Навигация:
Атомный проект СССР
Саров как место нахождения ядерного оружейного института вне Москвы
Разведывательные данные из США и собственные компетенции советских учёных
Зачеканка шлицов на торцах урановых винтов-заглушек
Кольцевая пустота на стыке урановых деталей РДС-1
Урановый «поршень» с плутониевым ядром застревает в канале бомбы
Постановлением Совета Министров СССР от 10.06.1948 для КБ-11 на 1948 год включены задания по новым зарядам РДС-3, РДС-4, РДС-5
Стратегическая дезинформация относительно сроков разработки советской атомной бомбы
Удостоверение без фотографии
Первый одноступенчатый термоядерный (водородный) заряд РДС-6с
Буква «Т» в официальном названии означала «тактическая», но в КБ-11, а потом и в войсках, РДС-4Т назвали «Татьяной»
РДС-9: первый отказ сбецбоеприпаса на испытаниях
Испытание РДС-27
РДС-37: двухступенчатый термоядерный заряд
Случаи вредительства на заводе «Южмаш»
Разработка безопасных капсюлей-электродетонаторов для зарядов
В рамках Атомного проекта возникали специальные правительственные организации. Постановлением Государственного комитета обороны от 20 августа 1945 г. создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем Уранового проекта. В его первый состав вошли: Л.П. Берия – председатель; М.Г. Первухин – зам. председателя Совнаркома СССР; Н.А. Вознесенский – председатель Госплана; Г.М. Маленков – секретарь ЦК КПСС; Б.Л. Ванников – нарком боеприпасов; М.А. Махнев – секретарь Специального комитета; П.Л. Капица – академик, директор Института физических проблем АН СССР; И.В. Курчатов – начальник лаборатории № 2 АН СССР, научный руководитель проблемы. Начали работу организованные при Специальном комитете Технический и Инженерно-технический советы (председатели – Б.Л. Ванников и М.Г. Первухин). Из США и Великобритании приходили первоклассные разведывательные данные, в том числе – от пацифиста и коммуниста Клауса Фукса. Вскоре были выбраны промышленные площадки для строительства Плутониевого комбината и завода по получению обогащенного урана. Решение Атомной Проблемы становилось жизненно важным для мирного будущего страны.
Данные разведки о работах в США позволили параллельно вести подготовку к вводу в действие первого исследовательского ядерного реактора Ф-1 и начать строительство на Урале промышленного реактора для наработки плутония. 30 августа 1945 года было образовано Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров (ПГУ) для повседневного руководства организацией атомной промышленности, координации всех ведущихся в стране научно-технических и инженерных разработок. В подчинение ПГУ кроме лаборатории № 2 были переданы завод № 12 Наркомата боеприпасов в Электростали; проектный институт ГСПИ-11 в Ленинграде, машиностроительный завод № 48 в Москве; комбинат № 6 по добыче урановой руды в Таджикистане, а также один из институтов НКВД, который затем реорганизовали в Институт специальных металлов, НИИ-9 НКВД СССР. 1 декабря 1945 года принимается постановление о строительстве диффузионного завода около поселка Верх-Нейвинский на Северном Урале для получения обогащенного U-235. В начале 1946 года Юлий Борисович Харитон и Павел Михайлович Зернов (тогда еще заместитель министра транспортного машиностроения) выбрали площадку под строительство филиала лаборатории № 2 – исследовательского комплекса для конструирования ядерного оружия около Арзамаса.
Период становления проходил негладко, а одной из важнейших и новых проблем была при этом так называемая сферическая сборка – основной узел, содержащий металлическое ядро, окруженное мощным сферическим зарядом взрывчатого вещества (ВВ). Пока работы велись с инертным ядром («штатного» плутония тогда в СССР не было ни грамма), но в реальной бомбе вместо инертного ядра должно было находиться ядро из делящегося материала – плутония. Для обеспечения ядерного взрыва надо было с очень высокой синхронностью (т. е. одновременно) инициировать заряд ВВ по всей его поверхности так, чтобы сходящаяся сферическая ударная волна взрыва с очень высокой симметрией обжала плутоний, переводя его в сверхкритическое состояние. Кроме большого объема расчетов тут было невозможно обойтись без того спасительного метода «тыка», без которого не обходится ни одна серьезная исследовательская работа. Этот могучий метод применительно к чисто научной деятельности носит более благозвучное название «метод итераций» или «последовательных приближений», а практически это выглядело как многочисленные и долгие по времени серии взрывных экспериментов, где за один раз подрывалось несколько сотен килограммов ВВ с высокой энергетикой.
