого свое оружие, патроны в подсумках и маленькая лопатка. Второй и третий номера помимо всего несли еще большие лопаты для миномета и по несколько мин в связках, чтоб при необходимости сразу стрелять, не дожидаясь, пока подносчики подадут от повозки. Когда шагом, когда рысью, когда на карачках — зависело от его огня. При стрельбе наводчик по команде наводил миномет по направлению и дальности. Заряжающий опускал мину в ствол и после каждого выстрела выверял горизонтальное положение миномета. Третий номер снаряжал мину — навешивал, если требовалось, дополнительные пороховые заряды. И все это чаще всего под его огнем — минометчики обеих сторон старались прежде всего подавить чужие минометы. Отстреляется взвод, отобьется и опять копать — поправлять разрушенное. Если переменили позицию — копать все заново.
Идем через поле, шагах в тридцати позади цепи. Стрелки впереди инстинктивно жмутся друг к другу. Командиры рот и взводов орут: — Не лезь, как бараны, в кучу!.. — Интервал семь-восемь метров!.. Этот боевой крик нашей наступающей пехоты командиры орут так, что и до немцев доносится. Однажды слышал, как фрицы через громкоговоритель дразнили на ломаном русском: «Иван! Семь-восемь метров!»
К обычным словам командиры добавляют матерщину. На передовой без мата не отдается почти ни одной команды. Не потому, что хотят обругать. Просто мат позволяет ослабить нервное напряжение: вот-вот, в любое мгновение тебя может убить или искалечить... Пробило голову соседу справа. Вырвало кишки соседу слева.
У каждого оружия свой постоянный голос — надо уметь различать. Взвод учил меня с первого же дня. Главным «профессором» Кучеренко. Вскоре я разбирался, что как звучит... (Передовая учит быстро, если жить хочешь.) Увесисто-неторопливое «да-да-да...» — наш станковый пулемет «максим». Скороговорка «ррра... ррра... ррра...» — немецкий МГ-34 («эмга»). Ручной пулемет Дегтярева («дегтярь», «ручник») бил чаще и суше, чем «максим», но по скорострельности куда ему до «эмга». Русские автоматы трещали, немецкие — горошинами по доске. Винтовки, те и другие, долбили тупо и гулко.
За освобождение Нежина дивизия получила орден Красного Знамени. Нас в батальоне не наградили, зато трофеев! На своей, солидно оборудованной обороне немцы, видимо, собирались задержаться всерьез (даже стенки траншеи оплели на манер плетня); убегая «по тревоге», бросили все, кроме оружия.
Много боеприпасов — патронов и мин. Его батальонные мины, увы, нам не годились. Наш калибр — 82 мм, его — 81. Немецкие мины легко проскакивали наш ствол и летели куда попало.
Связисты дорвались до телефонных аппаратов и катушек с кабелем: немецкий — крепкий и цветной, наш — дрянной и черный. Консервы мясные и рыбные (Франция, Дания, Голландия). Хлеб, запаянный в целофан, выпечка: «1939». Хлеб как хлеб, но пресный. Новенькая кожаная полевая сумка прожила у меня много лет, а ее полетка цела до сих пор. Бойцы разбирали немецкие подсумки — кожаные и тройные, на большее число патронов. Наши — двойные и брезентовые, да и качество не сравнить.
Сигареты слабые. Крепче остальных, где на пачке верблюд. Нашлись даже котелки с чем-то недоеденным. Их котелок плоский, крышка под второе, защелка с длинной ручкой. Наш котелок круглый и без крышки: только под первое. Второе на передовой не полагалось. Много лет спустя забавно узнавать о мифической «фронтовой каше»...
В траншее оказалось много тетрадок, блокнотов, конвертов, разных карандашей. Даже топографическая карта этого места. Я в дальнейшем ориентировался по трофейным картам — других не было. Советскую карту выдавали на батальон одну — командиру.
Не терпелось понять, что могли видеть немцы, глядя из этой траншеи в нашу сторону? Оказывается — плотную стену сосен. «Значит, мы наугад и они наугад?»
— А чего глядеть? — сказал Кучеренко. — Он нас чует.
— Как это? — не понял я.
— И мы его чуем, — подтвердил другой «старик».
Когда окопник «чуял» затаившийся немецкий огонь, поднять его было невозможно. Он не уклонялся от боя — избави бог! Умело и стойко воюя, он не желал гибнуть или калечиться по-дурному. Окопник изобретательно увертывался от идиотизма командования. При этом никаких конфликтов с начальством или заградотрядами — он их ловко, по-звериному, обходил.
