Навигация:
Изменение плана полётов по программе «Аполлон»
Генерал Кёртис ЛеМей
Дик Слейтон
Психологическая совместимость
4 декабря 1965 года – старт «Титана»
Две недели в «Джемини-7»
Нужен ли скафандр в орбитальном полёте?
Запуск «Джемини-6»
Олени в космосе
Космический корабль «Аполлон» – смена подрядчика
Разное понимание эргономики инженерами и астронавтами
Организация работ в North American
Пожар в ходе предполётных испытаний «Аполлона-1»
Расследование причин пожара в кабине «Аполлон-1»
Лунный модуль
Ракета-носитель «Сатурн-5»
Идеальный старт «Аполлон-4»
«Аполлон-5»: испытание лунного модуля
«Аполлон-6»: отказы двигателей и колебания типа POGO
Изменение планов на миссию «Аполлон-8»
Разработка программного обеспечения
Симсупы – руководители подготовки на тренажерах
Бунт на «Аполлоне-7»
Советская лунная программа
Визит Линденберга
Прощание с семьей
Утро старта «Аполлона-8»
По местам
Вибрация
Гасители «пого»
Капсула «Аполлона»
Манёвр TLI
Репродукторы в домах астронавтор
Сьюзан Борман
Валери Андерс
Отделение третьей ступени
Болезнь Бормана
Манёвр TEI
Навигация
Перед манёвром LOI
Ошибка ввода
Приводнение «Аполлон-8»
«Аполлон-9» и «Аполлон-10»
Лоувелл – командир несчастливого «Аполлона-13»
Судьба астронавтов «Аполлон-8» после ухода из NASA
"Экипаж первых жен"
Литература
Через считаные часы после того, как его выдернули из космического корабля, Борман уже сидел в кабинете Слейтона. Там же, к удивлению Бормана, находился и Крис Крафт – глава Директората летных операций, то есть начальник над Слейтоном и Борманом и вообще начальник над всеми остальными, кроме самых главных руководителей. Однако сегодня он помалкивал и предоставил слово главному астронавту.
– Фрэнк, мы хотим перепланировать твой полет, – без обиняков сказал Слейтон.
– Хорошо, Дик… – начал было Борман. Не дав ему продолжить, Слейтон поднял руку.
– Это не все. Мы хотим перевести тебя и экипаж с «Аполлона-9» на «Аполлон-8». Возьмешь тот корабль, он ближе к готовности. И полетишь на нем к Луне.
Затем, словно в подтверждение того, что услышанное Борманом ошеломляющее заявление было правдой, он повторил то же другими словами:
– Мы меняем тебе задачу: вместо орбитального полета вокруг Земли орбитальный полет вокруг Луны.
– И добавил:
– Самая удобная дата для старта – 21 декабря. У тебя будет 16 недель на подготовку. Хочешь лететь?
На авиабазе Эдвардс в Калифорнии, на авиабазе Райт-Паттерсон в Огайо, на авиастанции ВМС Патаксент-Ривер в Мэриленде летчики без лишнего шума подавали рапорты на перевод в НАСА – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства. Так поступил и Борман. В других видах Вооруженных сил командование реагировало на инициативу подчиненных неоднозначно, временами давая понять, что отказ от текущей службы может расцениваться как поступок нежелательный или даже вероломный, потому-то изрядное количество рапортов подавались втихомолку.
Однако в ВВС, напротив, высшие чины настойчиво поощряли личный состав проявлять инициативу. Чтобы никто не сомневался, сам генерал Кёртис ЛеМей, начальник штаба ВВС (не человек, а бетонная колонна: во Второй мировой он летал бомбить противника над Европой и Тихим океаном), созвал офицеров, подавших рапорты в НАСА, на совещание в Вашингтоне. Среди них был и Борман.
– Я слыхал, кое-кто из вас считает, будто вы дезертируете из ВВС, – рявкнул генерал своим фирменным рокочущим голосом, который обычно считали грозным, и чаще всего не без причин.
– Вы не дезертируете из ВВС и не прячетесь от боя. Холодная война не сказка, а быль почище любой другой войны. Ступайте сражаться на ее фронтах и не посрамите ВВС. Более ясного приглашения и позволения Борману и не требовалось.
Полностью его звали Дональд Кент Слейтон, однако «Дональд Кент» со временем преобразовалось в «Дональд К.», затем сократилось до «Д. К.» и в конце концов – до «Дик». Такое имя, достойного железного человека, принадлежало, однако, человеку совсем не с железным здоровьем. Сразу же после включения Слейтона в число первых астронавтов врачи заметили подозрительные детали в его кардиограмме: время от времени она показывала сбой, подобие дрожи – или фибрилляции, как они ее называли. Дополнительные исследования дали тот же результат, и Слейтон был отстранен от космических полетов. Мало того – у него отняли и право на самостоятельный полет на самолете: а вдруг он «зафибриллирует» прямо в кабине и рухнет на землю?
В итоге, положив конец и космической, и авиационной карьере Слейтона, НАСА предложило ему утешительную должность с благопристойным названием «координатор деятельности астронавтов»: титул выглядел ненамного серьезнее «вожатого детского лагеря», да и никаких четких обязанностей там не было. Должность означала всего лишь наличие зарплаты и кабинета, чтобы Слейтон мог досидеть до того момента, когда самостоятельно решит уйти из космического агентства более-менее по собственному желанию.
Однако Слейтон не собирался безропотно соглашаться: вместо того чтобы тихо и незаметно уйти со сцены, он задумал перекроить должность и стать главным астронавтом. Если летать ему запрещено, то он будет решать, кого отправлять в полет. Действуя единственно силой личности, он мало-помалу отобрал почти все рычаги контроля над астронавтами, какие были у начальства в Вашингтоне, в Хьюстоне и на мысе Канаверал, и переключил все на себя.
Пусть за головным офисом агентства остается последнее слово при отборе кандидатов в астронавты, но один лишь Слейтон будет решать, на какое задание отправить каждого из них и чем их занять в остальное время. И никакой администратор не пробьется к астронавтам НАСА, не наткнувшись прежде на Слейтона. Слейтон считал, что справится с работой отлично, и он не ошибся.
Армия по большей части состояла из резких типов вроде Гриссома, пересмешников вроде Ширры и, как вынужден был признать Борман, из целеустремленных и самоотверженных трудяг вроде него самого. Добродушные прямые парни, никогда не срывающиеся в злобу, оказались в дефиците. Их всегдашнее спокойствие шло не от легкомыслия или неспособности оценить опасность: они попросту не склонны сердиться и раздражаться. Среди астронавтов даже сложилась поговорка: «Уж если ты не ладишь с Ловеллом – ты ни с кем не поладишь».
Первое, о чем астронавтам никогда не рассказывали, – это буль-буль-булькающий звук, который начинается за 30 секунд до включения двигателей. Более 120 000 л двух компонентов взрывоопасного топлива плещутся внутри 31-метрового корпуса ракеты, и, чтобы та хоть куда-нибудь полетела, эти летучие химические вещества должны быть поданы куда нужно и смешаны. А поскольку топливные насосы второй ступени расположены довольно высоко, в нескольких метрах под водруженным на верхушке ракеты кораблем «Джемини», то звук, похожий на бульканье гигантской ванны, из которой вытекает вода, невозможно не заметить и невозможно воспринимать с удовольствием.
Астронавты не были готовы и к тому, как будет раскачиваться под ветром ракета в ожидании запуска. Чем выше, тем больше раскачивание, а это значит, что больше всего мотает двух астронавтов, втиснутых в «Джемини» на самой верхушке. И, несмотря на многие часы, проведенные в центрифуге для привыкания к перегрузке в 7 g, которую им предстояло выдержать после долгожданного старта, они еще не понимали, насколько быстро почувствуют эту тяжесть – почти сразу после того, как ракета взлетит с площадки. Это было еще одной родовой чертой «Титана» как баллистической ракеты: если оружие взмывает в небо для защиты родины от нападения, ему не время медлить на старте.
А хуже всего был звук зажигания. Во время бесконечных тренировок на имитаторах специалисты никогда не пытались воспроизвести этот звук, потому что даже самый лучший тренажер не может повторить пушечного рева двигателей «Титана» – тут надо находиться внутри самой пушки, а это случится именно в день старта и больше никогда. Без помощи радиосвязи было невозможно докричаться до коллеги в соседнем кресле: закрытый шлем приглушал голос астронавта, а грохот ракеты поглощал все прочее. Даже при том, что микрофон в шлеме располагался всего в паре сантиметров от губ, астронавтам приходилось кричать, чтобы их услышали.
4 декабря 1965 г., в 14:30 по местному времени, ровно в день и час, запланированный баллистиками НАСА, невзирая на режим свободной импровизации в планировании, который царил здесь в последние полтора месяца, Фрэнк Борман и Джим Ловелл впервые испытали на себе немыслимо мощный толчок ракеты «Титан».
Очень скоро полет на «Джемини-7» превратился в ту самую 329-часовую пытку, какой его все заранее считали. Целых две недели два взрослых человека должны были провести взаперти в капсуле, где обитаемого пространства не больше, чем на переднем сиденье автомобиля «фольксваген-жук», а потолок даже ниже, чем в «жуке». Астронавты быстро усвоили, что разогнуть и вытянуть ноги можно, но только если согнуть тело. Или разогнуть тело, но тогда согнуть ноги. Сделать то и другое одновременно было невозможно.
Кроме того, их постоянно окружали механические звуки: жужжание, тиканье, свист двигателей ориентации и вентиляторов – сердцебиение корабля, его пульс. Эти шумы в некотором смысле казались ободряющими, только они лезли в уши постоянно, не прерываясь ни на миг. Даже спать было не так-то просто, поскольку к постоянному шуму добавлялись переговоры с капкомом. Радиообмен с Землей также не прекращался: по действующим правилам НАСА в любой момент времени хотя бы один астронавт должен был бодрствовать, и, когда напарник находится от тебя в считаных сантиметрах, тебе слышен даже вежливый шепот, нарушающий покой.
Меню тоже не очень-то соответствовало ожиданиям. Еда, которую полагалось развести водой с помощью «водяного пистолета», отказывалась достигать нужной консистенции: сухие порошкообразные куски чередовались с липкими водянистыми, и ни одна порция не получалась правильной.
Даже скафандры стали невыносимыми. Обычные скафандры военных летчиков с твердыми шлемами для двухнедельного полета не годились, поэтому НАСА заказало более легкие и мягкие скафандры с матерчатым шлемом: он пристегивался «молнией», и его можно было откинуть назад, как капюшон обычной куртки. Астронавты и большинство сотрудников НАСА сразу отнесли такие скафандры к классу «срочно вниз», поскольку они не годились для выходов в космос и практически ни для чего другого, кроме защиты астронавтов от внезапной разгерметизации кабины при выведении на орбиту и при входе в атмосферу. Скафандры липли к телу, в них было невыносимо жарко. Снимать их, чтобы остаться в нижнем белье, куда более удобном, НАСА не позволяло: «спусковой» скафандр не может защитить при спуске, если ты спускаешься без него.