Первые опыты начались еще в Москве, на базе НИИ-6 Министерства сельскохозяйственного машиностроения. Тогдашний Минсельхозмаш к сельскому хозяйству никакого отношения не имел – это была просто «крыша» для ряда оборонных работ. Проводили опыты и на подмосковном Софринском полигоне. Но требовалось провести сотни опытов, иногда по несколько в день. Софрино, да и любой другой полигон в плотно заселенном Подмосковье, для этого не годилось. И выбор «отцами-основателями» в качестве базы КБ-11 глухого мордовского поселка Сарова в «заповедных и дремучих дальних муромских лесах» не в последнюю очередь объяснялся необходимостью проведения в спокойной и уединенной обстановке масштабных и долговременных взрывных работ. Хотя, как уже сказано, сопутствующие факторы тоже благоприятствовали: отдаленность от населенных пунктов при относительной близости к столице; наличие узкоколейной железной дороги, небольшого завода и комплекса зданий бывшей Саровской пустыни, где можно было сразу же разместить некоторые подразделения «Объекта № 550». На отдельном ядерном оружейном институте вне Москвы настаивал Курчатов, о том же писал и академик (с 1953 года) Векшинский, о котором я еще скажу позднее отдельно. Сыграли свою роль, надо полагать, и рекомендации начальника внешней разведки Павла Фитина. Он был серьезно обеспокоен начавшимися утечками информации о ядерных работах за кордон.
По линии внешней разведки были получены, причем своевременно, а точнее – даже заблаговременно, ценнейшие данные, вплоть до конкретных числовых данных по ядерным константам. И все это, хотя сами данные были доступны лишь двум-трем десяткам ядерщиков (полностью – Курчатову, менее – Харитону, еще менее – Зельдовичу, и так далее), имело важнейшее значение. Не в последнюю очередь разведчикам Игорь Васильевич Курчатов был обязан своей репутацией физика с удивительной интуицией, позволяющей чуть ли не из воздуха выхватывать верные цифры! В действительности же его интуиция нередко объяснялась информацией. Однако усилия разведки обеспечивали – как максимум – получение подробных сведений и данных. А для полноценного их осмысления требовались ученые примерно такого же класса, как и те, кто впервые пришел к верному решению в США. К тому же надо было понять – не имеем ли мы дело с дезинформацией? И разведывательную информацию – ее цифры, надо было проверить вначале расчетом, а затем и экспериментом. Так что даже наличие самых подробных разведывательных сведений само по себе проблемы не решало.
Показательна, например, история нейтронного запала первой советской атомной бомбы. Разведывательные данные из США содержали сведения об инициаторе – источнике нейтронов на основе уникального радиоактивного материала полония-210. Сведения о нейтронном инициаторе были весьма подробными. Но где взять этот самый полоний? Требовалось срочно организовать его производство, и вот тут могли помочь лишь собственный опыт и накопленный в стране научно-промышленный потенциал. Первоначальное количество Ро210 было выделено из радия-эквивалента Государственного фонда Министерства финансов. Затем было развернуто постоянно действующее производство Ро210. Исходным материалом был облученный в реакторе металлический висмут. В основе же процесса выделения Ро210 лежала технологическая операция его осаждения из азотнокислых растворов висмута на поверхность порошкового металла высокой чистоты, получаемого электрохимическим способом. Многократное переосаждение увеличивало коэффициент обогащения в миллион раз. Все это могли совершить лишь профильные отечественные специалисты, а не мастера разведки!
Можно напомнить и историю с получением графита сверхвысокой чистоты для будущего уран-графитового реактора, ряд данных по которому также был получен разведывательным путем. Требовался материал с крайне жесткими характеристиками сечения захвата нейтронов, а это означает фантастическую химическую чистоту графита, фактически – чистого углерода без малейших примесей. Такого графита страна ранее не производила – в том просто не было нужды. И когда Курчатов выставил свои требования, выяснилось, что необходимо, по сути, качественно иное производство. Такого – сверхчистого – графита в СССР не делали. Новые нормы чистоты графита были настолько непривычны, что сотрудник Курчатова И.С. Панасюк вспоминал как один из заводских инженеров настойчиво пытался выяснить – каким методом и при каких давлениях заказчики графита делают… алмазы?
Надо помнить и о том, что методик измерений, оборудования для аттестации готовой продукции по сечению захвата также не существовало. И по заданию Курчатова И.Я. Померанчук и И.И. Гуревич разработали методы измерения сечения захвата на специально созданной – впервые в СССР – установке. То есть Россия многое и даже очень многое в Атомной Проблеме делала и сделала сразу – с самого начала – сама\ В отличие, к слову, от Америки, которой помогал делать Бомбу весь почти научный мир планеты… Однако тщательно осмысленные и экспериментально проверенные данные из США, полученные разведкой, позволяли сократить время разработки, идти вперед быстрее и увереннее. И это было, конечно, очень важным фактором! Собственно, фактор времени был тогда важнейшим…
Утром 27 августа группа Мальского приступила к сборке составного заряда взрывчатого вещества (ВВ). Заряд ВВ доставлялся на Полигон в разобранном виде и уже там собирался. Затем группа Алферова приступила к монтажу системы задействования электродетонаторов. А вечером Духов выехал из здания «ФАС» для приемки изделия от Алферова. Харитон был уже в «ДАФе». Он особенно волновался – не просмотрели ли чего разработчики? Еще в поезде, во время следования на полигон, он, в очередной раз просматривая чертежи РДС-1, обратил внимание на маленькие незаштрихованные зоны, что означало наличие неких пустот. Пустоты имелись на торцах урановых винтов-заглушек, и когда Харитон спросил у Терлецкого – что это, тот невозмутимо ответил, что пустоты – обычные шлицы (прорези) под отвертку. Харитон обмер… Как поведут себя эти зоны при обжатии плутониевого «поршня» обычным (химическим) ВВ сказать тогда было сложно, и Юлий Борисович боялся образования кумулятивных струй и искажения симметрии процесса обжатия. Поэтому он тут же дал с ближайшей станции срочную телеграмму в Москву с просьбой прислать на полигон сусальное золото для зачеканки шлицов после заворачивания винтов. Что и было сделано.
