Ссылка на полный текст: REENACT&GEAR • Просмотр темы - Стюарт Херрингтон. Выслеживая Вьетконг
Навигация:
О чём книга
Подготовка
Советник в уезде Дыкхюэ
Обучение на курсах программы «Феникс»
Вьетнамизация войны
Французское, затем японское и снова французское управление Вьетнамом
Президент Нго Динь Зьем
Понимание противника
Борьба за лояльность традиционно политически апатичного крестьянства
Использование перебежчиков для работы против Вьетконга
Первый урок динамики проблемы «советник – подсоветный»
Перебежчик старший капитан Хай Тьет
Конкуренция за ценный источник информации и методы допроса перебежчиков
Прозрачный намёк южновьетнамским гражданам: доверяя американцам, вы попадете в беду
Временный успех «Пасхального наступления» и его последующий провал с выходом на мирные переговоры в Париже осенью 1972 года
... книга американского полковника Стюарта Херрингтона — ветерана военной разведки и контрразведки (в США эта деятельность проходит по одному ведомству)
Вся его служба всегда проходила на острие событий — Вьетнам, Западный Берлин, Ирак. На пике своей карьеры в 80-х годах он успешно руководил внешней контрразведкой сухопутных войск США в Германии, реализовав несколько сложных и успешных операций против советской разведки. Его непререкаемый авторитет, компетентность и последовательность в отстаивании личной позиции на словах и на деле (примером этого служит неприятие пыток как метода ведения допросов, а также привычка называть вещи своими именами), послужили тому, что именно ему поручали инспектировать деятельность органов военной разведки в Гуантанамо и в Ираке.
И в обоих случаях его заключения и выводы оказывались обескураживающими для проверяемых, вызывая громкий скандал в политических кругах.
Итогом же его руководства аппаратом военной контрразведки в Германии стала культовая работа «Предатели среди нас».
Перевод на русский язык, комментарии и примечания © 2023, Сергей Бокарёв
... в 1967 году я пошел в армию, чтобы начать двухлетнюю службу в качестве офицера военной разведки. В качестве офицера-слушателя пехотного училища в Форт-Беннинге, в штате Джорджия, я прошел курс взводных командиров. Большинство офицеров в моей роте были пехотными лейтенантами, которые получили свое звание месяцем ранее на курсах ROTC. На протяжении девяти недель мы изучали тактику вьетконговцев — «старых Чарли», как уважительно называли врага наши инструкторы-ветераны боевых действий, или просто «Чарли».
На действительную военную службу я вернулся в июне 1970 года, понимая, что мне предстоит «войсковая стажировка» во Вьетнаме. Когда офицер, отвечавший за распределение, упомянул об этом, я даже не вздрогнул, поскольку на этот раз был нацелен на карьеру, и если поездка в Юго-восточную Азию была для нее пропуском, то так тому и быть. Согласно приказу, я должен был явиться в разведывательную школу армии США в Форд-Холабёрд для прохождения учебного курса по специальности «офицер тактической разведки». В Холабёрде мы изучали тонкости ведения войсковой разведки («Получение и предоставление командиру информации о противнике, погоде и местности, с целью планирования и проведения им тактических операций»).
После Холабёрда я провел шесть недель в Форт-Брэгге, в Северной Каролине, в качестве офицера-слушателя на курсе МАТА («Советник по боевой подготовке»). На курсе готовили хорошо, обучение включало в себя краткое знакомство с Вьетнамом и способами действий вьетнамцев, которые, вероятнее всего, могли разочаровать новых советников. Как же мало я тогда знал.
Наконец, чтобы завершить свою переориентацию на юго-восточноазиатский театр военных действий, я отправился в Форт-Блисс, в Техасе, на восьминедельные курсы вьетнамского языка.
... я встретился с майором Диком Калпом, офицером разведки, который руководил программой «Феникс» в Хаунгиа с американской стороны. Майор объяснил особенности программы в провинции. Задачу, пояснил он, было довольно легко определить — убить или захватить агентов Вьетконга, — но заставить реализовывать ее самих вьетнамцев было, похоже, невозможно. Наша работа в качестве советников программы «Феникс» заключалась в оказании помощи вьетнамским разведывательным службам (нашим коллегам) в выявлении членов т.н. «инфраструктуры Вьетконга» (ИВК) и в планировании операций по их «нейтрализации». Нейтрализовать — это эвфемизм, который на самом деле означал убить, захватить или убедить сдаться.
Другие сотрудники группы предупредили меня, что быть советником по программе «Феникс» в 43-й группе — дело рискованное, и что риски больше связаны с полковником Вайсингером, чем с вьетконговцами. Два дня спустя я все еще находился в Баочае, а неуловимого полковника Вайсингера так и не встретил. Офицер-кадровик группы сообщил мне, что я отправлюсь либо в уезд Дыкхюэ, либо в уезд Дыкхоа, но начальник еще не решил, куда именно. Капитан, который возвращался в Штаты, предупредил меня, что Вайсингер упрям, беспощаден с подчиненными и не любит офицеров военной разведки.
В Дыкхюэ я отправился с майором Эби, приехавшим в Баочай, чтобы забрать почту. Любопытно, что майор был вооружен только пистолетом .45-го калибра, а в центр провинции он приехал на своем джипе в сопровождении лишь небольшой немецкой овчарки.