Поэтому Борман, сидя в скафандре, изнемогал от жары, и повернутый до отметки «холодно» регулятор вентиляции помогал лишь чуть-чуть. Ловелл же в первые дни из скафандра постепенно вылезал. Сначала он высвободил плечи – уж точно НАСА не будет возражать. Затем он спустил скафандр до пояса и, наконец, до колен. Оба астронавта докладывали о дискомфорте на Землю, и за следующие шесть дней вопрос «скафандр или белье» поднялся по инстанциям до самых верхов: капком передал его руководителю полета, тот – Крису Крафту, дальше дошло до первого заместителя администратора НАСА в Вашингтоне, который потребовал консультации главного летного врача. Да, доложил тот, получаемые с корабля биомедицинские данные показывают, что Ловелл (чей трюк с «исчезновением» скафандра уже ни для кого не был секретом) демонстрирует куда более здоровый уровень кровяного давления и пульса, чем бедолага Борман в своем скафандре.
Запуск «Джемини-6» произошел всего двумя днями позже благодаря зоркому инженеру, которого направили изучить внутренности «Титана» и определить, почему после зажигания двигатели выключились. Много часов спустя он прибежал со стартовой площадки на мысе Кеннеди и доложил, что внутри 10-этажного «железа» нашел пластиковую крышку размером с десятицентовик, блокировавшую обратный клапан, который в нормальном состоянии должен быть открыт. Крышку поставили тремя месяцами раньше на сборочном заводе в Балтиморе, когда техник снял газогенератор для чистки и, как требовалось по документации, закрыл получившееся отверстие, чтобы избежать засорения. Однако крышка не бросалась в глаза, и вторую часть инструкции, предписывающую снять крышку перед вторичной установкой генератора и допуском «Титана» к полету, он не выполнил. При включении двигателей этот мелкий клочок бесполезного материала блокировал взлет гигантской ракеты. Теперь крышку сняли, ракету вновь заправили топливом, и астронавты повторили все ту же утреннюю процедуру. 14 декабря в 10:28 утра «Джемини-6» наконец покинул Землю.
Когда корабли были уже вне видимости друг для друга, Ширра вдруг вышел на связь: судя по его тону, дело было важным и срочным. – «Джемини-7», это «Джемини-6». Вижу объект, похожий на спутник, движется с севера на юг, вероятно, по полярной орбите, – доложил Ширра. – Идет очень низко, с сильно поднятым носом. Видимо, скоро войдет в атмосферу. Ждите, сейчас попробую связаться с этой штукой.
И через миг в эфир «Джемини-7» и ЦУП – всего за десять дней до Рождества 1965 г. – полетел припев рождественской песенки Jingle Bells, исполняемый вживую на губной гармошке и небольшом наборе колокольчиков, который Ширра тоже протащил на борт контрабандой, как и картонку. По окончании песенки Ширра гордо объявил: – Это, «семерка», было живое исполнение, а не запись.
«Меркурии» и «Джемини» производила корпорация McDonnell Aircraft из Сент-Луиса, и НАСА не имело к ней никаких претензий. Люди МакДоннелла знали, что нужно космическому агентству, всегда исполняли заказ в точности и отлично понимали, что если они – владельцы завода и наниматели рабочих, то НАСА здесь – заказчик и начальник. Однако в программу «Аполлон» эта корпорация не вписалась. Одной из причин было то, что предприятие работало на пределе сил с самого 1960 г., и одновременно заканчивать выпуск «Джемини» и запускать в производство «Аполлоны» у нее попросту не хватало ресурсов.
Согласно планам НАСА, всего три месяца отделяли полет Ловелла на «Джемини-12» в конце 1966 г. от старта команды Гриссома на «Аполлоне-1» в феврале 1967 г. Задача казалась почти неосуществимой, и успешно ее выполнить могла бы лишь компания, не настолько изнуренная предыдущей нагрузкой. Даже если бы у «МакДоннелла» хватало мощностей взяться за новый проект, отдавать заказ прежнему производителю было не с руки.
Космическая программа – точно так же, как дорожное строительство, сооружение плотин или электрификация сельских районов, – принадлежала к числу так называемых общественных проектов, финансируемых государством, и если частным застройщикам не запрещалось вновь и вновь отдавать заказ одному и тому же подрядчику, то НАСА отчитывалось перед Конгрессом, а Конгресс имел сотни избирательных округов, с которыми надо было считаться.
Масса производителей в разных городах по всей стране рано или поздно возжелали бы знать, отчего вдруг Сент-Луис вновь и вновь удостаивается от НАСА такой благосклонности. Поэтому теперь заказ отдали North American Aviation. После подписания контракта выбор казался идеально верным, но, когда началась работа, все пошло совсем не так, как ожидалось.
Прежде всего выяснилось, что в компании существовало так называемое отделение эргономики. Летчики-испытатели считали, что пилот и самолет – две разные сущности. Один – безмозглый аппарат, который должен делать то, что прикажут, другой – воздушный акробат-гений, который отдает приказы аппарату. Однако в North American думали иначе. Человек и машина – попросту две части одной системы, и конструкторы в калифорнийском городе Дауни считали своим долгом добиться того, чтобы совместная работа обеих частей проходила должным образом.
Первым пилотом, столкнувшимся с новой – и крайне неприятной – манерой компании вести дела, стал Фрэнк Борман. После марафона на «Джемини-7» их пути с Ловеллом разошлись. Ловелл предпочел остаться в программе «Джемини» и дождаться своей очереди слетать в космос командиром экипажа, и Борман прекрасно его понимал. Ни один нормальный пилот не удовольствуется ролью подчиненного, если чувствует в себе силы стать командиром. Сам Борман в левом кресле уже летал, и после 14 дней, проведенных в кабине «Джемини», торчать там дальше ему не очень хотелось. Вместо этого он переключился на программу «Аполлон» и теперь работал посредником на заводе в Дауни, помогая отлаживать корабль, на котором предстояло летать ему самому и другим астронавтам.
Однажды, в самом начале работы в Дауни, Борман запустил тренажер «Аполлона», чтобы опробовать его. Результат ему категорически не понравился. При ближайшем рассмотрении оказалось, что ручка управления, задействующая двигатели, спроектирована наоборот: когда тянешь ее назад, нос «Аполлона» идет вниз, наклоняешь вперед – и корабль задирает его вверх. На самолетах принцип был совершенно противоположным и интуитивно понятным и в кораблях «Джемини» – тоже. Борман вызвал инженера и недовольно ткнул в неправильную ручку.
– У вас тут полярность перепутана, – сказал он как можно вежливее, поскольку указание на ошибку, конечно же, будет неприятно для ничего не подозревающего специалиста.
– Он идет вниз, когда тянешь его вверх, и вверх, когда толкаешь вниз.
– Нет-нет, именно так мы и собираемся летать, – с сияющей улыбкой заверил его инженер.
– Так встреча выходит куда проще. Тянешь ручку назад – нос уходит вниз, зато кажется, что цель идет вверх. Тогда получится, что управляешь целью, а не кораблем.
Борман не нашелся с ответом. Для начала его вывело из себя самонадеянное «мы» – будто есть сомнения, кто именно будет пилотировать корабль, и, кроме того, полное непонимание того, каким образом астронавты в корабле выполняют свою работу.
– У вас тут пилоты, всю жизнь летавшие на реактивных самолетах, – еле сдерживаясь, произнес он, – и они привыкли делать иначе.
– Мы сделали так, как велело отделение эргономики, – как ни в чем не бывало заявил инженер. Теперь Борман окончательно взорвался.
– Вот вы и управляйте кораблем, как вам нравится, просиживая тут штаны в офисах! А мы летаем по-другому!
... главной проблемой на заводе по выпуску «Аполлонов» оказался вовсе не тренажер. Казалось, что пренебрежение правилами царило на всех стадиях производственного цикла и скорость исполнения заказа получала приоритет в ущерб безопасности. Многие инженеры компании освоили ремесло в рамках так называемых «черных», засекреченных военных проектов, в основном посвященных созданию беспилотных летательных аппаратов, в особенности спутников и боевых ракет. Это была сложная работа, требующая большой точности с самыми минимальными погрешностями, однако в ней не оказалось места созданию систем, которые должны были сохранить живым человека. От ракет, например, не требовалось ни очень долгой работы, ни очень хорошей: они должны лишь долететь от шахты до цели и взорваться в нужный момент.
Донесения об ошибках в контроле качества достигали головного офиса НАСА с пугающей регулярностью, и в конце концов дело дошло до Криса Крафта, который вознамерился направить в Дауни своего человека. Он решил, что лучше всего подойдет кто-нибудь из «мозголомов», его давних знакомцев по Хэмптону – тех, кто может одним взглядом разобрать машину на составляющие, а потом снова собрать в уме так, что конечный вариант почти всегда будет лучше исходного.
Крафт связался с Джоном Бейли – своим бывшим начальником в НАКА и одним из лучших инженеров, каких знал, – и предложил ему ознакомиться с деятельностью North American и изложить свое мнение в служебной записке. Бейли согласился, и отчет вышел неутешительным. Бейли в подробностях описал все системы и подсистемы, где коренилась угроза, но Крафта больше всего озаботила та часть ответа, где Бейли приводил интуитивную оценку деятельности фирмы в целом.
– «Железо» у них не самое лучшее, – докладывал Бейли. – При сборке космического корабля персонал ходит по кабелям. Средств защиты от этого нет. Следить за таким не привыкли. Тот факт, что внутри машины будет человек, не учитывают даже отдаленно. Говорю тебе, это очень плохо.
Однако над НАСА неотвратимо нависал стремительно приближающийся срок, установленный Кеннеди, и норовистый Конгресс с его растущим нежеланием финансировать лунную программу одновременно с вкладыванием гигантских сумм в затянувшуюся войну во Вьетнаме. Космическое агентство, по сути, оказалось перед альтернативой: либо лететь сейчас, либо ждать идеального «железа» и тем самым отложить полет навсегда. Поэтому, несмотря на меморандум Бейли, работа продолжалась и создание корабля «Аполлон» было завершено. Крафту и его команде оставалось лишь одно – подобрать экипаж, который вызывал бы полное доверие и был способен справиться с любыми неприятностями, каким только может преподнести капризный корабль.