Поводов для проявления «нервов», конечно, хватало. «Тонкая» сборка РДС-1 в «ДАФе» началась с окончательной сборки «поршня» с плутониевым ядром и нейтронным запалом. Эта внешне простая операция была записана за бригадой в составе Харитона, Духова, Терлецкого, Флерова и Давиденко и продолжалась – если взглянуть на циклограмму работ в «ДАФе» – четыре часа. Немало… Затем Флеров и его заместитель Дмитрий Петрович Ширшов провели замеры фона «поршня», и начался этап, обозначенный на циклограмме «Вставка поршня в центральную часть с параллельным контрольным измерением фона». Здесь работала бригада в составе Духова, Флерова, Ширшова, Терлецкого и Фишмана.
Перед установкой цилиндрического «поршня» в центральную часть (ЦЧ) РДС-1 – обнаружилась неприятная новость. На торце «поршня» при его изготовлении на заводе КБ-11 в полном соответствии с чертежом была сделана заходная фаска 1+0,2 х 45° – для удобства сборки. Такие фаски уже не один век являются стандартным элементом любой конструкции для подобных случаев. Естественно, после сборки в конструкции образовывался кольцевой зазор, который никогда и никого ни в одной отрасли техники до этого не беспокоил. Но ядерный заряд – дело особое. Он – и привычное любому конструктору «железо», но одновременно – и тонкая физическая система, где в миллионные доли секунды происходит ряд быстропротекающих и невозможных для других систем процессов. Здесь те мелочи, которые в обычной конструкции не имеют ни малейшего значения, могут повлиять (и даже – решающим образом) на всю работу и привести к отказу. И такая важная «мелочь» выясняется в момент, когда до момента «О» остается менее 10 (десяти) часов!!! Было от чего прийти в волнение! Ведь кольцевой зазор – это как раз и есть та пустота, которая беспокоила Харитона даже в виде почти незаметных шлицов на винтах. А тут – целое воздушное кольцо в самом центре заряда! Члены комиссии обратили на это внимание и создалась… Да понятно, что ситуация создалась, что называется – «аховая».
Описывая «историю с фаской» через сорок лет, Фишман отметил, что Курчатов воспринял новость чуть ли не как открытие. Однако такая реакция радости конструкторам из КБ-11 не прибавила. Ведь ответственность ложилась, прежде всего, на них, а точнее – она ложилась в данном случае на них полностью. Особенно волновался Юлий Борисович. Как же он проглядел? И если уж эта фаска так нужна для нормальной сборки, то почему не оценили ее возможное влияние заранее, с отражением результатов анализа в соответствующей «бумаге»!? Харитон боялся, что кольцевая пустота на стыке урановых деталей может привести к опережению ударной волны, а это могло вызвать преждевременное задействование нейтронного запала (НЗ) и, как следствие, неполную цепную реакцию, то есть – неполный ядерный взрыв.
28 августа 1949 года, времени что-то осмыслять в общем плане не было, надо было идти дальше. И экстренный рабочий «консилиум» членов комиссии пришел к выводу: влияние фаски не будет значащим. Значительно позже Давид Абрамович вспоминал: «Пустота могла привести только к отставанию ударной волны, но никак не к опережению, которого можно было опасаться, имея в виду преждевременное срабатывание НЗ». Тогда об этом не знали, но было решено продолжать сборку и начать вставку «поршня» в «изделие». Урановый «поршень» с плутониевым ядром весил более двадцати килограммов. А опускать его в глухой цилиндрический «колодец» Бомбы должен был почему-то Фишман, богатырской комплекцией не отличавшийся. К тому же Давида Абрамовича, как, впрочем, и любого другого, мог подвести и весьма непривычный эффект, связанный с необычностью конструкционного материала. Из-за большой плотности плутония и урана размеры «поршня» были не так уж и велики, и тот, кто брал в руки собранный «поршень», чисто рефлекторно не был готов к особому мускульному напряжению. Ведь, скажем, узел из привычной конструкторам стали весил бы в два с половиной раза меньше! Но тут не стоило верить глазам своим, а точнее – не стоило верить прошлому опыту. И вот Авраамий Павлович Завенягин – тогда первый заместитель начальника ПГУ, подошел к Фишману, главному на этом этапе сборщику, и ощупал его мышцы на руках, мол, – не уронишь? Непривычно тяжелый узел действительно мог из рук и вырваться.
