Навигация:
Деятельность полигона
Научная работа на полигоне
Бытовые условия
Подготовка объектов к испытаниям
Неудача на испытаниях
Испытания
Работа особого отдела
Обработка результатов испытаний
Семья на полигоне
НИР «Действия войск и тыла в условиях применения ядерного оружия»
Боевые радиоактивные вещества (БРВ)
Подготовка площадок
Несовершенство научной работы на полигоне
Взрыв водородной бомбы
Спиртосодержащая дезактивационная жидкость
Рекомендации
Новые испытания
Экспериментальный взрыв обычной взрывчатки
У каждого из нас была своя, ограниченная рамками специализации и секретности, боевая задача: подготовка поля — «В» — к очередному испытанию. Объединенные в секторы, отделы, научные группы, офицеры (в основном инженеры и специалисты родов войск) готовили и размещали наземные и подземные приборы для замера поражающих свойств и явлений атомного взрыва, определяли силу ударной волны, светового излучения, радиоактивного заражения, подземных толчков, колебаний грунта и так далее. Ученые-атомщики, давая через Министерство обороны задания полигону о размещении военных объектов на Опытном поле, прежде всего по ним определяли мощность и поражающие свойства испытывавшегося атомного и водородного оружия. Нас же интересовали средства и способы защиты от этого оружия выставлявшихся объектов.
Сверхсекретность явно не способствовала научному решению этих задач, поскольку мы не имели полных данных о конкретном «изделии». К тому же полигонщики, работая по программе-заданию органов управления в Москве, не могли в полной мере проявить научную инициативу. Научные группы — вооружения, инженерных войск, медико-биологическая и другие — сооружали с помощью военных строителей подземные и наземные объекты, окопы, землянки, укрытия для техники, здания и дороги, размещали на нескольких площадках, удаленных на определенных расстояниях от эпицентра взрыва, танки, самолеты, пушки, машины, кухни, склады, разнообразное вещевое имущество, продовольствие, горюче-смазочные материалы и другое. Полигон располагал специалистами для выполнения всех задач по московским программам. Отдельные группы работали по заданиям ученых-атомщиков. Многие проходили специальную подготовку до назначения на полигон и непосредственно участвовали в подготовке взрывного устройства, автоматизации управления и измерения поражающих факторов атомного взрыва. Многочисленная группа занималась радиометрическими замерами, проблемами безопасности, лабораторными исследованиями и дезактивацией — в основном это были военные химики.
Объем задач на полигоне был настолько обширен и многообразен, что выполнить все собственными силами не представлялось возможным. Поэтому на период испытаний к нам приезжали не только ученые-атомщики, но и специалисты-химики, физики, инженеры, врачи, представители родов войск и тыла. В основном их интересовали результаты испытаний. Многие из них были соавторами программ испытаний и имели право вносить некоторые изменения.
Задолго до испытания атомной или водородной бомбы на Опытном поле размечалась площадка, которой присваивался номер. По размерам она соответствовала мощности «изделия»: вполне хватало места для размещения на ней сооружений, укрытий, подопытных объектов, многочисленных приборов, аппаратуры и различных приспособлений для замеров физических свойств взрыва. Отделам и научным группам выделялся сектор — «клин» от центра предполагаемого взрыва и далее на несколько километров. В его границах исследователи размещали свою технику, выставляли все, что требовалось испытать на прочность и устойчивость в укрытом и открытом виде. Для сопоставления готовились и оснащались одинаковые площадки на различных дистанциях от центра. Уже в то время испытатели располагали разработанными в научно-исследовательских учреждениях автоматикой, приборами измерения сверхвысоких температур, светового излучения, давления, электромагнитных импульсов и так далее. На высоком научном и техническом уровне проводились оптические измерения, которыми занимался отдел подполковника А.К. Гаврилко, одного из немногих на полигоне лауреатов Государственной премии. Все работы по автоматике, установке приборов и оптической аппаратуры проходили в строжайшей тайне, и мы, испытатели инженерных сооружений, боевой и обслуживающей техники, имущества и животных, не знали сути деятельности других научных групп.
Мы даже не подозревали, что с помощью специальной фотоаппаратуры ученые достаточно точно устанавливали мощность взрыва и процессы его развития. Чтобы приборы могли фиксировать и выдавать нужную информацию, требовались автоматика управления, бесперебойная связь и надежная защита этих средств от разрушения. Этим занималась большая группа инженеров и техников: оборудовались специальные машины, возводились прочные бетонные сооружения, металлические вышки, подземные укрытия, прокладывался многокилометровый кабель. Строгая секретность не позволяла нам что-либо публиковать даже с грифом «особой важности» и ссылаться на данные полигона. Единственным выходом наших наблюдений после испытаний было составление отчетов, но в них мы не могли отступать от заданной программы. Отчеты куда-то отправлялись, кто-то их читал и делал свои выводы. Вот и получалось, что мы, работая в опасной для жизни обстановке, оставались в тени, а наши данные залегали в сверхсекретных архивах или, в лучшем случае, что-то из них изредка попадало в труды докторов и академиков.
Формально нам не запрещалось готовить диссертации, но я не знаю ни одного случая, когда бы кто-то из знакомых офицеров смог добиться успеха. Мне, впрочем, удалось сдать кандидатские экзамены, но для написания диссертации никто из нас не имел, права пользоваться «служебными исследованиями», а личные исследования не разрешались вообще. Такие условия открылись позже, и некоторым счастливчикам удалось стать кандидатами наук непосредственно на полигоне.
Все мои коллеги казались неисправимыми молчунами. Но уже вскоре я понял, что неразговорчивыми и до удивления необщительными их сделала служба. Все они были участниками войны и к фронтовым наградам прибавили ордена за участие в проведении первых атомных и водородного взрывов. Специалистов различных родов войск объединяла общая задача: все мы занимались поисками способов и средств противоатомной защиты. Кроме того, совместно с временно прикомандированными специалистами должны были давать рекомендации по модернизации боевой техники, тыловых агрегатов, имущества и так далее с учетом воздействия ядерного оружия. В мою группу тыла не приезжали ни академики, ни конструкторы, ни теоретики-генералы. А в группе Волкова побывало до пятидесяти специалистов, в том числе и конструктор Артем Иванович Микоян. Несколько позже я познакомился с другими начальниками научных групп нашего отдела вооружения: от ВМФ инженер-подполковник В.Н.Сердобов, от войск связи подполковник Н.Н.Бойцов, от химических войск майор Е.Н.Беляйков. Из-за строжайшего режима секретности я, новичок, не мог позаимствовать у своих сослуживцев какой-нибудь опыт организации научных исследований и толком не знал, кто над чем конкретно работает. Каждый варился в собственном котле, и руководство почти не интересовалось нами.
Миновали одинокий дом-казарму на «половинке» — так это место называли, видимо, потому, что оно находилось на полпути. В доме дежурили связисты и дорожники. Потом выехали на высоту, и показался тот самый городок с непонятным названием «Ша», куда мы и держали путь. Четыре двухэтажных дома из шлакобетона, складское помещение, одноэтажная столовая, небольшая электростанция, работавшая на дизельном топливе, — вот и весь «Ша», Подъехали к одному из домов и вошли в комнату, где стояли четыре солдатские койки, покрытые темно-синими шерстяными одеялами. К единственному окну приставлен стол — ночное «поле битвы» для преферансистов.
— Это жилье нашего отдела, — пояснил Горячев. — На всех коек не хватит, но мы редко бываем здесь все вместе. Когда потребуется, можно еще одну койку у кого-нибудь занять. А у меня место этажом выше. Руководство на полигоне на особом положении. И столовая отдельно, и жилье у всех хорошее. И в магазинах члены семей начальников отовариваются по спецсписку. Даже на рыбалку руководство может каждый выходной выезжать. А для самого большого начальства, когда оно приезжает из Москвы, самолет в Алма-Ату летает за фруктами. Я уже привык к мысли, что не отношусь к руководству, поскольку ни одного сотрудника в моем подчинении нет, да и группа моя в отделе самая последняя, пятая.