27 января 1967 г. – через пять дней после манифестации Гриссома с лимоном и меньше чем за месяц до намеченного старта «Аполлона-1» – НАСА запланировало предполетные испытания корабля на бортовом питании. На стартовой площадке экипажу в скафандрах предстояло забраться в корабль, который уже находился там и был смонтирован в головной части ракеты-носителя «Сатурн-1Б». Далее корабль переводился на питание от бортовых источников и экипаж вместе с операторами ЦУП выполнял генеральную репетицию стартовых процедур. Еще две операции обеспечивали максимально возможное сходство с настоящим днем старта.
Первая относилась к атмосфере «Аполлона»: она должна была состоять на 100 % из кислорода, как на орбите, а не из смеси примерно 22 % кислорода и 78 % азота, как в естественной атмосфере Земли. Человеку для жизни нужен только кислород, поэтому конструкторы решили не обременять корабль баками инертного азота, который только добавил бы лишнего веса. Они знали, что в космическом вакууме кислород в кабине будет иметь давление на уровне 250 мм рт. ст.: хотя это всего треть от атмосферного давления на уровня моря, астронавтам этого вполне достаточно.
Однако здесь, на стартовой площадке, требовалось гораздо большее внутреннее давление – чтобы плотный внешний воздух не расплющил и не повредил кабину корабля, если давление внутри него будет слишком низким. Поэтому для испытания на бортовом питании давление в «Аполлоне» доводилось до 900 мм рт. ст. Если кто-то и опасался того, что огонь любит кислород – особенно чистый кислород под высоким давлением, – эти тревоги не заставили НАСА отказаться от испытаний.
Второй пункт касался люка: после того как астронавты лягут в кресла, установленные вплотную друг к другу, люк окажется позади них и примерно над головой Уайта. В аварийной ситуации Гриссому, Уайту и Чаффи лучше всего было бы иметь люк, который они могли бы открыть быстро. Это позволит им выскочить из корабля в так называемую «белую комнату» – небольшое рабочее пространство на конце поворотной платформы в верхней части башни обслуживания. «Белая комната» окружала «Аполлон» на стартовой площадке, но перед запуском ее полагалось отвести.
Однако легко открывающийся люк не годился для кабины с высоким внутренним давлением. Поэтому конструкторы спроектировали двойной люк – с внутренней и внешней крышками – и сделали его герметичным с помощью многочисленных замков. В случае аварии на площадке астронавт, располагавшийся в центральном кресле, должен был открыть замки специальным приспособлением, «трещоткой», снять внутреннюю крышку, втащить ее внутрь корабля и положить на пол и только потом открывать внешнюю крышку. При необходимости ему мог помочь командир экипажа, сидящий в левом кресле. Астронавты «Аполлона-1» отрабатывали эту процедуру многократно, но, независимо от усилий и сноровки, она все же отнимала изрядно времени.
Разбор кабины продолжался несколько месяцев. В итоге выяснилась точная последовательность мелких проблем, которых вполне можно было избежать и которые с неотвратимостью привели к трагедии на стартовой площадке.
Ровно в 18:31 ниже кресла Гаса Гриссома в дальней левой части кабины заискрил провод. Он проходил под небольшим багажным отделением с металлической дверцей: ее многократно закрывали и открывали, не замечая, что с каждым движением дверца все сильнее разрушает изоляцию провода, так что в итоге незащищенная медь дала искру. Вспыхнувшая искра спровоцировала возгорание, которое оставалось небольшим всего секунду-другую. Подпитываемое чистым кислородом пламя взметнулось по левой стене кабины, пожирая ткань и сетку для складирования. Этот участок стены был самым неудачным местом для начала пожара, поскольку пламя не давало Гриссому дотянуться до замка и открыть клапан, чтобы стравить высокое давление и замедлить распространение огня.
Пламя, ничем не останавливаемое, продолжало пожирать все, что только могло гореть: бумагу с планами полета, ткань сидений, застежки-липучки, пластик и резину, которые были повсюду. Оно пожирало и скафандры космонавтов, распространяясь от Гриссома до Уайта, который в это время безуспешно сражался с трещоткой и туго закрытым люком. С повышением температуры показания датчиков давления, которые записывались компьютером, выросли от 1,18 до 1,25 атм, затем до 1,4 и через считаные секунды подпрыгнули до взрывоопасной отметки в 2,1 атм. Предел прочности конструкции кабины был превышен, и слабое место пола в дальней правой части кабины стало причиной того, чего боялся человек, крикнувший «Очистить этаж!», – разрыва.
... четырехногий, семиметровой высоты, модуль походил на монструозное насекомое. Треугольные иллюминаторы напоминали пару злобных глаз, а трапециевидный «рот» служил люком, через который астронавтам предстояло выбираться на трап и по нему спускаться к лунной поверхности. Сверху корабль был покрыт морщинистым отражающим слоем теплоизоляционного материала, который также выполнял роль стен для кабины экипажа: стены были толщиной примерно в три слоя алюминиевой фольги.
Для лунного модуля вес был решающим параметром, поскольку даже «Сатурн-5» имел ограничения. С самого начала конструкторы фирмы Grumman Aircraft в Бетпейдже на острове Лонг-Айленд всеми силами старались сделать аппарат как можно более эффективным, при этом избавляясь от каждого лишнего грамма. В некотором отношении дело облегчалось тем, что LM состоял из двух ступеней.
Первой его задачей было сесть на Луну, для чего требовались четыре ноги и мощный двигатель посадочной ступени. А для последующего взлета нижняя часть корабля могла служить стартовой платформой. Пироболты и система резаков разрывали связи и кабели между нижней и верхней частью, после чего двигатель взлетной ступени поднимал часть корабля – то есть практически кабину с экипажем – обратно на окололунную орбиту.
Кабина предполагалась как можно более спартанская. Кресла весили бы слишком много, и от них попросту отказались – ведь LM предназначался для работы в невесомости или в условиях лунной гравитации, составляющей одну шестую от земной, так что экипажу можно было просто стоять. Это позволило отказаться и от панорамных иллюминаторов, изначально планировавшихся конструкторами: они, конечно, максимально расширили бы экипажу обзор, но весили бы слишком много. Если астронавты стоят, то могут и прижаться носом – или лицевой частью шлема – к небольшим треугольным иллюминаторам и получить тот же обзор.
Кабели для модуля использовались самые тонкие, что тоже давало небольшой вклад в экономию веса, однако при этом они были хрупкими и при небрежном обращении рвались, как паутина. Чтобы еще больше облегчить модуль, конструкторы обработали все металлические поверхности способом, который назвали химической фрезеровкой: с металлических поверхностей химикатами вытравили где полмиллиметра толщины, где четверть миллиметра. Эта кропотливая работа давала очень небольшую разницу для любого конкретного участка, зато в объеме всего корабля экономия получалась заметной.
Сооружение, похожее на оригами из фольги, должно было отправиться в первый полет вместе с «Аполлоном-8». МакДивитту и Швейкарту предстояло забраться внутрь, отделиться от «Аполлона» и сделать несколько витков по орбите, пока Скотт будет в одиночку пилотировать командный модуль. Если бы по какой-нибудь причине LM не смог воссоединиться с «Аполлоном», на Землю вернулся бы один Скотт: в отличие от командного модуля, имеющего прочный теплозащитный экран, лунный модуль при попытке входа в атмосферу сгорел бы, как бумага.
Путешествие от флоридской стартовой площадки к лунным равнинам означало по сути, что нужно использовать очень большую ракету, способную заставить очень большой полезный груз развить очень, очень высокую скорость – с такой скоростью не передвигался еще никто из людей. Для этого требовалась ракета, каких прежде не делали, и НАСА не упускало случая напомнить потрясенному миру размеры новоизобретенного монстра. «Сатурн-5» имел высоту более 110 м – как 36-этажный дом, почти на 20 м выше статуи Свободы и длиннее поля для американского футбола вместе с очковыми зонами. Вес монстра впечатлял не меньше. «Сатурн-5» с полными баками горючего весил почти 3000 т, на треть больше эскадренного миноносца; только обычный эсминец, пленник гравитации, плавал на брюхе по поверхности океана, а «Сатурн-5» умел летать.
Каждый из пяти двигателей первой ступени гигантской ракеты потреблял в секунду 3 т керосина и жидкого кислорода, сжигая больше 500 т за те 162 с, которые ступень должна была прожить в полете. На высоте 66 км первая ступень отделялась и очередь переходила ко второй – здесь пять двигателей меньшей мощности сжигали почти 1,3 млн л горючего всего за 386 с. После этого наступал черед третьей ступени с одним-единственным двигателем, которая вытаскивала астронавтов на околоземную орбиту. Позже его предполагалось запустить еще раз – для рывка к Луне. Эта необыкновенная машина была еще и необыкновенно опасна.
Когда запускалась первая ступень и ракета только начинала подниматься со стартовой площадки, двигатели работали на уровне 160 млн лошадиных сил – столько энергии вырабатывали бы все реки и ручьи США, направленные на одну-единственную гидротурбину. Рев «Сатурна-5», взлетающего со стартовой площадки, из всех рукотворных звуков мог бы перекрыть только ядерный взрыв. А на случай, если бы ракета отказалась повиноваться командам и взорвалась на старте, физики имели наготове надежные оценки: взрыв породил бы облако пламени 430 м в диаметре, которое горело бы 33,9 с с выделением температуры более 1370° C.
Первый пуск этой монструозной машины – полетное задание называлось «Аполлон-4» – состоялся утром 9 ноября 1967 г. Зрелище было потрясающим. Зрители собрались на побережье Флориды такой толпой, какая обычно собиралась ради пилотируемых стартов, и получили свое.
– Да здесь все здание трясется! Здание трясется! – кричал Уолтер Кронкайт из временной студии, находившейся в 5 км от стартовой площадки. Кронкайт всегда реагировал на ракеты так, как ребенок реагирует на дизельные локомотивы, и не очень-то этого стеснялся. Внутри импровизированной студии съемочное окно, выходящее на стартовую площадку – специально сделанное широким, чтобы репортеры лучше видели описываемое, – начало дребезжать в раме, и съемочная группа кинулась его удерживать. Кронкайт, явно в восторге от происходящего, бросился на помощь.
– Рев оглушительный! – объявил он, когда грозный звук стал слышен зрителям.
– Большое стеклянное окно дрожит, мы держим его руками! Глядите, что ракета делает! У нас тут кусок крыши обваливается!
В пультовой, то есть в Центре управления запуском на мысе Кеннеди, было не спокойнее. Осыпающаяся с потолка штукатурка падала на пульты, где обычно не допускалось ни единой пылинки. Рев двигателей, который достигал 135 или 140 дБ, превышая болевой порог, порождал тектонические вибрации, регистрируемые сейсмометрами даже в Нью-Йорке. Его можно было ясно слышать и в хорошо укрепленном здании. Операторы за пыльными пультами радостно вопили, и сам Вернер фон Браун, наблюдавший за пуском в бинокль через самое прочное окно, позволил себе момент ликования.
