Ссылка на полный текст: REENACT&GEAR • Просмотр темы - Герберт МакБрайд. Стрелок ушел на войну
Навигация:
О чём книга
Об авторе
Стремление попасть на фронт и подготовка в Канадском Экспедиционном Корпусе
Штатная магазинная винтовка канадской армии Rifle Ross Mark III
Пулемётные расчёты на верхней палубе войскового транспорта
“Шерстистый медведь” — жаргонное название немецкого снаряда
Отношение к военным кинофильмам
Использование немецких военнопленных для ремонта дорог
Ротация войск
Перископная винтовка (periscope rifle)
Фламандцы никогда не выказывали признаков дружелюбия, с которым нас приветствовали французы
Шпионаж
Выбор позиции для беспокоящего пулемета
Пламягаситель
Жизнь в траншеях
«Блайти» — английское жаргонное выражение, обозначающее Британию
Снайперы из Баффс (Восточно-Кентский полк)
Снайперская школа
Тактические приёмы и снаряжение снайперской команды
Снайперские позиции-гнезда
Продольный обстрел противника — параллельно линии фронта
Вылазки в окопы неприятеля
Сигнальный пистолет в качестве оружия ближнего боя
Отбор патронов выпущенных определёнными заводами для стрельбы из пулемёта
Защита от химического оружия
Личное оружие офицеров Канадского Экспедиционного Корпуса
Расход патронов
Рацион рома в Британской Армии
Это частный бой, или кто-нибудь еще сможет в нем поучаствовать?
Составление карточки огня для пулемётной позиции
Скорострельная пехотная пушка Пюто
Сражение у Сент-Элуа
Сражение на Сомме и первое применение танков на поле боя
Офицерский корпус
Пулемёты периода Первой мировой войны
Изобретательство в военное время
Американский станковый пулемёт Кольт-Браунинг M1895
Проблема изношенности стволов пулемётов
Уничтожение проволочных заграждений огнём пулемётов
Описание опыта и наблюдений автора во время пребывания в рядах Канадского Экспедиционного Корпуса во Франции и Бельгии, с сентября 1915 г. по апрель 1917 г., с особым вниманием на использовании служебной винтовки в снайпинге, ее места в современном вооружении и работы индивидуального солдата.
Русский перевод, комментарии и примечания © Сергей Бокарёв, 2022 г. Перевод сделан по репринтному изданию 1935 года
Герберт МакБрайд (Herbert W. McBride) родился в городе Ватерлоо, штат Индиана, в 1873 году в семье военнослужащего. С детства увлекался охотой и стрелковым спортом, принимал участие в национальных стрелковых соревнованиях. В юношестве, переболев туберкулезом, по совету врачей переехал на запад США (Колорадо и Нью-Мексико) для смены климата. В последствие, во времена Золотой лихорадки 1898-1900 годов, посетил Клондайк. Был призван в Национальную гвардию штата Индиана, в 1907 году получил звание капитана.
Перед Первой мировой войной путешествовал по Британской Колумбии, где, узнав о начале войны, пошел добровольцем в канадскую стрелковую роту г. Оттава. Первоначально подтвердил свое офицерское звание, однако из-за ряда инцидентов, связанных с чрезмерным употреблением алкоголя, был разжалован в рядовые. После боевой подготовки в Англии, принимал участие в кровопролитных боях на Сомме и в районе Ипра. Являлся командиром пулеметного подразделения, больше известного как “Эмма Джис”, одновременно занимаясь снайпингом. В качестве снайпера уничтожил более 100 немецких солдат и офицеров.
В феврале 1917 года, из-за хронического пьянства, вызванного боевым стрессом, был исключен из состава Канадских экспедиционных сил, после чего служил в Армии США на должности инструктора по снайпингу в Кэмп-Перри до 1918 года. После войны работал в Орегоне. Скончался 17 марта 1933 года в Индианаполисе от сердечного приступа. Является автором двух книг: “The Emma Gees” (1918) и “A Rifleman Went to War”
Проведя пару месяцев с Двадцать первым батальоном, вернувшись затем в Оттаву, чтобы присоединиться к своему собственному подразделению, я вскоре узнал, что Тридцать восьмой батальон намечен к отправке на Бермуды, чтобы сменить Королевский канадский полк, который нес там гарнизонную службу. Это было не очень хорошо. Я намеревался попасть на настоящую войну, и гарнизонная служба на Бермудах меня нисколько не привлекала. Если бы я знал тогда, как все мы знаем сейчас, что Тридцать восьмой батальон достаточно скоро окажется во Франции, чтобы принять участие в боях ...
... я телеграфировал полковнику Хьюзу, в Кингстон, с просьбой принять меня в свой батальон в качестве рядового, на что он ответил: “Да, буду рад Вас видеть”. Моя отставка была быстро принята, и я сел в поезд на Кингстон, где и был приведен к присяге на следующий день в качестве рядового, после чего был назначен в пулеметную команду (“Эмма Джис”). Да, там я стал пулеметчиком, но пулеметчики в те дни также носили винтовки, и для меня этого было достаточно. Я находился в подразделении, которое безусловно отправлялось на войну, и этого тоже было достаточно. В Кингстоне мы тренировались всю зиму, следуя обычному распорядку дня — физические упражнения, строевая подготовка в составе подразделения (очень мало, однако), упражнения со штыком и иногда небольшие учения, которые можно было бы назвать “тактикой мелких подразделений”. Но лучшее, что мы делали, — это пешие марши и стрельба, стрельба и пешие марши. Никакой особенной подготовки для позиционной, “окопной”, войны не было — она появилась позже, в Англии.
Здесь же, в Канаде, программа подготовки, которая была, конечно, разработана офицером, который знал свое дело (подозреваю, что это был полковник Хьюз самолично), была рассчитана на то, чтобы сделать всего две вещи: привести людей в физическое состояние, позволявшее выдерживать долгие марши и всесторонне обучить их использованию своего оружия.
Позднее, в военные годы, мне довелось сравнить эту систему с той, которая была изложена в жестких программах подготовки Армии Соединенных Штатов, и чем больше я смотрел на нашу (американскую) систему, тем больше мне нравилась канадская. Наши марши проводились в любую погоду, а зима в Онтарио — это настоящая зима. Один раз мы прошли от Кингстона до Гананока по снегу глубиной в фут и вернулись на следующий день — двадцать две мили в каждую сторону. Другой марш случился в Одессу — такое же примерно расстояние туда и обратно, на этот раз с полной выкладкой. Однако один или два дня каждой недели мы выходили на стрельбище Барьефилд для проведения практических стрельб. Иногда, когда мы выходили на стрельбы, повсюду можно было кататься на льду, но мы, конечно, многому учились и получали закалку в преддверие грядущих горьких дней. Позже, в конце обучения, между сборными командами из разных рот и отрядов каждую неделю проводились стрелковые соревнования. В этих матчах пулеметчики всегда хорошо себя показывали.
Я уже упоминал, что процесс обучения стрельбе был, в основном, аналогичен такому же процессу в американской армии, и это правда. Целью обеих [методик] является обучение человека основам наводки, прицеливания, удержания и стрельбы из винтовки. Недостатком и одной, и второй, на мой взгляд, является отсутствие достаточной стрелковой практики после освоения вышеуказанных теоретических положений. Все из нас, кто служит, или кто находился на военной службе, слишком хорошо знакомы с “установленным расписанием” для обучения этому или иному предмету подготовки солдата. Время для обучения стрельбе, как правило, ограничено — как и выделяемые боеприпасы — и зачетные стрельбы выпадают на несколько суетливых дней. Все должно быть сделано именно так, и не иначе. Ну, возможно, это и правильно, хотя я так не думаю.
Моя идея обучения стрелка состоит в том, что его нужно было бы прогнать через полный учебный курс, а затем выдать ему много патронов и дать возможность время от времени выходить на стрельбище, и работать над своим собственным спасением, — иметь мишени, доступные в любое время, и людей, работающих с ними, но не вести никаких записей, за исключением тех, которые человеку будет предложено сохранить для своей собственной личной информации. Некоторые люди учатся очень быстро, в то время как другим необходимо вколачивать любой предмет до тех пор, пока правильная идея не закрепится в их башке.
Настоящее испытание любого боевого средства возможно только в реальных условиях его службы. Наша пулеметная подготовка в Канаде состояла из, во-первых, очень подробного курса по изучению конструкции и механических особенностей самих пулеметов, способов быстрейшей и эффективнейшей замены сломанных или поврежденных частей, выявлению и устранению многочисленных неисправностей, которые перечисляются под всеобъемлющим названием “отказы”; во-вторых, из ежедневных энергичных тренировок, принимавших форму соревнований, по быстрой установке, снятию и перемещению пулеметов, сопровождавшихся корректировкой прицела и отработкой прицеливания, и, в-третьих, из многодневных практических стрельб служебными боеприпасами на полигоне Барьефилд. Эти стрельбы были ограничены стрельбой прямой наводкой, но поскольку они включали в себя все виды медленной и быстрой стрельбы, как по круглым, так и по силуэтным мишеням, на всех дистанциях от двухсот до тысячи ярдов, и поскольку запас боеприпасов был не ограничен, каждый человек имел достаточно возможностей для того, чтобы досконально ознакомиться со всеми этапами фактического обращения с оружием и стрельбы из него, а также со снаряжением лент, как с помощью машинок, так и ручным способом.
Пулеметный расчет состоял из шести человек, имевших номера с первого по шестой, каждый из которых выполнял определенные обязанности. Первым номером назначался ланс-капрал, он был командиром расчета и вел реальную стрельбу. Однако во время обучения нас часто меняли местами, так что каждый человек по очереди выполнял обязанности каждого номера. Постоянных назначений в пулеметных расчетах не было до тех пор, пока мы не отправились из Англии на фронт. В Англии курс обучения был расширен и включал [в себя] практику на миниатюрных мишенях различных видов с траверсированием: горизонтальным, диагональным и вертикальным. Затем мы возобновили стрельбу на полигоне Хайт, сначала по круглым мишеням, а затем по длинным рядам отдельных силуэтов, устанавливаемых на упорах, которые падали при попадании.
Обычно это был огонь в целях поддержки атаки, который начинался короткими очередями примерно с шестисот ярдов, а затем пулемет быстро переносился вперед, устанавливался снова и продолжал вести огонь. Два пулемета работали вместе, один из них вел огонь, в то время как другой выдвигался вперед, как это делается при “броске вперед” пехоты. У нас редко возникали трудности с уничтожением всех целей в короткие сроки, но я видел несколько других, неопытных подразделений, которые проходили через ту же самую демонстрацию, на том же самом стрельбище, когда им приходилось выводить оба пулемета на дистанцию в двести ярдов, прежде чем закончить работу.
Но вопрос огня непрямой наводкой все еще оставался лишь вопросом теории. Некоторые из нас тщательно его изучали, но не имели возможности опробовать свои идеи на практике, пока во время нашего последнего посещения стрельбища, за несколько дней до отплытия во Францию, мы не провели несколько часов в экспериментах. Нашими единственными “инструментами”, помимо карты, угломерного круга и компаса, были обычный плотничий угольник и уровень. С их помощью и за счет, в основном, силы и выносливости нам удавалось попадать в мишени на дистанциях от 900 до 1100 ярдов.
На следующий день мы получили клинометры — квадранты — такие же, какие используются в легкой артиллерии. Они, вместе с призматическими компасами, угломерными кругами, картами и таблицами превышений, составляли все оборудование для ведения огня, с которым мы вышли на поле боя. Конечно, существовали многочисленные и порой удивительные приспособления, создаваемые и предлагаемые для упрощения проблем пулеметного офицера, но многие из них не имели практического применения, и ни одно из них не оправдало надежд изобретателей.
“Эмма Джис” (англ. “Emma Gees”) — сленговое название пулеметных подразделений (Machine Guns, M.G.), образованное по первым буквам армейского фонетического алфавита того времени.
Штатная магазинная винтовка канадской армии под патрон .303 British. В 1910 году на вооружение была принята ее третья модификация под названием Rifle Ross, Mark III.
Ремень на винтовке “Росс” (и на винтовке “Энфилд”, если уж на то пошло) не был специально предназначен для использования при стрельбе, однако на практике, получив разрешение, его можно было снять с антабки приклада и закрепить таким же образом, как мы привыкли делать на старых винтовках “Спрингфилд” .45-го калибра и винтовках “Краг”.
Каждый солдат из первоначального состава батальона сделал сотни, а то и тысячи выстрелов, каждый из своей любимой винтовки, и знал, что он может с ней делать. Он также знал, как с ней обращаться, что является еще одной очень важной вещью. Принадлежности для чистки найти было трудно, но, так или иначе, каждый солдат находил какие-то способы, чтобы содержать свою винтовку в исправном состоянии, хотя зачастую это означало укорочение его рубашки на несколько дюймов.