На пункте «Ша» нужно было облачиться в спецодежду и взять приборчик индивидуального контроля. Но не шибко «специальной» оказалась одежда: тяжелые резиновые сапоги, комбинезон с капюшоном из плотной ткани защитного цвета, резиновые перчатки, респиратор — вот и все. Снятое обмундирование сложили в шкафчик, солдат закрыл его на ключ. Кто-то уже приехал с Опытного поля и раздевался. Меня удивило, что снятую «спецодежду» он бросил в общую кучу. Солдат потом повесил комбинезон на общий крючок, не проверив, чист ли он в радиоактивном отношении. Нам выдали индивидуальные контрольные приборы — дозиметры в виде авторучки. Записали фамилии и заставили расписаться. — Здесь будете получать и дозиметрические приборы ДП-1 или ДП-2, — сказал Иван Алексеевич. — Но вам нужно сначала изучить эти приборы коллективного пользования и обязательно сдать экзамен. — Кому? — поинтересовался я. — Вообще-то комиссия должна принимать, но могу и я проэкзаменовать.
Не теряя времени, мы выехали на «П-2». Через четыре — пять километров миновали КПП, где у нас проверили пропуска. Пропуск у меня был уже постоянный, но чтобы попасть на Опытное поле, необходимо еще числиться в списке, который имелся на КПП. Проехали еще километров десять, свернули возле огромного бетонного сооружения треугольной формы, похожего на хвост гигантского самолета. Его построили перед испытанием первой водородной бомбы 20 августа 1953 года. Остановились у края внушительного котлована диаметром около пятидесяти метров и глубиной шесть — семь метров. На дне вода — небольшое озеро, уже заросшее вокруг травой. Спугнули стаю черных жаворонков — прилетали попить пресной водички, других водоемов поблизости нет. Вокруг котлована спекшиеся комья земли, а стены его словно из пепла вперемешку со шлаком. — Больше не прилетят, — сказал Горячев многозначительно, провожая взглядом птиц. — Не выживут, вон как тот орел, — и показал на большую птицу, распластавшуюся возле воды. Орел лежал на спине, откинув крылья и выставив когтистые лапы, словно защищался от нападения. — На этом месте была вон такая металлическая вышка, — Иван Алексеевич указал на высокую башню примерно в двух километрах. — Мы сейчас поедем туда. На равнинной местности башня казалась гигантской ажурной антенной радиостанции.
— А зачем здесь посыпано шлаком? — некстати спросил я. Горячев хмыкнул: — Это, понимаешь ли, земля спеклась после взрыва. Здесь долго быть нельзя, опасно. Держится высокий уровень. Но когда ветра нет, можно без респиратора. Преодолев около двух километров по бездорожью, местами проезжая словно по черному стеклу (так сплавилась поверхность земли), мы остановились возле бревенчатой землянки с массивной дверью. — Полузаглубленное складское сооружение, — пояснил начальник отдела. — До башни, на которой будет установлено «изделие», пятьсот метров. Через километр еще одно такое же деревоземляное сооружение. Оно готово. А третье, дальше, только строится. Поедем туда, посмотрим. Тут контроль нужен.
В дороге я спросил: — А что будет помещено в этих полуподземных хранилищах? Тут я опять дал маху. Иван Алексеевич повернулся и моргнул одним глазом: молчи! Оставив машину на едва заметной дороге, мы направились к группе солдат. Все они были темные от загара. Работали в одних трусах. Вручную строили такое же хранилище, какое мы только что смотрели. Солнце вытапливало из бревен смолу, и воздух был пропитан приятным сосновым запахом. Жара — под сорок. Солдаты повтыкали лопаты в грунт и развесили на них свои гимнастерки и майки. В их тени стоял переносной термос с теплой и соленой водой. Я вспомнил фронтовую заповедь: никогда не пить в жару сырую воду. К этой заповеди я добавил из горького опыта на полигоне: не пить в зной даже минеральную воду. Однажды в поле я выпил бутылку воды, а потом испытал мучительную жажду и помчался в столовую пункта «Ша», где в буфете продавалась минералка. Сразу опорожнил еще две бутылки, через час еще одну, а ночью впервые испытал сердечный приступ.
— Так вот, — сделал мне замечание Горячев, — я уже предупреждал: при водителях — ни слова. Все станет завтра известно кому надо. И второе: надо хорошо изучить программу. Там все сказано. В хранилищах расположишь продовольствие и вещевое имущество. Рядом будут окопы и открытые площадки. В них разместишь то же, что и в хранилищах. Вот и сделаешь научное заключение, как земляные сооружения спасают материальные средства. Еще будут здесь цистерны и резиновые резервуары, заполненные горючим, а чуть дальше — бетонные бассейны. Чтобы показать Ивану Алексеевичу, что я читал программу, дополнил: — И здесь же, на площадках, развернем трубопровод, заполненный жидким топливом, поставим перекачивающие станции, машины с грузом… А в бассейнах будет нефть. — Вот, знаешь, а задаешь вопросы при водителе, — проворчал начальник отдела, и мы поехали, естественно, молча, на другие площадки. Побывали у танкистов, артиллеристов, авиаторов.
О мощности взрыва (ориентировочно) можно было догадаться по характеру подготовки площадок. Если расстояние между ними менее километра, а танки и орудия подтянуты к эпицентру, то бомба, видимо, будет слабее, чем ожидалась на «П-2». Несомненно, «изделие» сбросят с самолета, потому что в поле расстелен тканевый белый крест размером около ста на сто метров и поставлены металлические отражатели для точного прицельного сброса бомбы. Лишь за день до «Ч» нас, начальников групп, предупредили, что будет взорвана атомная бомба, эквивалентная пятидесяти тысячам тонн тротила. Место наблюдательного пункта — на возвышенности, за границей поля между командным и контрольно-пропускным пунктами. Состав группы, допущенный к выезду на площадки, ограничен.
Как следовало из дополнительной программы, подписанной генералом Чистяковым, моя научная группа тыла за несколько дней, отведенных нам для подготовки площадки, выставила на трех дистанциях грузовые автомашины, походные кухни, несколько ящиков со всевозможными продуктами питания, горючее в бочках и резиновых резервуарах, тюки с обмундированием и сотни две манекенов. Был построен участок железной дороги в двести метров, на котором стояли вагоны и одна цистерна с жидким топливом. Вещевое имущество и продовольствие размещались в различных условиях: в землянках, котлованах, палатках, на открытой площадке. Несколько резиновых резервуаров емкостью четыре тысячи литров и пять — шесть тюков с обмундированием укрыли в небольших углублениях (до пятидесяти сантиметров) и засыпали слоем земли в двадцать тридцать сантиметров. Это программой не предусматривалось, но инициативные эксперименты не запрещались, если они не требовали дополнительных материальных затрат. Создавали условия размещения, приближенные к боевым. На полигон прибыли И. В. Курчатов с группой ученых, генералы и офицеры, киносъемочная группа. В то время говорили: «Приехали арзамасцы, скоро начнется…»
За лето на «П-2» все было подготовлено по программе испытания: расставлена боевая техника — танки, орудия, самолеты, отрыты многие километры траншей, заполнены жидким топливом цистерны и трубопровод, уложено в хранилищах — в ящиках и в открытом виде — продовольствие, военное обмундирование, размещены в котлованах походные кухни и грузовики. Много было выставлено емкостей с горючим. И всюду стояли, сидели, лежали набитые сеном и опилками «обмундированные» манекены. В солдатском, офицерском и даже генеральском обмундировании. Было в этой картине что-то мистическое. За несколько дней до испытания прибыли специалисты родов войск и служб, исследователи из московских НИИ. Некоторых из них я знал раньше. Это были люди творческого ума, знающие свое дело. Продовольственник подполковник Л.И.Чесноков, например, кандидат наук. Высокую теоретическую подготовку и фронтовой опыт имели специалисты по военным дорогам полковник А.И.Никулин, по горючему и смазочным материалам подполковник-инженер А.П.Носков и другие. К «Ч», то есть напомню, часу взрыва, поле опустело.