– Давай, детка, давай! – кричал этот конструктор-немец, от которого ни единая живая душа раньше не слышала слово «детка». Меньше чем через 12 минут третья ступень «Сатурна» вместе с беспилотным кораблем «Аполлон» вышли на околоземную орбиту и оттуда продемонстрировали все, что от них требовалось. «Аполлон» слал в Хьюстон сигналы о нормальной работе всех систем, так что руководство понимало: астронавты, будь они на борту, чувствовали бы себя отлично.
После неполных трех часов – или двух витков – полета третья ступень включилась еще раз, выталкивая «Аполлон» с безопасной 185-километровой орбиты на головокружительную высоту в 17 200 км. После этого командный модуль отделился и выполнил безупречный высокоскоростной акробатический вход в атмосферу, приводнившись менее чем в 16 км от заданного места в районе Гавайских островов.
– Самая лучшая именинная свечка за всю мою жизнь! – восторженно заявил репортерам, выходя из зала управления, помощник фон Брауна Артур Рудольф, которому в тот день исполнилось 60 лет. Однако этот идеальный полет остался последним счастливым подарком, полученным НАСА от новой гигантской ракеты.
Всего через два месяца состоялся запуск «Аполлона-5». На этот раз меньшая по размерам двухступенчатая ракета «Сатурн-1Б» вывела на орбиту лунный модуль (уважительно названный LM-1), который призван был продемонстрировать НАСА работу этого маленького посадочного аппарата.
Можно счесть за предзнаменование тот факт, что использовалась верхняя ступень «Сатурна-1Б», которая предназначалась для космического полета Гриссома, Уайта и Чаффи: в вечер гибели экипажа она находилась под кораблем. При пожаре ракета не пострадала, и в условиях, когда Конгресс собирался растерзать НАСА за любой намек на лишнюю трату материала, космическое агентство не собиралось отправлять в утиль исправную вещь только потому, что она оказалась «несчастливой».
При этом весь полет казался сплошной неудачей. «Сатурн-1Б», выполнив свою нехитрую задачу, вывел LM на орбиту, однако посадочный модуль показал себя не с лучшей стороны. Его бортовой компьютер неправильно воспринимал посылаемые с Земли команды, из-за чего двигатель посадочной ступени отключился раньше времени. А когда отделилась взлетная ступень, компьютер тоже дал сбой и не зафиксировал тот факт, что корабль лишился половины своей массы, так что взлетная ступень во время движения по орбите кувыркалась, тщетно пытаясь восстановить равновесие в ошибочной уверенности, будто она вдвое тяжелее, чем на самом деле.
Последний из непилотируемых полетов – по крайней мере, последний на тот случай, если НАСА еще лелеяло надежду, что «Аполлон-7» наконец вернет американских астронавтов в космос, – был назначен тремя месяцами позже, на 4 апреля 1968 г., когда «Сатурну-5» предстояло полететь второй раз.
Агентство надеялось, что в миссии «Аполлон-6» ракета-гигант вновь возвратит НАСА былой лоск. Тот запуск ракеты «Сатурн» был таким же впечатляющим, как и первый. Однако через две минуты полета нестабильное давление горючего внутри первой ступени заставило ее колебаться в направлении вверх-вниз, как пружинная игрушка «пого», настолько быстро и сильно, что приходилось опасаться за прочность конструкции всей ракеты. Случись лететь на ней астронавтам – они получили бы травмы, возможно тяжелые; сильной тряской повредило две панели в форме лепестков в верхнем отсеке, предназначенном для лунного модуля, если бы таковой был на борту.
Когда отработала первая ступень и запустилась вторая, она тоже работала нестабильно. Из-за этого полностью отказали два из пяти двигателей и – согласно тревожной телеметрической информации, поступающей с корабля, – внутри этой ступени погнулась несущая 30-сантиметровая двутавровая банка, что, в свою очередь, могло привести к полному отрыву двигателей и стать причиной ситуации, которую разработчики назвали бы «катастрофическим отказом», а все остальные – взрывом.
Впрочем, вторая ступень каким-то образом продолжала работать, так что третья ступень вместе с кораблем «Аполлон» на верхушке кое-как вышла на орбиту, однако участь полета оказалась предрешена. – Это была катастрофа, – заявил Крафт на выходе из ЦУП, бросая вызов любому в НАСА, кто попытается приукрасить итог полета. – Я подчеркиваю: катастрофа.
Сразу после катастрофического полета «Аполлона-6» фон Браун собрал всю хантсвиллскую команду для устранения неполадок, почти уничтоживших ракету и корабль. Чтобы уж точно не пропустить ни одной светлой головы и собрать всех в одном месте, он также вызвал – лично или по телефону – еще почти тысячу инженеров от каждого подрядчика, субподрядчика и от фирм третьего уровня кооперации: всех, у кого могли найтись полезные идеи насчет того, как лучше исправить многочисленные дефекты огромной ракеты.
Проблема «пого» – наиболее критичная из всех – оказалась последствием простого факта, свойственного всем ракетам: при полете сжигается топливо, и, когда оно исчезает, баки остаются пустыми. Чем ниже уровень керосина, жидкого водорода и жидкого кислорода в баках, тем меньше масса ракеты, способная принять на себя вибрацию, что в конце концов и приводит к колебаниям. Выход был в том, чтобы вновь заполнять освобождаемое пространство, но чем?
Двигатели «Сатурна-5» работали только на одной скорости – на полной, и непрерывное ускорение взлетающей ракеты можно было получить только за счет того, что ракета становится все легче по мере сжигания топлива: тогда стабильная тяга будет двигать постоянно уменьшающуюся массу. Именно так ракета переходит от первоначального покоя к скорости почти 40 000 км/ч, которая требуется для полета к Луне.
Трудность состояла в том, что добавить что-то в пустые баки и заполнить пустоту – значит добавить и вес. Эту задачу конструкторы благополучно решили с помощью гелия – инертного и очень легкого газа: при давлении в одну атмосферу он имеет отрицательный вес. В «Сатурне-5», правда, такого не достичь, поскольку гелий нагнетается под давлением и будет более плотным, однако даже в этом случае он почти ничего не весит. Оставалось лишь устойчиво подавать гелий в верхнюю часть баков по мере сгорания топлива: газ станет амортизировать колебания, как хорошо накачанная шина сглаживает неровности на дороге.
Отказ двух двигателей на второй ступени – более сложный вопрос. «Пого» здесь тоже сыграло роль: во время полета «Аполлона-6» колебания были настолько сильными, что от этого даже погнулась двутавровая балка. Но помимо этого существовала и простая небрежность, которая могла стать смертельной: во время сборки перепутали концы проводов, идущих к двум двигателям. В результате каждый из двух двигателей запитывался от «чужой» системы управления, и, когда тому или иному двигателю требовалось больше или меньше мощности, системы срабатывали неадекватно. Эту глупейшую ошибку быстро нашли при разборе полета «Аполлона-6», и фон Брауна заверили, что ничего подобного больше не повторится.
Лавину стронул голос Джорджа Лоу в августе 1968 г. – за три месяца до того, как Уолли Ширра должен был поднять «Аполлон-7» на околоземную орбиту. В июне на мыс Кеннеди прибыл первый законченный лунный модуль, все еще недоработанный: со множеством дефектов, по-прежнему слишком тяжелый и самым буквальным образом неспособный стоять на слабых ногах. Конечно, модуль проектировали с таким расчетом, чтобы он держал свой вес в условиях лунной гравитации, вшестеро меньшей, чем земная, однако его беспомощность все же казалась отличной метафорой для такого хрупкого и несовершенного аппарата.
При всех стараниях техников LM явно не успевал к ноябрьскому или декабрьскому проверочному полету с Джимом МакДивиттом и экипажем «Аполлона-8». Сказанное Джорджем Лоу осталось у него в памяти в одной формулировке, у Криса Крафта – в другой, у Боба Гилрута – в третьей. В тот день все трое собрались вместе, и руководитель программы «Аполлон» попросил обоих коллег выслушать идею, которую он уже некоторое время обдумывал. Суть сказанного Лоу сводилась к следующему: «График вам известен? Давайте его сломаем. Мы полетим к Луне через 16 недель. И давайте поручим это дело “Аполлону-8”».
... была еще одна причина не ограничиваться облетом. Американские беспилотные зонды – посадочные аппараты для жесткой и мягкой посадки и спутники Луны – давно уже испытывали на себе непредсказуемость лунного притяжения. Гравитационное поле Луны было неравномерным и имело участки с притяжением больше обычной величины в одну шестую земной гравитации, которые могли сбить корабль с курса. Такие неравномерности объяснялись концентрациями массы – «масконами» – остатками метеоритов из тяжелых металлов, которые давным-давно врезались в Луну и ушли под ее поверхность. Масконы не представляли никакой опасности в течение миллиардов лет, однако при появлении над ними аппарата с Земли простирали свои невидимые гравитационные руки и непредсказуемым образом встряхивали его.
– Каждый раз, когда мы рассчитываем траектории с помощью имеющихся гравитационных моделей Луны, мы промахиваемся на три километра, – сказал Тиндалл Крафту.
– Однако если поместить на орбиту командный модуль, то мы сможем подобрать эмпирический набор формул, который поможет правильно предсказывать орбиту.
Десять витков казалось вполне приличным количеством для корабля, обращающегося вокруг Луны. Это позволяло собрать хороший набор данных о масконах, не говоря уже о тщательной фоторазведке поверхности, которую можно будет использовать для планирования посадки на Луну. Тиндалл знал, что для его начальника этот аргумент будет иметь особый вес. Орбитальный полет повышал риск для «Аполлона-8», зато снижал его для всех последующих лунных «Аполлонов». Простая арифметика, а Крафт арифметику любил.
Борман передал экипажу то, что сказал ему Слейтон.
– Летим раньше, в декабре, – произнес он, начав с менее значительной новости. Ловелл и Андерс слегка удивились.
– На орбиту вокруг Луны.
Удивление переросло в потрясение, однако оба астронавта лучились радостью.
– Чья была идея? – не веря своим ушам, спросил Ловелл.
– Дика, Крафта – да, пожалуй, всеобщая, – ответил Борман.
– Они хотят полет, и чтобы он состоялся до конца года. У нас 16 недель на тренировки.
– Мало, но успеем, – заметил Ловелл, и Борман согласно кивнул.
– Да ведь LM не готов, – вмешался Андерс. Этого-то Борман и боялся. – Никакого лунного модуля, – ответил он.