... южновьетнамцы недавно затрофеили вьетконговский документ, в котором коммунисты восхваляли одну из общин Дыкхюэ, Танми, как «образцовую революционную общину». Этот документ настолько возмутил полковника Вайсингера, что он заявил майору Клиффу Эби, старшему военному советнику уезда Дыкхюэ, что не намерен терпеть ничего подобного. В провинции полковника Джека Вайсингера не будет никаких «образцовых революционных общин». Чем больше я размышлял о том, что полковник Вайсингер настаивал на том, чтобы я не беспокоился о своей квалификации для консультирования вьетнамцев, тем больше это меня беспокоило. Между строк его наставлений читалось четкое послание: если вы не можете заставить вьетнамцев в Дыкхюэ искоренить повстанцев, то сделайте это сами.
Ширина реки Вамкодонг составляла около двухсот ярдов, а на противоположном берегу, в кокосовой роще, располагалась живописная деревушка с соломенными хижинами. Но за рекой, на небольшом удалении, находился печально известный «Клюв попугая», — участок камбоджийской территории, который во время войны долгое время использовался коммунистами в качестве убежища. В 1968 году, перед Тетским наступлением, в «Клюве попугая» сосредоточились многочисленные крупные подразделения Вьетконга, которые потом незамеченными прошли через Дыкхюэ, чтобы напасть на Сайгон. В уезде проживало двадцать девять тысяч человек, и все, кроме небольшой горстки, жили на нашей стороне реки. Земли за рекой представляли собой безлюдную ничейную землю, давно покинутую вьетконговцами.
В центре этой пустой территории находилась сторожевая застава 83-го пограничного батальона рейнджеров. Застава была одной из многих отдаленных пограничных постов, оставшихся с тех времен, когда было много американских вертолетов, и было возможным снабжение по воздуху. Группа советников в Дыкхюэ мало что знала о работе рейнджеров, поскольку они не находились под контролем нашего уезда.
... майор Эби нарисовал сложную картину американского участия практически во всех делах в Дыкхюэ. В нашу небольшую группу входил даже офицер по военно-гражданским вопросам, молодой лейтенант, который координировал американскую помощь в программе саморазвития вьетнамских общин и деревень. В уезде также находилось три группы MAT (советников по боевой подготовке), которые работали с региональными силами и отрядами народного ополчения. Майор Эби также нес прямую ответственность за консультирование руководителя уезда по всем военным, экономическим и социальным вопросам. Наконец, майор должен был следить за военной и политической обстановкой в уезде, включая усилия Южного Вьетнама по борьбе с коммунистическими подрывными действиями. Нет необходимости говорить о том, что его отчетность была очень объемной.
Будучи советником, майор Эби лично мало что мог сделать для исправления плохой работы сил Дыкхюэ против вьетконговцев. Руководитель уезда в пределах своей территории был всемогущ, и только он мог предпринять любые шаги, необходимые для исправления ситуации. К несчастью для майора Эби, его коллега, очевидно, не хотел или не мог разрешить эту проблему. Хуже того, становилось все более очевидным, что хороший уездный начальник даже не признавал существования проблемы. Майор Эби сообщил мне, что в Дыкхюэ есть множество неотложных вопросов, требующих его внимания, но он ничего не может с ними поделать, пока полковник Вайсингер остается одержимым одной только общиной Танми.
По словам Фурумото, самой опасной общиной в Дыкхюэ была Аннинь, и он посоветовал мне не ездить туда по шоссе №7 ни днем, ни ночью. Меня больше интересовала Танми, и я с удивлением узнал, что Фурумото считает вьетконговцев там слабее, — вопреки мнению полковника Вайсингера, которое я от него слышал. Лейтенант объяснил, что в революционном комитете общины была лишь горстка ярых вьетконговцев, которых защищал отряд партизан — всего около десяти человек. Он считал, что в своих донесения начальству вьетконговцы обычно преувеличивают, и что эти преувеличенные сведения о революционной деятельности в Танми и привели к награждению ее званием «образцовой революционной общины».
В администрации общины я встретился с местным старостой и его старшим офицером национальной полиции. Читая аккуратно подготовленный доклад о повстанческой организации общины, оба эти человека улыбались. Их представление об угрозе Вьетконга в Танми соответствовало представлению лейтенанта Фурумото. Они утверждали, что вьетконговцы слабы как никогда и бoльшую часть времени проводят, прячась в болотах. Это и являлось истинной причиной того, что за последний год их было убито так мало, и почему правительственные войска в общине редко сталкивались с вьетконговцами. К истории об «образцовой революционной общине» оба отнеслись с насмешкой.
Позже на той же неделе я встретился с лейтенантом Бонгом, уездным офицером по разведке. Бонг отвечал за отслеживание как военных сил Вьетконга, так и сети агентов, которую мы называли «теневым правительством». В этом последнем качестве он разделял ответственность с полицейским, который управлял отделом «Феникса». Лейтенант Бонг согласился с мнением, что вьетконговцы в Дыкхюэ являются слабой и неорганизованной силой, и объяснил, что такое состояние стало следствием совместных американо-южновьетнамских рейдов на убежища коммунистов в соседней Камбодже ...
Шелтон, яркий молодой чернокожий сержант со значительным опытом работы в разведке, охарактеризовал программу «Феникс» в Дыкхюэ следующим образом: «Они просто делают все, чтобы угодить американцам, сэр». Номинальным руководителем отдела «Феникса» был офицер полиции по имени Фунг. Во время моего первого визита в его контору он с гордостью демонстрировал результаты недавней проверки своей работы. Инспекторы Сайгонского управления программы поставили отделу «Феникс» в Дыкхюэ удовлетворительные оценки по всем показателям. После этого я начинал понимать, почему полковник Вайсингер так цинично относился к «Фениксу».
Я усвоил свой первый урок общения с вьетнамцами. Не судите об их реакции на события по улыбкам на их лицах или по видимости согласия. Мистер Фунг проявил все признаки (по американским стандартам) согласия с моим планом. На самом деле он рассматривал меня как назойливого человека, вмешивающегося в чужие дела, и сотрудничать не собирался.