Мы все расположились на высоте, от которой до вышки, где покоилась атомная бомба, было примерно пять километров. Надев черные очки (тоже почему-то считавшиеся секретными), я наблюдал в бинокль. Этот бинокль я привез с фронта — именной подарок командующего артиллерией. Было очень жаль, когда у меня в тот день кто-то взял его и забыл возвратить. Напрасно я тогда волновался: «изделие» не сработало. Заряд-детонатор разнес макушку вышки, а атомного взрыва не получилось. Начинка бомбы изрядно заразила весь центр площадки, и к вышке никого не подпускали. Было приказано убрать подопытное имущество и законсервировать сооружения до очередного испытания. Наши площадки оказались не так далеко от центра, куда теперь уже предполагалось сбросить атомную бомбу с самолета.
Всех предупредили: не подъезжать близко к вышке на «П-2», там высокий уровень радиации. Для обследования разрушенного верха вышки и уборки осколков бомбы требовался специалист-доброволец. Вызвался капитан Герман Зорин. Ему в то время едва исполнилось тридцать. Добродушный и симпатичный офицер. Однажды в жаркий полдень, проезжая мимо вышки, я ужаснулся: на верхушке кто-то работал, раздевшись до трусов. Это был капитан Зорин. Какова же была там радиоактивность, если на моей площадке, за двести пятьдесят метров, она еще держалась на уровне около пятидесяти рентген?..
Мое чувство к «большим» и «великим» формировалось на фронте и полигоне. Меня всегда удивляли высокомерие, напускная сверхзанятость иных ученых и высоких начальников. Если у них не было времени уделить внимание руководителям научных групп, то каково же их отношение к рядовым труженикам полигона? Я не помню случая, чтобы кто-то из знаменитых и высоких чинов подошел к офицерам и пожал руки за их труд. За час до взрыва офицеры групп приехали на высоту, на НП. Никакого оборудования, даже медицинского пункта, там не было. Динамик стоял на ящике. Автомашины — на склоне высоты. Это все рабочий народ, а руководство — в другом месте. Беспокойство и волнение не покидали меня с утра. Все ли сделано точно по новой программе? Не растащат ли волки и лисы продовольствие, не украдет ли кто обмундирование? Особенно беспокоился за генеральскую и офицерскую форму, надетую на манекены. …Наконец высоко в небе, оставляя белый след, показался бомбардировщик, по сторонам его сопровождали два истребителя. За несколько дней до «Ч.» самолет производил тренировочное бомбометание болванкой. Гул самолетов нарастал. В это время в небе появились два орла. Они словно застыли в глубокой голубизне, но в бинокль было хорошо видно, как орлы поворачивают головы, высматривая добычу на земле. — Этим — хана… — сказал кто-то громко. Из динамика послышалось: — Осталось десять секунд… пять, четыре, три, две… Нуль!
Самолеты взмыли еще выше и разошлись в стороны. Я закрыл глаза ладонями. Яркая вспышка. Краснота. Открыл глаза и вижу, как из сполоха выворачивается огромное облако, оно быстро поднимается вверх и становится похожим на шляпку белого гриба на черной ножке, утолщенной к земле. Я посмотрел на небо, где парили орлы, и увидел их медленно падающими вниз. Видимо, они были еще живы, вспышка лишь ослепила их и обожгла крылья. По ушам хлестко ударила взрывная волна, раздался громкий взрыв, напоминающий выстрел мощнейшего орудия, и по степи покатился гром… Орлов сначала подбросило вверх, потом они стремительно понеслись к земле. Через некоторое время динамик сообщил: «Разрешено выезжать на площадки!» Все торопятся к машинам. Вытягивается нестройная автоколонна, пыль столбом.
На КПП нас не останавливают, но пост уже на месте — солдат в противогазе. Нам приказано надеть респираторы. Проезжая по Опытному полю мимо испытательных площадок, я не заметил чего-либо неожиданного. Словно опять на войне. Две пушки — на боку, с одного танка сорвана башня, другой горит. Самолеты с надломленными крыльями и оторванными хвостами. Что-то дымит в окопах. Но в эпицентре, там, где находился прицельный крест и стояли грузовики, разбросаны исковерканные и обожженные части машин. Ничто не горит, хотя даже вывороченные глыбы земли оплавлены, орудийная сталь почернела. Не нахожу ящиков с продовольствием и манекенов, которые стояли возле землянки. Сама она обвалилась, а все, что располагалось вне укрытий, уничтожено полностью. Скорее подальше от воронки! Нам уже машет солдат желтым флажком: убирайтесь из опасной зоны, высокий уровень радиации!
В одном — двух километрах от эпицентра в котловане горят тюки с обмундированием. Бочки с горючим разбросаны, резиновые резервуары, лежавшие на поверхности земли, прорваны, горючее вытекло, но не воспламенилось, образовалось большое керосиновое болото. А те резиновые емкости и тюки с обмундированием, которые мы присыпали тонким слоем земли, целехоньки. Этого я и ожидал. Земля предохранила их от высочайшей температуры и радиоактивной пыли. Надежно и просто! Упала цистерна, стоявшая на участке железной дороги, но рельсы и шпалы остались целыми. Офицеры успевают что-то записать в секретных тетрадях и просят меня замерить уровень радиации. Он достаточно высок: более сорока рентген. Нужно убираться подальше. Даю команду взмахом руки: по машинам! Меня не видят. Кричу, но в респираторе мой голос не слышен, пришлось снять его. Воздух прозрачен, пыли не видно, и натягивать маску на вспотевшее лицо не хочется. Мимо нас промчался на танке подполковник Орлов и еще кто-то из офицеров-москвичей. Орлов никогда не надевал противогаза. На голове панама, руки без резиновых перчаток. Он подъехал к брустверу воронки, соскочил с танка на землю и стал замерять рулеткой ее диаметр. Зачем? Это можно сделать позже, размеры воронки не изменятся. Кстати, поздней осенью, когда внезапно выпал снег, в эту же воронку, заполненную водой, влетел танк, но выбраться не смог. Два танкиста, промокшие насквозь, едва добрались до «Ша» пешком…
Итак, атомное крещение состоялось!
Когда возвращались из эпицентра, нашу машину на «Ша» не пропустили: сильно заражена. Поставили на мойку. Более километра от контрольного поста в спецкостюмах и резиновых сапожищах топали пешком. Разделись, комбинезоны и сапоги — в общую кучу, в лаборатории сдали дозиметры. Удивительно: были все рядом, но у одного при измерении оказалось семь восемь рентген-часов, а у меня всего лишь ноль целых девять десятых. Причина, видимо, в несовершенстве прибора. В капсуле, похожей на авторучку, вставлена небольшая полоска фотобумаги. По мере ее засвечивания солдат-лаборант, сравнивая с контрольной шкалой, определяет сумму рентгенов, которые набрал человек. Где уж тут доходить до сотой доли…
Здесь может быть много ошибок: небрежность проявления, плохое качество бумаги, субъективность лаборанта и так далее. В последующие дни нам приходилось часто навещать свою площадку, уточнять и записывать степень поражения подопытных объектов, делать замеры зараженности, чтобы определить степень спада радиации. О себе не беспокоились, личный счет рентгенам не вели, а иногда и приборов не всем хватало, и мы выезжали без них. Требовалось привести в порядок уцелевшее имущество, убрать и уничтожить все оставшееся зараженное продовольствие, обмундирование на манекенах, горючее. Дел хватало. Но самое главное — написать отчет. Составляя его, наша группа вынуждена была консультироваться и получать данные о величинах ударной волны, светового излучения, радиоактивности на интересующих нас расстояниях.