«Учуяв» надвигающуюся катастрофу, окопники вовремя исчезали, растворялись в дыму пожарищ и панике переправ, чтобы вновь оказаться возле своей кухни и полкового знамени. Окопником мог быть и красноармеец, и взводный, и ротный, и комбат, и полковник, и даже — командарм... Каждый на своем уровне. Чем выше, тем меньше о себе, а больше о тех, кто в твоем подчинении. Вошло в привычку: когда батальон шел вперед, я на ходу прикидывал, что делать, если фрицы притаились. Высматривал вымоинки, воронки, бугорки, куда надо нырнуть. Чтоб успеть, надо «чуять»...
Затеяли «беспокоящий огонь». Не по конкретным целям, а вообще. Быстро надоело. Разрывов за оврагом в гуще села не видно, а каждый минометный выстрел надо маскировать выстрелом вверх (так громче!) из карабина: чтоб фрицы, по ту сторону оврага, не засекли ОП.
Третья или четвертая мина легли неподалеку от цели. Еще два разрыва в створе — вилка! «Фердинанд» взвыл как сирена и резво ушел задом в лес. Испугался не минометного обстрела. Толстенная броня, даже крыша 45 мм. Прямое попадание мины для него — ничто. Потом объяснили: у батальонных минометов и у «катюш» одинаковые прицелы. Тюк да тюк одиночным минометом, а потом на пристрелянной установке как ахнет «катюша»: полыхнет «фердинанд» свечкой — выскочить не успеют!
Из Збаража унес драгоценное направление в 714-й стрелковый полк 395-й дивизии на должность командира огневого взвода батареи «сто двадцатых»! В сумку не положил. Спрятал в карман гимнастерки.
Через неделю отоспался, появились размышления. В полковой батарее провоевал три месяца, как и в батальонной минроте. Тут и там — несопоставимо. Там до переднего края пятьдесят—сто метров, здесь — от пятисот метров до полутора-двух километров. В том взводе состав переменился четырежды, в этом, за малым исключением, одни и те же. Там в бою — все на себе, здесь — на лошадях. Стекло между командиром и взводом пригодилось и тут. Здешним тоже нельзя доверять: стоило во взводе Алексеева кому-то запаниковать — все кинулись опрометью. Убеждение, что на фронте не должно быть людей, только функции, возникло из подсознания и укрепилось практикой. И о себе понимал: функция. Уверовал, что именно так, не уклоняясь от войны, можно сберечь голову.
Затишье радовало войска и тревожило командование. Офицерский состав получил специальное указание, отпечатанное в дивизионной типографии. Регламентировался порядок пребывания войск на переднем крае. От единого распорядка для всех в окопах (когда занятия, когда работа, когда завтрак, обед, ужин) до пункта о дежурных пулеметах — их количество и готовность к открытию огня. От сроков замены подстилочной соломы в блиндажах до «немедленного расстрела тех, кто без разрешения выйдет за первую линию траншей в сторону врага». От обязательных парных постов наблюдателей до внешнего вида комсостава на переднем крае и в бою: «офицеров без погон рассматривать как трусов, умышленно снимающих погоны». От нормативов личного контроля за состоянием обороны командира роты, батальона и полка до предания суду трибунала минометчиков и артиллеристов за задержку открытия огня по вызову пехоты: срок — одна минута. От того, что «проходы в минных полях должны знать только офицеры», до контроля за личной гигиеной (умывание, бритье) с обязательной баней раз в десять дней. Выступая в канун Ноябрьского праздника, Сталин сказал о Десяти ударах Красной Армии в 1944 году.
Батарея жила тремя жизнями. Первая — боевая. Ежедневные занятия-дрессировки. Нельзя терять навык. Вторая жизнь шла по армейским уставам. Утром общий подъем. После умывания построение на осмотр. С моим возвращением гайки стали закручиваться — неряхам грозил наряд вне очереди на какую?нибудь тяжелую или грязную работу. Раз в неделю Валя проводила осмотр «по форме 20» — на вшивость. Раз в десять—пятнадцать дней баня с переменой белья и прожаркой верхней одежды — для этого приспособили дом в ближайшем тылу. Батарея от такого распорядка отвыкла.