... когда сам факт обладания Соединенными Штатами ядерным оружием перестал быть секретом, в США в 1945 году был издан «Официальный отчет о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США». В 1946 году эта книга – «Атомная энергия в военных целях», автором которой значился г. Д. Смит, была издана на русском языке в Москве и стала весьма ценным практическим пособием для наших разработчиков. Одной из проблем и у американцев, и у нас, оказалась как раз вставка в канал «поршня». Конструкция должна была быть предельно точной, практически беззазорной – по все той же причине необходимости обеспечения максимально возможной симметрии взрывного обжатия плутониевого ядра. Прецизионное сочленение вставных деталей в снаряжательном канале – задача непростая. Требовалась очень высокая точность изготовления, да и собрать такую пару «цилиндр-поршень» было нелегко, почему конструкторы и ввели заходную фаску на торце «поршня».
В записках Фишмана 80-х годов мы находим следующие сведения, не вошедшие уже в наш официальный отчет – строго секретный, уложенный в «Особую папку» с грифом «Особой важности»: «Вопросы снаряжения приобретают весомое значение…, у американцев были затруднения при сборке перед испытанием первой атомной бомбы. Тщательный анализ трудностей в сочленении с конкретной конструкцией привел к мысли о необходимости вести снаряжение строго вертикально». Так и поступили. И вроде бы отработали порядок и методику сборки заранее. Но во время реальной сборки в ДАФе «поршень», уйдя на какую-то глубину в канал заряда, вдруг… застрял! У ракетчиков это называется «боб». А зарядчикам было не до сравнений, но на этот раз они к подобной задержке были в какой-то степени психологически подготовлены.
В книге Смита, которую тоже впоследствии цитировал Фишман, о возможном казусе говорилось так: «Во время окончательной экспериментальной сборки пришлось пережить несколько неприятных минут, когда произошла задержка с одной важной деталью бомбы. Весь агрегат был отработан механически с величайшей точностью. Деталь была уже частично вставлена, когда вдруг застряла и не двигалась дальше. Однако доктор Бэчер не потерял присутствия духа и заверил группу, что для устранения задержки нужно только время. Через три минуты слова Бэчера оправдались, и сборка закончилась без дальнейших инцидентов». У нас закончилось тем же, ибо одной и той же была причина: компрессия (сжатие) воздуха «поршнем» при продвижении его в глухой «колодец»… Когда через тончайший кольцевой зазор воздух стравился, под силой тяжести узла его самоустановка продолжилась, и вскоре все окончательно встало на свое место. Теперь можно было закрывать сборочный канал пробкой из взрывчатки, а это уже была задача Мальского и Квасова. Алферов и Комельков подключили последнюю розетку. Было три часа ночи 29 августа 1949 года…
Заряды РДС-2, РДС-3 были успешно испытаны в сентябре-октябре 1951 года. РДС-2, также как и РДС-1, был взорван на башне высотой 30 метров. РДС-3 был сброшен с самолета Ту-4 на цель с высоты 10 км и взорван на высоте примерно 400 м над уровнем земли. Так впервые была испытана именно атомная бомба, т. е. ядерный боеприпас. В октябре 1954 г. бомба РДС-3 была впервые испытана с внешним импульсным нейтронным источником, что позволило повысить мощность заряда в 1,5 раза. В сентябре 1954 г. заряд РДС-2 использовался с активным подрывом во время войсковых учений на Тоцком полигоне. Планы дальнейшего совершенствования зарядов были связаны с созданием ядерной бомбы меньшего калибра и массы для реактивных бомбардировщиков ИЛ-28. По своим габаритам, массе и элементам подвески такая бомба должна была соответствовать фугасной авиабомбе ФАБ-3000.
Разработанный для новой бомбы заряд РДС-4 был успешно испытан 23.08.53 г. на Семипалатинском полигоне. Бомба сбрасывалась с самолета Ил-28. В этом заряде была впервые применена горизонтальная схема окончательной сборки, идея которой и практическая реализация связаны с именем Д.А. Фишмана. Новая схема существенно упрощала технологию сборки в войсках, что для тактического оружия было очень важно. Мощность заряда РДС-4 соответствовала мощности РДС-2 при сокращении его миделя на одну треть. В дальнейшем модифицированный заряд РДС-4 также использовался в качестве боевого оснащения баллистических ракет средней дальности Р-5М класса «земля-земля» и фронтовой крылатой ракеты КС-7 с подвижным стартом.
В 1957 году в габаритах РДС-4 был создан и успешно испытан атомный заряд имплозивного типа с применением в качестве ядерного горючего только урана-235 без использования плутония. Заряд находился на вооружении в составе боевых частей тактической пороховой ракеты «Филин» дальностью 8-18 км с подвижным стартом; тактической ракеты Р-11М на жидком топливе дальностью около 150 км с подвижным стартом; морской ракеты Р-11ФМ для подводных лодок и крейсеров.