Первая жалоба на винтовку “Росс” касалась того, что она была слишком длинной и громоздкой для удовлетворительного использования в узких траншеях или при переползании по открытой местности с редкими укрытиями. С ней было трудно обращаться так, чтобы избежать попадания на глаза противнику, особенно с прикрепленным штыком. Однако, поскольку французский “Лебель” был таким же длинным, а его штык был намного длиннее, этот момент не имел для вышестоящего командования большого значения. Но когда они начали у нас заклинивать и заедать, пришлось признать, что дело серьезное. Чтобы исправить проблему, перепробовали всевозможные штуки, винтовки отправляли в тыл к сержантам-оружейникам, которые расширяли патронники, чтобы патрон сидел внутри не так плотно, и все такое, но все оказалось бесполезно, и окончательное решение состояло в том, чтобы изъять “Росс” из траншей и выдать каждому пехотинцу служебную короткую винтовку “Ли-Энфилд”.
В то время и в течение нескольких лет после войны мне казалось, что все эти проблемы были связаны с каким-то фундаментальным дефектом самой винтовки, но после того, как я послушал ветеранов из Первой дивизии, участвовавших в первых сражениях, и не заметивших никаких подобных проблем, я теперь склонен считать, что это могло быть связано с боеприпасами, — по крайней мере, частично.
Однако наши снайперы оставались верны “Россу” на протяжении всей войны из-за ее бoльшей точности и несравненно лучшего прицела. Прежде чем кто-то задаст вопрос, я отвечу: “Нет, я никогда не слышал о том, чтобы затвор ‘Росса’ разрывался или бил солдата в лицо, пока не прошло несколько лет после окончания войны.” Я говорил об этом много раз, возможно, даже ранее в этой же книге. Поскольку мы использовали эти винтовки на протяжении почти двух лет, считаю, что этого просто никогда не было, и что все эти истории, рассказываемые повсеместно в Соединенных Штатах относительно вероятности подобного, основаны на одном или двух отдельных случаях — возможно, из-за неправильно собранного затвора или переснаряженных боеприпасов.
Когда мы получили сообщение по радио, что “Лузитания” действительно торпедирована, была предпринята попытка скрыть эту новость, но вскоре она распространилась по всему кораблю. Имея большой опыт обращения с солдатскими слухами, которые доходили до нас из ниоткуда и ничего не значили, я лично в эту историю не верил, но когда на следующее утро мы из пулеметной команды получили приказ спуститься в трюм, взять свое вооружение и установить его на палубе, я начал думать иначе.
Тогда у нас было шесть пулеметов, на два больше, чем обычно полагается на батальон, поскольку два пулемета “Кольт” были подарены нашему командиру старыми друзьями в Канаде всего за несколько дней до нашего отъезда. Пулеметчики подняли все шесть пулеметов и установили их в выгодных местах на верхней палубе и на мостике, и мы оставались на посту до самого конца плавания. Думаю, что вся наша толпа понимала, насколько тщетны были бы наши попытки остановить подводную лодку, но в психологическом плане это, вероятно, было оправдано ...
У них была одна батарея 150-мм орудий, которые всегда стреляли тем, что мы называли “шерстистыми медведями”, — фугасно-шрапнельные снаряды со взрывателем замедленного действия, которые взрывались и разбрасывали острые, как бритва, куски стали на большой площади. Они были слишком быстрыми, чтобы от них уклониться. Как и шрапнельные “свистелки”, они прилетали прямо вместе с докладом о своем прилете. Гаубицы, любого калибра, заявляли о себе задолго до своего прибытия — звук [их снарядов] был короткий и резкий, в то время как они шли пару километров вверх, а затем падали вниз.
Звук орудийного выстрела и начало их песни, если позволите позаимствовать термин из кинофильмов, достигали нас примерно в одно и то же время, сила и звук последней усиливались в течение некоторого времени, а затем убывали, пока снаряды достигали большой высоты — затем звук снова увеличивался, и тогда тебе можно было начинать беспокоиться. Он летел своим путем вниз, все время приближаясь ...
“Шерстистый медведь” (англ. wooly bear) — жаргонное название немецкого фугасно-шрапнельного снаряда (нем.“Einheitsgeschoss”, т.е. универсального) к 105-мм легкой полевой и 150-мм тяжелой гаубицам. Получил свое название по большим клубящимся облакам светлого дыма, образовывавшихся при его разрыве в воздухе.
... что касается всех этих демонстраций собственных эмоций с помощью выражения лица — ну, не было такого. Все эти “бла-бла-бла” были придуманы в голливудских киностудиях и чем-то подобном. Недавно я провел очень неудобный час с чем-то, наблюдая и слушая то, что рекламировалось как лучшая военная картина. Поскольку она так хорошо известна, я не вижу причин не называть ее — “На западном фронте без перемен”. Те ее части, которые касались реального сражения, были превосходны. Реквизит — униформа и все такое — были изображены точно, а вид разрывов снарядов — лучшее, что я когда-либо видел.
У меня были определенные причины придираться только к изображению отдельных людей — но этого оказалось вполне достаточно, чтобы вызвать у меня отвращение ко всему этому зрелищу. Черт возьми, люди так не поступают ни на войне, ни в мирное время. Почти слышно, как какой-то режиссер кричит то одному, то другому: “Фиксируй УЖАС” — или что-то в этом роде. Черт побери, просто никто себя так не ведет! Конечно, мне ничего не известно о молодых немецких солдатах, но я даю им кредит доверия и предполагаю, что в этом отношении они были такими же, как солдаты других наций.
Солдаты Инженерного корпуса были заняты ремонтом дорог, и в этой работе им помогали отряды немецких военнопленных, каждый из которых носил на спине бросающиеся в глаза буквы “P.G.”.
Военнопленный (от фр. prisonnier de guerre).
19-го сентября 1915 года, первые номера каждого пулеметного расчета отправились на поиски пулеметных позиций в расположение суррейцев и восточных кентцев (“Баффс”), которых мы меняли. В ту же ночь прибыли остальные пулеметные расчеты, а на следующий день — пехота.
Когда мы прибыли на линию фронта, нас поприветствовали пулеметные расчеты Суррейского полка и, хвала Господу, у них оказался чай с печеньем, и джем, специально приготовленные для нас. Благослови Бог тех парней. Они были из тех “Старых Презренных” — истинных суррейцев, находившихся в гуще событий больше года ...
“Презренные” — жаргонное прозвище Британских Экспедиционных Сил (БЭС), части Британской Армии, принимавшей участие в боевых действиях на Западном фронте в ходе Первой мировой войны. Император Германии Вильгельм II, который чрезвычайно пренебрежительно относился к БЭС, якобы издал приказ от 19 августа 1914, где требовал “безжалостно истребить… коварных англичан и смести эту презренную шайку генерала Френча”. В послевоенные годы выжившие ветераны БЭС называли себя “презренными стариками”. Никаких документальных подтверждений тому, что Кайзер действительно отдавал такой приказ, не существует.
Уходящие “суррейцы” уже обнаружили несколько важных мест в пределах немецких траншей. Одно из них, которое мы назвали “Привал поваров”, был местом, куда ночью для людей на передовой прибывали полевые или передвижные кухни с пайком на следующий день, и где каждый вечер вскоре после наступления темноты собирались продовольственные партии. Это была наша первая цель, и наш первый ночной обстрел был очень успешным, о чем свидетельствовали мертвые лошади и люди, перевернутые кухни и передки, которые хорошо были видны утром. Должно быть, это место для “фрицев” было очень горячим в течение нескольких минут. Крики, вопли и общий шум были хорошо слышны людям в нашей передовой траншее, о чем они и сообщили. С тех пор их кухни на высотах больше не появлялись, и нам пришлось искать другие цели.
Время от времени появлялись, располагались и рассредоточивались его рабочие группы, и это было практически единственным развлечением, пока однажды днем, наблюдая за траншеей противника с одного из наших наблюдательных пунктов, я не обнаружил длинную вереницу грузовиков, въезжавших во двор фермерского дома, где с них разгружались ящики и тюки с припасами, характер которых на таком расстоянии определить было невозможно. После небольшой спешной работы по определению дальности и направления мы открыли по ним огонь с расстояния около 1800 ярдов — и как же они разбежались!
Прихлебывая чай, я с любопытством наблюдал за человеком, который стоял у бруствера, и смотрел через перископ, который был установлен на стенке [траншеи], а его верхняя часть была умело укрыта среди рваных концов мешков с грунтом. Немного погодя он отошел на несколько футов и взял странное хитроумное устройство, которое напоминало винтовку и моментом позже послышался выстрел. Потом я увидел, что предмет, который он держал, в действительности являлся скелетным каркасом, к которому была присоединена настоящая винтовка, лежавшая поверх бруствера, дульный срез которой был завернут в мешковину и скрыт, как и перископ, среди беспорядочного нагромождения земляных мешков.
Наблюдая за ним, я вскоре изучил все, что касалось этого устройства. Это потом подобные вещи стали привычными, но тогда я видел такое в первый раз. Устройство было простым, с его помощью можно было целиться и стрелять из-за бруствера, выставляя только винтовку, оставаясь при этом в укрытии. Наблюдение производилось через миниатюрный перископ, верхний конец которого находился прямо за затвором винтовки и совмещался с прицелом, а нижний конец был в положении, на котором обычно располагалось заднее прицельное приспособление. Соединительная тяга соединяла ложный спусковой крючок на скелетном каркасе со спусковым крючком самой винтовки, а к рукоятке затвора было присоединено что-то вроде кривошипного рычага.
Стрелок, заметив мой интерес, пригласил меня сделать выстрел, сначала подведя меня к большому перископу, который он использовал для наблюдения и выявления целей, пояснив мне: “Эти Вюртембергеры пытаются восстановить свой бруствер, который наша артиллерия разрушила этим утром, и если ты внимательно присмотришься, то разглядишь их головы”.
... бoльшая часть жителей Фландрии, скрыто или явно, была дружески настроена по отношению к германскому делу. Поскольку мы, канадцы, провели в той части страны год или больше, у нас было достаточно возможностей убедиться в этом. Люди вели себя по отношению к нам, как правило, угрюмо и недружелюбно. Было трудно получить информацию, и она часто была заведомо ложной. Позади [передовых] линий, некоторые из них держали небольшие бистрo (их называли “Хербергами”), и они были достаточно умны, чтобы собирать с нас все наши деньги, которые могли получить, — так же, как это делали французы, когда мы перебрались ниже, в Пикардию, — но фламандцы никогда не выказывали даже малых признаков настоящего дружелюбия, с которым нас приветствовали французы.
Однажды ночью наша группа сидела в кабачке в деревне Ля-Клит. Сержант в нашей группе купил на круг напитков и, как только он вытащил горсть серебряных монет, чтобы расплатиться, то заметил одну особенно яркую новую монету. Это был бельгийский франк и, когда он прошел к владельцу, тот тоже обратил на нее внимание, — на [аверсе] был изображен король Альберт. Человек взял ее, посмотрел, а затем умышленно плюнул на нее, и в то же время почти выкрикнул: “Ба, это он развязал войну, ------”. В группе нас было четверо, все стояли близко друг к другу, и если наши действия когда-либо и были единодушны и синхронны, то это было в тот самый раз.
Человек, передававший деньги, стоял чуть ближе и ударил его первым, но каждый нанес, по меньшей мере, один хороший удар, пока не упал стол. Присоединились несколько других местных жителей и все хорошо провели время, пока не прибыла военная полиция и не взяла ситуацию под контроль. Все место было разломано, и я подозреваю, что многие канадские солдаты той ночью вернулись обратно на постой с одной или двумя бутылками, которые им удалось прихватить во время скандала.
На самом деле, для любого шпиона выпытывать информацию у людей с передовой, — это пустая трата времени. Они ни черта знают, кроме того [очевидного факта], что находятся здесь, — и жалеют, что не в другом месте. Начертание линий траншей и создание любых новых оборонительных сооружений почти всегда можно обнаружить из самолета-разведчика, что обе стороны делали постоянно. Нет, шпион приступает к своей работе в тылу, вокруг штаб-квартиры. Конечно, он может выведать какую-то незначительную информацию у любого простодушного солдата в каком-то кабачке, когда какое-либо подразделение возвращается назад на передовую, но она редко имеет большую ценность, поскольку солдат ничего не знает об этом, и болтает только ради следующей порции спиртного.