В первую неделю февраля 1971 года на курсах «Феникс» обучалось около двадцати пяти офицеров военной разведки. Большинство моих однокурсников являлись, как и я, капитанами, назначенными в уездные отделы «Феникса» по всему Вьетнаму, поэтому мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что наши проблемы в Дыкхюэ не были уникальными. Почти все мои новые друзья сообщали об аналогичных разочарованиях в неуловимой птице «Феникс». В самой программе содержался хороший концептуальный смысл. Поскольку у вьетнамского правительства в каждом уезде было несколько организаций, которые так или иначе занимались сбором информации о вьетконговцах, то почему бы не открыть центральное управление, в котором были бы представлены все эти органы?
Каждая организация должна была бы передавать в это управление всю свою информацию о вьетконговских повстанцах. По мере накопления информации о конкретном человеке на него можно было бы завести дело или досье. В конце концов, объем информации об «объекте» достигал таких размеров, что полиция или военные могли схватить, убить или завербовать его (заставить дезертировать или остаться на месте в качестве информатора). В лексиконе «Феникса» эти варианты были известны под общим названием «нейтрализация». Именно эта теория легла в основу создания отделов «Феникс» в каждом из 247 уездов Вьетнама. В каждом таком отделе должны были находиться представители национальной полиции; уездный офицер по разведке; офицер Военной службы безопасности (орган военной разведки, ответственный за проведение различных операций, включая контрразведку и контрподрывную деятельность); сотрудники сельского развития (своего рода внутренний Корпус мира, члены которого часто узнавали много нового об активности Вьетконга, когда строили школы и дамбы в деревнях); и, наконец, оперативное отделение уездного штаба, которое теоретически планировало военные операции на основе целей, полученных в результате работы «Феникса».
Таким образом, функционирующий отдел «Феникса» был не более чем местом, где различные вьетнамские органы обменивались своими разведданными о противнике. Задача была проста. Если вьетконговский агент был «легализованным сотрудником», который имел государственное удостоверение личности и жил открыто, отдел «Феникса» проводил полицейскую операцию по его аресту. Если вьетконговец находился на нелегальном положении, живя днем в бункере, а ночью действуя скрытно, то отдел «Феникса» планировал военную операцию по его уничтожению или захвату. Поскольку «нелегалы» всегда передвигались в сопровождении вооруженной охраны, шансы захватить их без боя были невелики. Отделы «Феникса» также прилагали значительные усилия, пытаясь убедить вьетконговцев добровольно сдаться правительству в соответствии с условиями официальной программы амнистии, известной как «Тиеу Хой», или «Открытые объятия».
Наш инструктор в Вунгтау уверенно заявил, что все, что нам нужно сделать в наших уездах, это заставить вьетнамцев разговаривать друг с другом, и структура местного теневого правительства станет очевидной. Другими особенностями программы были плакаты «Разыскиваются!», подготовленные на вьетконговских сотрудников (которые в случае захвата становились гражданскими преступниками, а не военнопленными, что означало, что они отбывали относительно короткие тюремные сроки, а не вечное заключение «на весь срок» в лагере для военнопленных); создание «черных списков» важных вьетконговцев в каждой общине; и классификация вьетконговских политических кадров по их должностям по категориям А, В или С.
Вьетконговцы категории А являлись ключевыми членами организации, такими как глава общины, в то время как лица категории С были вспомогательным персоналом низшего уровня, например, женщины, которые покупали для коммунистов лекарства на рынке. При попадании в плен продолжительность тюремного срока, который мог получить вьетконговец, частично определялась его категорией. В ожидании вертолета, который должен был доставить меня обратно в Дыкхюэ, я размышлял о том, можно ли вылечить паралич, поразивший нашу программу «Феникс». Как мы можем заставить наших коллег работать вместе и слаженно, так, как описал инструктор?
Я решил, что только что потратил впустую драгоценные две недели и что потенциал для еще бoльшей потери времени в отделе «Феникса» велик. По этой причине, без всяких фанфар, я положил конец своей карьере в качестве советника программы «Феникс», сказав сержанту Шелтону, что у меня есть пара специальных проектов, которые выведут меня из отдела «Феникса», и велел ему «продолжать самостоятельно».
Я твердо верил, что одним из главных недостатков нашего общего подхода к ведению войны во Вьетнаме была склонность делать что-то самим, а не обучать этому вьетнамцев. Таким образом, политика президента Никсона по вьетнамизации была шагом в правильном направлении, хотя и запоздалым. Американская роль во Вьетнаме напоминала мне гордого отца, который купил своему трехлетнему сыну электрический поезд, но когда сын оказался слишком мал, чтобы управлять такой сложной игрушкой, и отец взял ее на себя и запустил сам. Спустя несколько месяцев сын все еще не мог управлять поездом, потому что отец настолько увлекся игрушкой, что так и не потрудился научить мальчика.
Как вспоминал Тюа, японцы управляли Хьепхоа очень жестоко. Если фермер возражал против высоких сборов урожая, оккупанты просто сжигали его посевы. Такая тактика быстро привела к формированию деревенского движения сопротивления. По мере приближения к концу войны все чаще стали появляться предположения о том, вернутся ли французы. Многие жители деревни верили, что французы никогда не откажутся от своих позиций во Вьетнаме, поэтому, когда распространилась весть о предстоящей капитуляции японцев, между местными лидерами сопротивления и японским командиром была заключена сделка. На японский склад оружия был совершен «налет», которому, по договоренности, японский гарнизон не сопротивлялся. Таким образом, когда в Хьепхоа вернулся первый француз, бoльшая часть японского оружия находилась в руках людей, которые вскоре стали известны как Вьетминь.