Первая малая серия «изделий» РДС-1 в 5 единиц была через какое-то время заложена на хранение не в войсковых частях, а в специальных хранилищах прямо на Саровском «Объекте». Это был чрезвычайный запас на случай чрезвычайных обстоятельств – прямой угрозы ядерной агрессии США. Создание «Саровского» запаса имело прежде всего политическое значение: необходимо было как можно убедительнее показать, что атомное оружие не является монополией США. Причем, важно было создать у США и Запада впечатление, что Советский Союз обладает атомной бомбой не с 1949 года, а раньше.
Еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР Молотов публично заявил, что для СССР секрета атомной бомбы «давно уже не существует». Поэтому в Сообщении ТАСС, сделанном после 29 августа 1949 года, отрицался сам факт первого испытания! Тогда было заявлено, что в СССР-де ведутся в мирных целях взрывные работы большой мощности, и шумиха, поднятая на Западе, безосновательна, поскольку Молотов еще в 1947 году…, и т. д. Эта стратегическая дезинформация на высшем уровне объяснялась желанием представить дело так, как будто атомное оружие у России имеется уже несколько лет. Здравый смысл в такой политической мистификации присутствовал… Расчет был на то, что Америка запутается между собственной точной информацией о нашем ядерном испытании, подтвержденной заборами проб воздуха в разных точках планеты, и нашей газетной дезинформацией, а в результате получит психологическую острастку. Мол, если русские не лгут насчет того, что секрет атомного оружия им известен с 1947 года, то у них уже накоплен определенный его запас. Выходит, лучше с Россией не связываться.
На самом деле, как мы знаем, все было не так. И в течение нескольких лет фактор времени – до первого испытания – работал не на нас. Потому-то первая разработка РДС-1 и опиралась на широкое использование перепроверяемых в собственных опытах и расчетах разведывательных данных. Собственные оригинальные идеи были временно отставлены в сторону. Теперь же приходил их черед, и что-то было реализовано в авиационных бомбах РДС-2 и РДС-3, а вскоре в работе уже была первая советская термоядерная бомба РДС-6с. В первой половине пятидесятых годов основные направления развития ядерного боевого оснащения вооруженных сил у нас и в США фактически совпадали. Единственно возможным средством доставки были тяжелые дальние бомбардировщики.
Телефонный звонок. Трубку берет чертежница Роза Скорочкина. Она работает в нашей группе недавно – месяц, другой. Спрашивают Давида Абрамовича. Роза отвечает: его нет. На другом конце провода просят, чтобы он позвонил Харитону. Роза спрашивает: «А как ваша фамилия?» Ответ: «Харитон». Роза: «Я понимаю, что Вы Харитон, а фамилия ваша?»… Мы потом долго все смеялись. А Розе объяснили, что Харитон – это не имя, а фамилия».
Да, фамилия Харитона тогда мало что говорила кому-либо даже на «Объекте» за пределами ограниченного круга посвященных… В его удостоверении Героя Социалистического Труда не было даже фото – фотографию заменял штамп: «Действительно без фотографии». Позднее такое же – без фото – удостоверение Героя Труда получит и сам Фишман.
1953 год для КБ-11 вообще планировался очень насыщенным – кроме испытаний «водородной» бомбы необходимо было обеспечить три испытания новых атомных бомб со сбросом их с самолетов-носителей. Велись работы и по баллистическому корпусу для РДС-6с. Заряд еще не был не то что испытан, а даже изготовлен, а уже готовились первые технические задания на оборудование бомбового отсека дальнего реактивного бомбардировщика Ту-16 под эту супер-бомбу.
Первый одноступенчатый термоядерный (водородный) заряд РДС-6с был испытан в стационарных условиях на башне 12 августа 1953 года. Это был четвертый по счету ядерный взрыв, произведенный в СССР. В дальнейшем по той же физической схеме и в тех же габаритах КБ-11 разработало водородный заряд для авиационной бомбы, получивший обозначение РДС-27, который был успешно испытан 6 ноября 1955 года бомбометанием с Ту-16. Авиабомба с зарядом РДС-27 была передана на вооружение ВВС и стала первым войсковым термоядерным боеприпасом. Опыт разработки РДС-6с имел ключевое значение для дальнейших работ КБ-11. Был создан научно-технический и производственный задел, который обеспечил дальнейший прогресс в области конструирования термоядерного оружия. Большая группа разработчиков РДС-6с во главе с A. Д. Сахаровым была удостоена звания Героя Социалистического Труда, в том числе – начальник конструкторского отдела В.Ф. Гречишников. Лауреатами Сталинской премии стали конструкторы А.И. Братухин, Н.В. Бронников, B. Ф. Гречишников, П.А. Есин, И.И. Калашников, г. И. Матвеев, Н.А. Терлецкий, Д.А. Фишман, В.Ф. Шатилов, Б.А. Юрьев.
РДС-4Т – ЭТО заряд для первой советской серийной атомной авиационной бомбы, поступившей на вооружение непосредственно в войска. Бомба с этим зарядом была на треть меньше по калибру и в три раза легче бомбы с зарядом РДС-3 (1,2 тонны вместо 3,1 тонны). Буква «Т» в официальном названии означала «тактическая», но в КБ-11, а потом и в войсках, РДС-4Т назвали «Татьяной»… Почему так, а не иначе? «Кодовые» наименования – официальные и неофициальные, были популярны у оружейников всегда – прежде всего потому, что они удобны при телефонных разговорах. Кому надо – поймет все, кому не надо – не поймет ничего.