Мне надоело чуть ли не силком поднимать по утрам некоторые расчеты. Поэтому однажды, когда после второй команды из блиндажа никто не вылез, туда полетела зажженная дымовая шашка, а дверь приперли колом. После нескольких минут стука и воплей дверь открыли, и разгильдяи под общий восторг вылетели на воздух в клубах едкого дыма. Со следующего утра желающих задержаться в блиндаже после команды «Подъем!» не было. Третья жизнь — личная. Сами по себе случались посиделки. Даже философствовали: что такое судьба и почему одного убивает, а у другого рядом — ни царапины. Иногда картежничали, иногда просто так сидели. А то вдруг на Носова «находило» и он играл на гармошке, собирал всех вокруг себя. Когда батарее нечего делать по прямому назначению, каждый ее день надо уплотнять армейской службой под завязку. Иначе начнется самое страшное — разложение. А тут еще и самогон. Но все понимали, что при намеке на ЧП, Маковский не помедлит с расправой. Поэтому батарея готова была сама придушить любого нарушителя и «ходила по струне» — не подкопаешься.
Минометчики готовились зимовать. В прошлом крестьяне — мастера на все руки, — печки в блиндажах сложили загодя. Материал брали из разбитых домов или разоряли уцелевшие. Блиндажные лазы закрывали дверями. Годилось все, чем можно обустроить жизнь зимой. Лампы — снарядные гильзы или американские консервные банки. Фитили — лоскуты байковых портянок. Заправляли «лампы» керосином. Отдельный уход за лошадьми — сорок голов! Конюшни на зиму, поиск добавочного корма, ветеринарная забота. Обоз — боевое подразделение. Не раз батарею выручали резвость лошадей, крепость повозок и сбруи. Лошади беззащитней людей: малейшее ранение их калечило. Спасать их в бою некому — ветеринары в тылу. Раненых лошадей бросали. В запряжки ловили первых попавшихся или отбирали у населения
395-я дивизия в наступлении осталась во втором эшелоне. Но ее артиллерия и тяжелые минометы участвовали в общей артподготовке. Место батареи 120 определили топографы по геодезической сетке. На цели — предполагаемые районы выдвижения немецких резервов — ее навели по карте. Такое впервые — очень интересно, но непривычно и тревожно. Дальность стрельбы почти предельная — около пяти километров. Артподготовка началась в пять утра визгом и скрежетом «катюш». При полной тьме повалил густой снег. Полтора часа стрельбы вслепую. В таблице огня (один экземпляр у Маковского, другой на ОП) все расписано штабом минометной группы: номера участков немецкой обороны, характеристики целей и задачи стрельбы («подавление», «рассеивание» и т. п.). Определен расход мин. Мы на ОП понимали, что режим огня в бою может меняться. Причем внезапно. Поэтому принимающий телефонист сидел у меня в ногах — все скомандованное с НП Маковским я тут же дублировал сержантам, не сверяясь с таблицей. Команды с НП главнее. Пришлось перекрикивать рев артиллерии. За полтора часа голос почти сорвал.
Дивизию перемещают из-за перебежчиков в пехоте. «Перебежчики»? Я впервые услышал об этом. Ведь еще ни разу не участвовал в большом наступлении. В январе только стреляли. Теперь дивизии предстояло наступать. Большое наступление — большие потери в пехоте. Кто исступленно жаждал выжить, старался накануне сдаться немцам. Ночью ползли через нейтральную, молясь о чуде — уцелеть на минных полях. О позоре добровольного плена мыслей не было. Как и о том, что, предупредив немцев, перебежчик, даже единственный, губил наутро сотни своих товарищей-бойцов. Отсидевшись в укрытиях, пока артподготовка громила пустые траншеи, фрицы косили наступающих огнем. Потеряв внезапность, наступление попадало в мясорубку. Заранее распознать предателей невозможно, поэтому пехоту стали поднимать в наступление не там, где оборонялись. К тому же приводили на новое место в разгар артподготовки — о каком тут перебегании могла идти речь!
Батарея развернулась и заскучала — никто огня не вызывает. По соседству обнаружили штабеля немецких полковых мин. Да сколько! Один миллиметр разницы: наш миномет 120, его — 119. — А ну, — скомандовал Маковский, — Николаев, ставь прицелы на предел, пусть цепляют шестой заряд, стрельнем трофеями! Своими минами стрелять, не имея конкретных целей, накладно и бессмысленно, а трофейными — сколько влезет! Своих только не задень. Немецкая мина легко скользит в ствол, еще легче вылетает. Точности никакой, но дуриком может понаделать фрицу бед. — Огонь! Пошли мины «в белый свет как в копеечку», или, по-окопному «по мировой буржуазии!»