Отец Хай Тюа с 1946 по 1950 год служил при восстановленной французской администрации заместителем старосты общины Хьепхоа, и по мере того, как Вьетминь наращивал свои усилия по разгрому французов, эта работа становилась все более опасной. Тех вьетнамцев, которые служили французам, во Вьетмине называли вьет зян, «вьетнамскими предателями».
Когда Тюа описывал роль своего отца при французах, многое в его истории удивительным образом совпадало с тем, что мы начали узнавать о нашей нынешней ситуации. За двадцать пять лет история повторялась. Хай Тюа рассказал о попытках французов восстановить свой контроль над сельскими районами Хьепхоа. Они пытались управлять государством на уровне общин с помощью исключительно вьетнамской бюрократии. Например, в Хьепхоа единственными гражданами Франции были управляющий сахарного завода и священник католической церкви.
Тюа объяснил, что французы оказались перед дилеммой. С одной стороны, они знали, что их никогда не примут или что они не смогут работать на уровне общины. С другой стороны, пытаясь управлять страной из больших и малых городов через местных чиновников, они теряли связь с народом. Вьетнам, напомнил мне Тюа, был и остается обществом, ориентированным на общинный уклад. Чужаки, жившие в городах, являлись заложниками той информации, которую им скармливали вьетнамские «прихвостни» (так народ называл многих чиновников, поставленных французами).
В 1947 году, после того как правительственные войска под руководством Франции арестовали нескольких лидеров сопротивления и отправили их в страшную тюрьму на острове Консон, движение сопротивления было вынуждено принять более строгие меры безопасности. По необходимости вся работа сопротивления ушла в подполье. Так родилось теневое правительство.
Фермеры Хьепхоа просто хотели спокойно обрабатывать свои рисовые поля. Но стали бы жители общины сообщать правительству о тайной деятельности сопротивления? Хай Тюа улыбнулся моему вопросу, а затем терпеливо объяснил наивному американцу вьетнамский путь. Независимо от того, насколько политически вовлеченными или апатичными могут быть крестьяне, почти никто никогда не сообщит правительству о деятельности сопротивления. Это означало бы подвергнуть своего вьетнамского товарища аресту, пыткам или даже смерти от рук западных людей. Практически никто не стал бы этого делать. Это была ситуация «они» против «нас». Но, конечно, утверждал я, среди людей, поддерживающих правительство, были и такие, кто пошел бы наперекор этому кодексу.
Тюа настаивал на том, что большинство жителей общины относились к французам и их вьетнамским сторонникам с таким презрением, что в плане защиты лидеров сопротивления от захвата на них можно было положиться. А те немногие, кто мог поддаться искушению нарушить свои вьетнамские социальные обязательства, осознавали риск такого предательства. В сельской вьетнамской деревушке не существовало секретов, и все понимали значение слов «революционная правосудие». Оба информатора настаивали на том, что центральное место в мировоззрении вьетнамцев занимает укоренившаяся неприязнь к иностранцам, и что этот факт в их общине сыграл ключевую роль.
Первые несколько лет после Женевских соглашений, при новом президенте Нго Динь Зьеме, были временем относительного мира и довольства. Хай Тюа вспоминал, что «жизнь жителей Хьепхоа в тот период была намного лучше, чем сегодня».
Отказ сайгонского правительства разрешить проведение выборов в 1956 году дал им возможность спекулировать на этой теме. В деревнях Хьепхоа коммунисты начали в деревне интенсивную идеологическую обработку. Отказ сайгонского правительства разрешить проведение выборов в 1956 году дал им возможность спекулировать на этой теме. В деревнях Хьепхоа обычным явлением стали ночные политические митинги, поскольку дисциплинированные коммунистические политические офицеры пытались побороть тот факт, что жители общины были в основном довольны текущей ситуацией.
Мы также уяснили, что поскольку американцы видели поражение французов, они знали, что не смогут сами управлять страной. По этой причине они решили контролировать страну с помощью марионеточного правительства Южного Вьетнама. Режим Зьема в Сайгоне работал на американцев, и его настоящей целью была эксплуатация богатств Вьетнама в интересах своих американских хозяев.
Неустанная пропагандистская кампания коммунистов не могла бы стать эффективной, если бы правительство Зьема не делало то, что придавало правдоподобие утверждениям коммунистов. Воспоминания Хай Тюа об этом периоде иллюстрируют дилемму, с которой столкнулся президент Зьем: Во-первых, правительство заставило многих жителей переехать в центральные районы, в так называемые «стратегические деревни». Нам сказали, что это делается для защиты от Вьетконга, но в то время жители Хьепхоа еще не чувствовали необходимости в такой защите. Программа вызвала много трудностей, так как в поселения, расположенные рядом с главной дорогой, выкорчевывали и переселяли целые семьи.
Еще одной причиной падения популярности правительства стал так называемый Декрет 10-59. Этот закон гласил, что все люди, работавшие на Вьетминь, могут быть заключены в тюрьму или даже казнены. Этот закон оттолкнул многих крестьян, которые сражались вместе с Вьетминем против французов, но не являлись коммунистами. Многие из этих людей с 1955 года занимались лишь мирным сельским хозяйством, но теперь им пришлось опасаться репрессий со стороны правительства.
В 1952-53 годах Вьетминь конфисковал землю у богатых землевладельцев и раздал ее бедным жителям общины. К нашему участку в один акр добавилось еще пол-акра, подаренные вьетминцами. Мы обрабатывали эту землю до 1961 года, когда правительство Сайгона перераспределило всю землю в Хьепхоа. В результате этого плана вся земля была разделена между бедными и богатыми, в то время как Вьетминь забирал у богатых и отдавал бедным. В результате многие крестьяне Хьепхоа потеряли землю, которую они обрабатывали на протяжении нескольких лет. Хуже того, некоторые из этих земель были отданы богатым помещикам, которые даже не жили в общине. В некоторых случаях они даже не трудились обрабатывать землю, и она лежала под паром. В других случаях крестьянину приходилось платить ренту за землю, которой он владел годом ранее.