…Прочитав мое объяснение, подполковник-особист сказал: — Теперь убедился, в какой «рай» попал? Я хотел распрощаться, но подполковник остановил меня: — Расскажу тебе одну историю. Дело пока не закончено, но… Только никому! Исчез на полигоне старшина, ведающий учетом и хранением секретных бумаг в строительной части. Прошел год, и в степи нашли истлевший труп, рядом пистолет ТТ. В черепе дырка. Возможно, старшина ушел подальше от городка, незаметно миновав дозорных, и застрелился. Выстрел не был слышен. Секретные бумаги оказались на месте, в сейфе. Сверхсрочник, очевидно, на семейной почве, а быть может, в результате психического заболевания покончил с собой. Винить некого. Но почему в его кабинете нашли кусочек засвеченной фотопленки, который зажимается в катушке? Мог, конечно, оторваться при неосторожной зарядке кассеты. Но почему он оказался в штабной комнате? Могла быть и случайность: уходя с работы, старшина решил зарядить фотоаппарат, и оторванный кончик выпал… Однако сразу же возникает вопрос: почему он имел фотоаппарат? У нас на полигоне никому не разрешено держать фотоаппараты — все предупреждены. Но и это не все. Пистолет ТТ после выстрела должен остаться со взведенным курком. А у найденного возле трупа пистолета курок был спущен, хотя патрон находился в патроннике. Кто-то после выстрела, придерживая, спустил курок, поставив его на предохранитель. И еще одна деталь: у каждого самострелыцика, как правило, оружие отбрасывается в сторону. А здесь пистолет лежал рядом с правой рукой погибшего. Почему же с правой, если входное отверстие позади левого уха, а выходное почти над правым глазом? Зачем старшине понадобилось стреляться, заламывая свою руку назад? Загадка.
— Надо думать, старшину убили из его же пистолета. Фотодокументы забрали и скрылись. А где фотоаппарат? — В том-то и фокус, что фотоаппарат найден дома… Особист погладил лысину и, вставая со стула, протянул мне руку. — А ты говоришь, охота на гусей сорвана… — сказал он, причмокнув краем рта. — Когда я доведу дело со старшиной до ясности — скажу. Бывай здоров. Мне сегодня к бакенщику надо. К нему какой-то нищий заглядывает, просит, чтобы его перевез через Иртыш. Хочет походить по домам и на хлеб поспрошать… Уходя, подумал: разоткровенничавшийся вдруг особист или действительно простоват, или опытный контрразведчик и продолжает изучать меня. О странном случае со старшиной я слышал и от других. Но финал этой истории мне неизвестен. Загадка осталась загадкой даже для органов безопасности.
Каждый специалист служб: продовольственной, вещевой, горюче-смазочных материалов, дорожной, имея текст программы испытаний и зафиксированные результаты , писал свой микроотчет. Моя задача — все свести в один общий документ. Самым существенным недостатком было то, что мы не имели своих приборов замера величин ударной волны, светового излучения, радиоактивного заражения и просили данные в отделах, которые этим занимались. Мало того, что они давали эти сведения с неохотой и опаской, зачастую их информация не отражала истинного состояния на наших площадках. Иногда не было материалов о районах, которые нас интересовали. Тогда мы строили графики, высчитывали данные для своих дистанций и допускали большие погрешности. Вот и получалось, по нашим подсчетам, что какое-то менее прочное имущество уцелело там, где танк разбит и сожжен. Начинаем перепроверять. Выясняем, что у танкистов одни данные о величинах поражающих факторов атомного взрыва, а у нас совсем другие, хотя расстояние от центра до площадки одинаковое. Определение результатов испытаний на глазок, как мы говорили, визуально, не позволяло сделать правильный, научный вывод о средствах защиты. Я понимал, что мы только фиксируем, а не изучаем явления. Но и те сведения, которые мы отправляли в Москву (куда они дальше передавались — мы не знали), в общем-то давали картину огромной разрушительной силы атомного взрыва.
Отчеты принимал один из заместителей начальника шестого управления генерал-лейтенант Б. М. Малютов. Мне казалось, что он излишне придирчив, но было бы значительно хуже, если бы генерал восторгался нашими несовершенными исследованиями. Дело свое он знал хорошо, поскольку был основным разработчиком программ испытаний. Продовольственники установили, что от радиоактивной пыли продукты хорошо защищает целлофан (тогда еще не было полиэтиленовых пленок). Когда крупа, макароны, сахар надежно упакованы в целлофан или плотную бумагу, а тара укрыта брезентом, то за продукты питания можно не опасаться. С ними ничего не случится, если осторожно снять брезент, а затем распечатать упаковку в чистой зоне. Пищевые котлы, термосы и посуду даже при значительном заражении можно впоследствии использовать, если их промыть струей воды, а затем протереть ветошью или ватой, пропитанной спиртом. Для этого мы получали спирт, списать который удавалось с трудом. Начальство подозревало, что он идет не по назначению. Что ж, был такой грех, но опять же на практике установили, что нет лучшего средства для лечения лучевой болезни, чем спирт. Один из медиков объяснил это доходчиво и просто: алкоголь усиливает обмен веществ в организме и содействует удалению радиоактивности. К тому же, как он говорил, спирт способствует заживлению микроскопических ранок на сосудах и внутренних органах человека, которые появляются, когда радиоактивные лучи, словно пучок тончайших игл, пронизывают ткань тела. Мне не приходилось заниматься исследованием этого явления, да и в литературе я не встречал подобных рекомендаций, и потому не могу утверждать, что все это верно, но видел, что при получении больших доз радиации разовое употребление спирта в небольшом количестве значительно улучшало самочувствие.
К интересному заключению пришли офицеры службы горюче-смазочных материалов. К сожалению, я запомнил из них только одного испытателя Александра Петровича Носкова. Я уже говорил, что при атомном взрыве большие металлические емкости с горючим — цистерны, бочки — сильно повреждались, горючее вытекало, а резиновые резервуары в неглубоких котлованах, без перекрытий, но присыпанные слоем земли, оставались целехонькими. Не засыпанные же землей, воспламенялись. Следовательно, поверхность мягкой тары, приняв ударную волну, сдавливалась, но не лопалась, как металлическая, а от светового импульса ее предохранял слой земли. Аналогичные выводы сделали и специалисты вещевой службы. Надежнее хранить предметы вещевого довольствия не в складских помещениях, а в котлованах под брезентом или тканью из стойкого к огню материала. Такую ткань они испытывали и результаты получили положительные. На тех же дистанциях все складские помещения были разрушены. Тюки с обмундированием и одетые манекены, ничем не защищенные, воспламенились и затем долго чадили.
В отчетах подробно фиксировались условия размещения подопытных объектов, давалась их техническая характеристика, до мельчайших подробностей описывались итоги испытаний, затем следовали выводы. По своей инициативе мы «развили» принятую структуру отчетов, дополнив ее разделом «Практические рекомендации». Писали пять — шесть дней, потом несколько дней ждали перепечатки рукописи и снова коллективно читали. Нельзя было не заметить удовлетворения на лицах авторов. Каково же было наше удивление, когда комиссия безжалостно забраковала этот отчет по причине его «самодеятельности». Требовали делать проще: что выставлено, на каком удалении, что случилось с объектами. Было рекомендовано кое-что перевести в таблички, поместить данные лабораторного анализа продовольствия и горючего. Все началось сызнова, но уже без огонька. Нас торопили, предупреждали, что если опоздаем, то наш материал не включат в общий отчет, и тогда будет считаться, что мы не справились со своими задачами.
Глубокой осенью в «Лимонии» без семьи особенно скверно: неуютно и тоскливо. Снега нет, а морозы трескучие. В комнатах офицерского общежития холодно. Спим, укрываясь полушубками. Единственное окошко с намороженным толстым слоем инея и подоконник выполняют роль морозильника. На нем кульки, банки, склянки, кусок говядины, масло. В столовую три раза в день бегать надоело, завтрак и ужин готовим сами. Обзавелись электрическими плитками. В столовой, когда разъезжались все прикомандированные, кормили хуже — военторгу невыгодно, если мало питающихся постоянно. Вечером совсем тоскливо. Если бы был телевизор… Но у нас лишь хрипловатый репродуктор, и даже книг хороших нет. Одно развлечение ежедневные походы в читальный зал гарнизонного клуба и в кино два — три раза в неделю. Даже на фронте в землянках я не испытывал такой мучительной, тяжелой тоски по дому. Но все плохое кончается. Дали нам жилье и разрешили поехать за семьями.