Неофициальные названия первых наших зарядов: «Россия делает сама», «Дурак», и т. д., появлялись, естественно, неофициально, так что установить как авторство, так и происхождение того или иного жаргонного названия сегодня чаще всего невозможно. Относительно «Татьяны» уже известный нам Геннадий Александрович Соснин считает, что так назвал ее Гречишников по имени своей приемной дочери Татьяны, что вполне возможно. При этом тот же Соснин замечает, что еще одна «кандидатка» – Татьяна Геналиева, появилась в 5-м секторе уже после того, как название «Татьяна» было в ходу.
В 1954 году КБ-11 ждал первый отказ на испытаниях… 19 октября на Семипалатинском полигоне неожиданно не сработало «изделие» РДС-9 для торпеды Т-5. Вместо уже привычного огненного шара и могучего грома с вершины 15-метровой башни послышался приглушенный расстоянием хлопок взрыва химического ВВ и появилось небольшое облако.
В 1954 году началась разработка атомного заряда РДС-9 для торпеды Т-5. Торпеда Т-5 имела стандартный калибр 533 мм, поэтому требовалось существенно— по сравнению с предыдущей разработкой заряда минимального калибра РДС-4 – уменьшить диаметр нового заряда. Теоретическая разработка заряда велась Е.И.Забабахиным, М.Н. Нечаевым, конструкторская вначале – в отделе № 43 В.Ф. Гречишникова, а затем в отделах, возглавляемых Д.А. Фишманом и Л.А. Есиным. Газодинамическая отработка проводилась под общим руководством В.К. Боболева. До проведения полигонных испытаний первоначальный вариант заряда прошел полный цикл газодинамической и конструкторской отработки и был допущен к полномасштабному опыту. Испытание состоялось 19 октября 1954 года на Семипалатинском полигоне. Однако оно оказалось неудачным: атомного взрыва не произошло. Это был первый отказ с начала разработок ядерных зарядов.
По распоряжению Министра среднего машиностроения В.А. Малышева для расследования причин отказа заряда была создана специальная комиссия под председательством И.В. Курчатова. В результате ее работы был сделан вывод о том, что причину отказа атомного взрыва с достаточной степенью достоверности установить не представляется возможным. Было записано так: «Прямых данных, указывающих на грубые нарушения процесса работы заряда, не обнаружено». Таким образом, причина неудачи полигонного испытания первоначального варианта заряда для торпеды не отыскалась. Выдвигался ряд версий, и в лабораторных условиях были проведены соответствующие исследования. Они также не дали прямого ответа, однако результаты исследований, которые могли способствовать повышению общей надежности работы, использовались при разработке последующих вариантов зарядов.
На основе заряда РДС-9 была также впервые создана боевая часть зенитной управляемой ракеты ЗУР-215. После успешных испытаний на зенитном полигоне 19.01.57 г. боевая часть была передана на вооружение. Пуск этой ракеты и активный взрыв ядерного заряда явились заключительным этапом государственных летных испытаний. В результате два управляемые по радио самолета-мишени Ил-28, находящиеся на расстоянии примерно 600-1000 м от эпицентра, были уничтожены.
Заряд типа РДС-9 находился также на вооружении тактических пороховых ракет «Марс» и «Луна». Отказ первого варианта РДС-9 доставил, конечно, много дополнительной нервотрепки. Однако после ряда доработок заряд был успешно испытан в составе торпеды через год – 21 сентября 1955 года. Испытание прошло на новом ядерном полигоне «700» на Новой Земле, и это был первый с СССР подводный ядерный взрыв. Что ж, неудачи – одна из составляющих любой напряженной работы. Верно оцененные неудачи тоже могут давать положительный эффект: они заставляют «подчищать» огрехи, повышать требовательность и искать резервы улучшения
До испытаний РДС-37 на «Двойке» были проведены первые – предпраздничные, так сказать, испытания «водородной» авиабомбы на основе конструкции РДС-6с – менее мощной, но более удобной по ряду параметров для эксплуатации в войсках. По этому «изделию» (РДС-27) много поработал теоретик Михаил Петрович Шумаев (он стал Героем Социалистического Труда в 1975 году уже на Урале), и неофициально коллеги называли бомбу «Шумаевкой»… На испытания ездил с эшелоном Виктор Михайлович Воронов – тогда совсем еще молодой. Смеясь, он вспоминал, как эшелон сделал остановку в Первоуральске, и членам экспедиции разрешили размять ноги на перроне. Всех удивила полная пустынность перрона – ни одного человека! Впрочем, причина такого странного равнодушия аборигенов к выгодам железнодорожного транспорта выяснилась скоро. Дойдя до края перрона, откуда был виден краешек привокзальной площади, Воронов обнаружил, что она забита народом! Увы, это был вариант «бдительности» по сюжету то ли басни Крылова «Демьянова уха», то ли басни Крылова же «Пустынник и медведь»…
Испытание РДС-27, приуроченное к годовщине Октября, состоялось 6 ноября 1955 года. На высоте 12 тысяч метров экипаж нового, принятого на вооружение в 1954 году, реактивного самолета-носителя Ту-16, командиром которого был Владимир Федорович Мартыненко (впоследствии – Герой Советского Союза) начал приготовления к боевой работе. Летчики разгерметизировали кабину (чтобы не вылетели стекла от ударной волны взрыва), зашторили иллюминаторы, предохраняясь от светового излучения, и произвели сброс. Взрыв был подстать фамилии Шумаева – звуковая волна от него была слышна на расстояниях до 350 километров!