– Только командно-служебный. Андерс мгновенно помрачнел, затем собрался с духом, выдавил улыбку и кивнул. И все же разочарование было слишком явным. Луна – это прекрасно и даже чудесно, но лишиться лунного модуля для него было все равно что лишиться ноги или руки. Либо ты специалист по командному модулю, либо по лунному. Андерс изучал LM и был на этом пути впереди любого, а теперь его место займет другой и будет следующие 16 недель тренироваться в управлении посадочным аппаратом, пока Андерс переключится на менее сложный и менее интересный командный модуль. И все же он не отрицал, что быть членом экипажа во время первого полета к Луне – миссия историческая.
Частью нового задания для Андерса, как объяснил Борман, станет фотографическое и визуальное наблюдение возможных участков для посадки на Луну – для этого и пригодятся познания Андерса в геологии. Это будет критически важной частью полета, поскольку никто пока не мог точно определить свойства гладких равнин – так называемых морей – на поверхности Луны, которые планировалось использовать в будущих полетах. Были ли это действительно ровные места, пригодные для посадки, или же каменистые поля, которые могут затруднить посадку лунного модуля на финальной стадии спуска.
Тиндалл стал проводить все больше времени в массачусетском Кембридже, в принадлежащей MIT Лаборатории Дрейпера, где писали и тестировали программное обеспечение для полета. Вскоре уже 400 инженеров, номинально работающие на институт, фактически работали на Тиндалла. Память корабля была разделена на 38 отдельных банков, каждый из которых мог хранить «целый» килобайт информации – то есть тысячу единиц данных. Нужно было вместить мощные вычислительные алгоритмы в этот очень скромный объем.
Средоточием основной части работы команды была компьютерная программа «Колосс» – система, которая после нескольких лет соперничества с другими программами была выбрана для навигации во время полета на Луну и обратно. Однако «Колосс» не был еще полностью готов, и, хотя темпы по доведению его до готовности к полету и так были бешеные, теперь предстояло лететь во весь опор. Больше всего инженеров беспокоила ситуация внезапного отказа программы – такое случалось часто, и казалось, что полностью устранить сбои не удастся. При крахе программы главным было то, насколько быстро и беспроблемно можно перезапустить систему.
Во время трехдневного перелета к Луне временное отключение компьютера можно было спокойно перетерпеть, но если сбой случится в критические минуты или секунды, например перед запуском двигателя для вывода корабля на лунную орбиту, то остановка программы будет катастрофой. Поэтому работа в MIT сосредоточилась на том, чтобы обеспечить быстрый и автоматический рестарт системы после сбоя.
Ядро программного комплекса должно было «понимать», какие системы запускать и в каком порядке, как проверять работоспособность каждой системы при ее запуске и как на это время приостанавливать прочие второстепенные операции на борту корабля.
Тиндалл вел команду разработчиков твердой рукой и не пренебрегал возможностью использовать против инженеров их же собственное (часто немалое) самолюбие. «Если MIT не справляется с работой, – задумчиво произносил он невзначай, – всегда ведь можно вызвать на консультацию знатоков из IBM». И подстегнутые специалисты MIT тут же начинали уверять его, что подобная помощь им не понадобится.
Симсупы, или руководители подготовки на тренажерах, – это те люди, которым по должности положено мучить других. Их даже можно наблюдать непосредственно за работой: они сидят за отдельной системой пультов в правой части зала управления полетом. Однако добраться до них не так просто, поскольку от остального зала их отделяла стеклянная стена – что было, вероятно, только к лучшему.
Для астронавтов и для операторов основная часть подготовки состояла в проработке имитируемого полета на тренажере, раз за разом, чтобы каждый из участников знал каждый шаг в каждом возможном сценарии развития полета, причем знал глубоко, основательно, на уровне рефлекса. А затем симсупы начинали все ломать.
Они могли позволить рутинной тренировке в ЦУП идти какое-то время по плану и затем без всяких предупреждений отключить три двигателя воображаемой первой ступени «Сатурна-5» в тот момент, когда ракета поднялась со стартовой площадки всего на 300 м. Или вырубить систему связи через пять минут после того, как экипаж ушел с околоземной орбиты и направился к Луне, а когда операторы пробовали переключиться на запасную систему, симсупы «ломали» и ее тоже. Или объявить неработающей систему жизнеобеспечения в корабле и потребовать от оператора за соответствующим пультом сконфигурировать систему заново, пока астронавты не погибли от замерзания или недостатка кислорода.
Астронавтам на тренажерах космического корабля в другом корпусе хьюстонского центра доставалось от симсупов не меньше. Они могли позволить экипажу долететь до обратной стороны Луны, «заставляли» главный двигатель проработать дольше расчетного времени и давали экипажу ровно три минуты на решение проблемы, прежде чем аппарат, неумолимо приближающийся к Луне, разобьется об ее поверхность.
Они придавали командному модулю на полпути к Луне быстрое вращение и затем отключали управление двигателями ориентации, так что экипаж должен срочно включить запасные системы и попытаться стабилизировать корабль. Это нужно успеть сделать до того, как имитируемая скорость вращения достигнет 60 об/мин, или 1 об/с, то есть той стадии, на которой астронавты в реальной ситуации начнут испытывать сильное головокружение и потеряют сознание.
Иногда тренировки проводились только с астронавтами или только с операторами. В других случаях симсупы устраивали так называемые интегрированные тренировки, когда люди на обоих концах каналов голосовой и телеметрической связи исполняли те же роли, которые им предстояло играть во время настоящего полета. Таков был порядок тренировки астронавтов и операторов для всех предыдущих космических полетов, так они готовились и к полету на «Аполлон-8».
В конце концов нарушение субординации вылилось в бунт на корабле. В последний день полета, 22 октября, перед спуском экипажу пришла пора облачаться в скафандры и шлемы. Этому протоколу следовали всегда, и его нужно выполнить и в данном случае: специалисты НАСА по безопасности беспокоились о том, что пролет сквозь атмосферу в виде огненного метеора может привести к повреждению корабля и внезапной разгерметизации. Однако Ширра находился выше таких вещей. Дабы заложенные уши не страдали от давления, он отказался надевать шлем и не стал настаивать на том, чтобы это сделали остальные. Капком потребовал соблюдения правила, но Ширра оставался непреклонен.
В конце концов микрофон взял Дик Слейтон и обратился напрямую к экипажу. Это было неслыханно: чтобы избежать противоречия в командах, поступающих кораблю, с экипажем полагалось общаться только капкому. Однако даже Слейтон не смог уговорить Ширру и экипаж надеть шлемы.
– После посадки будь готов детально пояснить, отчего вы не надели шлемы, – наконец уступив, сказал Слейтон. – Шея твоя. Надеюсь, ты ее не сломаешь.
Ширра шею не сломал, Каннингем и Айзли тоже. Им пришлось заплатить другим способом. Еще до старта Ширра объявил, что «Аполлон-7» станет его третьим и последним полетом. Зато перед Каннингемом и Айзли – астронавтами, имевшими смелость участвовать в первом полете на неиспытанном корабле, – маячило яркое лунное будущее. Однако теперь, после «Аполлона-7», все было кончено. Сразу после приземления Крафт прихлопнул их так же, как некогда Скотта Карпентера.
«Зонд-6» отправился в полет 10 ноября. Как и «Зонд-5», он обогнул обратную сторону Луны и направился прямо к Земле. При входе в атмосферу стало ясно, что на этот раз дело пойдет лучше, чем с предыдущим «Зондом». Маневр входа корабль отработал практически безупречно. Он пронесся через атмосферу, набрав тепла и перегрузок не больше, чем может легко перенести человек, и направился точно к указанному месту посадки. Парашют «Зонда» раскрылся вовремя, скорость снижения планово снизилась. Затем, всего в 5300 м от поверхности – после 400 000 км пути – корабль сделал то, что должен был сделать только после приземления на казахстанской территории: он отстрелил парашют. Теперь спасти корабль оказалось невозможно, и будь на борту космонавт, уберечь его не удалось бы. Рухнув на Землю, многотонный мертвый «Зонд» наполовину зарылся в грунт.
На следующий день в здании ЦНИИ машиностроения главный конструктор системы наведения «Зонда» Николай Пилюгин собрал своих инженеров и задал им головомойку.
– Наконец-то все системы по Л1 в полете вокруг Луны сработали без замечаний, – кричал Пилюгин, – а вы у самой Земли умудрились отстрелить парашют и разбили спускаемый аппарат. А ведь ходили разговоры, что запустим вот-вот на Л1 человека!
Инженеры объяснили, что причиной оказалась утечка воздуха из корабля. Утечка, возникшая из-за неисправного резинового уплотнения, сбила с толку приборы, считывающие уровень атмосферного давления и передающие информацию системе, которая управляла парашютом и следила, чтобы его стропы перерезало строго в нужный момент. Инженеры заверили Пилюгина, что проблема устранима. Однако не было гарантии, что «Зонд» удастся запустить вовремя, обогнав наступающих на пятки американцев.
... некогда знаменитый авиатор стучался в дверь квартиры астронавтов, испрашивая позволения провести с ними несколько минут. Пилоты «Аполлона-8» впустили его к себе в обеденное время 20 декабря. Вся компания села за стол и проглотила простецкую еду «шеф-повара» с портового буксира, после чего предполагалось вымыть тарелки и распрощаться с посетителем. Вместо этого вся четверка продолжала разговаривать. Или – если быть точнее – разговаривал один Линдберг: о первых годах развития авиации, о знакомых ему летчиках, о полусотне боевых заданий, на которые он летал как американский летчик на тихоокеанском театре, когда война, против которой он ратовал, все-таки разразилась и Линдберг принял в ней участие.
Рассказывал о знакомстве с Робертом Годдардом – американским изобретателем ракет на жидком топливе, который в 1920-х гг. сказал Линдбергу, что полет к Луне когда-нибудь может стать реальностью, но будет стоить невероятных денег – не меньше миллиона долларов. Астронавты слушали долго и внимательно. Время шло, и наконец они заговорили о собственном полете, до которого – судя по стрелкам на циферблате и по удлиняющимся теням – оставалось меньше 16 часов.
Поначалу они говорили почти нехотя: полет к Луне, конечно, был проектом куда более амбициозным, чем перелет через Атлантику, но Линдберг свой подвиг уже совершил, а Борману, Ловеллу и Андерсу он еще только предстоял. Линдберг с вниманием выслушал их рассказ, задал несколько вопросов о космическом корабле и ракете, пока ему отвечали, взял со стола листок бумаги для заметок и принялся что-то на нем писать, время от времени поглядывая на астронавтов в знак того, что продолжает слушать. Окончив писать, он обвел взглядом всех троих.