За сутки до выезда за пределы полигона отпускников пригласили в лекционный зал штаба. После вручения проездных документов заместитель начальника полигона по режиму прочитал нам напутствие. Полковник предупредил: не вступать в разговор на служебную тему в пути следования и дома, не сообщать родным и близким, где служим и чем занимаемся. Нельзя ввозить на полигон спиртное, фотоаппараты, радиоприемники, почтовых голубей и взрывчатые вещества… В зале сидел и мой знакомый особист. Он тоже ехал в Москву. В какой-то миг мне показалось, что его поездка имела отношение к тайному наблюдению за отпускниками. Позже убедился, что ошибался. Подполковник сказал мне однажды, что задача полигонных контрразведчиков не в том, чтобы следить за нами, как это было во времена Берии, а не допустить проникновения на полигон шпионов и утечки за пределы части
После семимесячного житья в городке дочь и жена стали болеть, у сынишки позже появилась близорукость. Жена, до того цветущая, здоровая, не знавшая врачей, получила болезнь печени, не все благополучно стало и с анализом крови. Можно ли подозревать воздействие радиоактивности? Не знаю. Явных признаков лучевой болезни ни у моей семьи, ни в других семьях ни разу не отмечалось за все три года, пока я служил там. Возможно, повлияли климатические условия, отсутствие овощей, фруктов, молока. Если бы кто-либо из жителей городка пострадал от радиации, стало бы известно всем.
Да, уровень радиоактивного фона в период наземных испытаний был повышенный. Лично мне приходилось производить замеры дозиметрическими приборами и убеждаться в этом лично. Однако это никого не пугало, поскольку нам не было известно о случаях лучевой болезни в городке. Но предпосылки к этому имелись, хотя в то время нас они не беспокоили. Но достаточно было одной, не видимой глазом радиоактивной частичке попасть в кишечник, легкие, на слизистую, чтобы заполучить болезнь. Такое могло произойти с любым жителем нашего городка, тем более в той обстановке строгой секретности, когда широкой разъяснительной работы не проводилось и население не соблюдало всех мер предосторожности. У меня было и остается мнение, что опасность массового радиоактивного заражения жителей городка даже при наземном атомном взрыве на удалении семидесяти километров, когда радиоактивное облако уходило в другом направлении, было невозможно. Ведь все подтверждается в конечном итоге опытом.
Десятки раз мои сослуживцы находились в районе взрыва атомных и водородных бомб, приезжали на Опытное поле, когда земля еще прожигала резиновые сапоги. Многие офицеры жили не только в городке, но и какое-то время на пункте «Ша», удаленном всего лишь на пятнадцать — двадцать километров от эпицентра взрыва. Некоторые семьи жили на полигоне десять — тридцать лет, и никто не может сказать утвердительно, что кто-то из этих людей страдал лучевой болезнью. Среди равных мне по возрасту военных знакомых гораздо больше умерло тех, кто никогда не был на полигоне. И наоборот, я мог бы назвать много своих товарищей, которые неоднократно подвергались облучению, чаще и дольше других находились на зараженной местности, однако здравствуют и сейчас, пережив своих друзей, служивших в Москве. Это вовсе не означает, что радиоактивность совсем безопасна и ею можно пренебрегать.
Морозы с приходом нового, 1955 года усилились. Солнце светило ярко, однако ртутный столбик термометра за окном показывал днем более двадцати, а ночью до сорока градусов ниже нуля. В такие морозы на Опытное поле никто не выезжал: опасно в пути, да и надобности в этом не было. Правда, химики изредка ездили для уточнения уровня радиоактивного заражения земли под снегом, брали пробы самого снега, но результаты не обнародовали. Во всяком случае, зимой уровень радиоактивного заражения наших площадок был значительно ниже. Сектор радиоактивных измерений возглавлял опытный военный химик полковник Григорий Крылов. В его секторе было три отдела: радиационной разведки и безопасности, радиационно-химический и радиометрический. Названия говорят сами за себя.
Сотрудников сектора у нас именовали «радиохимиками». Они постоянно знали уровень радиоактивного заражения Опытного поля не только в любой точке, но и на большом удалении от полигона. В лаборатории подполковника Е. С. Демента давались оценки тысячам проб. С точностью до многотысячной доли рентгена проверялись продукты питания, травы, грунт, ткани, горючее и так далее. Одним из поставщиков проб для лаборатории была группа тыла. Лабораторные данные мы помещали в отчетах. Крыловцев на полигоне знали хорошо. Один подполковник Н. С. Просянников чего стоил! Он возглавлял отдел радиационной разведки и безопасности. Смуглый как цыган, худой, очень строгий и немного крикливый. Бывало, остановит на контрольном пункте машину, будь в ней хоть генерал, и настойчиво: — Без спецодежды и противогаза не пропущу. Я отвечаю перед командованием за вашу жизнь! И никакие уговоры генерала повлиять не могут.
Изредка зимой бывали на поле специалисты по автоматике и приборам из секторов подполковников В. В. Алексеева и В. И. Крылова. Они постоянно контролировали состояние своих сооружений, кабельную систему и приборы. Но большую часть зимнего времени офицеры полигона занимались изучением результатов испытаний, писали закрытые рефераты по заданию из Москвы и выполняли основную научно-исследовательскую работу (НИР) по теме «Действия войск и тыла в условиях применения ядерного оружия». Этой теме командование полигона придавало особое значение.
... недалеко от Опытного поля на специальной площадке испытывались какие-то боевые радиоактивные вещества (БРВ). Несколько позже полковник Г. И. Крылов, тоже участвовавший в этих испытаниях, рассказывал, что промышленные отходы радиоактивных веществ в смеси с сильными кислотами были весьма опасны, уровень радиации их очень высокий, но как оружие они малоэффективны и сложны в изготовлении и применений. О БРВ в те годы писалось и говорилось так же много, как до войны о химическом оружии. От нашего полигона в испытаниях БРВ участвовало лишь несколько офицеров, в том числе и я. Ими занимались специальные группы исследователей, связанных с противохимической защитой. На меня возлагалась задача предоставить испытателям некоторые виды продовольствия и обмундирования и вместе с коллегами определить надежность защиты от БРВ продовольственной тары, упаковочного материала и мясных консервов в жестяных банках.
Каждый день я выезжал на опытную площадку, где подрывались бомбы с БРВ. И неудивительно, если какую-то долю их я привез домой, хотя работал на площадке в спецкостюме, а в конце принимал душ.
Мои выезды на четвертую площадку, где испытывались БРВ, продолжались. Однажды потребовалось лично удостовериться, насколько велик уровень зараженности выставленных образцов продовольствия. На мне тяжелый защитный противохимический костюм из прорезиненной ткани, закрывающий всего с головы до ног. Противогаз надел, когда подходил к площадке. Грубый ремень тяжелого ящика — дозиметрического прибора первого образца ДП-1 — оказался коротковат, и я не смог перекинуть его через плечо — пришлось повесить на шею. Придавив маску противогаза, он больно тянул зажатые волосы. Не представляю, как можно находиться и работать в таком костюме и противогазе несколько часов. Я чувствовал, как по мне стекает пот. До площадки, уставленной ящиками и коробками с сыпучими продуктами питания и отдельно — трехкилограммовыми банками с тушенкой, оставалось не более ста метров. Стрелка прибора покачивалась возле отметки 0,5. На такие уровни мы не реагировали. Лишь за двадцать метров до подопытного объекта уровень зараженности резко возрос. Едва приблизился к штабелям, как стрелка уперлась в правый край шкалы. Я переключил прибор на последний диапазон и ужаснулся: около 400 рентген смертельно опасно! Я немедленно отбежал назад на несколько метров, и прибор успокоил меня. Уровень оставался высоким, но неопасным. Минутное пребывание в зараженной зоне не грозило здоровью. Успел подсчитать: из двадцати банок свиной тушенки на площадке осталось только десять. Лисы, которых в степи было много, утащить не могли — банки металлические, покрыты густой смазкой, похожей на солидол. Тогда кто же взял?..