Постепенно, но неумолимо, эти просчеты правительства и сопутствующая пропагандистская кампания Вьетконга начали приносить свои плоды. По мере того, как менялось отношение людей, в деревнях возрождались коммунистические повстанческие отряды, а правительственные чиновники становились в общинах все менее и менее заметными. По оценкам Хай Тюа, к 1962 году более 50 процентов крестьян-рисоводов Хьепхоа приняли вьетконговскую версию политической реальности, в то время как большинство оставшихся жителей деревень оставались в основном безучастными.
Поначалу я испытал удивление, узнав, что вьетконговцы тоже могут испытывать страх — страшный враг, «Старина Чарли», все-таки был человеком. Еще со времен учебы в Форт-Беннинге я бессознательно сформировал мысленный образ вьетконговцев как жестокосердных, фанатичных, умных людей, которые каким-то образом были лишены обычных человеческих слабостей. То, что вьетконговцы могут испытывать страх, заводить любовниц или строить планы по поиску «надежной» работы, просто не приходило мне в голову. И по мере того, как длилась моя командировка в Дыкхюэ, мне становилось все труднее дегуманизировать наших противников.
Благодаря глазам Тюа я впервые увидел поразительный организаторский талант вьетконговцев. Даже на уровне общины был очевиден акцент на абсолютной необходимости дисциплинированной организации. Вьетконговцы общины Хьепхоа имели четкую, тщательно законспирированную и разделенную друг от друга структуру, в которой субординация и знакомство с иерархией одного из ее членов зачастую ограничивалось только связным. Партийные кадры в общинах находились под постоянным давлением, от них требовалось установить «революционное присутствие» в каждой деревне, чтобы обеспечить выполнение заданий, поступающих сверху, в масштабах всей страны.
В хорошие времена присутствие в деревне могло означать наличие в ней партизанского отряда, такого, как описал Тюа в Хьепхоа. Или, если баланс военных сил не позволял этого, то могло оказаться достаточным иметь в деревне одного агента Вьетконга. В любом случае, на революционный комитет общины оказывалось сильное давление, чтобы не допустить среди двадцати пяти сотен общин Южного Вьетнама существования т.н. «белых деревень» (белой деревней считалась та, в которой не было вьетконговцев). Поэтому одной из отличительных черт движения Вьетконга в Хаунгиа и других местах было вездесущее присутствие коммунистов.
Вьетконговцы не были буквально всюду, как хотелось бы верить их пропаганде, но их организация была достаточно развита, так что никогда нельзя было быть уверенным, есть ли в той или иной группе коммунистический агент. Подобное организационное достижение позволило Вьетконгу совершить множество подвигов, которые иначе были бы невозможны — самым значительным из них был контроль над сельским населением страны относительно небольшой верхушкой.
Для большинства американцев во Вьетнаме динамика местной крестьянской дилеммы была непостижима, а барьеры на пути к пониманию, создаваемые языковыми и культурными различиями между нашими двумя народами, оказались непреодолимыми.
Ориентированные на общину вьетнамцы не слишком жаловали центральные правительства любого толка, однако на их земле с 1946 года бушевала война за то, кто должен сидеть в Сайгоне. Хай Тюа часто ссылался на ошибку французов, пытавшихся управлять сельской местностью из уездного центра, и его слова ясно давали понять, что крестьяне его деревни считают сахарный завод далеким местом, хотя на самом деле он находился в уездном городе, чуть более чем в двух-трех километрах от родной деревни Тюа.
Мир вьетнамского крестьянина заканчивался у въезда в его общину. Таким образом, перед вьетконговцами и правительством стояла сложная задача. И те, и другие боролись за лояльность и сотрудничество традиционно политически апатичного крестьянства.
Практически все южновьетнамцы слышали о восстании северовьетнамских крестьян рисоводов в 1956 году, когда новый режим Хо Ши Мина попытался провести коллективизацию. Как и вьетконговцы, некоммунистические южане видели множество недостатков сайгонского правительства, разница была лишь в том, что большинство южновьетнамцев предпочитали повальную коррупцию кошелька своего правительства коррупции духа коммунизма ханойского образца. Вот именно так и шла эта борьба, в центре которой оказались незадачливые крестьяне Хьепхоа.
По ночам дисциплинированные коммунистические политические офицеры снова и снова объясняли сельским жителям реалии их «бедственного положения», а днем государственные гражданские служащие обрушивали на них шквал антикоммунистических увещеваний («Не слушайте, что говорят коммунисты, но внимательно следите за тем, что делают коммунисты!»). Обе стороны неустанно вербовали военные кадры, и обе стороны в равной степени требовали от сельских жителей лояльности.
Таким образом, крестьянин, выращивающий рис в Хьепхоа, в полночь легко мог оказаться под красным транспарантом, участвуя в антиправительственном митинге, во время которого он мог играть роль возмущенного и эксплуатируемого крестьянина под пристальным вниманием коммунистического пропагандиста; а на следующее утро тот же крестьянин мог отправить своих детей в новую, построенную правительством школу, а затем отправиться в администрацию общины, чтобы проголосовать на местных выборах — на этот раз под бдительным присмотром местного старосты.
Сельский Вьетконг мог похвастаться в своем отчете, что «…шестьдесят возмущенных крестьян нашей общины приняли участие в митинге, чтобы выразить протест против политики марионеточного режима. Брат Ба Ден выразил горячую надежду, что наступление сухого сезона 1971-72 годов приведет к освобождению его общины. На данный момент 90 процентов местных крестьян активно поддержали дело революции».