– В первую секунду вашего завтрашнего полета вы сожжете в 10 раз больше горючего, чем я сжег за весь свой перелет, – сказал он. С этими словами старый, потрепанный жизнью пилот откланялся, дав понять, насколько неуместна такая застенчивость для троих астронавтов, которые вот-вот оставят собственный след в истории.
В самый короткий день 1968 г., 20 декабря, стемнело рано. Примерно в половине шестого вечера Ловелл подъехал к бунгало и погрузил в машину всю семью – Мэрилин и четверых детей. Джим с Мэрилин ехали молча, дети оживленно болтали на заднем сиденье. Машина свернула на трассу AIA, ведущую к Космическому центру. Подъехав к строго охраняемым воротам, Ловелл предъявил пропуск, хотя можно было этого не делать: охранник и без того расплылся в улыбке при виде «лунного астронавта» и его счастливой семьи.
В 5 км оттуда, на клочке земли позади сооружений Космического центра, стоял белоснежный сверкающий шпиль – «Сатурн-5». Ракету, залитую светом прожекторов, на фоне окружающего плоского пространства невозможно было не заметить. Ловелл проехал в ворота, миновал многочисленные здания и бункеры Космического центра. По мере приближения к стартовой площадке ракета высотой с 36-этажный дом, казалось, росла и росла. Техники, снующие на стартовой площадке, приветственно помахали Ловеллам и дали им приблизиться, когда те высадились из машины на ближайшей песчаной дюне и воззрились вверх; Мэрилин держала на руках малыша Джеффри, остальные дети стояли здесь же.
Протокольная группа НАСА установила на песке столик, можно было полакомиться пончиками с кофе, однако Ловеллы были слишком захвачены зрелищем ракеты и не собирались отвлекаться на еду; впрочем, привыкшие к виду «Сатурна» техники не упустили случая закусить и отвлечься от работы. Мэрилин раньше видела намного меньшие серо-стальные «Титаны», которые уже дважды уносили ее мужа в космос, однако нынешняя ракета разительно он них отличалась.
Подняв голову, она разглядывала «Сатурн-5»: на таком близком расстоянии ракета многим кажется монстром, однако в голове Мэрилин царила лишь одна мысль: «Это произведение искусства». Ракета вовсе не была монстром – она была великолепна. На следующее утро Мэрилин предстояло увидеть с безопасного расстояния в 2,5 км, как ракета унесет отца ее детей на совсем не безопасное расстояние почти в 400 000 км. Однако сейчас ею владели только переживания за мужа и восторг перед огромной машиной.
– Рев будет ужасный, – сказал Ловелл, подступив ближе и проследив ее взгляд. – С нами все будет хорошо, – ответила Мэрилин.
– Мы видели, как взлетали «Титаны».
– Они даже и близко не похожи. Мэрилин кивнула.
– И не волнуйся, когда ракета наклонится, – добавил Ловелл.
– Наклонится?
– Всего на градус-другой при старте, чтобы не задеть башню.
Мэрилин попробовала представить себе такую громадину наклоняющейся хотя бы на сантиметр от идеально правильной вертикали – и сразу же отбросила эту мысль. Если так надо, то так и полетит. Несколько минут спустя, когда дети заскучали, Мэрилин отвела их обратно в машину, и семья благополучно вернулась с космодрома в пляжное бунгало.
Ловелл вошел в дом вместе со всеми попрощаться напоследок. У него в руках Мэрилин заметила конверт из оберточной бумаги. Открыв его, Джим достал фотографию Луны – снятый крупным планом кадр с широкой серой равниной, фото с одного из орбитальных аппаратов НАСА.
– Это Море Спокойствия, – сказал Ловелл. Затем указал на небольшую треугольную гору на сухом берегу безводного моря.
– Это одна из «начальных точек», которые мы должны обследовать. Это точка, на которую будут ориентироваться следующие экипажи при начале спуска. Мэрилин кивнула, не очень понимая, зачем он рассказывает ей об этих тайнах полета.
– Я увижу ее одним из первых, – добавил Ловелл.
– Поэтому назову Горой Мэрилин.
Побудка прошла как всегда: Дик Слейтон, войдя в темный номер астронавтов, включил свет в гостиной, а затем обошел все спальни: постучав в дверь, он открывал ее так, чтобы свет хлынул внутрь, указывал на часы и напоминал, что пора вставать и что медицинское обследование начнется через 15 минут.
Завтрак – стейк с яйцами, тост, фрукты, сок и кофе – был стандартным еще со времен «Меркурия», традиция кормить дублеров вместе с основным экипажем тоже оставалась неизменной. В то утро это означало завтрак в компании Нила Армстронга, Базза Олдрина и новичка Фреда Хейза.
Взглянув в их сторону, Ловелл поймал себя на мысли, что если бы не больной позвоночник Майкла Коллинза, то он сам сейчас сидел бы среди тех трех астронавтов, которые остаются на земле.
Уже у самого люка, заглянув внутрь, он увидел Бормана, хмуро глядящего на приборную панель. Напротив каждого из кресел висело по рождественскому украшению.
– Что это? – проворчал Борман не столько для других, сколько для себя, хотя вопрос раздался и в наушниках Ловелла.
– Гюнтер, – объяснил Ловелл, хотя Борман и без того знал ответ.
Гюнтер Вендт был из тех немецких инженеров, которые после войны прибыли с Вернером фон Брауном, теперь он отвечал за «белую комнату» и руководил делами на старте. Вендт был последним, кого видел каждый из астронавтов перед закрытием люка, и он любил развлекать экипаж шутками и сувенирами. Многим из пилотов это нравилось, особенно Уолли Ширре. Однако Фрэнк Борман – не Уолли Ширра, тем более в таком ответственном полете, поэтому он снял висящее перед ним украшение, глянул через плечо и улыбнулся Вендту – как можно более естественно.
– Спасибо, Гюнтер, – сказал он, вручая тому непредусмотренный груз.
Ловелл и Андерс последовали его примеру. После этого у люка показался еще один член обслуживающей команды. По очереди он наступил на плечо каждого из астронавтов, получив необходимую опору, чтобы как можно туже затянуть ремни, притягивающие их к креслам. Эту операцию нужно было сделать именно так – ведь астронавтов в креслах будет бешено трясти после включения двигателей, затем бросит вперед при отсечке и отделении первой ступени, затем вдавит обратно при запуске второй ступени, а напоследок вновь бросит вперед-назад при отделении второй ступени и включении третьей. После этого люк – усовершенствованный безопасный люк, который можно открыть за считаные секунды, так что астронавтам уже никогда не придется погибнуть в пламени, – герметично закрыли.
Через две с половиной минуты, когда «Сатурн» с экипажем находился в 66 км над Землей и двигался на скорости 2700 м/с, отработала и отделилась первая ступень, отчего астронавтов бросило на ремни. Секунду спустя, при зажигании двигателей второй ступени, их жестоко вдавило обратно в кресла.
Для Андерса этот рывок не прошел даром. За несколько секунд до этого он пытался поднять руку к приборной панели – рука шла так, будто к ней привязали десятикилограммовый груз. Он сумел протянуть руку вперед за мгновение до того, как запустилась вторая ступень, отчего рука впечаталась аккурат в стекло шлема. Металлическое кольцо на запястье оставило на непробиваемом стекле ощутимую царапину. Андерс обругал самого себя – единственный новичок среди экипажа теперь будет иметь на шлеме видимое свидетельство собственной неопытности.
Заметил ли Борман промашку Андерса – неизвестно; если да, то он воспользовался прерогативой командира не обращать внимания на мелкие оплошности.
– Первая ступень шла плавно, вторая идет еще плавнее, – доложил он Земле.
– Вас понял, плавно и плавнее, – ответил Коллинз. – Мы не видим проблем.
На 8-минутной отметке полет внезапно стал не таким плавным: «Сатурн-5», уже без первой ступени, вошел в режим продольных вибраций, которые едва не привели к развалу «Аполлона-6» на части.
– Появилось небольшое «пого», – доложил Борман тревожную новость Земле.
– Вас понял, небольшое «пого», – эхом откликнулся Коллинз. Оба недоумевали, почему не срабатывают добавленные фон Брауном гасители колебаний. Однако через несколько секунд гелий в баках начал действовать, его «магия» принялась улаживать дело.
– «Пого» стихает, – доложил Борман.
– Вас понял, – ответил Коллинз.
И после этого «Сатурн-5», имя которого было связано с одним безупречным и одним чудовищным полетом, без малейших неточностей исполнил все то, ради чего его строил Вернер фон Браун. Вторая ступень отделилась по всем правилам, третья ступень ненадолго запустилась и тут же отключилась, дав «Аполлону-8» нужный толчок к временной опорной околоземной орбите.
Гасители были добавлены на первой ступени, а в этот момент заканчивала работу вторая. Высокочастотные колебания (18, 9 и 11 Гц) наблюдались с 450-й по 520-ю секунду и, строго говоря, не представляли собой классическое «пого».
Мало того что она имеет довольно просторный объем 6,2 м3: эти кубические метры рационально сконфигурированы и дают максимальную свободу движений даже для трех человек, занимающих этот объем. Между креслами и приборной панелью оставлено пространство, в котором можно с удобством перелететь друг через друга, легко добираясь от переборки до переборки и от одного иллюминатора до другого.
Нижний отсек оборудования, расположенный под креслами, давал еще больше пространства. Как и предполагало название, отсек частично использовался для складирования, но там же располагался и навигационный пульт с секстантом, так что отсек становился самостоятельным рабочим местом – отдельно от приборной панели. Он даже давал некоторое укрытие в тех случаях, когда астронавту требовалось вздремнуть или воспользоваться пакетом для сбора отходов (они, к сожалению, со времен «Джемини» не изменились к лучшему).
TLI, который ожидал космонавтов в точности через 2 часа 50 минут и 31 секунду после начала полета – ближе к концу второго околоземного витка, – требовал исключительной точности. Поэтому его исполнение доверили не бортовому компьютеру и не экипажу: включением двигателя для старта к Луне должны были напрямую управлять огромные, занимающие целый зал ЦУП компьютеры. Двигатель третьей ступени «Сатурна» тягой в 102 т планировалось запустить ровно на 308-й секунде, чтобы разогнать «Аполлон-8» со стабильной орбитальной скорости 28 000 км/ч до любимой репортерами «круглой» скорости в 40 000 км/ч, которую они называли «скоростью освобождения», или второй космической скоростью. По сути, они были не правы по обоим пунктам.