Еще в 1952 году физик-экспериментатор Виктор Александрович Давиденко (тогда даже не кандидат физико-математических наук – он станет им в 1953-м, а через год – и доктором) высказал плодотворную мысль о возможности создания «двухступенчатого» термоядерного заряда по схеме намного более перспективной и мощной, чем у РДС-6с. В таком заряде вторичный термоядерный узел должен был обжиматься не взрывом химического взрывчатого вещества, а энергией взрыва первичного атомного заряда (принцип «атомного обжатия», или «радиационной имплозии»). Эта же идея возникала (очевидно – еще ранее) у А.Д. Сахарова и была развита Я.Б. Зельдовичем и А.Д. Сахаровым.
В своих «Воспоминаниях» Андрей Дмитриевич, в частности, писал: «По-видимому, к «третьей идее» одновременно пришли несколько сотрудников наших теоретических отделов. Одним из них был я… Но также, несомненно, очень велика была роль Зельдовича, Трутнева (Юрий Алексеевич Трутнев впоследствии стал академиком, Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии, Первым заместителем Научного руководителя. – С.К.) и некоторых других и, может быть, они понимали и предугадывали перспективы и трудности «третьей идеи» не меньше, чем я…»
Весной 1954 года в КБ-11 начались активные расчетно-теоретические, экспериментальные и конструкторские работы по новой схеме, которая вскоре стала прототипом для всего перспективного термоядерного оружия. В РДС-37 физики насчитывали три ведущие идеи: «слойка Сахарова» – чередующиеся слои урана и дейтерида лития; само использование дейтерида лития, предложенное В.Л. Гинзбургом; и – идея Давиденко… Более того! Наряду с теоретиками соавтором идеи «атомной имплозии» можно в определенной мере считать Авраамия Павловича Завенягина – человека, от научной деятельности, вообще-то, очень далекого. Завенягин предлагал схему, тут же окрещенную физиками «канделябром» – мол, так же, как ядро из плутония обжимают химической взрывчаткой, можно обжать и «зажечь» термоядерный узел двенадцатью или шестнадцатью атомными зарядами, одновременно подрываемыми вокруг центрального узла. При всей наивности (как оценивали идею некоторые), эта мысль подталкивала физиков в верном направлении поисков – к использованию энергии атомного взрыва. А в целом о «приоритетах» трудно высказаться лучше, чем это было сделано в официальном документе – итоговом теоретическом отчете по «изделию» 37. Во введении к нему, написанном Сахаровым и Зельдовичем, говорилось: «Разработка принципа окружения (так тут назван принцип атомного обжатия. – С.К.) является одним из ярких примеров коллективного творчества. Одни давали идеи (идей потребовалось много, и некоторые из них независимо выдвигались несколькими авторами). Другие более отличились в выработке методов расчета и выяснении значения различных физических процессов. В длинном списке участников разработки, приводимом на титульном листе, существенной оказалась роль каждого». Всего в списке были указаны 32 теоретика КБ-11, и добрая треть из них была или стала впоследствии академиками и членами-корреспондентами Академии наук СССР, Героями Социалистического Труда.
Начиналась работа по РДС-37 до разделения единого «Объекта» на «старый» и «новый», так что проектно-компоновочные работы велись в отделе № 16, начальником которого был еще Гречишников… Один из новых основных узлов заряда получил кодовое наименование «главный керн» – «ГК», быстро трансформированное в жаргонное прозвище «Гибель капитализму». В разное время изустный «объектовый» фольклор приписывал честь изобретения этого арготизма разным «записным» острякам «Объекта», и лишь знакомство – уже после смерти Давида Абрамовича, с его записями, позволило установить, что его придумали совместно Фишман и Гречишников. Конечно, за этим шутливым названием не было ничего «людоедского», злобного по отношению к людям «по ту сторону» «железного занавеса»… В таком названии ярко выявился социальный оптимизм коммуниста Гречишникова и тогда еще беспартийного Фишмана, их уверенность в том, что будущее – за строем, где править будет не Капитал, а Труд. Поздней осенью 1955 года работы по РДС-37 были закончены, и к середине ноября изделие уже было на «Двойке» – полигоне № 2 под Семипалатинском.