Решил подойти поближе и как можно быстрее. Прибор опять зашкалило. Возле ног я увидел чугунный осколок, на котором лоснилась черная и густая, как деготь, жидкость. Это и было жидкое БРВ, способное долгий срок содержать смертельный уровень радиации. Взрыв бомбы с БРВ почти не разрушает объекты. Сохранив город, технику, завод, противник может убить множество людей несколькими каплями темной маслянистой жидкости, не имеющей запаха. БРВ не так-то просто обнаружить, не имея под руками прибора радиационной разведки. Сильное и коварное оружие. К сожалению, видимо, по причине секретности меня не информировали о свойствах средств, которые испытывали химики, поэтому мне пришлось оказаться в роли подопытного кролика. Осматривая выставленные предметы, я замерил уровни зараженности, но практической пользы от моих исследований не было, поскольку я не мог сделать верные выводы, не зная не только начинку бомб, но и методику их испытания. Сам способ исследования был слишком примитивен: выставил, осмотрел, сделал замер. А что дальше? Через несколько дней после завершения испытаний специалисты из подмосковного Загорска уехали, оставив зараженной большую площадь. Подразделение противохимической защиты с помощью бульдозеров, скреперов и другой техники основательно чистило местность. По полученным данным я составил отчет. Он был приобщен к копиям моих старых отчетов. У ядерного полигона другая задача. Испытание БРВ лишь, так сказать, сопутствующий эпизод.
В дальнейшем испытания БРВ на полигоне не проводились. Участок земли, где применялись боевые радиоактивные вещества, так и остался за колючей проволокой. Насколько он был опасен? Неспециалисту в этой области судить сложно, но показателен такой случай. В районе аэродрома после тех испытаний захоронили небольшие контейнеры и даже собранные осколки бомб, начиненных БРВ. Через пять — шесть лет строителям потребовалась металлическая арматура, и кто-то вспомнил о той «могиле». Решили вскрыть ямы и достать нержавеющие, не поддающиеся кислотам емкости. Полковник Крылов, ставший заместителем начальника полигона по научной работе, санкционировал этот поиск с условием тщательного анализа всего того, что было захоронено. Проверка показала: емкости и все другое, что при захоронении было сильно загрязнено радиоактивными веществами, стали совершенно безопасными. Время — лучший дезактиватор.
Площадки в основном уже были подготовлены, но поскольку мы знали, что намечается термоядерный взрыв, предстояла дополнительная работа. Дорожники с помощью солдат инженерного батальона построили несколько участков автомобильных и железных трасс. Продовольственники, прислав заблаговременно целый вагон пищевых продуктов, хотели испытать всевозможную тару. Прибыли десятка два походных кухонь и семь новеньких армейских хлебозаводов. Они должны быть на поле в рабочем состоянии: с мукой, тестом, хлебом. Получили большие термосы, котелки, несколько тысяч упакованных в плотную оберточную бумагу сухих пайков. В них сухари, банка мясных консервов, каша-концентрат, соль, сахар, галеты. Испытателей горючего и смазочных материалов встречали колонны бензовозов с жидким топливом. Привозили нефть, керосин и смазку в бочках. Объем подготовки предстоял колоссальный: заполнить на шести площадках цистерны, резиновые резервуары емкостью четыре и восемь кубических метров, трубопроводы, отрегулировать работу перекачивающих станций, залить четыре открытых бетонных хранилища нефтью, разместить много бочек с горючим в построенных складах и на открытых площадках. Результаты испытаний нефтепродуктов во всевозможных емкостях и в различных складских условиях требовались не только военным, но и всему народному хозяйству.
Служба вещевого снабжения доставила на полигон не менее вагона обмундирования, тканей, снаряжения, обуви. Все выставлялось в полуподземных хранилищах, в палатках и под открытым небом. Солдаты сделали несколько сот манекенов в соответствии с утвержденной программой испытания. Пожалуй, ни одна научная группа не оказала столько материальной помощи полигону, как наша, тыловая. Ценные излишки материальных средств мы передавали на склады, а все пришедшее в негодность и захламляющее хранилища забирали для испытаний и списывали по акту. В этом нам большое содействие оказывал ветеран полигона начальник отдела тыла подполковник И. Е. Кудрявцев. Ему довелось быть первым начальником отделения Опытного поля еще в 1947-1948 годах.
Но самую существенную услугу всему населению полигонного городка мы оказали случайно. Офицер Центрального продовольственного управления, прибывший к нам на период испытаний, поинтересовался как-то: — Что же будет с моими хлебозаводами после взрыва? — Думаю, что мы не найдем даже обгоревшие печи, — высказал я предположение. — И на пятьсот метров, и на два километра от эпицентра взрыва размещать подобные агрегаты нецелесообразно. Останется отметить в акте лишь двумя словами: «Полностью уничтожены». Более разумно — ставить манекены. А для полигона один завод пригодился бы. Хлеб у нас совершенно непропеченный. Неужели нельзя один завод пустить в городке? — Почему же нельзя? — удивился испытатель. — Вы начальник научной группы, решайте.
— Предлагаю вместо хлебозаводов поставить на пятидесяти- и двухсотметровых дистанциях разбитые автомашины, — сказал я. — Убежден, что они полностью исчезнут. Следовательно, исчезнут и хлебозаводы. Прочность их агрегатов примерно равная. Я убедил специалиста по выпечке хлеба, что мы не совершим преступления, если один его объект не поместим почти в эпицентре, как это записано в программе, поскольку на таком близком расстоянии даже танки в этот раз не выставляются. Начальника полигона убедить было сложнее. Он не решался нарушить программу. Но когда я уходил из кабинета, генерал крикнул вдогонку: — Делай как хочешь! Через два дня жители гарнизона ели вкусный хлеб двух сортов. Забегая вперед, скажу, что прогноз оправдался: от армейских хлебозаводов даже на более удаленной площадке мы не нашли ничего…
Мне было очень жаль людей, которые строили дома не для радости, а для уничтожения. Пора бы моделировать испытания, зачем тратить зря средства? Решил проэкспериментировать на своих площадках. Наряду с многочисленными образцами обмундирования, емкостями горючего и тоннами продовольствия выставил лишь небольшие кусочки тканей, открытые банки и бидончики с горючим, а также небольшие упаковки с продовольствием. В несколько бочек, совершенно одинаковых с теми, в которых был керосин, приказал залить воду. В некоторые ящики вместо макарон и печенья насыпали опилки, сухари. Да и манекены не все одели полностью, а лишь нашили на них клочки тканей. Огромная экономия, а результат будет тот же. Если сгорит лоскут, значит, то же самое произойдет и со всем обмундированием. Если воспламенится банка с горючим, то при таком же световом импульсе вспыхнет и разлитый возле цистерны керосин. В мастерской изготовили металлические рамы для натягивания тканей и клетки. В одни положили порцию продуктов питания, а в другие — банки с горючим. Железные клетки и рамы понадобились не только ради удобства размещения и сохранности подопытных образцов, но и для крепления их к металлическим штырям, чтобы не унесло взрывной волной. Заканчивались наши последние приготовления. Просочились сведения, что мощность ожидаемой водородной бомбы эквивалентна миллиону тонн тротила. После ее взрыва мы не сможем собрать на площадках подопытные образцы техники, имущества и продовольствия. Зато убедимся, что вблизи уцелеть ничего не сможет.
В полной готовности находились и все другие научные группы отдела вооружения. Коллеги Михаила Казакова выставили на нескольких дистанциях пушки, гаубицы, минометы, боеприпасы. Танкисты Михаила Орлова пригнали своим ходом боевые машины и ремонтные летучки. Танки — последних образцов. Одни расположили в укрытиях, другие — на открытой площадке, обращенные к эпицентру лобовой броней. В танках находятся манекены, поместят в них и животных. Авиационная группа Бориса Волкова отбуксировала на поле истребители и бомбардировщики. Прибывший из Москвы генерал-майор авиации Б. П. Захаревский внес изменения в расстановку самолетов. С ближних к эпицентру взрыва площадок технику отодвинули подальше.
Один транспортный самолет был поставлен на отдельной площадке, он оказался подопытным чисто случайно. В его салоне по небрежности было разлито несколько капель БРВ, которое испытывалось на четвертой площадке. Дезактиваторы предприняли все меры, но не смогли снизить высокий уровень зараженности самолета, и тогда командование приняло решение поставить его под удар и списать. Своя рука — владыка. Морская группа моего соседа по квартире подполковника Василия Сердобова выставила лишь некоторые объекты береговой обороны и базовых сооружений, хорошо оснащенные измерительными приборами. Подготовились и другие сектора и отделы: инженерный, автоматики, оптического наблюдения, радиоактивного заражения, электромагнитного излучения, биологические (медицинский и ветеринарный), светового излучения. Полигон — большой научно-исследовательский комплекс, и в испытаниях так или иначе участвовали и другие люди и подразделения. По своим планам, но в общих интересах трудились все: штаб, отделы обеспечения и обслуживания, госпиталь. Всегда на дежурстве находились связисты.