В то же время староста общины Хьепхоа мог сообщать своему начальству, что «более 95 процентов жителей общины проголосовали на недавних выборах, причем антикоммунистические кандидаты получили почти единодушную поддержку народа».
Вьетнамские сельские жители стали играть роль политического хамелеона. Поэтому бoльшая часть статистических данных о поддержке, которые появлялись в документах правительства и Вьетконга, на самом деле были не более чем бессмысленным перечислением действий, предпринятых крестьянством в угоду обеим сторонам. Обе стороны могли претендовать на широкую поддержку населения в сельской местности, основанную на действиях самого гибкого в мире крестьянства.
Бонг показал мне захваченный коммунистический документ, в котором излагалась политика Вьетконга в отношении перебежчиков. Товарищи, ослабевшие духом и бросившие революцию из-за предательской программы врага «Тиеу Хой», делятся на три категории.
Первая категория — это те бывшие товарищи, которые связываются с полицейскими и разведывательными организациями противника и передают вредную для революции информацию ради личной выгоды. Такие товарищи являются предателями и должны быть уничтожены.
Вторая категория — это те товарищи, которые имеют кратковременный контакт с полицейским и разведывательным аппаратом противника, и которые дают небольшое количество информации, не сильно вредящей революции. С такими товарищами следует поддерживать контакт с осторожностью и оценивать их на предмет возможного перевоспитания и возвращения обратно в лоно революции.
Третья категория — это те бывшие товарищи, которые никак не сотрудничают с врагом. Необходимо приложить все усилия, чтобы восстановить контакт и активизировать таких товарищей. Лейтенант Бонг прямо сказал мне, что все перебежчики не заслуживают доверия и являются пустой тратой времени.
Первый серьезный прорыв в деле Танми произошел незадолго до моего прибытия в Дыкхюэ. Сорокатрехлетний Нгуен Ван Фить, заместитель командира роты местных сил Вьетконга, пресытился своей жизнью революционного солдата и перешел на сторону правительства. Фить был уроженцем общины Танми — безземельным крестьянином с пятью детьми. Столкнувшись с вечной нищетой, он оказался идеальным рекрутом для революции. Привлеченный обещаниями Вьетконга провести земельную реформу, Фить в течение шести лет с винтовкой в руках продвигался по карьерной лестнице в качестве партизана. Бoльшую часть этого времени он жил в бункерах и сражался против американцев и постоянно растущей южновьетнамской армии.
... полковник Вайсингер уже выполнил первый шаг в искусстве использования перебежчиков — установление взаимопонимания с объектом. Фактически, полковник уже завербовал Фитя для работы в нашей группе советников. Его задачей было убедить других вьетконговцев в общине Танми присоединиться к нему в качестве дезертиров.
Фить и сержант Чунг посещали Танми несколько раз в неделю, чтобы доставить письма семьям вьетконговцев. Во время этих визитов они делали все возможное, чтобы убедить вьетконговских женщин помочь «спасти» своих мужей. После короткой поездки («Не оставайтесь в общине слишком долго!») двое мужчин возвращались в Дыкхюэ, где Фить сразу же погружался в ба си де (вьетнамский рисовый виски), а Чунг докладывал майору Эби о результатах дневной операции.
Чунг улыбнулся и в типично завуалированной вьетнамской манере объяснил, что того, что требуется, нет в наличии. Я ответил с типично американской прямотой, настаивая на том, чтобы он согласился со мной и предоставил мне беспокоиться о наличии ресурсов. Его ответ я буду помнить всегда как свой первый урок динамики проблемы «советник – подсоветный», которая так мучила нас, когда мы пытались помочь вьетнамцам.
— Видите ли, сэр, — начал Чунг, — для безопасного продолжения наших визитов в Танми нам нужно сопровождение из четырех или пяти солдат из одного из взводов ополчения общины. Это местные жители, и они не будут отталкивать людей. Но это может разрешить только руководитель уезда, а он уже однажды отказал майору Эби, когда тот попросил его об этом, сославшись на другие оперативные обязательства.
На самом деле, сэр, майор Нгием мог бы легко выделить несколько солдат, чтобы сопровождать нас, но он не хочет. Он возмущен нашим проектом, потому что если мы преуспеем в Танми, наш успех подчеркнет его неудачу. Нам платят американские деньги, и Фить курит американские сигареты. Майор Нгием плохо обращался с Фитем, когда тот перебежал, и продолжает относиться к нему свысока. Он сказал мне, что считает наши поездки в Танми пустой тратой времени, но в то же время он улыбается майору Эби и делает вид, что поддерживает проект.
То же самое происходит и с чиновниками самой общины. Они боятся того, чего мы с Фитем можем добиться, потому что наш успех выставит их в плохом свете. Поэтому мы с Фитем находимся посередине. Мы работаем для вас, но мы должны жить с нашим народом. Вы должны понять, что большинство вьетнамцев хотят победить Вьетконг, но они горды и хотят сделать это по-своему. Зачастую они не понимают, что такое отношение опасно и на самом деле помогает вьетконговцам.
В Дыкхюэ ничто не будет работать без поддержки майора Нгиема, сэр, а у нас ее нет. Вот почему я думаю, что будет лучше, если мы забудем весь проект, найдем Фитю работу в Баочае и перевезем его вместе с семьей туда, где они будут в безопасности.