Испытание РДС-37 было назначено на конец ноября 1955 года. Причем условия испытания этого выдающегося заряда были выбраны, на первый взгляд, до странного удивительно – его сразу должны были испытывать при сбросе с самолета-носителя! То есть экспериментальный заряд, от успеха испытания которого зависело очень многое не только в судьбе его разработчиков, но и в обороне страны, в первом же испытании испытывался далеко не в тепличных условиях – не в статичных условиях привычной башни в центре опытного поля, а после неизбежных «сбросовых» нагрузок в воздухе!
Воистину удивительный риск! Объяснялся он рядом причин, а одной из них была следующая… Мощность (точнее говорить «энерговыделение», но прижилось «мощность») уже первых термоядерных взрывов оказалась такой, что было ясно: при наземном взрыве РДС-37 в воздух поднимутся огромные массы радиоактивного грунта, и нагрузка на окружающую среду сразу резко возрастет. Поэтому контакта огненного шара с поверхностью Земли следовало гарантированно избегать, а это становилось возможным только при воздушном подрыве.
Валентин Иванович Ткачев, работавший в зарядном секторе 05 КБ-11 с 1956 года, вспоминал, что в 1957 году Михаил Кузьмич Янгель показывал «смежникам» из КБ-11 цех сборки ракет и доверительно сообщил, что бывали случаи, когда уже после окончательной сборки и приемки ракет на баках топлива обнаруживались пробоины в потаенных местах. В истории КБ-11 и вообще в истории ядерного оружейного комплекса ничего подобного никогда зафиксировано не было. И, весьма вероятно, как раз благодаря предельно строгому режиму.
Отдельной эпопеей стала разработка принципиально новых, безопасных капсюлей-электродетонаторов (БЭДов) для зарядов. Это была исключительная по важности и актуальности задача, решение которой пришлось на начало 60-х годов, и вклад Фишмана здесь оказался выдающимся. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что при всей внешней малости объекта разработки (капсюль-детонатор по размерам невелик), создание БЭДов имело огромное значение для обороны страны – новые капсюли позволяли существенно повысить боевую готовность и безопасность систем ядерного оружия. Последнее было очень важным – вспомним хотя бы все волнения, связанные с вынужденной посадкой Ту-16 с РДС-37 на борту.
В первом атомном заряде РДС-1, испытанном в 1949 году, был применен капсюль-детонатор, исключительно чувствительный к зарядам статического электричества. В детонаторе применялось инициирующее взрывчатое вещество, для взрыва которого, по образному выражению доктора физ. – мат. наук Владимира Константиновича Чернышева, было достаточно энергии, затрачиваемой на единичное моргание одного глаза. Были случаи самопроизвольного срабатывания подобных капсюлей-детонаторов от зарядов статического электричества. Случалось – гибли люди. «Нештатного» подрыва детонаторов в составе «изделий» не происходило ни разу – это было бы уже не просто ЧП, а катастрофическое ЧП даже в том случае, если бы ядерного взрыва не произошло. Однако потенциальная опасность имелась, ее видели, но понимали, что «в лоб» такую проблему не решить. А решать ее надо было. Войска насыщались ядерными зарядами, а заряды были оснащены очень опасными инициаторами подрыва.
Поднял вопрос тот же Чернышев – в 1955 году он подготовил письмо в Совет Министров СССР с предложением поручить специализированному НИИ разработку электродетонатора без инициирующих ВВ. Ответа не последовало. Чернышев еще раз проанализировал результаты собственных исследований по возбуждению детонации в бризантных ВВ ударными волнами и под действием удара летящей пластины, проработал зарубежную литературу по этому вопросу… И пришел к убеждению, что можно создать не только электродетонатор без инициирующих ВВ, но и генератор с приемлемыми массо-габаритными параметрами для синхронного подрыва таких ЭД в больших группах – до 1000 штук. Затем было проведено специальное исследование, завершившееся созданием безопасного экспериментального электродетонатора. С учетом места изобретения первого безопасного ЭД он был назван Д-22 – детонатором 22-го отдела, и в 1962 году экспериментальный образец Д-22 в составе ядерного заряда был успешно испытан в полигонном опыте. Это был революционный шаг в обеспечении безопасности ядерного оружия и взрывных экспериментов.
После испытаний экспериментального образца Д-22 Давид Абрамович сразу же поставил вопрос о разработке боевого серийного образца и обратился к Главному конструктору КБ-2 ВНИИЭФ Кочарянцу с просьбой об этом. Однако Самвел Григорьевич, в КБ которого разрабатывались капсюли-детонаторы, отказался, мотивируя отказ тем, что в КБ-2 разрабатывается свой вариант безопасного ЭД. И тогда Давид Абрамович со свойственными ему смелостью и предвидением решил начать разработку безопасного ЭД в КБ-1. Казалось бы, зачем, не имея опыта в разработке ЭД, взваливать на себя огромный груз ответственности? Но Давид Абрамович, с его государственным подходом к делу, понимал, что нельзя останавливаться на одном варианте – может случиться всякое. Забегая вперед, скажу, что в своем предвидении Фишман оказался прав, в КБ-2 так и не был разработан серийный безопасный ЭД. Зато он был разработан в КБ-1.