То, что в наших собственных рядах было несколько шпионов, не вызывает сомнений. Один из тех, о которых я знал, был сержантом, отвечавшим за колонну грузовиков снабжения, которые осуществляли подвоз грузов из базы в Сент-Омере. Я говорю, что он был шпионом. Ладно, так или иначе, он был на жалованье у противника, но его основной работой было принимать сообщения от настоящих шпионов в штабе и передавать их другим агентам в конце своего маршрута, который в то время находился в деревне Ля-Клит, где располагался наш батальон, когда он не был на передовой линии. Это был благообразный, порядочный парень, очень популярный среди [военнослужащих] всех чинов.
Не буду упоминать его имя, поскольку он был выявлен долгое время спустя, уже во Франции, и думаю, с ним разделались обычным способом, хотя никогда не слышал что-либо определенное по этому делу после того, как он был арестован, и его увезли. Хуже всего было то, что он был настоящим канадцем, что затрудняет понимание того, каким образом он перешел на “ту сторону”. Слава Богу, он не был военнослужащим нашего батальона. У нас были хорошие, из первых рук, доказательства того, что враг был хорошо осведомлен о наших передвижениях, поскольку они поприветствовали нас по номерам наших батальонов сразу же, как мы прибыли на передовую и довольно часто делали это впоследствии.
... когда мне сказали выбрать хорошую позицию для беспокоящего пулемета, я решил, что “Снайперский амбар” окажется достаточно хорошим местом. Он находился всего примерно в четырех сотнях ярдов за нашей передовой линией и менее чем в пятистах от немцев, но располагался поперек узкой лощины, на одном уровне, а в некоторых местах, и на несколько ярдов выше траншей противника. Это был идеальный наблюдательный пункт, так как оттуда мы могли просматривать местность, простиравшуюся, по крайней мере, на милю за позициями наших товарищей, в то время как из нашей передовой траншеи мы могли видеть только узкую полоску нейтральной полосы между двумя позициями.
Мы немного обкопались и отстроились буквально за оградой, соорудив хорошее небольшое [пулеметное] гнездо, достаточно большое для двух человек и пулемета. (Не скапливайте полдюжины людей в одном месте, где один снаряд может вывести из строя целое подразделение). Кроме пулемета, я всегда имел под рукой винтовку, и много времени тратил на проверку дальностей до разных точек, расположенных за неприятельской линией. То же самое я делал и с пулеметом.
Вокруг было великое множество воронок, наполненных водой, и было достаточно просто выстрелить, чтобы всплеск показал попадание, хотя нужно было соблюдать осторожность, и выбирать подходящий момент. Делать это рано утром было нехорошо по двум причинам: мы стреляли на восток и условия освещенности были очень плохими, ну и, как правило, воздух был достаточно прохладным, чтобы вызвать видимый выброс пара возле дульного среза — как легкий дымок. Поскольку у врага, несомненно, были хорошие наблюдатели, это привело бы к тому, что они выкурили бы нас оттуда. Но во второй половине дня, когда свет играл в нашу пользу и температура была умеренной, мы делали это очень хорошо.
С самого начала этого боевого путешествия, мы могли наблюдать множество отдельных людей и групп. Иногда, в последнем случае, мы могли дать по ним очередь из пулемета, возможно даже два или три раза за день ...
... ночью мы регулярно обстреливали перекрестки, основные траншеи и насыпи, которые, как показывали наши ежедневные наблюдения, использовались регулярно. Поскольку наша позиция находилась на виду у противника, было необходимо разработать какие-то средства, чтобы скрыть дульные вспышки пулемета. Поначалу мы просто повесили экран из мешковины примерно в двух футах перед дулом, но это было не очень удовлетворительно, поскольку вскоре пули пробили отверстие, достаточно большое для того, чтобы некоторые искры вылетали наружу.
Тогда наши оружейники сделали множество приспособлений, которые выглядели (и являлись таковыми) очень похожими на обычные глушители, использовавшиеся на бензиновых двигателях. Они хорошо останавливали вспышку, но были настолько тяжелыми, что будучи установленными на дульный срез пулемета, они не только изменяли все наши вертикальные установки прицела, но и сильно снижали точность оружия.
Изготовил я его из гильзы от французского 75-мм снаряда. Сначала я отрезал полосу шириной около двух дюймов с одного бока — от донца и до дульца — а затем приклепал узкую полоску из листовой стали вдоль противоположной стороны; эта полоска выходила за край дульца гильзы, и имела на конце обычную защелку для крепления штыка, наподобие тех, которые использовались на ружьях времен Гражданской войны. В донце гильзы я вырезал отверстие около дюйма в диаметре, находящееся на одной оси с осью ствола пулемета. После этого внутри гильзы я приклепал три фланца, изогнутые сверху вниз и к переду примерно на полдюйма. Это было все, что понадобилось на первых порах. Спереди вспышки отсутствовали, но мы нашли, что иногда некоторые из искр, которые отклонялись вниз и вылетали из открытой нижней части устройства, давали слабый огонек. После этого я добавил два небольших крюка, приклепав их спереди (в донце) гильзы, и повесил на них полосу мокрой мешковины из-под мешка с песком, завернув углы назад и прикрепив их к ногам треноги.
Имея такое приспособление, я сидел на вершине нашего бруствера в пределах семидесяти пяти ярдов от передовой линии “фрицев” и стрелял в свое удовольствие. Оно было не настолько тяжелым, чтобы нарушить точность и оказывало лишь небольшое влияние на превышение траектории, в чем мы очень скоро убедились. Я не знаю, делались ли они еще.
Та зима 1915-1916 годов выдалась влажной. Дождь шел почти каждый день, и хотя редко когда становилось достаточно холодно, чтобы [все это] замерзало, ночи всегда были достаточно промозглыми, чтобы вызывать острый дискомфорт. Несколько раз все покрывалось тонким слоем льда, и случилась пара небольших метелей. Вода и жидкая грязь в наших траншеях стояла на уровне от лодыжек до пояса, и жили мы как ондатры. Глядя на это с высоты сегодняшнего дня, я не понимаю, как люди могли это пережить, но удивительный факт заключается в том, что мы не только выжили, и у нас было очень мало всяких разных болезней, и, судя по тому, что мне известно, не было ни одного случая ревматизма или пневмонии.
В то время почти непрерывно лили дожди, и вокруг не было ничего, кроме грязи, — грязь, грязь повсеместно. Укрепления просто размокли, как растаявшее масло и приходилось постоянно закладывать их мешками с песком. В довершение всего, немцы занимали возвышенности и были места, где они могли запруживать воду, удерживая ее, пока не пойдет необычно сильный дождь, после чего открывали плотину и давали нам возможность в полной мере нахлебаться этой порцией. Я видел, как вода поднималась на шесть или семь футов в наших траншеях менее чем за час, и в некоторых местах в наших ходах сообщения она могла доходить до уровня головы человека, а однажды ночью там утонул человек.
В таких условиях копать было невозможно и лучшее, что мы могли сделать, это строить баррикады или брустверы из мешков с песком. Они давали некоторую защиту от пуль и мелких осколков, но были бессильны против прямых попаданий снарядов всех видов, даже небольшая шрапнель разбивала их или пробивала насквозь. Однажды в нашей передовой траншее обрушилось более чем двести ярдов бруствера, и в течение более чем двух недель мы не могли соорудить его снова. По этой причине, когда человеку нужно было передвигаться для выполнения своей работы, он полностью появлялся на виду у немецких снайперов и даже ночью у нас постоянно появлялись раненые шальными пулями.
Самая тяжелая вещь во всем этом копании состояла в том, что вся система траншей здесь была не более чем одной большой могилой, и было трудно не найти тел в любом месте, где вы копали. Многие из этих могил были отмечены крестами, установленными товарищами с указанием имени, даты смерти и подразделения, но сотни из них были просто отмечены крестом или же оставались безымянными.
Как впереди, так и позади наших линий, находились ряды старых английских и французских окопов, и все они были в той или иной мере заполнены телами, которые никогда не были захоронены должным образом. Также было много немцев, перемешавшихся среди них. При любой возможности, мы хоронили тела должным образом, но со многими из них нельзя было ничего сделать без ненужных дальнейших потерь в живой силе.
Тем не менее, мы провели около месяца, расчищая все это месиво и траншеи, что бы они снова служили нам защитой, а почти в конце всего этого произошел инцидент, который изменил мои взгляды на войну. До этого времени я воспринимал ее как более-менее безличное дело и не искал специально неприятностей или кого-то, чтобы убить. Но 14-го ноября немецкий снайпер убил Чарли Вендта, одного из моих товарищей. Это поставило меня прямо на тропу войны.
В течение октября потери среди пулеметчиков составяли трое раненых. МакНаб, Редпат и Ли были ранены в один и тот же день, и все трое были комиссованы по инвалидности и отправлены обратно в Блайти. На этом этапе игры уклонение от несения службы, если ты мог любым способом продолжать “служить”, считалось неспортивным, и все трое, когда узнали, что они должны будут покинуть подразделение, громко вопили. Позже такое отношение изменилось, и Блайти стала самой классной штукой, которую человек мог себе представить или пожелать, и [даже] потеря руки или ноги не рассматривалась слишком дорогой платой, чтобы выйти из ада, в котором ты находился. Ни один из нас до сих пор не задумывался слишком много о наших потерях.
... однажды в сентябре я изучал окрестности в тылу наших линий напротив Мессинского хребта в поисках подходящего места для создания огневых позиций для наших пулеметов, когда набрел на снайперский пост, на котором находился офицер и два снайпера из “Баффсов”. Это был первый раз, когда я столкнулся с попыткой с нашей стороны использовать снайперов, и будучи очень заинтересованным в подобного рода работе, я, разумеется, застрял у них. Я просидел там пару часов, но такого рода снайпинг, который я увидел, не дал мне большого воодушевления.
Эти ребята из “Баффс” работали с обычными короткими винтовками “Ли-Энфилд”, на которых были установлены телескопические прицелы, изготовленные фирмой “Stanley-London”. Прицелы имели короткую, латунную трубку, длиной около десяти дюймов и диаметром три четверти дюйма. У прицелов были устройства для изменения установок по вертикали, но не было механизма внесения поправок по горизонтали, поэтому для ввода боковой поправки вам приходилось были выносить точку прицеливания. Я не помню кратность, но припоминаю, что поле зрения было очень ограничено, хотя четкость была отличная. Поскольку они находились достаточно далеко позади нашей передовой линии, то им не было необходимости сооружать какие-то замысловатые укрытия, и предпринимать какие-либо особые меры предосторожности, чтобы избежать наблюдения.
Все, что они сделали, это отрыли ячейку с одной стороны старого заброшенного хода сообщения и набросили поверх нее несколько веток. То снаряжение, которое они использовали, могло быть очень хорошим для разумных дальностей, но эти ребята находились так далеко за [первой] траншеей, что было невозможно думать о ведении какой-либо осмысленной и точной стрельбы. Ближайшие вражеские цели находились, по крайней мере, в одиннадцати или двенадцати сотнях ярдов, но основную стрельбу они вели по целям на хребте Мессин, а я знал, что дальность до этих мест составляла около двух тысяч ярдов. На такой дистанции можно было дать очередь из пулемета по цели или группе людей, разогнать их и, возможно, попасть в одного или двух человек.
Но мой личный опыт показывал, что стрельба одиночными выстрелами по индивидуальным целям на дальность более 1000 ярдов является пустой тратой времени и боеприпасов. Я пробовал делать это сам и видел многих других, кто тоже пытался, но не наблюдал никаких признаков того, что цель была поражена.
... так как к этому времени немецкие снайперы, действовавшие против нашего фронта, стали действительно серьезной угрозой, у меня не было проблем немедленно приступить к борьбе с [этой] напастью. Для того, чтобы получить эту винтовку и специальное снайперское снаряжение, я с разрешения полковника Хьюза вернулся во вновь организованную Снайперскую Школу, располагавшуюся недалеко от деревни Ля-Клит. Там я получил винтовку “Росс” — одну из тех, которые были изготовлены и использовались членами канадской стрелковой команды “Palma” в Кэмп-Перри в 1913 году. Как вспомнят все старожилы, в тот год эта команда подошла к тому, чтобы обойти всех конкурентов. На самом деле, они проделали хорошую работу в индивидуальном зачете, в котором победил майор Харт МакХарг, который впоследствии был убит в Лангемарке. Единственная причина, почему они не победили также в командном матче, состояла в том, что они воспользовались случаем и начали экспериментировать с новой пулей, которая не была устойчивой на ветру.