Это был невысокий, жилистый человек с улыбкой Чарли Маккарти, навсегда запечатлевшейся на его лице. Двадцать первого декабря 1971 года он вышел из джунглей и остановил «Хонду», ехавшую на дороге к уездному штабу Дыкхоа. Несмотря на то, что одет он был в такую же выцветшую оливковую форму, как у любого южновьетнамского солдата, что-то в нем насторожило водителя «Хонды», — незнакомец был обут в черные резиновые сандалии вьетконговцев, а подол его рубашки едва прикрывал китайский пистолет, который он носил в коричневой кожаной кобуре. И вот, когда незнакомец попросил подбросить его до Дыкхоа, владелец «Хонды» попытался возразить, что, мол, его машина слишком слаба, чтобы везти второго пассажира. В ответ незнакомец достал пистолет и, продолжая улыбаться, потребовал отвезти его в Дыкхоа, чтобы он сдался начальнику уезда.
Старший капитан Хай Тьет, командир роты местных сил C1 и заместитель вьетконговского начальника уезда Дыкхоа по военным вопросам, решил закончить свою карьеру революционера. В течение двух часов Хай Тьет привел правительственное подразделение к комплексу бункеров, в которых размещались солдаты его роты. Когда никто из его растерянных повстанцев не внял призыву своего бывшего командира сдаться, завязалась ожесточенная перестрелка.
Когда бой утих, четверо людей Тьета оказались убиты, а трое взяты в плен. Многочисленные следы крови и бинты, оставленные отступившими выжившими, свидетельствовали о том, что роте С1, несомненно, придется отойти в Камбоджу ...
Это была невероятная сцена — Хай Тьет, вьетконговец, курит огромную сигару (роскошь, которой он, несомненно, не баловался в течение некоторого времени), обменивается армейскими байками со своим бывшим противником, как будто они старые друзья. Это была самая критическая фаза использования перебежчика. Если Хай Тьета удастся склонить на свою сторону в первые часы после сдачи в плен, он может оказаться золотой жилой для разведки. Полковник Тхань понимал это и превзошел самого себя, оказав теплый прием — тактический ход, который в ближайшие месяцы принес нам большие плоды. Точно так же, как дезертирство Фитя стало переломным событием в деле Танми, так и своевременная помощь Хай Тьета стала поворотным моментом в наших усилиях справиться с возобновившейся войной в Хаунгиа.
Полковник Бартлетт убеждал меня воспользоваться рвением Тьета и согласился с тем, что мы не должны позволить «похитить» его ни американским, ни вьетнамским высшим штабам. Как только Тьет будет передан нашему начальству, мы почти наверняка не сможем вернуть его до того, как бoльшая часть его информации устареет и станет бесполезной.
Эта проблема была извечным заклятым врагом офицеров разведки низшего звена во Вьетнаме. Каждый раз, когда появлялся хороший источник информации, с неба падал вертолет из какого-нибудь вышестоящего штаба, чтобы забрать его в тыл для допроса, откуда ни источник, ни информация практически никогда не возвращались. Я твердо решил, что с Хай Тьетом такого произойти не должно.
Хай Тьет уехал вскоре после рассвета в компании вьетнамского сержанта из корпусного центра допросов, расположенного в Бьенхоа. Это была худшая из всех возможных новостей. Методы допроса в этой конкретной конторе являлись отголоском испанской инквизиции. Вьетконг есть Вьетконг, и все они лжецы —таково было мнение следователей, работавших на начальника центра полковника Шиня. Здесь, как и повсюду во Вьетнаме, для запугивания задержанных широко применялась грубая сила.
Бесчисленные американские советники на протяжении многих лет пытались убедить вьетнамцев, что жестокость плохо сочетается с успешным допросом, но в Бьенхоа, как и в провинции Хаунгиа, нам еще предстояло пройти долгий путь. Перспектива того, что наш тщательно взращиваемый источник попадет в руки одного из следователей полковника Шиня, была совершенно неприемлемой ...
Даже сами солдаты полковника Тханя, которые в подавляющем большинстве были настроены антикоммунистически, не особо благожелательно отзывались о своем собственном правительстве. Конечно, они были «проправительственными», если это означало, что они предпочитали его коммунизму. Они могли, — и хотели, — упорно бороться, чтобы не допустить военной победы коммунистов, однако осознание того, что с полным выводом американских войск эти правительственные силы в недалеком будущем столкнутся с еще бoльшими жертвами, не утешало.
Еще одним аспектом ситуации, который вызывал беспокойство, был растущий дискомфорт наших вьетнамских союзников в связи с темпами процесса вьетнамизации, который для них означал уход американцев. Несмотря на то, что в 1971 году наши силы ополчения хорошо развивались, все мои коллеги знали, что в Хаунгиа мы еще не столкнулись ни с одной из регулярных дивизий Народной вьетнамской армии генерала Зиапа — той страшной НВА. Северный Вьетнам держал в резерве мощный кулак, и вьетнамцы в Хаунгиа испытывали беспокойство, наблюдая, как за год наша советническая группа сократилась с двухсот человек до сорока. Коммунистические пропагандисты знали об этой чувствительности южновьетнамцев и постоянно играли на ней.
В провинции появились вражеские пропагандистские листовки, в которых говорилось о «тяжелых ударах», которые должны быть нанесены в 1972 году, — вызывая в воображении обычное вторжение армии Северного Вьетнама, — а для того, чтобы мы не преуменьшали силу НВА, коммунистическая пропагандистская машина постоянно напоминала нашим солдатам о мощи легионов Зиапа.