Несовершенство научной работы на полигоне, на мой взгляд, заключалось в том, что не было прочных исследовательских контактов между всеми отделами и группами. Ученых-атомщиков, к примеру, не интересовали вопросы противоатомной защиты. Их задача — испытание вещества и конструкции бомбы, кто-то из них занимался средствами доставки, то есть способом применения оружия. А поэтому они взаимодействовали только с теми специалистами, которые обеспечивали средства автоматики и измерения поражающих свойств ядерного «изделия». Все, что выставлялось и испытывалось на площадках, их могло привлечь лишь с одной целью: насколько сильна бомба? А нас, готовивших объекты и поле, интересовало все, что относилось к противоатомной защите войск, тыла, населенных пунктов, людей, животных. Наш отдел тыла никакими приборами, кроме дозиметров, не обеспечивался. Подопытных животных мы тоже не выставляли, но медицинская и ветеринарные группы имели право размещать их в наших сооружениях и кабинах машин, не информируя нас о результатах. Вот и получалось: мы, фиксируя, что сооружение пострадало, не могли точно сказать о его пригодности для защиты людей. В лучшем случае писали ориентировочно, например, так: «Манекены в складе не повреждены. Баран, находившийся в укрытии, жив». Но мы не знали, что этот баран получил высокий уровень радиации и ослеп. Правда, мы имели знакомых ветеринаров и кое-что узнавали.
Взрыва с утра ожидали Н. С. Хрущев и министр обороны Г. К. Жуков. Рядом с домом — смотровая трибуна под крышей. Ее заняли некоторые ученые и генералы. Удобно сидя в креслах, можно было бы наблюдать за картиной взрыва в ясную погоду. А что увидишь в пасмурный день на расстоянии семидесяти километров? К встрече взрывной волны огромной разрушительной силы заблаговременно подготовился и наш жилой городок. Солдаты укрепили клиньями и распорками раскрытые двери и окна, поставили в небольшой низине палатки, в которых на случай дождя и ветра могли укрыться выведенные из дома люди. Все жители заранее были предупреждены о времени и месте сбора. Возле каждого здания выставили охрану, и целостность содержимого в квартирах гарантировалась. Воду и свет в городке отключили. Детей с родителями отвели в подвальные помещения госпиталя. Там просторно, тепло и, как были уверены, безопасно. Во все населенные пункты, расположенные ближе двухсот километров от полигона, выслали офицеров. Они предупредили жителей, чтобы с 8 часов утра и до взрыва, который произведут «в целях народного хозяйства», все вышли из своих домов в указанное место. За безопасность населения отвечал заместитель начальника штаба полигона полковник Г. И. Князев. В его подчинение выделили более ста офицеров из подразделений полигона и некоторых военных округов.
Пасмурная погода, да и взрыв на высоте тысяча восемьсот метров за облаками не позволили наблюдать водородный «гриб», но вспышка, а затем и густая черная туча, застилавшая полнеба, были видны хорошо. С возвышенности мы даже засекли облако дыма, поднимавшееся из-за горизонта, там, где находился наш жилой городок. Перед нами раскрылся и полностью разрушенный городок «Ша», там что-то горело. Дым в степи виднелся всюду — воспламенились кучи сухого сорняка, собранные ветрами. Они горели в местах, над которыми в облаках оказались просветы. Значит, не будь над нами плотной облачности, всех нас опалила бы вспышка, как те сорняки! И неудивительно: до эпицентра не так далеко, а температура в месте взрыва миллионы градусов. До «половинки» около сорока километров, а мы были значительно ближе к эпицентру, километров на двадцать пять. Несдобровать бы нам, если бы бомба сработала под облаками. Как потом установили ученые, большая высота взрыва позволила выявить ранее неизвестное свойство ударной волны. Отразившись от земли, она образовала невидимый купол-зонт, края которого через несколько километров снова хлестнули по поверхности. Мы испытали удар взрывной волны во много раз слабее, чем он мог бы быть при меньшей высоте взрыва. А при наземном взрыве вероятность остаться в живых на том удалении, где находился наш выжидательный район, была весьма сомнительна. Как ожидалось, при взрыве над землей дальность поражения ударной волны больше, чем при наземном взрыве бомбы той же мощности. Волна, хотя и не опасной разрушительной силы, дошла до Семипалатинска, Усть-Каменогорска, Павлодара и других населенных пунктов, удаленных на расстоянии до трехсот километров.
…По мере приближения к опытным площадкам становилось все темнее. Вскоре черная туча плотно закрыла все небо над нами. Почти ничего не видно. Похолодало. Я хотел включить свет, но фары были разбиты ударной волной. Уменьшил скорость. Кто-то толкнул в спину и жестом попросил посмотреть, каков уровень радиации. Подсвечиваю электрическим фонариком, который взял для освещения полуподземных сооружений, и вижу стрелку, дрожащую возле нуля. Переключаю на следующий диапазон — и здесь около нуля. Исправный ли прибор? Объясняемся в противогазах жестами. Я показываю мизинец, успокаиваю пассажиров: уровень радиации мизерный. Едем очень медленно: темно и попадаются глыбы земли, обгоревшие части боевой техники. Постепенно становится светлее. Черное облако уплывает на юго-восток. В полумраке мы видим волнистую темную пустыню. Земля вздулась длинными буграми, похожими на застывшие морские волны. Машина то поднимается, то опускается, преодолевая эти волны. Только бы не заглох мотор…
Я не узнаю местность. Все однообразно, всюду комья опаленной земли и какие-то узлы техники. Лежит танковая пушка, а самой боевой машины нет. Где же наша площадка? Начинаем блуждать. Раньше ориентировались по вышке с разрушенным верхом на «П-2» да по тяжелым танкам, а теперь их не видно. Наконец вдали заметили уцелевшие огромные бетонные пирамиды, сооруженные еще до испытания первой водородной бомбы. Ориентируясь по ним, пробираемся сквозь глыбы земли и металла к площадке, оборудованной в пяти километрах от предполагаемого эпицентра. Посмотреть не на что, все уничтожено. Нет даже признаков, что здесь стояли хлебозавод, кухни, бочки с горючим, цистерны. Все сметено. Уровень радиоактивности высокий, около ста рентген. Удивительно: ничто не горит, хотя многие металлические и деревянные предметы обожжены, почернели. Недалеко от нас промчался «ГАЗ-69», в котором сидели академик М. А. Садовский, подполковник Н. Д. Мартынов и капитан Г. Ф. Зорин. Известный всему миру Садовский неоднократно был научным руководителем испытаний, но сейчас эту задачу взял на себя И. В. Курчатов. Молодые, но по опыту уже ветераны полигона, исследователи Мартынов и Зорин были надежными помощниками академика. По многочисленным приборам и с учетом атмосферных условий, воздушных потоков, характера местности, структуры почвы они не только определяли физические явления после взрыва, но могли и прогнозировать их. Это позволило с 1955 года полностью исключить даже малейшее нежелательное влияние ударной волны на населенные пункты вокруг полигона, независимо от их удаленности. Мартынов и Зорин определяли и мощность взрыва. В тот раз она оказалась в пределах 1,7 — 1,8 миллиона тонн тротила.