Эти винтовки “Росс” [при использовании] с боеприпасами Mark VII, которые мы тогда применяли, были исключительно точны и надежны. Не уверен, но, по-моему, они превосходили нашу винтовку “Спрингфилд” при работе на ближние и средние дистанции, из-за наличия более длинного ствола и лучшего прицела. Вместе с винтовкой я получил оптический прицел. Это был один из новых на тот момент образцов, изготовленный компанией “Warner & Swasey”. Он был призматическим и устанавливался с левой стороны винтовки; возможно, сейчас он не выглядит настолько крутым, но на то время это было лучшее из всего, что я когда-либо использовал. Одной из лучших его особенностей было то, что его можно было устанавливать и использовать, не мешая открытому прицелу. У меня возникла небольшая трудность в его надежном закреплении, чтобы оно не ослабевало при тряске, но в конце концов с помощью клина, — изготовленного из кусочка лезвия безопасной бритвы, — и соленой воды, я подтянул прицел настолько туго, что меня чуть не отдали под трибунал, когда я, наконец, вернул его. Оружейник не мог его снять. Я также получил отличную зрительную трубу и штатив для нее. Зрительная труба имела довольно большую кратность — полагаю, что-то около 36.
Каждый предмет — прицел, труба и штатив — укладывался в отдельный кожаный чехол с удобным ремнем для переноски через плечо. Каждая винтовка была снабжена своим прицелом, и перед отправкой в войска тщательно опробована в Канаде. Мне попалась винтовка под №140 и прицел под №49. Всего несколько выстрелов на импровизированном стрельбище дали мне возможность освоить регулировки прицела, и проверить его настройки в сравнении с открытыми прицельными приспособлениями.
Мне уже доводилось слышать множество неблагоприятных отзывов о прицеле “Warner & Swasey”, — по правде говоря, не помню, чтобы когда-нибудь слышал доброе слово, сказанное о нем, — но думаю, что в сравнении с другими, которые у нас были на то время, это был очень хороший прицел. Естественно, он не сравнится с современными прицелами, поскольку после войны [в их разработке] был достигнут большой прогресс. Тот, который использовал я, давал очень хорошие результаты, и был также точен и надежен, как и [прицел] “Winchester А-5”.78 На последнем особенно трудно было “держать линию”.
Таким образом, в конце ноября 1915 года я вернулся из Ля-Клит с самым хорошим и надежным на то время снайперским снаряжением, и на протяжении последующих двух месяцев я продолжал “вычеркивать” тех “пятьдесят немцев”, которых я уже мысленно пообещал своим погибшим товарищам. Я сделал это, и сделал с большим запасом.
Перво-наперво я взял с собой наблюдателя, [поскольку] это важная часть любой снайперской команды. По причинам, которые будут рассмотрены дальше, я не очень жалую “одиночного” снайпера. [Один] человек сам по себе не сделает настолько же хорошо и половины того, что сделает правильно сформированная команда из двух человек.
Первое измерение расстояний проводилось лишь для того, чтобы получить приблизительные дальности, чтобы мы могли оказаться достаточно близко к цели, чтобы прицелиться по ней в каждом случае, когда нам пришлось бы снова использовать это [снайперское] гнездо для снайпинга. Расположившись днем на любом подготовленном месте, всегда необходимо сначала сделать несколько прицельных выстрелов по доступным “самомаркирующимся” целям и убедиться в том, что прицел не смещался или его установки не сбились с момента последнего использования.
Вы выбираете небольшую лужу с водой, или кусок кирпича или камня, на которых попадание будет четко видно, а потом двух или трех пробных выстрелов будет достаточно, чтобы определить настройки прицела или правильную дистанцию. Вот где целесообразно иметь как открытый, так и телескопический, прицелы, установленные так, что их можно использовать независимо друг от друга; во многих случаях вы можете проверить установки телескопического прицела и сравнить их с установкой открытого прицела, не делая выстрел.
Если расстояние, на котором вы собираетесь работать, небольшое, то пристрелочные выстрелы делать не стоит; на самом деле, зачастую вести любую предварительную стрельбу невозможно или нецелесообразно, и вы должны подготовиться, чтобы достичь попадания с первого выстрела. Однако, как правило, происходит так, что вдоль передовой линии постоянно звучат отдельные винтовочные выстрелы, и несколько ваших пристрелочных выстрела не привлекут пристального внимания.
В этом моменте необходимо предупредить новичков — здесь не может быть ошибок: уделите особое внимание тому, что вы выбираете в качестве мишени для пристрелки. Не стреляйте в любые бочки, или пустые коробки, которые могут лежать поверх траншей противника; возможно, они были размещены там специально для провоцирования именно таких выстрелов, чтобы затем “посмотреть назад” через пулевые отверстия и обнаружить вашу позицию. Я расскажу об этом трюке чуть дальше.
Избегайте стрельбы по канистрам с бензином, ведрам, жестянкам или коробкам, лежащим на вершине вражеских траншей — они могут быть выставлены именно с этой целью. Любые выстрелы в сторону или вблизи того места, где вы ожидаете появления цели, могут привести лишь к тому, что его обитатели проявят большую настороженность и нерешительность. Не выдавайте свою позицию неосторожными действиями, или беспорядочной стрельбой. Мишеней и так будет мало — используйте каждую возможность.
Солнце совершает свой путь вокруг позиции, нужно “держать прицел” в соответствии с разницей в освещенности. Установки прицела пробным прострелом очень легко проверить практически в любое время дня. Может быть, с замаскированных позиций в непосредственной близости от противника это и не удастся сделать (а на коротких дистанциях это и не нужно), но с позиций в тылу это возможно почти всегда. Для этого используются небольшие воронки от снарядов, заполненные водой, или голый участок грязи в траншеях, или кирпичная стена — все, что может дать пыль или брызги при попадании. Наблюдатель может легко уловить всплеск в свою большую зрительную трубу. Это позволяет “держать прицел” все время.
Существует распространенное, но ошибочное мнение, что единственная необходимая квалификация для снайпера — это умение точно стрелять. На самом деле это только половина, а может быть, и меньше половины [от его навыков]. Я знал и знаю многих опытных стрелков, от которых на войне будет мало проку или вообще не будет никакой пользы — по крайней мере, без дополнительной подготовки и опыта. Прежде, чем снайпер сможет “снайпить”, он должен быть в состоянии занять позицию в пределах досягаемости врага, и поскольку эта игра работает в обе стороны, он должен быть в состоянии проделать это, не позволяя указанному противнику обнаружить его и не попасть под возможный выстрел первым, потому что, если такое произойдет, то вполне вероятно, что с нашим снайпером будет покончено прежде, чем он приступит к работе, — другими словами, это будет провал.
Зрительная труба — важная часть снаряжения команды. Те, которые выдали нам, были великолепны, полагаю, 36-ти кратными, что было слишком много, поэтому мы вставляли дополнительный окуляр, который прилагался с ней — и она становилась около 20-ти или 25-ти кратной, и работала нормально. Уходу и правильному использованию этой зрительной трубы нужно научиться, и некоторые парни становятся очень опытными с ней. Важным моментом является содержание объектива в чистоте и отсутствие на нем песка, жира или отпечатков пальцев. Также держите под рукой чистый кусок мягкой ткани, чтобы линза объектива могла поддерживаться в надлежащей форме. Царапины на ее поверхности быстро испортят ее четкую картинку. Слегка смажьте выдвижные трубы густой смазкой и отметьте положение первой из них, начертив линию линию, чтобы она указывала точное положение, в котором зрительная труба будет примерно в фокусе.
Использование солнцезащитного козырька на передней части объектива имеет огромное значение, его необходимо постоянно держать выдвинутым, чтобы не выдать свое местоположение бликами от большого стекла. Это было крайне необходимо для нас ранним утром, когда Солнце светило прямо в глаза. Как только зрительная труба получена, ее следует замаскировать чехлом из ткани цвета хаки или коричневой мешковиной, и такой чехол лучше носить постоянно, не снимая. Всегда пользуйтесь трубой, располагаясь в удобном, устойчивом положении, нужно не торопиться и медленно и внимательно осматривать вражескую землю — понемногу за раз.
Непрерывное наблюдение в мощную трубу очень утомительно для глаз, и, по моему мнению, стреляющему члену пары лучше не слишком им увлекаться. Я предпочитал проводить основную часть своих общих наблюдений с хорошим биноклем, а большую трубу использовал только для проверки подробностей цели после того, как мой напарник ее обнаружил, но необходимость в этом возникала редко. Благодаря тому, что Бушар бoльшую часть времени находился у трубы и я передавал ему личные наблюдения через свой бинокль, мы оба очень хорошо сработались.
Время от времени стрелку может потребоваться внимательное наблюдение; но, как правило, это следует делать перед самой стрельбой и не слишком путать эти два действия. Хороший бинокль не так утомляет глаза, как зрительная труба, по крайней мере, таков мой опыт.
Распространенной ошибкой является отблеск объектива зрительной трубы, и я считаю, что по этой причине в тылу выдается больше позиций, чем из-за любого другого явления. Если свет падает спереди, линза будет бликовать на большом расстоянии. Кроме того, необходимо учитывать дульную вспышку и “дым” от горящего пороха. “Дым? — скажете вы. — От бездымного пороха?” Ну, может быть, не совсем дым, но довольно хороший его заменитель.
Часто случается, что при выстреле из служебной винтовки перед дульным срезом возникает небольшой выхлоп тонкого темного дыма размером примерно с походную шляпу. Он совсем не похож на густой туман от старого дымного пороха, но все же достаточно заметен, чтобы его можно было обнаружить и определить, — и тем самым выдать свое местоположение. Этот феномен возникает не всегда, но лучше всего виден прозрачным холодным утром и часто в течение всего дня во время сырой, влажной погоды. Заметен он только тогда, когда дульный срез находится близко к земле или возле укрытия, и в некоторых видах боеприпасов этот дефект может быть более выражен, чем в других.
Во многих ситуациях необходимо принимать во внимание дульную вспышку, или горячие газы, с силой вырывающиеся из ствола. Иногда это может поднять тучу пыли, особенно из какой-нибудь бойницы или гнезда, где дульный срез недостаточно выступает — в таких случаях говорят, что стрелковую бойницу нужно “смачивать” водой, но лично я никогда не видел, чтобы так делали. Далее, если ствол винтовки, из которой производится выстрел, спрятан среди густой травы или растительности, эти газы вызовут сильное закручивание и покачивание растительности, что быстро выдаст позицию. Ошибки, о которых я только что говорил, могут быть замечены невооруженным глазом на расстоянии ста и более ярдов ...
... снайперская команда также должна вести точную “зачетную книгу”. Безусловная вещь! В ней указываются настройки прицела и превышения [траекторий] для различных партий боеприпасов, которые вы сочли достаточно точными, дальности до всех основных ориентиров, официальные обозначения на карте и все такое. Вы можете даже отмечать “промахи”, по мере того, как вы их делаете — но зачастую это будет очень неопределенным делом, и вам придется много раз руководствоваться своей совестью. Наряду с точностью, следующим самым важным качеством снайпера является способность быстро делать выстрел.
Вы должны уметь быстро прицелиться и сделать один выстрел в течение нескольких секунд после целеуказания. Сначала точность, потом скорость — таково правило снайпера.
... я очень сильно склоняюсь в пользу команды из двух человек в качестве снайперского поста. На практике, пара находит и наблюдает в несколько раз больше целей, чем любой индивидуальный наблюдатель, и они могут вести наблюдение в течение гораздо более длительного времени. По этим и другим причинам, указанным выше, бoльшую часть своей снайперской работы я предпочитал вести с наблюдателем и с позиций, которые мы специально готовили. Обычно рекомендуется отодвинуться за линию передних траншей на одну-две сотни ярдов и соорудить в подходящих местах ряд снайперских постов. Подобным образом, можно неизменно выбирать выгодные позиции, с которых можно вести гораздо лучшее наблюдение как за траншеями врага, так и за его тыловыми районами. Кроме того, участок ведения огня будет в несколько раз шире; у нас был один пост, который “контролировал” примерно 1200 ярдов системы немецких траншей. Дополнительные сто или около того ярдов дистанции, на которой приходится вести огонь, для настоящего стрелка не являются большим препятствием и с лихвой компенсируются гораздо бoльшим количеством выстрелов, которые будут сделаны.
Наблюдение со стороны противника и последующее обнаружение вашего гнезда значительно усложняется и, следовательно, становится менее вероятным. В целом, создание этих снайперских постов где-нибудь в глубине ходов сообщения гораздо предпочтительнее. Итак, создайте ряд снайперских постов и не практикуйте использование какого-то одного из них на протяжении слишком долгого периода времени. Непрерывный огонь (если он эффективен) с одного определенного направления обязательно приведет к обширному наблюдению со стороны противника и шквальному артиллерийскому огню, когда пост будет окончательно обнаружен. Используйте одно гнездо в течение дня или двух, а затем переходите к другому, расположенному в другом секторе.