Круглое число 40 000 км/ч на самом деле следовало понимать как 38 950 км/ч, а до так называемой «скорости освобождения» доходить было нельзя: такова необходимая предосторожность. По законам физики удаление от Земли напоминает восхождение в гору, когда скорость подъема борется с силой тяжести. Если разогнаться до 40 000 км/ч, то эту гонку можно выиграть, но если затем корабль по ошибке промахнется мимо Луны, то улетит в космос и будет там блуждать вечно.
Если же «давить на газ» чуть слабее и недобрать примерно 1000 км/ч, то эта битва с гравитацией в итоге будет проиграна. И даже если траектория пройдет слишком далеко и корабль промахнется мимо Луны, то можно просто пролететь по дуге и направиться обратно к дому подобно мячику, закинутому высоко в небо и падающему обратно на Землю. Это означало также, что если промахнуться самую малость, то скорость будет достаточно низкой, чтобы подчиниться лунному притяжению, пролететь за обратной стороной Луны и направиться обратно к Земле.
В первом случае разворот делается по дуге в открытом космосе, во втором – вокруг «разделителя полос» в виде Луны. В обоих случаях корабль остается на трассе, которую планировщики называют траекторией свободного возвращения, и в любом случае направляется домой.
Возможность уединения, пусть и почти призрачная в таких условиях, была связана с традицией НАСА по отношению к семьям астронавтов: в спальне или другом месте, удаленном от посторонних глаз, устанавливался небольшой репродуктор. От самого взлета до окончательного приводнения он постоянно транслировал семье переговоры экипажа с операторами. Поначалу звук приходил с запозданием в долю секунды, а затем, когда корабль долетит до Луны, задержка должна была удлиниться до секунды с четвертью – время, за которое радиосигнал, несущийся со скоростью 300 000 км/с, покрывал расстояние от Земли до Луны в 375 000 км.
Впрочем, НАСА принудительно задерживало передачу еще на несколько секунд, чтобы в критическом случае трансляцию можно было отключить и не дать семье услышать то, что ей слышать не следовало. Никто из сотрудников ЦУП, слышавших вопли из горящего «Аполлона-1», не решился бы транслировать этот ужас женам и детям гибнущих астронавтов.
Во время старта в доме не было никаких репортеров, но, когда «Аполлон-8» благополучно вышел в космос, Сьюзен пошла на встречу с журналистами – однако на своих условиях: она появилась на лужайке с родителями Фрэнка и с собакой, но без Фреда и Эда.
После того как фотографы запечатлели семейную картину, Сьюзен произнесла короткую фразу: «Меня знают как человека, который всегда найдет что сказать, но сегодня у меня нет слов». Однако все-таки нашла нужные слова и на предсказуемые вопросы ответила со смесью уверенности и гордости. «Величие события очень трудно осознать, я пока не до конца понимаю происшедшее. Все так не похоже на “Джемини-7”». В конце она сказала: «Я слишком эмоционально выжата и не могу говорить».
Затем, извинившись перед репортерами, Сьюзен скрылась в доме. Ей предстояла трудная неделя, и по прежнему опыту она знала, сколько внимания в состоянии уделить репортерам в конкретный день.
Предусматривая разные варианты развития событий, Билл оставил детям две магнитофонные записи. Одну полагалось послушать на Рождество, а вторую – только если станет ясно, что семья больше никогда не соберется на Рождество в полном составе.
О второй записи Валери старалась не думать. Жена пилота, она давно уже изобрела собственную «блокировку»: размышлять только о том, что в твоей власти, и не задумываться об ужасных вещах, на которые не можешь повлиять. Многие ее подруги тоже были женами пилотов, и некоторые из мужей воевали во Вьетнаме – в совсем иных и куда более кровавых битвах холодной войны, чем полет на Луну. Если уж они умеют отгораживаться от страха, думала Валери, то и она сможет. И еще научит этому детей.
Последняя ступень ракеты отработала как положено, но теперь стала не более чем космическим мусором, от которого следовало избавиться. Третья ступень крепилась к кораблю кольцом пироболтов. Маневр отделения предполагал, что экипаж подорвет пироболты, а затем даст импульс двигателями, тем самым увеличив скорость корабля на метр в секунду или около того. Тогда появится промежуток между кораблем и третьей ступенью. И этот промежуток должен быть достаточно большим: при взрыве болтов из поврежденных магистралей третьей ступени начнут вытекать остатки топлива, и тогда поведение ступени сделается непредсказуемым – а это самое последнее, чего вы могли бы пожелать 10-тонной конструкции, которая летит следом. Борман предпочитал избегать таких случайностей.
В предстоящем непростом маневре у каждого члена экипажа имелась своя роль. Андерс с контрольной карточкой в руках должен зачитывать команды по операции отделения, Ловелл – вводить их в компьютер и выполнять процедуру подрыва пироболтов, а Борман после отделения корабля – работать двигателями. Ловеллу давно уже не терпелось использовать компьютер в полете: недаром он провел столько часов, практикуясь управлять этим мощным электронным мозгом на Земле, и теперь наконец пришло время испытать его в деле.
Компьютер был относительно компактным; он управлялся клавиатурой с десятью цифрами и еще девятью кнопками, а на экране мог показывать 21 знак: три пары служебных символов и три пятизначных числа. Используемый язык компьютера в некотором роде похож на разговорный английский и состоял по большей части из глаголов и имен существительных, представленных числами. Во время многомесячных тренировок Ловелл должен был научиться бегло говорить на компьютерном языке.
Глагол обозначал некое действие, которое нужно совершить, а существительное – объект, с которым совершалось действие. Вводишь глагол 82, который значил «вывести на экран орбитальный параметр» – компьютер переваривает команду и ждет следующей. Какой именно орбитальный параметр? Наклонение? Скорость? Их ведь немного. Если после глагола 82 ввести имя 43 – широта, долгота и высота, команда обретет полноту и компьютер откликнется. К счастью, сложный маневр отделения отчасти облегчался тем, что часть процедуры уже ввели заранее: все существительные хранились в компьютерной памяти. Ловеллу оставалось лишь ввести глаголы.
Борман окинул взглядом приборы – готов ли корабль к маневру? Все было готово.
– Можно, – кивнул он экипажу.
– Хорошо, глагол 62, ввод, – зачитал Андерс.
– Глагол 62, ввод, – подтвердил Ловелл, нажимая нужные кнопки.
– Глагол 49, ввод, – продолжил Андерс.
– Глагол 49, ввод, – повторил Ловелл. Андерс оглядел приборы и утвердительно кивнул.
– Хорошо, – сказал он, – исполнить.
– Понял, – ответил Ловелл и нажал кнопку на панели дисплея, которая так и называлась: «Исполнить».
Толчок, последовавший за подрывом болтов, застал всех троих врасплох. Он оказался несильным, особенно в сравнении со стартом, походившим на землетрясение, однако ощущался гораздо сильнее, чем небольшой удар, который всем был знаком по симуляторам. Борман сбросил оцепенение, схватил ручку, напоминающую пистолетную, которая управляла двигателями корабля, и начал понемногу уводить корабль вперед.
... аппаратура хранения данных, сокращенно DSE, и именно к ней относилось обиходное выражение «сбросить пленку». В кабине «Аполлона-8» была установлена звукозаписывающая система, которая работала более-менее непрерывно от старта до приводнения. Сбрасываемые пленки фиксировали все, что астронавты говорили друг другу внутри корабля, в том числе и без связи с ЦУП, когда Земля не могла слышать, что обсуждается на борту.
Эти записи не только становились важным историческим документом, но и могли дать необходимую информацию в случае происшествия на борту для комиссии по расследованию, которая должна была бы выяснить причину проблемы. А главное – эта система давала экипажу возможность записать частное сообщение для ЦУП и затем передать его на высокой скорости так, что никто в мире не смог бы его услышать.
Однако ЦУП пришлось бы найти свободное время для прослушивания чертовой записи, а в описываемый момент там не спешили этого делать. Это было проблемой, потому что экипаж пытался сообщить на Землю, что Борман заболел – и состояние его куда серьезнее, чем легкие приступы морской болезни у Ловелла и Андерса в начале полета.
В первые 12 часов Борман находился попеременно в двух состояниях: рвота и попытка сдержать рвоту, чаще всего неудачная. К тому же его периодически мучила диарея, что при желудочных расстройствах не редкость. И одно и другое было изрядным испытанием в условиях космического корабля, где нет канализации. И хотя командир пока занимался работой и по его интонациям ничего не было заметно, было понятно, что долго он не продержится. Если Борман не сможет есть и усваивать пищу, он ослабнет, а со временем и вовсе утратит способность действовать. Звуки и запахи, наполняющие тесную кабину, уже стали невыносимы для всех троих астронавтов. Хуже того, если болезнь Бормана была вызвана вирусом, то Ловелл и Андерс почти наверняка должны были ее подхватить.
Trans-Earth injection – фактически маневр для возвращения на Землю.
К утру третьего дня полета увеличивающаяся удаленность от Земли давала о себе знать разными способами. Например, изменилась роль Солнца: поскольку положение корабля относительно центра Солнечной системы постоянно смещалось, то через иллюминаторы «Аполлона-8» проникало все больше солнечного света. Поток лучей мешал работе навигационной оптики, которой заведовал Ловелл.
Штатный процесс прокладки курса предполагал приблизительное наблюдение звезд небольшим навигационным телескопом, а затем точную триангуляцию по ним с помощью секстанта. Однако самая яркая звезда – Солнце – мешала телескопу, и Ловеллу оставалось работать лишь с секстантом. Дело не невозможное, но утомительное, почти как мерить километры метровой линейкой. Борман сообщил о проблеме Коллинзу, который к тому времени вернулся за пульт капкома, и Коллинз спросил точный угол секстанта в данный момент. Ловелл, слышавший разговор от своей навигационной панели, доложил Борману:
– Под звездой № 33.
– Под звездой № 33, – повторил Борман Коллинзу.
– Вас понял, – ответил тот.
Хотя Коллинз не подал виду, ответ Бормана его насторожил. Звезда № 33 – это Антарес, отличный объект для точных наблюдений. Если с наблюдениями возникли сложности, значит, экипажу будет все труднее ориентироваться перед выходом на окололунную орбиту.
Раздался треск помех, затем Карр вновь вышел в эфир. – Фрэнк, – сказал он, – кастард в духовке, 175 градусов. – Не понимаю, – по-испански ответил Борман. А через миг до него дошло. Это было послание от Сьюзен, которая – если он хоть сколько-нибудь ее знал – будет держать на себе все хозяйство и приветливо принимать гостей, но к моменту потери сигнала и включения двигателя уйдет в кухню или спальню, где можно слушать трансляцию из репродуктора и где никто не услышит ее облегченного вздоха при успешном исходе, не увидит ее отчаяния в случае неудачи.