Едем дальше. Справа, словно после жестоких боев, покореженные орудия, слева — опрокинутый танк, потом — средняя часть самолета, ее забросил взрыв с площадки авиаторов, до которой не менее километра. На нашей, третьей площадке, удаленной от эпицентра на семь с половиной километров, находим разбитую насосную станцию, перевернутую железнодорожную цистерну, из которой хлещет керосин. Рельсы согнуты в дугу, полузаглубленное хранилище осело, трубопровод порван. Там, где находился бетонный бассейн с нефтью, — маленькая лужа топлива с комьями земли, чуть дальше — лужа побольше. Из резиновых резервуаров вытекли двадцать тонн керосина. То и дело поглядываю на дозиметрический прибор. Замечаю падение уровня радиации: уже не более пятидесяти рентген. Но это тоже очень много, если мы имели предельно допустимую дневную «норму» десять рентген. В те годы рентген был единицей уровня радиации. Нас эта простота устраивала. Один рентген, затем десятые, сотые и тысячные его доли. И вот — чудо: резиновый резервуар в неглубоком котловане, присыпанный слоем земли в двадцать пять — тридцать сантиметров, цел и невредим! Эластичная емкость не лопнула! Не поврежден и трубопровод в неглубокой траншее, засыпанной землей. Тюки вещевого имущества в открытом котловане чадят, а в другом, который мы укрыли брезентом и присыпали землей, целы. В разрушенном хранилище продовольствие в деревянной и картонной таре разбросано, но не сгорело. Тара обуглилась. Продовольствие в траншеях сохранилось, потому что оно тоже было прикрыто брезентом и засыпано слоем земли. Хорошо защищает матушка- земля!
Неожиданно прибыла подмога на исправленном грузовике, и у меня отлегло от сердца. А то все время тревожила мысль: вдруг мой старенький «козлик» остановится в поле, где высокий уровень радиации? Кто нас вывезет отсюда? Крайне опасно выезжать в зараженную зону на одной машине. Теперь Толя Глухов сел за руль, и я мог более внимательно осматривать площадки. Подъехала «Победа». Вышел пожилой человек в гражданском. Не обращая на нас никакого внимания, он заснял всю опытную площадку небольшой кинокамерой и уехал. Кто-то сказал, что это оператор, снимает все без ограничения лично для Н. С. Хрущева.
Задолго до испытаний мы приготавливали дезактивационную жидкость для пищевых котлов, термосов, солдатских котелков, а также тары с продуктами питания. Здесь спирт керосином не заменишь. Жидкость имела «шифр» — ДЖП, что означало: «Дезактивационная жидкость продовольственная». Ее состав: спирт, лимонная кислота и мыльный раствор. Она хорошо очищала внутреннюю поверхность котлов и не оставляла запаха, как керосин. Жидкость безвредна, хорошо смывает радиоактивную пыль и уничтожает бактерии. Но пить ее нельзя, и опасений за расхищение не было. Изготовив несколько литров такой жидкости, мы составляли акт на списание спирта, лимонной кислоты и мыла, а на учет брали ДЖП. Поэтому на списание в общем акте «техники и имущества, уничтоженных на опытном поле, спирт не значился.
Наша группа давала рекомендации по строительству железных и шоссейных дорог, мостов, станций, прокладке трубопроводов, организации питания, снабжения продуктами и горючим на случай войны. Мы проводили, к примеру, колонну автомашин через эпицентр взрыва, а затем по степи, где выпали осадки из радиоактивного облака, чтобы проверить надежность защитных свойств бумажной тары. Установили, что после тщательной ее дезактивации хорошо упакованным продуктам радиоактивная пыль не страшна. Узнали также, что на удалении, где продовольствие сохраняется от ударной волны и светового излучения, наведенная радиоактивность совершенно неопасна. Наконец-то комиссия приняла наш отчет. Теперь задача — убрать имущество с площадок, очистить поле. Все, что можно было съесть, уже исчезло. Помимо круп, макарон мы выставляли сахар, печенье, консервы. Не буду грешить только на лис и волков, брали и люди. К счастью, случаев пищевого отравления, лучевой болезни не было зафиксировано. Вещевое имущество, уцелевшее на удаленных площадках, сожгли.
Молодого майора из Москвы, работавшего в составе нашей группы, я назначил ответственным за сбор тары с остатками горючего и смазочных материалов. Солдаты собрали целую гору поврежденных бочек. Майор торопился на обед и оставил за себя сержанта. А тот, поскольку закапывать тару из-под горючего долго и трудно, приказал поджечь ее. Произошел взрыв. Три солдата получили ожоги. Поздно ночью ко мне на квартиру пришел командир роты, в которой пострадали солдаты. Я был очень обеспокоен случившимся, выразил свое сожаление и расспросил о самочувствии ребят. К счастью, их не требовалось госпитализировать. Но каково было мое удивление, когда я узнал, что побудило капитана прийти ко мне: он сетовал, что за испорченное обмундирование ему придется раскошелиться. Надо было бы выпроводить его, но я пообещал возместить убытки. — Приезжайте завтра на поле. Дам вам новые комплекты обмундирования, снятые с манекенов. Только нужно хорошо выбить пыль, а затем еще раз проверить радиометром. — Это мы знаем. Спасибо, — воспрянул духом капитан и тут же исчез.
Весна 1956 года принесла большие хлопоты. Срочно готовились площадки к испытанию какой-то новой бомбы. Что за «изделие», какие результаты можно ожидать — как и всегда, нам не сообщалось. В программе все расписано: что и в каком количестве выставлять. Утвержденная в высших инстанциях программа — основание для выделения материальных средств. Благо, что строить ничего не надо — уже некогда. На полигон стали прибывать специалисты. Продовольствие, горючее, вещевое имущество и снаряжение предусматривалось разместить в земляных котлованах и на поверхности. Готовились три площадки, одинаковые по содержанию объектов. Одна близко к эпицентру, другие через пятьсот и тысячу метров. Весь день после первомайских праздников я был занят получением подопытного имущества на складах. Мне помогали два солдата — Петр Зятиков и Иван Логинов. Я поручил им везти на машинах имущество на «Ша» и ждать меня там. Едва успел переодеться, как ко мне прибежал Зятиков и доложил, что их с Логиновым не пропускают через КПП. Что еще за новость? Я позвонил в штаб. Трубку взял полковник Князев: — Поедешь завтра. Сегодня ждем «невесту». Она уже на подходе. Всюду особая охрана. Окажешься случайно на пути, заподозрят неладное и, не дай Бог, пристрелят. У них такое право имеется. «Невесту» везли ночью, и мне не удалось увидеть, как ее транспортируют.
На берегу я встретил нашего подрывника подполковника М.К.Шевчука. — Приглашаю тебя завтра на интересное зрелище, — сказал он. — Взорвем сразу кучу тонн тротила, приезжай к десяти часам. Выехал на Опытное поле вместе с Горячевым. Для меня, никогда не видевшего подобного взрыва, это действительно было лишь зрелище. Но специалисты, выставившие макеты защитных сооружений, прибористы и военные медики проводили свои исследования. С замиранием сердца мы наблюдали с расстояния не менее километра, как смелый мастер пиротехники что-то там делает — то на самой верхушке целой пирамиды взрывчатки, то внизу, потом бежит к машине, тащит что-то, потом опять лезет на самый верх… Малейшая ошибка — и может произойти непоправимое, и от подрывника ничего не останется. От этой мысли словно иголочками покалывает спину.
На наблюдательном пункте собралось человек двадцать. Я почувствовал себя совсем лишним человеком, когда к НП подъехал на машине незнакомый мне пожилой полковник. Начальник полигона, не стесняясь в выражениях, буквально прогнал его. Полковник торопливо удалился. Наконец приготовления были закончены. Шевчук сел в кабину грузовой автомашины и направился к нам. Подъехав к Енько, доложил, что к взрыву все готово. — Давай! — приказал генерал. Шевчук взмахнул белым флажком. Земля под нами дрогнула, и на том месте, где была гора взрывчатки, блеснуло пламя. Во все стороны метнулись какие-то ошметья и, как при замедленной киносъемке, стало подниматься и шириться черное облако. В нем все нарастала белизна, а вскоре облако и вовсе стало белым. А тем временем к нам бежала, подминая высохшую траву, ударная волна. Достигнув наблюдательного пункта, она шарахнула, как из пушки, и заставила даже генерала схватиться за голову. У некоторых офицеров сдуло с головы фуражки. Такой экспериментальный взрыв на полигоне совершался не впервые — для проверки ударной воздушной волны и сейсмических толчков. Одновременно решали свои задачи специалисты по защитным сооружениям, прибористы и медики, выставившие несколько животных.