Я уже говорил о нецелесообразности размещения подобных постов в каком-либо здании, на вершине холма или на каком-либо другом заметном или господствующем участке местности. Враг ожидает, что они и будут расположены именно в таких местах, имеет точную дальность до каждого из них, и как только с этого направления прилетят неприятности, разнесет их своей артиллерией. Лучше всего располагаться в открытом поле, вдали от всего, что может обеспечить пристрелку и наводку его оружия. Для этого обычно требуется много тяжелой работы и [тщательная] предварительная подготовка, — все это делается, конечно, ночью, прежде чем пост будет надлежащим образом вырыт, замаскирован, и будут предприняты меры для того, чтобы попасть внутрь и покинуть его, не будучи замеченным с фронта или фланга.
После того, как [снайперские] посты оборудованы, и мы наконец-то оказались внутри, остается только отметить дистанции и пристреляться, прежде чем начнутся боевые действия. Это включает в себя составление ваших собственных карточек дальности с указанием точных расстояний до всех различных заметных объектов в нашей и вражеской системе траншей, а также в тщательной сверке их с более подробными официальными картами, которые окажутся в наличии.
Такое наблюдение является довольно обширным предложением. Сначала вы и ваш наблюдатель разбиваете всю систему траншей противника и его тыловые районы на сектора и присваиваете каждому из них обозначение. Самое главное — назначить достаточное количество ориентиров. Как правило, это заметные местные предметы, определенные объекты, или особенности во вражеской системе [траншей], знание которых вскоре становится второй натурой для обоих членов команды. Местоположение ваших целей будут указываться по отношению к этим предметам или объектам, например: “Канистра у новой траншеи, на девять часов, третий мешок с песком, видишь ее?”. Естественно, оба знают, где находится новая траншея, и видят канистру с бензином, но обнаружить точную цель через прицел будет не так просто.
В обычных условиях позиционной войны, когда передовые линии противников находятся всего в ста ярдах друг от друга, а зачастую и ближе, возможностей для точной стрельбы из винтовки с передовой линии очень мало и они редки, — если только в бруствере не будут обустроены особые снайперские позиции-гнезда. Несколько раз, выполнив большой объем ночной работы, нам удавалось оборудовать норы в насыпях под нашим бруствером с замаскированными бойницами, откуда мы смогли вести действительный и точный снайпинг на короткой дистанции.
Если только такие огневые точки не планировались заранее и не создавались во время первоначального строительства траншеи, то для создания такого гнезда требовалось несколько ночей тяжелого труда, поскольку необходимо было углубить значительный учасок насыпи, укрепить нору деревянными брусьями, а затем заменить все мешки с землей и песком так, чтобы не оставить никаких признаков того, что тут что-то делали.
Бойница должна была быть экранирована потертым мешком для песка и, чтобы быть безопасной, должна была быть сооружена из двух стальных пластин, которые обычно использовались в качестве смотровых щелей по верху бруствера; одна из них образовывала верх, или крышу, бойницы, а вторая устанавливалась под таким углом, чтобы любая пуля, попав в нее, отклонялась вниз, в землю. Если бойница находится в нижней части бруствера, противнику будет практически невозможно попасть в нее, — даже если он обнаружит место ее расположения. С одной такой позиции я смог вести огонь прямо в бойницу пулеметного гнезда, расположенного по диагонали на расстоянии не более ста ярдов.
Но вернемся к нашей бойнице. Нецелесообразно делать ее непосредственно выходящей во фронт, лучше [оборудовать ее] под углом, вверх или вниз — и желательно влево для праворукого стрелка. Вражеские наблюдатели, используя перископ, склонны осматривать местность непосредственно перед собой, полагаясь на остальных [наблюдателей] вдоль всей линии траншеи, делающих то же самое; то есть, предпочитают вести наблюдение в своих секторах. Таким образом, достаточно просто иметь амбразуру, отлично закрытую от наблюдения с фронта, и при этом обеспечивающую хорошее поле для ведения огня вдоль смежного участка передовой траншеи. Конечно, всегда оставался способ создания пулеметных огневых точек, и мы всегда старались иметь как минимум три пулемета на позиции для ведения анфиладного огня, пристреляв (каждый) фут местности перед нашим фронтом.
Использование различных скелетных креплений для винтовок, с помощью которых стрелок целился в перископ и манипулировал винтовкой через систему рычагов, меня никогда не привлекало. Правда, иногда я пользовался ими, но им никогда не было столько веры, как моей способности попадать в любой объект. Однажды днем я сидел и курил свою трубку (и смеялся), в то время как один из наших лучших стрелков делал пристрелочный выстрел со своей винтовки — и перископа, конечно же, — пытаясь попасть в кого-то через дорогу. На таком расстоянии — менее ста ярдов — у него никогда не было шансов.
... у противника было много очень изобретательно оборудованных бойниц, через которые можно было вести огонь. Они почти всегда использовали какой-нибудь из многочисленных и разнообразных предметов, которые всегда украшали переднюю часть бруствера, — всегда считал, что они были сделаны именно с этой целью. Там были старые ботинки, жестяные банки всех форм и размеров, ошметки ношенной одежды, старые ранцы и куски досок — все, что угодно, лишь бы разбить и размыть ровное пространство и однородный фон насыпи, и снайперские амбразуры обычно скрывались в том или ином из этих предметов, которые, — хотя с нашей стороны и казалось, что их просто выбросили туда, — на самом деле были надежно закреплены с передней части хорошо подготовленной бойницы.
Когда вы обнаружите такое гнездо, не пытайтесь определить его бойницы или стрелять в них, просто позовите артиллерийского корректировщика (F.O.O.), и попросите офицера разровнять его для вас своими пушками.
Продольный обстрел противника, когда выстрелы производятся вдоль (параллельно) его фронта. Позволяет нанести противнику значительно бoльшие потери, чем при фронтальной стрельбе (пуля, выпущенная в цель, в случае промаха продолжает своё движение вдоль неприятельского строя, до тех пор, пока не поразит кого-то из врагов; вероятность промаха при этом сводится к минимуму).
Когда начинался обстрел, который указывал на то, что на данном участке траншеи будет предпринята вылазка, в Канадском корпусе мы обычно делали одну из двух вещей. Если это было возможно, мы быстро покидали передовую траншею и отходили в траншеи поддержки, в готовности задать чертей той рейдовой партии, как только они выходили на нашу сторону и оказывались в наших оставленных траншеях.
Иногда мы отходили в примыкающие траншеи на флангах, а оттуда помогали отбросить их, как только немецкий заградительный огонь переносился, а их рейдовая группа перебиралась через наш бруствер. Без сомнения, людям, попавшим под такой огненый шквал и вынужденным оставаться в блиндажах, пока рейдовая партия не появится в их траншее, совершенно точно не везло (S.O.L.). Что нужно делать, так это быть где-то в другом месте и на ногах, готовыми ответить им, как только перенесется артиллерийский огонь, и они окажутся по нашу сторону.
Бывали случаи, когда те, кто попадали в такое огневое окаймление, выходили прямо на открытую нейтральную территорию перед своим бруствером и встречали рейдовую партию то того, как она что-то по-настоящему начинала и портили ей игру прямо на месте. Все это зависело от условий и обстоятельств, но опытные войска вскоре научились быть не там, где “фрицы” ожидали их встретить ...
Был еще один довольно поразительный, но и забавный, момент в крупном рейде в январе 1917 года. Наши люди тренировались на протяжении недели или более — работали на учебных траншеях, которые были построены за нашими линиями, и являлись точными копиями траншей противника, в которые намечалась вылазка. Рано вечером группа, которая прорезала проволоку, вышла на ту сторону и проделали проходы через линию обороны противника, и незадолго до рассвета туда проскользнула рейдовая партия, состоящая из целого батальона.
Все шло как по нотам, но там, где в передовой траншее они ожидали встретить только обычную редкую цепочку людей, они свалились прямо на голову нескольким сотням немцев, которые только что собрались там для вылазки в нашу траншею, запланированную ровно на пятнадцать минут позже. Вот так мы захватили 101 пленного. Обычно улов составлял не больше пятнадцати или двадцати человек. Захваченный совершенно врасплох, противник понес существенные потери, токда как наши полные потери составили примерно шесть или семь человек раненых.
Получилось так, что для каждого батальона считалось делом чести организовать демонстрацию и захватить пленника или двух во время каждого периода пребывания на линии фронта. Как правило, это были мелкие мероприятия, — обычно работу выполнял взвод, — и многие молодые сержанты, возглавлявшие их, заработали свой Военный Крест.
Лучшая защита от таких небольших вылазок — это быть начеку, немедленно поднимать тревогу, а после выводить всех [людей] из блиндажей и передовых траншей и атаковать нападающих. Открытое пространство в самом деле является самым безопасным местом из всех, потому что враг не может стрелять в то самое место, где совершается вылазка, из-за опасения поразить своих людей.
Военный Крест (англ. Military Cross, MC) — третья по значимости военная награда для офицеров Британской Армии и вооруженных сил стран Британского Содружества.
Эта немецкая рейдовая партия состояла только из восьми “фрицев”, и они добрались почти до нашей проволоки до того, как их обнаружили часовые. Это основная защита от вылазок в траншеи такого рода: просто имейте часовых, которые стоят на ногах и бодрствуют, делая то, что они должны делать, — наблюдать. Этот часовой немедленно поднял тревогу. Другие часовые тоже не зевали и быстро очистили те участки траншеи, куда начали падать “картофелемялки”. Некоторые из них поднялись на бруствер, как только немцы вошли в траншею, и направились к тому, что казалось центром всего движения— им был глубокий блиндаж, точное расположение которого немцы, вероятно, хорошо знали, поскольку он был построен несколько месяцев назад.
Люди, находившиеся в этом блиндаже, услышали тревогу и к тому времени, когда немцы очутились на этом участке траншеи, уже находились на пути к выходу. Случилось так, что в это время в этом блиндаже находился ротный сержант-майор (первый сержант), пришедший туда, чтобы увидеть по какому-то вопросу взводного сержанта, и он оказался первым человеком, который выбрался наружу, в основную траншею, где столкнулся лоб в лоб с тремя “фрицами”, наступающими вперед, выдергивающими шнуры-чеки и размахивающие своими “картофелемялками”.
Сейчас, после войны, мне зачастую случается бывать с людьми, которые разглядывали один из тех пистолетов Вери, и неизменно кто-то из толпы начинает интересоваться, каким будет результат, если вы выстрелите в человека из одной из таких ручных пушек. Ну, я могу сказать им, потому что видел одного немца, в которого из нее выстрелили, и случилось это во время того самого случая, о котором я сейчас рассказываю. У старшины был пистолет Вери, засунутый за пояс, когда раздался сигнал тревоги, поэтому он вытащил его, когда вышел из блиндажа и сразу же бахнул в лицо первому “фрицу” с расстояния около трех футов. Пуля или картечь, или что там находится в этих гильзах, попала этому человеку в висок, сбила его с ног, а затем со дна траншеи совершила прекрасный полёт, который обеспечил людям наверху бруствера хорошую стрельбу. Они быстро выстрелили в двух других немцев, убив одного и ранив другого. Остальные пять участников рейдовой партии так и не вышли из участка, куда они свалились, трое были там убиты, а два других были взяты в плен.
Сигнальный пистолет, разработанный лейтенантом ВМС США Эдвардом Вери в 1878 году. Имел калибр 1,5 дюйма (38,1 мм) и изготавливался из бронзы. В английском языке термины “сигнальный пистолет” и “пистолет Вери” являются синонимами, даже если речь идет о других ракетницах.
Хотя нам редко доводилось сталкиваться с серьезной нехваткой боеприпасов, то есть патронов фабричного производства, использовавшихся нами, мы вскоре обнаружили, что очень немногие торговые марки, производимые под давлением требований войны, хоть чего-то стoили при использовании в пулеметах. Чтобы оружие работало идеально, совершенно необходимо, чтобы патроны были подходящими. Под этим я подразумеваю, что они должны иметь такую однообразную конструкцию и сборку, чтобы все они правильно помещались в патроннике, плотно прилегали [в нем], чтобы гильза не разрывалась под давлением при стрельбе; капсюли должны располагаться одинаково; гильзы не должны быть слишком твердыми или слишком мягкими, а пули должны иметь одинаковый калибр и быть посажены в гильзы на точно заданную глубину. Это просто для напоминания о некоторых вещах, которые отличают хорошие боеприпасы от всех прочих.