Сьюзен считала, что публично демонстрировать сильные эмоции совершенно незачем. Но при этом она не упустила случая передать Фрэнку весточку. Заранее встретившись с Карром, когда он не был на дежурстве, она попросила его огласить в эфире зашифрованную декларацию семейной солидарности – заклинание, которое связывало их с Фрэнком с самых первых дней брака: она позволит ему заниматься его рискованными летными делами, а он ей – заниматься хозяйством и детьми. Сейчас Борман только улыбнулся – легкой улыбкой, не предназначенной для чужих глаз.
После рождественского ужина, когда Борман ушел спать в отсек оборудования, кораблем управлял Андерс, засевший в левом кресле. Ловелл в это время работал с компьютером. Коллинз зачитывал Ловеллу новые координаты для очередного вращения вокруг продольной оси с целью равномерного прогрева корпуса: время от времени ориентацию корабля приходилось менять в зависимости от постоянно изменяющегося угла относительно Солнца. Ловелл вводил команды в компьютер, как вдруг включились маневровые двигатели. Корабль резко повело, из горизонтального положения с направленным примерно вперед носом он перевернулся в вертикальное, носом вверх.
– Стой, стой, стой! – воскликнул Ловелл.
– О’кей, стоим, стоим. Ждем, – ответил Коллинз.
Под взглядом Андерса индикатор положения корабля в пространстве, расположенный на приборной панели, сдвинулся одновременно с кораблем, и теперь странное движение корабля отражалось в странных показаниях индикатора. Борман резко проснулся.
– Что случилось? – требовательно спросил он.
Ловелл на миг замешкался, ответа у него не было. Корабль продолжал крениться. В попытке вернуть нормальную ориентацию Андерс запустил двигатели реактивного управления, однако та же программная ошибка, что дала начало проблеме, теперь не позволяла совладать с кораблем и делала все, чтобы он остался в вертикальном положении кверху носом. Зная, что в таких случаях главное – не создавать новых проблем на фоне имеющихся, Андерс убрал руку с ручки управления двигателями.
Ловелл, прокрутив в голове компьютерные команды, быстро вычислил причину. Коллинз назвал глагол 3723 и имя 501 – это должно было придать кораблю требуемое положение при вращении. Ловелл, от усталости плохо соображающий, незаметно для себя сократил команду до глагола 37 и существительного 01, что давало совсем другой расклад: глагол 37 значил «возвращаться на Землю», а существительное 01 означало «предстартовый режим».
В сущности, Ловелл сказал кораблю, что тот находится на стартовой площадке во Флориде, и корабль ему поверил – гордо встал вверх носом, готовый к запуску.
– Это я ошибся, – сказал Ловелл. Коллинз, который к тому времени угадал истинную причину проблемы, просто ответил: – Понял. Путаница с командами была поправимой, но отладка требовала усилий. Из-за некорректных команд «мозг» корабля уже не содержал никаких данных о текущем положении в пространстве.
Чтобы восстановить ориентацию, Ловеллу нужно было сделать то, что называлось «грубым выравниванием» по трем известным звездам, затем ввести координаты в компьютер, а после этого серией уточнений окончательно сбалансировать навигационную платформу. После этого корабль снова знал бы, как он расположен в трехмерном пространстве. Весь процесс походил на работу по определению положения объектов лунного рельефа, которой Ловелл занимался весь полет, только на этот раз компьютер был настолько сбит с толку, что все приходилось восстанавливать с нуля. Ловелл сумел уложиться в относительно короткий срок.
Найти «Аполлон-8» в предрассветной тьме не составляло труда – на его носу мигал белый маяк, а радиомаяк, работавший с момента входа в атмосферу, по-прежнему посылал сигналы. Однако раннее утро – время охоты тихоокеанских акул, и ни астронавтам, ни ныряльщикам привлекать к себе их грозное внимание совсем не хотелось. Поэтому астронавтам оставалось болтаться на волнах и дрейфовать в герметичном командном модуле до первых лучей солнца – как минимум полчаса.
Как только небо посветлеет, спасателям понадобится еще час на то, чтобы спрыгнуть в воду и присоединить к космическому кораблю плавучий «воротник», который позволит астронавтам покинуть свое суденышко, не свалившись в море. Только после этого откроют люк и извлекут экипаж, а затем астронавтов одного за другим поднимут на вертолет и доставят на «Йорктаун».
Ожидание спасателей не было приятным. Метеорологи НАСА, предсказавшие волнение в указанном районе, оказались правы, а вот прогноз насчет волн до 1,2 м высотой оказался неверным: в реальности волны доходили до 1,8 м. И хотя снижение температуры в кабине до 16–17° С перед входом было удачным решением, эта внутренняя прохлада давно уже сменилась невыносимой жарой сначала из-за трения об атмосферу, а затем из-за высокой температуры в почти экваториальной части Тихого океана.
Горячий спертый воздух вместе с болтанием на волнах не обещали желудкам астронавтов ничего хорошего. Хуже того, из-за волн модуль вскоре перешел из позиции, называемой в НАСА «стабильная один», в позицию «стабильная два» – говоря простым языком, перевернулся вверх ногами. Теперь астронавты висели на ремнях в условиях земного притяжения, от которого успели отвыкнуть, и смотрели вниз на приборную панель.
У Бормана оставалась возможность активировать три надувных поплавка, упакованные в носу спускаемого модуля рядом с уже использованными парашютами, и Борман, не теряя времени, этим воспользовался. Однако на то, чтобы с их помощью перевернуть корабль в нормальное состояние, потребовалось некоторое время. ЦУП и спасательные вертолеты заметили, что астронавты говорят мало, как обычно и ведет себя человек, который борется с подкатывающей к горлу тошнотой.
– Заберите нас отсюда, – наконец передал в эфир Андерс, почти не шутя. – Я тут не моряк на лодке.
Уже 3 марта 1969 г. – всего через девять недель после приземления Бормана, Ловелла и Андерса – Джим МакДивитт и его экипаж «Аполлона-9» отправились на околоземную орбиту и провели 10 дней в летных испытаниях лунного модуля: запускали его двигатели, проверяли систему наведения, испытывали все компьютерные команды. МакДивитт и Расти Швайкарт пустились в отдельный полет на этом неиспытанном аппарате и затем состыковались с командным модулем, который пилотировал Дейв Скотт. В конце концов тщедушный аппарат, доставивший конструкторам столько забот, был объявлен годным к использованию.
В мае за ним последовал «Аполлон-10» под командованием Тома Стаффорда. Руководители НАСА, бесстрашно отправившие «Аполлон-8» к Луне, но по-прежнему осторожные после всей бравады, приведшей к тому пожару, решили, что перед посадкой на Луну нужна генеральная репетиция.
Стаффорд с экипажем совершили еще один орбитальный полет, но на этот раз с лунным модулем, который спустился до высоты всего 14,4 км над поверхностью Луны – гораздо ниже, чем орбита «Аполлона-8». Все жизнеописания Стаффорда, приготовленные для статей «первый человек на Луне», были отложены в долгий ящик, вместо них к публикации начали готовиться рассказы о Ниле Армстронге – они-то и пошли потом в прессу.
Изначально задание для Армстронга вовсе не было гарантированно. Из-за рефлекторной неприязни к риску НАСА всегда искало способы повысить надежность техники и усовершенствовать выучку экипажей. После возвращения «Аполлона-8» Дик Слейтон и некоторые специалисты в Отделении планирования полетов начали поговаривать о том, чтобы дать Борману, Ловеллу и Андерсу несколько недель отдыха, а потом начать их тренировать для полета на «Аполлоне-11».
Ловелл после «Аполлона-8» попал в обычный для НАСА цикл ротаций «три-плюс-три» и в результате был назначен дублером для «Аполлона-11» – и теперь уже на левое кресло, а не на среднее. Если бы что-то случилось с Нилом Армстронгом и он не смог отправиться в полет, Ловелл стал бы первым человеком, ступившим на Луну. После этого ему открывалась возможность командовать «Аполлоном-14».
Ждать шесть полетов до верного случая отправиться в космос – дело долгое, однако НАСА отправляло в космос один «Аполлон» за другим, и Ловелл мог бы попасть на Луну всего через полтора года. Как оказалось, он получил шанс даже раньше. Алан Шепард, с 1961 г. не летавший в космос из-за проблем с внутренним ухом, после операции вернулся в летный статус и был назначен командиром «Аполлона-13». Однако после такого долгого перерыва ему требовалось больше времени на тренировки. В результате Ловелла попросили поменяться заданиями и перевести свой экипаж на «Аполлон-13», а Шепарду с его командой отдать «Аполлон-14».
Ловелл нисколько не возражал: если есть возможность, то чем раньше полетишь, тем лучше. Пройдет не слишком много времени, и коммандер Ловелл – человек, летавший по лунной орбите на корабле, в котором все шло по плану, – узнает, каково иметь дело с кораблем, на котором все идет не так.
Все три астронавта «Аполлона-8», работая в негосударственном секторе, заработали существенные средства, что было бы невозможно ни на военной службе, ни в НАСА. Как и Борман, Андерс со временем стал главой компании – в его случае это была корпорация General Dynamics. Ловелл успешно работал в области телефонной связи, занимая высшие должности в нескольких компаниях в период весьма прибыльного перехода от кабельной телефонии к беспроводной.
Со временем фотография Билла Андерса «Восход Земли» стала, как он и предполагал, знаменитым кадром, воспроизведенным сотни миллионов раз на почтовых марках, настенных плакатах, футболках, кофейных кружках и прочем. Журналы Time и Life назвали ее среди сотни фотоснимков, имеющих наибольшее историческое влияние. Снимок широко использовался для иллюстрации движения за охрану окружающей среды, которое в 1968 г. набирало вес и всего за год обрело международную мощь.
В более поздние годы экипаж «Аполлона-8» стал известен в НАСА как «экипаж первых жен». Развод в этой профессии стал обычным делом, однако все три астронавта «Аполлона-8» остались женаты на тех женщинах, с которыми повенчались в юности, и все три пары могли похвастать обилием внуков, а в случае Бормана и Ловелла еще и правнуков.
Список основных книг о космосе долог и обширен, и некоторые из самых лучших книг помогли мне в работе. Среди них: «Обратный отсчет» (Countdown) Фрэнка Бормана, «Бытие» (Genesis) Роберта Циммермана, «Нести огонь» (Carrying the Fire) Майкла Коллинза, «Руководитель полета» (Flight) Криса Крафта, «Неудача – это не вариант» (Failure Is Not an Option) Джина Кранца, «Человек на Луне» (A Man on the Moon) Эндрю Чайкина, «Ракеты и люди» Бориса Чертока, а также официальный отчет НАСА о полете «Аполлона-8».