Любимой темой был разгром южновьетнамских сил, вторгшихся в Лаос в начале 1971 года. Операция «Лам Сон 719», начатая по политическим причинам без американских советников, поначалу проходила успешно — ровно до тех пор, пока северовьетнамцы не оправились от неожиданности и не укрепили силы на поле боя значительно быстрее, чем считали возможным многие эксперты. Подразделения Зиапа обрушили на перенапряженные южновьетнамские части мощный артиллерийский и зенитный огонь, сбив при этом более сотни вертолетов. Среди вьетнамцев поползли ужасающие истории о бесследном исчезновении целых южновьетнамских батальонов, а фотографии паникующих южновьетнамских солдат, отчаянно цепляющихся за полозья вертолетов, появились во вьетнамской прессе и в американском журнале «Звезды и полосы». В деревнях Хаунгиа появились плакаты, в которых похвалялись тем, что северовьетнамцы захватили командира южновьетнамской воздушно-десантной бригады (это было правдой) и цитировались его слова о том, что американцы не поддержали эту злополучную операцию.
Намек был весьма прозрачным — доверяя американцам, вы попадете в беду. Американские бомбардировщики B-52 и вертолеты не смогли защитить марионеточные войска от непобедимой Народной вьетнамской армии.
Эта пропагандистская кампания не прошла бесследно для наших ополченцев. Даже люди лейтенанта Туана стали спрашивать меня, не собираюсь ли я тоже «бросить» Вьетнам и уехать домой. Примечательно, что для обозначения нашего отъезда обычно использовалось вьетнамское слово бо, — «бросать» или «оставлять», а не рут, что означает «уходить».
Свой военный козырь коммунисты разыграли 30-го марта 1972 года, когда тринадцать северовьетнамских дивизий начали так называемое «Пасхальное наступление». Под открытое вторжение армии Ханоя попало три из четырех военных округов Южного Вьетнама. Практически в одночасье южновьетнамцы и их оставшиеся американские советники оказались втянуты в новый вид войны. Получившие широкую огласку танковые атаки на провинцию Куангчи на севере страны и город Анлок к северу от Сайгона сопровождались несколькими другими мощными наступлениями, одно из которых было предпринято с камбоджийского «клюва попугая» в провинцию Хаунгиа.
Масштаб и ожесточенность этого наступления наглядно продемонстрировали, что коммунисты уже более чем оправились от военных неудач наступления Тет 1968 года и рейдов в камбоджийские убежища в 1970 году. Как мне сообщили мои источники в Хаунгиа, в Ханое пришли к выводу, что продолжающийся вывод американских войск свидетельствует о недостатке решимости Вашингтона. Таким образом, пасхальные атаки были отчасти рассчитаны на то, чтобы поставить администрацию Никсона в предвыборный год в неудобное положение, дискредитировав вьетнамизацию.
В январе 1972 года, когда северовьетнамские войска готовились к нападению, президент Никсон объявил о предстоящем выводе еще 70 тыс. военнослужащих, в результате чего во Вьетнаме должно было остаться только 65 тыс. американцев из 543 тыс. человек экспедиционных сил, находившихся там на момент его избрания в 1968 году. Отчаянные атаки ханойских войск, в которых на карту было поставлено все, являлись попыткой Северного Вьетнама получить рычаги влияния на застопорившихся мирных переговорах в Париже и одновременно оказать крайне необходимую поддержку своим товарищам из осажденного теневого правительства Южного Вьетнама, чье бедственное положение в провинции Хаунгиа настолько явно характеризовались дезертирством таких людей, как Хай Тюа, Фить и Хай Тьет. Атаки коммунистов на первых порах были успешными, поскольку тактическая внезапность принесла первые плоды.
Двадцатого мая президент Никсон должен был посетить Москву, но, тем не менее, он приказал американским бомбардировщикам, включая B-52, бомбить Север. Американский флот впервые за долгую войну заминировал гавани и внутренние водные пути Северного Вьетнама. Эти дорогостоящие боевые действия сильно ослабили силы Ханоя на Юге, а возобновившиеся воздушные атаки на Севере привели к тому, что война стала достоянием жителей Ханоя и Хайфона. Пасхальный натиск вскоре зашел в кровавый тупик, а затем стал медленно, но неумолимо переходить уже в наступление на коммунистов.
Первое за всю войну общевойсковое наступление Ханоя было рассчитано на применение огневой мощи, которую американские и южновьетнамские войска так часто не могли эффективно использовать в ходе войны. Решительная оборона южновьетнамцами Анлока, казалось, свидетельствовала о том, что вьетнамизация прошла успешнее, чем кто-либо смел надеяться. В провинции Хаунгиа люди 43-й группы советников и наши вьетнамские союзники стали объектом наступления северовьетнамской дивизии в общем направлении на Сайгон — атаки, которая привела к нескольким неделям ожесточенных боев. Боев, ставших не более чем эпизодом в истории войны, однако для их участников они стали периодом беспрецедентного насилия и опасности в провинции, для которой звуки боя были не чужды.
К середине апреля Ханой ввел в наступление тринадцать дивизий. Северовьетнамские части захватили бoльшую часть провинции Куангчи на севере страны, а три полнокровные дивизии наступали на провинцию Биньлонг, расположенную в нескольких часах езды к северу от Сайгона. Северовьетнамцы окружили столицу провинции город Анлок и предприняли несколько танковых атак на город. Это был тактический и логистический триумф — коммунисты впервые применили бронетехнику на юге.
В Анлоке советские зенитные ракеты SA-7 с тепловым наведением, выпускаемые пехотинцами НВА, в одночасье изменили правила применения вертолетов. Появление вражеских танков в непосредственной близости от Сайгона вызвало вспышку «танковой лихорадки» среди южновьетнамских войск повсюду, в том числе и в Хаунгиа (танковая лихорадка — это очень заразная болезнь, которая поражает рядового пехотинца на любом участке операции, где впервые появляется вражеская бронетехника. Ее основной симптом — склонность слышать, видеть и обонять танки повсюду, даже там, где их нет).