Существовало несколько торговых марок, выпускаемых старыми, известными компаниями и некоторыми правительственными Арсеналами, которые действительно соответствовали стандартам и мы могли рассчитывать на то, чтобы они будут работать должным образом в любое время. И когда нам попадались партии [патронов] этих конкретных фирм, мы взяли себе за правило припрятывать все, что можно, для использования в чрезвычайных ситуациях, стреляя между делом остальными, когда у нас было достаточно времени на устранение задержек, замену сломанных выбрасывателей, и тому подобное.
На ранних этапах войны все боеприпасы шли со старых, заслуживающих доверия заводов и арсеналов, и изготавливались в строгом соответствии со стандартными спецификациями. Однако позднее, для поддержания поставок [боеприпасов], возникла необходимость в строительстве и оснащении многих других фабрик, а так как эти учреждения были неизбежно укомплектованы новыми и неквалифицированными рабочими (главным образом женщинами), и их машины, инструменты и измерительные приборы также были изготовлены в спешке, было неудивительным, что бoльшая часть этих боеприпасов не функционировала должным образом. Особенно это было заметно в пулеметах.
Некоторые торговые марки не работали вообще, а многие другие были удручающе дефектными, вызывая множество отказов и поломок, часто в крайне критических случаях. Такие марки как “Dominion Cartridge Company” и “Kynock” были в целом надежными. “Winchester” был надежным всегда. Марки “U.M.C.” и “U.S.” были почти так же хороши, — все три последние марки мы высоко ценили.
Но был какой-то особенно дрянной материал, поступающий с фабрики на реке Гудзон, какое-то там “Национальное что-то”, который был отвратительным даже для стрельбы из винтовок, а чтобы использовать его в пулемете нечего было и думать. Эта же компания также производила миллионы таких же дрянных боеприпасов для Армии США, когда они вступили в войну, и многие тысячи этих патронов распространялись еще в течение нескольких лет после войны.
Когда в сентябре 1915 года моя дивизия прибыла на фронт, мы были оснащены так называемыми “респираторами” — капюшонами или шлемами из ткани, которые были пропитаны определенными химическими веществами, служащими для нейтрализации действия хлора. По моему опыту, единственный случай, когда они нам потребовались, случился ночью 19-го декабря, когда враг снова пытался удушить нашу линию обороны и пустил газ. Бoльшая его часть досталась войскам слева от нас и в нашем тылу, но кое-что перепало и нам. Однако мало кто из нашего батальона был выведен из строя. Атака закончилась неудачей, так как она была быстро остановлена винтовочным огнем. Примерно в то же время немцы начали использовать различные химические снаряды, — в основном со слезоточивым газом, — и нам выдали специальные защитные очки с губчато-резиновой прокладкой, которые оказались достаточной защитой от такого газа. Они только начанали использовать фосген и другие действительно смертоносные газы, горчичный газ начал применяться намного позже, после того, как я покинул фронт, поэтому ничего не могу сказать по этому поводу.
Примерно первого января 1916 года мы получили несколько противогазов нового типа. Их называли “башенными шлемами” — Бог знает почему — и по одному было выдано каждому пулеметному расчету, вместе с одним из новых стальных шлемов. Идея, я полагаю, состояла в том, что, по крайней мере, один из членов расчета мог бы выжить и продолжать [работу], даже если бы все остальные оказались убиты. Никто особенно не хотел быть обремененным этим дополнительным весом, поэтому их обычно скидывали на кого-то из новичков. У всех нас были наши респираторы, и мы полагали, что они являлись достаточной защитой. Вскоре мы научились различать настоящие и химические снаряды как по звуку в полете, так и по взрыву. Звук нельзя выразить словами, но в дополнение к обычному “свисту”, у химических снарядов был какой-то булькающий или журчащий звук. Взрыв был очень легким — ровно настолько, чтобы открыть контейнер и выпустить газ, и его невозможно было ни с чем перепутать, если кто-то оказывался достаточно близко, чтобы заметить его вообще.
Со временем поступило достаточно запасов, чтобы снабдить всех солдат как противогазами нового типа, так и стальными шлемами, но многие из нас откладывали ношение последнего до тех пор, пока не были вынуждены это сделать, получив личный приказ и т.п. Всякий раз, вспоминая, когда я впервые надел свой, не могу удержаться от улыбки. До этого я носил его, перебросив через руку.
Как я только что сказал, пока я находился в Канадском корпусе, ядовитый газ не приносил нам никаких значительных неудобств. Бoльшую часть неприятностей нам причиняла артиллерия.
Штатное вооружение офицеров канадской армии, по крайней мере во Второй дивизии, включало в себя автоматический пистолет “Кольт” .45-го калибра, — точную копию нашей модели 1911 года.
Желающие могли выбирать между “Кольтом” .45-го калибра, “Уэбли” или револьвером “Смит и Вессон”. Хорошо помню одного парня, у которого были два “Кольта” под патрон .455 Webley и, кстати, он отлично с ними обращался. “Уэбли” никогда мне не нравился из-за громоздкости, однако эта штука шикарно стреляла, и из нее получалась прекрасная дубинка для джентльменов, чтобы приструнить буйного пленного. Так вот, поскольку я был неплохо знаком с автоматическим “сорок пятым” “Кольтом”, мне удалось помочь офицерам освоить его, и вскоре они уже привыкли к особенностям пистолета и научились им пользоваться. Имевшие опыт обращения с револьверами относились к пистолету с предубеждением ...
Я устроил несколько практических демонстраций, включавших в себя быструю перезарядку в темноте и другие подобные вещи, что обратило большинство в “новую веру”. Что же касалось надежности — безотказности в нештатной ситуации — то особой разницы между пистолетом и револьвером не было. При одинаковом уходе что один, что другой работали хорошо.
Есть только одна маленькая хитрость, которую пользователь автоматического пистолета должен помнить — и делать! — это перезаряжать оружие, пока в патроннике еще остается патрон; не опустошайте оружие полностью. Даже если вы произвели всего четыре или пять выстрелов, лучше сбросьте старый магазин и вставьте новый полный.
В одном из продолжительных сражений, в котором мы четырнадцать дней не выходили из боя, у меня было двенадцать пулеметов — то есть мы начали с двенадцати. Когда они были уничтожены, мы получили запасные настолько быстро, насколько это было возможно. Однажды нас обстреливало восемь немецких пулеметов, но предполагая, что двенадцать наших собственных стреляли все время, — чего, конечно, они не делали, — у меня сохранились записи, написаные в то же время и на том же месте, показывающие, что нам требовалось шестьдесят тысяч патронов в день. Поскольку наши пулеметные расчеты состояли из шести человек, и первый и второй номера которых были постоянно на пулемете, в то время как остальные набивали ленты, то легко можно было видеть, что мы не могли притащить туда все свои боеприпасы. Ни на йоту.
Что я делал? Ну, “взывал о помощи”, если вам хочется так считать, — просто передавал в штаб сообщение о том, что если там хотят, чтобы эти пулеметы продолжали работать, то они должны отправить нам боеприпасы. Чтобы это проделать, требовались услуги ста двадцати человек — еще по десять человек на каждый пулемет. Теперь, заметьте, у нас никогда не стреляли все двенадцать пулеметов и, как уже упоминалось, однажды их было только четыре, но все равно, мы тратили шестьдесят тысяч патронов в день так же легко, как вы съедаете два яйца на завтрак.
Помню, один пулемет сделал за один день двадцать восемь тысяч выстрелов за один день. (Удовлетворяя любопытство офицеров артиллерийско-технической службы отмечу, что после этого тот пулемет не сделал ни единого выстрела). Это был “Кольт”, ствол которого оказался буквально приварен к ложевым кольцам, и когда он, наконец, остыл, то никогда больше не использовался. Часто я видел, как эти пулеметы стреляли по ночам — со светящимися вишнево-красными стволами.
Меня попросили рассказать, сколько боеприпасов может нести солдат. Что ж, в Кэмп-Перри, со склада боеприпасов до своей палатки я зачастую носил ящик — 1200 патронов. Люди посильнее, вероятно, могли бы унести больше.
Рацион рома в Британской Армии состоял из половины джилла (одна шестьдесят четвертая часть галлона) чистого неразбавленного ямайского рома, — настоящего товара, густого, сиропообразного вещества, которое не так широко известен в продаже, особенно в Соединенных Штатах. Его выдавал офицер или сержант лично, в установленное время, и его нужно было употребить тут же на месте или не брать вообще. Он не всегда выдавался любым войскам в любое время; но этого ожидали все части на действительной службе в течение бoльшей части зимы или в любых необычных условиях усталости или воздействия противника. В Англии или Канаде нам его не выдавали, но почти всегда мы получали его примерно в то время, когда нам это было необходимо больше всего.
В траншеях было обычным делом получать [его] перед самым рассветом, в боевой готовности, когда каждый человек должен был быть на ногах и быть начеку, чтобы защититься от неожиданности.
Сон — великий восстановитель, и эта единственная порция рома делала возможным освежающий и бодрящий сон в те моменты, когда иначе он был бы невозможен. Если в данных обстоятельствах нельзя было рассчитывать на сон, то ром успокаивал расшатанные нервы и оживлял уставшие мышцы, вдохновляя людей на дальнейшую деятельность. Его принимали с радостью, — даже большинство тех, кто не пил, — в качестве лучшей компенсации за потерю сна и отдыха, которых нельзя было избежать.
... вторичный, но немаловажный эффект ромового рациона. Он был великим посредником между человеческой выносливостью и военной необходимостью, между казавшимися неразумными требованиями и неясной необходимостью в них. Сержант с маленьким латунным колпачком (от взрывателя снаряда), пополняемым по мере необходимости из обыкновенной фляги для более благородного использования, был эмиссаром доброй воли и понимающего сообшения от “начальства”, жившего в комфорте далеко за передовой ...
В Булони, когда я получил командировочное предписание и проездные документы от R.T.O., случилось так, что я оказался единственным канадцем в группе офицеров из Глостерширского полка и из полка “Оксов и Баксов” (Оксфордширский и Бакингемширский полк). По какой-то причуде судьбы, я получил то же предписание, как и они, и через день или около того, как раз с наступлением темноты, очутился в штабе “Глостеров”.
Через несколько минут разговора я узнал, что нахожусь в нескольких милях к югу от того места, где располагался наш Корпус; но так как возможности вернуться туда ночью не было, а эти “Глостеры” должны были утром атаковать, я осмелился спросить у командира: — Это частный бой, или кто-нибудь еще сможет в нем поучаствовать?
Когда же я сообщил, что я офицер из “Эммы Джис”, он вскинул руки и произнес: — Тебя послал сам Господь! Оказалось, что за последние несколько дней все их пулеметчики были выведены из строя, а пополнение так и не появилось. Вот так получилось, что на короткое время я стал солдатом одного из старейших и наиболее заслуженных полков Британской армии.
“Глостеры” вместе с “Оксами и Баксами” были объединены в одну бригаду. Знаком различия последних является серебряный лебедь (похоже, вокруг Букингемского дворца существуют какие-то особенные лебеди, и [полковой знак] происходит от них, но я никогда не слышал о том, как так получилось, что этот знак был присвоен именно этому полку). Глостерширский полк (сокращенно “Глостеры”) носит бронзового сфинкса, и я заметил, что они носили его на фуражках не только спереди, но и сзади, и на вопрос “как так вышло” мне ответили, что это из-за боя, в котором старый полк участвовал в Египте.
Сражаясь с большим отрядом местных племен, они внезапно оказались атакованы другим отрядом с тыла. Командир просто приказал задней шеренге развернуться, и в таком строю они выиграли сражение. За это им было предоставлено право носить свои полковые знаки различия как спереди, так и сзади. Тем не менее, таким правом обладал только первый батальон.
Во время войны все британские линейные полки были пополнены множеством новых батальонов, — на период боевых действий, — а первоначальные батальоны являлись регулярными войсками, куда зачисляли на службу на срок от семи до двенадцати лет. Та часть, куда я прибыл, была первоначальным, регулярным, Глостерширским полком.
Англ. “Ox and Bucks” (сокр. от Oxford and Buckinghamshire Regiment). Легкопехотный полк Оксфордшира и Бакингемшира был сформирован в 1881 году путем слияния 43-го легкого пехотного (Монмутшир) и 52-го легкого пехотного (Оксфордшир) полков. Глостерширский полк (обычно называемый “Глостерами”) — 28-й пехотный полк Британской армии, существовавший с 1881 по 1994 год. Был сформирован путем слияния 28-го полка с 61-м пехотным полком (Южный Глостершир).
Перед началом стрельбы мы составляли карточки дальностей, используя одну из обычных карт и нанося на нее линии, идущие от позиции пулемета к различным целям, которым присваивались буквы алфавита. Линии прицеливания определялись по компасу и проверялись, по возможности, путем отправки человека в тыл, где с высоты он мог визировать и пулемет, и цель. Затем другой человек, выползая перед пулеметом, вбивал колышек в месте, указанном наводчиком, на прямой линии от пулемета к цели, и на колышке четко прописывалась буква определенной цели.
Вскоре после того, как начался бой, и мы заняли позицию, я услышал среди разрывов более крупных снарядов своеобразные “маленькие вспышки”, если можно так выразиться, что-то вроде старого доброго “пом-пома”, и вскоре заметил, что на одно из ближайших строений, удерживаемых неприятелем, сыплются какие-то мелкие снаряды. Задержавшись на несколько минут, я осмотрел местность в западную сторону и вскоре обнаружил источник этого огня.
Французское подразделение с одной из этих “пушечек” продвигалось вперед, часто останавливаясь, чтобы сделать несколько выстрелов. К тому времени, когда они подошли примерно на шестьсот ярдов, они просто “штукатурили” фасад этого конкретного здания, а примерно на четырехстах ярдах большинство выстрелов попадали прямо в пулеметные бойницы. Вот что на самом деле выгнало бошей, а когда мы поймали их во фланг своим пулеметным огнем, им ничего не оставалось, как отойти.
Речь идет о т.н. “Скорострельной пехотной пушке Пюто” (фр. Canon d'Infanterie de 37 modele 1916 TRP (Tir Rapide, Puteaux)) — французском скорострельном пехотном орудии, разработанном на арсенале в Пюто, предназначавшемся для уничтожения пулемётных гнёзд противника.
В феврале 1916 года дело начало слегка набирать обороты, и вскоре мы втянулись в то, что потом оказалось непрерывным сражением, продолжавшимся до июня. Так называемая “битва за Утес”, начавшаяся во второй половине февраля, продолжалась и в марте. Затем началась стычка под Сент-Элуа, которая, учитывая небольшой участок задействованного фронта, оказалась одним из самых отвратительных и самых упорных “второстепенных” сражений из всех известных. С 27-го марта и до конца мая шел непрерывный ближний бой за обладание так называемым “Курганом”, господствующей высоты на крайней южной оконечности Ипрского выступа, в том месте, которое [когда-то] было деревней Сент-Элуа.
Битва началась с одновременного взрыва шести больших мин.
... поскольку мины были заложены в ряд, отсекавший большой угол или же дугу ихней линии обороны, и снесли первую и вторую траншеи на расстоянии около шести сотен ярдов. Какие бы войска не находились в этих траншеях, они были просто уничтожены. Фузилёры и йоркширцы быстро продвинулись по ту сторону воронок и начали энергичную работу по закреплению позиции, оборудуя в противоположную сторону участки третьей немецкой траншеи и соединяя ее с нашей исходной передовой линией. Они предприняли смелую попытку, но не смогли завершить работу под подавляющим сосредоточенным артиллерийским огнем.
В течение всего этого дня и в течение многих последующих дней атаки и контратаки непрерывно сменяли друг друга. Любая попытка описать хронологически ход битвы была бы бесполезной. Это было всё одно и то же, снова и снова: господствующие позиции занимала сначала одна сторона, а затем другая. Я отвечал за несколько пулеметов, которые были выдвинуты вперед, чтобы поддержать наступление. Наша работа заключалась в том, чтобы вести заградительный огонь, который бы беспокоил и препятствовал выдвижению подкреплений, которые будет посылать противник.
Конечно, огонь велся с закрытых позиций, но предыдущей ночью я вычислил данные для стрельбы, и позже у нас появились показания пленных о том, что пулеметная стрельба была весьма эффективной — и гораздо хуже, по их словам, чем огонь нашей артиллерии.
Великое сражение на Сомме началось в первый день июля 1916 года и продолжалось без перерыва до октября. Оно охватывало фронт более чем в пятьдесят миль, британцы на левом фланге держали [позицию] от Комбле на север примерно на тридцать миль, а французы действовали от этого населенного пункта южнее. Это была Четвертая британская армия под командованием генерала Роулинсона. Наша дивизия (Вторая канадская) оставалась на Ипрском выступе до 24-го августа, после чего передала свой сектор Четвертой дивизии и начала марш, который через четыре дня привел ее на полигон Второй армии в Зуафкэ, где она и оставалась до 5-го сентября. Четыре дня спустя дивизия оказалась в Брикфилдсе, на окраине Альбера, находившегося примерно в центре фронта сражения на Сомме.
В течение следующих нескольких дней она продвинулась сначала к резервным траншеям в “Колбасной долине”, недалеко от Ла-Буазеля, а затем, 14-го числа, к районам сосредоточения на передовой возле Позьера. В 6:20 утра 15-го дивизия атаковала в сопровождении танков, первых, использованных в войне. К 7:03 утра был взят хорошо защищенный сахарный завод в Курселетт, который являлся ее задачей на день.
В 6 часов вечера части Пятой бригады продолжили наступление и овладели всей деревней Курселетт — ведущее участие в этом штурме принял Двадцать второй батальон (французско-канадский). Танки, несомненно, оказали большую помощь. Какими бы неуклюжими они ни были по сравнению с более поздними типами, они безусловно вызывали значительный ужас в рядах противника. Вся земля, на которой шли бои, была изрыта траншеями, со множеством ходов сообщения, по которым немцы отступали с одной линии на другую перед неудержимым наступлением канадцев.
Некоторые из этих боевых позиций были настолько широки, что танкам было трудно их пересечь, — по крайней мере одна машина застряла и оставалась там до конца боя. Полагаю, что в тот день в этом районе их было шестеро, и в целом они проявили себя достойно. Они переваливали через траншею, оседлывали ее, а затем продолжали обстреливать оккупантов пулеметным огнем. Наткнувшись на пулеметное гнездо или сильную огневую позицию, те, кто находился в танке, устанавливали одну или несколько бомб (или, как они говорили, “откладывали яйцо”) в том месте, где они могли бы принести наибольшую пользу, а затем продвигались дальше. За очень короткое время за каждым танком образовалась ликующая процессия пехотинцев, но такое боевое построение быстро рассеялось, когда противник начал концентрировать на этих монстрах свой артиллерийский огонь.
Два [танка], о которых я знаю, были выведены таким образом из строя, а может быть, их было и больше. Один из них с надписью на боку “Creme de Menthe” опрокинулся в кювет у дороги, но, по-видимому, пострадал не сильно. За кормой у них было два колеса, и это были самые уязвимые точки — как ахиллесова пята. Полагаю, что колеса были частью рулевого механизма. Во всяком случае, когда одно из них сломалось, машина перестала работать до тех пор, пока не провели ремонт. Вот вам и официальный отчет.
Намеченные цели были захвачены, удержаны и закреплены, следовательно, операция прошла успешно. На самом деле, это было самое крупное наступление, в котором вся захваченная территория была занята на постоянное время на каком-либо участке союзного фронта на тот момент. Чего стоила эта битва на Сомме? Ну это другое дело. У меня есть некоторые данные по Двадцать первому батальону. Только убитыми он потерял шесть офицеров и семьдесят четыре человека прочих чинов. Что касается раненых, то у меня нет данных, но обычно на каждого убитого приходилось по четыре-пять человек, так что легко можно понять, что это был настоящий бой. Другие батальоны, как мне сказали, понесли еще более серьезные потери.
Офицеры — по традиционной необходимости — происходят из высших классов. Такая традиционная линия более или менее поддерживается вопреки методам размножения госпожи Природы, которая продолжает с присущим ей равнодушием производить изрядное, сверхнормативное, количество придурков с минимальным количеством серого вещества. Многие из них находят путь в офицерство. У китайцев есть пословица: “Нельзя вырезать по гнилому дереву”. У этих парней есть форма, но не было изобретено способа придать им содержание. Посему форма становится карикатурой, отсюда и сценическое изображение “англичанина”.
Они умели носить стек, и многие из них обладали необходимым самообладанием и спокойствием. Но этого, конечно, было недостаточно. В руках настоящего и великолепного офицера — а они были великолепны — стек был символом того, что его дело — руководить, командовать, а не сражаться. Это было славное зрелище. Вооруженные ничем другим, они шли впереди своих людей почти на верную смерть, потому что их легко было заметить и уничтожить. Потом это запретили.
Офицеров обязали снять отличительную тесьму с рукавов и заменить ее тусклыми бронзовыми знаками отличия на плече, а также рекомендовали носить винтовку. В руках “бесполезных людей” стек был не только символом права командовать; он также становился символом их неспособности обладать чем-то большим, чем самоуправство. Такой офицер был хорошо вооружен, и если бы от этого не зависело ничего, кроме его собственной жизни, то его заметность была бы вполне уместна.
Приказ снять бросающиеся в глаза знаки различия и носить винтовку стал триумфом здравого смысла над традициями. Офицеры, обладавшие этим редким качеством, оценили приказ, и не ради собственной безопасности, а потому что понимали, что живыми они ценнее, чем мертвыми — также, думаю, они понимали, что их слишком мало. Но приказ не мог наделить здравым смыслом придурка. Конечно, он должен был находиться в строю, но это не всегда было возможно.
[Время продолжительностью в] поколение и большие деньги могут творить чудеса, но в Англии, вообще-то говоря, вы не можете взять человека из рядовых и сделать его офицером. Он обладает здравым смыслом, но не может носить стек. И снова верховное командование беспомощно. В данном случае у него есть здравый смысл, но оно не может образ действий; оно не может замаскировать этого парня так, чтобы люди не узнали в нем человека, которого взяли из низов и засунули на более высокое место, нарушив порядок вещей: “Ах, да, я знал того парня, когда он был чертовым сержантом”.
Это, я полагаю, свидетельствует о реальной слабости английской армии. И это ситуация, с которой не столкнутся Соединенные Штаты. Вопрос квалификации здесь более строго касается отдельного человека, и у нас нет ограниченного офицерского класса, который может истощиться. Такой класс есть в Англии. В него входят как одни из лучших людей в мире, так и одни из величайших ослов. Во время войны этот класс, к сожалению, лишился своих лучших представителей.
Я подозреваю (и очень хотел бы получить информацию об этом из первых рук), что когда весной 1918 года утомленный войной Томми (чьи ряды также лишились лучших [своих представителей]) проявил признаки ослабления боевого духа, то такое состояние было во многом связано с этим моментом. Жаль, ведь Томми, если у него есть правильный офицер — даже если этот офицер погибнет в первую минуту атаки — практически непобедим.
Хороший офицер не принимает единообразие за единство, точно так же, как он не зависит от полномочий, закрепленных в приказе, в своем праве командовать. Единство принадлежит полку, а не форме; а право командовать — это качество офицера. Если он генерал, то он приветствует индивидуальность в различных частях своего соединения. Выражается ли эта индивидуальность в различиях в форме, для него значения не имеет, лишь бы она была.
Именно из таких вещей и состоит боевой дух. И только от него и его подчиненных зависит, как ее использовать. Вот почему я хотел, чтобы это вдалбливалось сильнее. А если они не могут ее использовать, то давайте уберем их с дороги, и не будем жертвовать зачатками прекрасной армии (а позже буквально приносить в жертву получившуюся в итоге толпу) ради нескольких мелкотравчатых взглядов и представлений, и примитивной ревности. Я могу мириться с такими вещами в политике, но на войне от них зависят жизни. Это один большой урок, который я усвоил у англичан.
В Англии было полно всякого рода обструкционистов, забастовщиков и долговязых представителей оппозиции. Поставки боеприпасов надолго задерживались, отчасти по их вине. Но никто не счел нужным — а психи с повернутыми мозгами не получили свободу действий — реорганизовать армию, превратить шотландскую гвардию в батальон саперов, посадить королевских морских пехотинцев за руль грузовиков, а остальных собрать в соответствии с непрактичными или неискренними представлениями о причудливом и глупом национальном единстве.
Немецкие пулеметы более тяжелого типа — полагаю, что это были пулеметы типа “Максим-Норденфельд” — имели станки, которые включали в себя полукруглые лимбы как вертикальной, так и боковой наводки, проградуированные в градусах и тысячных. У них также были встроенные в раму спиртовые уровни, точно такие же, как на любом геодезическом теодолите. Кроме того, у них были внушительные щитки, которые обеспечивали значительную защиту наводчиков и еще бoльшую защиту самого пулемета.
Наши станки, даже на [модификации] Mark IV, являвшейся самой последней из тех, о которых я знаю лично, не имели всех этих усовершенствований, и все поправки нам приходилось делать с помощью простого компаса, который держали в руке, и клинометра или квадранта, точно таких же, которые использовались в артиллерии. Что касается защиты пулемета или расчета, то ее не было вовсе. Одна шальная пуля могла — и часто выводила — наводчика из строя, но, конечно, наводчики, как и лейтенанты, являются “расходным материалом”, поэтому это было не так серьезно, но если пуля попадала в казенную часть пулемета, это было очень плохо. Даже если пуля пробивала только водяной кожух, это выводило оружие из строя за короткое время. Чтобы выстрел спереди приводил к попаданию в какую-либо часть оружия, за исключением нескольких дюймов от дульного среза, — в немецких пулеметах такое было невозможно. Единственным способом подавить их ружейным огнем, было занять позицию на фланге или в тылу.
В армии США пулемет “Льюис” классифицируется как “легкий пулемет”, и я не могу возразить против этого названия. Мы считали их — и называли — автоматическими винтовками, но я не склонен спорить с теми, кто предпочитает относить их к классу собственно пулеметов. Это замечательное эффективное оружие, как бы вы его ни называли, и мы были очень рады получить его для использования в наступающих войсках. Это оставило пулеметы более тяжелых типов — настоящие пулеметы! — для ведения прицельного и неприцельного огня по линиям коммуникаций противника, в то время как люди с пулеметами Льюиса могли продвигаться вместе с пехотой.
Единственными французскими пулеметами, которые я когда-либо встречал, были “Гочкисс” — ток, ток, ток! — в которых использовались обоймы, кажется, на тридцать патронов. Некоторые из легких немецких пулеметов, относящихся к семейству автоматических винтовок, имели схожую конструкцию, но в дополнение к ним был еще один, называемый “Парабеллум”. У этого пулемета ствол был закрыт фланцевым алюминиевым кожухом и внешним кожухом из легкого металла, очень похожим в некоторых отношениях на ствол пулемета “Льюис”, но более длинным и тонким, и с отверстиями в этой внешней оболочке. Скорострельность этих пулеметов была выше всех остальных, которые я когда-либо видел.
Что же касается пулеметов “Браунинг”, то вынужден признаться в своем полном неведении. Насколько мне удалось узнать, лишь немногие из них использовались в реальных боевых действиях. По общему виду и конструкции они очень напоминают различные типы “Максимов” — либо “Виккерс-Максим”, либо более легкий “Максим-Норденфельд”.
Изобретательность, время и деньги, потраченные впустую образованными теоретиками, при правильном применении могли бы помочь выиграть почти любую войну. Я не смею и пытаться перечислить все чудесные и удивительные устройства, которые попадались мне на глаза во время войны как на британской, так и на американской службе.
Нам даже выдали множество тщательно изготовленных матерчатых масок и шейных повязок из похожего материала цвета хаки для использования во время ночных рейдов. Никто, конечно, никогда ими не пользовался: намазаться грязью было гораздо лучше и проще. Затем появились стальные щиты, установленные на двух маленьких колесах, которые бойцы должны были толкать перед собой, когда шли в атаку. Я видел их в разных местах за линией фронта, но никогда не видел на передовой, так как было очевидно, что люди не могут тащить их по ничейной земле.
Самые дорогие дальномеры — полезные в нужном месте — часто попадались во всем своем сверкающем метровом великолепии яркой и блестящей латуни торчащими в грязи рядом с траншеями, куда их бросали непутевые люди, которые с трудом притащили их из тыла.
Считаете, что “Кольт” — плохое оружие, да? Что ж, позвольте мне сообщить кое-что для вашего сведения и наставления. Этот пулемет — наилучший и самый безопасный из когда-либо изобретенных для стрельбы поверх голов своих войск с небольшим превышением; возможно, из-за более тяжелого ствола. Какова бы ни была причина, он стреляет по цели очередями по десять-двадцать выстрелов с меньшим рассеиванием, чем любое другое оружие, которое я видел. У него есть свои недостатки — они есть у всех, — но они компенсируются множеством положительных моментов. Например, вам не нужно таскать с собой конденсатор, не говоря уже о том, что трудно добыть воду, когда она так необходима.
Сравнительно низкая скорострельность “Кольта”, на мой взгляд, не является серьезным недостатком. Войска редко наступают крупными массами, а для разрозненных и слабо связанных между собой групп, которые обычно составляют современную боевую линию, слишком высокая скорострельность не только не нужна, но и означает лишь пустую трату боеприпасов. Одной пули вполне достаточно, чтобы остановить человека, а я видел, как в некоторых попадали пять и более пуль, прежде чем они успевали упасть.
Зачастую свои “Кольты” мы использовали для стрельбы одиночными выстрелами — [своего рода] снайпинга, — что практически невозможно было сделать ни с одним другим более скорострельным типом. В результате многочисленных испытаний на полигонах, как в Канаде, так и в Англии, мы обнаружили, что можем пристреляться одиночными выстрелами, а затем оставить пулемет на месте, вернуться позже и отстрелять очередями, по-прежнему попадая при этом в “яблочко”. Это оказалось очень важным, когда мы устанавливали оружие на позиции, находящейся в поле зрения противника, потому что могли сделать пристрелочный выстрел, и никто не мог догадаться, что это не винтовка.
Конечно, у нас случались поломки, но их, вероятно, было не больше, чем у тех, кто использовал “Виккерсы”. Большинство этих проблем было вызвано, как я полагаю, дефектными боеприпасами. Патроны, развивающие избыточное давление, почти всегда что-нибудь сломают, а когда вы используете боеприпасы, изготовленные на сотне различных маленьких и наспех оборудованных фабрик, девушками, которые никогда раньше не понимали разницы между пулей и гильзой, так чего, черт возьми, можно ожидать? Экспериментальным путем вы настраиваете возвратные пружины на какую-нибудь известную и надежную марку боеприпасов, а потом, прямо в разгар боя, первонаперво получаете кучу бутафорских патронов, и сразу же что-то идет “в разнос”, весь пар уходит в свисток и наступает время ремонта. Даже разница в толщине закраины патрона .303-го калибра в несколько долей дюйма выводила экстракторы из строя настолько быстро, что их едва успевали заменять. Другие разнообразные отклонения, настолько мелкие, что их невозможно было обнаружить невооруженным глазом, вызывали задержки и поломки мелких деталей.
В течение первых нескольких месяцев мы практически не знали, что такое запасные части и от пулеметного расчета требовалась максимальная изобретательность, чтобы сымпровизировать и использовать те материалы, которые можно было найти на месте, или менять некоторые из мелких, но важных деталей, которые составляли механизм пулемета. Приходилось использовать детали от сепараторов для взбивания сливок, швейных машинок, детских колясок, велосипедов и частей сельскохозяйственной техники, брошенных и валяющихся вокруг бельгийских ферм. Немного работы ножовкой и напильником, и вот уже есть запасная часть; члены пулеметных расчетов провели многие часы, вытачивая те детали, которые, как показал опыт, могли сломаться, и вскоре общепринятым стало мнение, что [на месте] можно изготовить любую часть пулемета, кроме ствола.
У французов в их армии было много военных велосипедов, на которых устанавливалось крепление для винтовки. На нем стоял определенный болт, который был точной копией одной важной детали нашего оружия, поэтому всякий раз, когда удавалось обнаружить один из этих брошенных старых сломанных велосипедов, мы находили время, чтобы снять этот болт и носить его с собой на всякий чрезвычайный случай. Я также помню несколько болтов, которые были сняты с еще целых велосипедов. Все автоматическое огнестрельное оружие, будь то оружие на основе отвода [пороховых] газов или отдачи затвора, естественно, является очень тонко сбалансированным механизмом. Используемые боеприпасы должны обладать достаточной мощностью, чтобы преодолеть обычное трение рабочих частей, выбросить пустую гильзу, правильно подать новый патрон в патронник, произвести выстрел и продолжить цикл стрельбы, пока остается нажатым спусковой крючок. Боеприпасы, не обеспечивающие должного давления, или патроны, которые из-за некачественного изготовления вызывают излишнее трение при досылании патрона или выбрасывании гильзы, вскоре приведут к “заклиниванию”. Кроме того, патроны, развивающие слишком большое давление или создающие слишком малое трение, приводят к поломкам из-за избыточного давления и ударных нагрузок. Поэтому скоро мы научились проверять все боеприпасы и определять, как они будут работать еще до того, как какое-то важное [мероприятие] будет сорвано либо нами, либо немцами.
Мы заряжали несколько лент патронами определенной партии и стреляли ими по относительно второстепенным целям, таким как верхняя часть бруствера немецких траншей во время утреннего подъема или давали короткую очередь при ночном обстреле. Вскоре мы выясняли номер конкретной партии патронов, и если они были хорошими, то быстро предпринимали необходимые меры для получения резервного запаса этих боеприпасов и хранения их для использования во время длительной стрельбы при отражении атаки на наши позиции или для прикрытия огнем наших собственных войск во время наступления.
Во время войны мы использовали все виды боеприпасов. Те, что изготавливались в Англии и в Канаде (бoльшая их часть), снаряжались кордитом, однако в основной части продукции американских заводов использовался тот или иной вид нитроцеллюлозного или пироцеллюлозного пороха, производимого компанией “Дюпон”. Конечно, все они были разработаны для обеспечения требуемой начальной скорости в 2440 фт/сек., и полагаю, они действительно приближались к этому стандарту, но когда дело дошло до пулеметной работы, где мы должны были стрелять поверх голов наших собственных войск, обнаружилась огромная разница.
Естественно, во всех наших бедах мы винили боеприпасы, но, поскольку у меня было время подумать об этом, я склонен полагать, что, по крайней мере, часть проблем была вызвана изношенностью стволов. У нас было по два ствола на каждый пулемет, и пока мы могли менять стволы после каждых двух лент (500 выстрелов) и тщательно чистить использованный ствол, у нас не возникало трудностей с удержанием превышения в пределах, требуемых для обеспечения безопасности, но бывали случаи, когда такая замена была невозможна, и через один ствол без чистки проходили многие тысячи выстрелов.
Сейчас среди гражданских лиц, да и среди солдат тоже, распространено мнение, что пулемет просто стреляет, стреляет и стреляет, и что все, что делает наводчик — это нажимает на спусковой крючок и выпускает ленту за лентой без перерыва. Конечно, все это неверно. По-настоящему эффективный пулеметчик стреляет короткими очередями с соответствующими паузами между ними. В редких случаях, когда в бою становится жарко, а враг наступает в подавляющем количестве, ему приходится просто “валить их”, но при этом он прекрасно понимает, что жертвует своим оружием. Время от времени мы получали новые стволы, а старые отправляли обратно в артиллерийско-техническую службу, где, полагаю, их проверяли или, возможно, просто калибровали, чтобы понять, насколько сильно они изношены. Мы всегда старались иметь хотя бы один хороший пулемет для использования в своей работе по ведению беспокоящего огня, где точность на дальних дистанциях была очень важна.
...
Мы, канадцы из Второй дивизии, первоначально были вооружены пулеметами “Кольт”. Впоследствии — в разное время — мы научились использовать и другие типы, все на основе пулемета “Максим”. Задача пулеметчика, насколько я понял, заключалась в том, чтобы либо уберечь пехоту от неприятностей, либо вытащить ее из них после того, как пехотинцы переоценили свои силы.
Кордит — название одного из видов нитроглицеринового бездымного пороха. Был изобретён в Англии в 1889 году, и после надлежащего испытания принят на вооружение как метательный состав для личного стрелкового оружия и артиллерии.
Есть один этап пулеметной работы, о котором я никогда не встречал упоминаний в печати, — это перебивание [колючей] проволоки. Когда планировался рейд или даже небольшая атака на ограниченном участке фронта, было принято поручать определенным людям идти вперед и прорубать проходы через вражескую проволоку. У британцев даже было несколько разных приспособлений, которые устанавливались на дульный срез винтовки для перерезания колючей проволоки. Одно из них чем-то напоминало удлиненные секаторы, которые используют садовники, но оно было недостаточно прочным для некоторой более прочной “колючки”. Другое представляло собой два “рога”, которые подводили проволоку прямо к дульному срезу винтовки, где ее можно было перебить выстрелом. Но когда готовилось общее наступление, и было желательно сохранить некое подобие цепи, требовалось перебить, свернуть или взорвать как можно больше “колючки”.
Долгое время эту работу выполняла артиллерия, в основном легкие полевые батареи. При наличии времени они, конечно, могли навести беспорядок, и обычно ровняли заграждения, чтобы люди могли проложить себе через них путь. Затем некое смышленое [подразделение] “Эммы Джис” обнаружило, что пули перебивают проволоку, и с тех пор эта работа стала одной из функций пулеметчиков. Мобилизовав группу пулеметов — от четырех до дюжины, — они могли за несколько часов прорвать любое проволочное заграждение.