Ссылка на полный текст: Гуськова А. К. Атомная отрасль страны глазами врача. | История Росатома
Навигация:
Воспоминания об Игоре Васильевиче Курчатове
Академик Анатолий Петрович Александров
Ефим Павлович Славский
Первый вариант «Норм радиационной безопасности»
Создание небольшой научной группы по профилактике, диагностике и лечению лучевых поражений
Закрытая система медицинского обеспечения персонала атомной промышленности
Накопление опыта в области клиники, диагностики и лечения острой и хронической лучевой болезни
Профессиональные заболевания в атомной отрасли
История радиационной медицины
Заболевания работающих на предприятиях по добыче и переработке урановой руды
Наиболее неблагоприятные технологические операции
Шифром хронической лучевой болезни был АВС (астеновегетативный синдром)
Облучение работников радиохимического и химико-металлургических заводов
Посмертные исследования работников радиохимического завода «Б» комбината «Маяк»
Совершенствование радиохимического производства и снижение средних доз облучения
Облучение персонала при самопроизвольных цепных реакциях
Изготовление первого плутониевого заряда на заводе «В» комбината «Маяк»
Профзаболевания работников предприятий по конструированию и испытанию ядерных зарядов
Переоблучение участников испытаний на атомных полигонах
Войсковые учения на Тоцком полигоне в 1954 году
Пострадавшие в ходе подземных ядерных взрывов производимых с народно-хозяйственными целями
Авария в Чернобыле
Помню И.В. и в следовавшей в 60-е годы чередой острых сосудистых нарушений, ограничивавших его «право работать». Именно это он болезненно воспринимал как «ущерб», гораздо меньше фиксируясь на реальном двигательном дефиците или другом субъективном проявлении болезни; решал - еще многое надо успеть, еще больше спешить. Он постоянно активно искал средства, которые могли бы ускорить восстановление: особая диета? пребывание на свежем воздухе? заседание за столом возле дома - «ведь это тогда уже не так вредно»? «какую лучше слушать музыку?». И.В. любил и знал музыку. Изредка его можно было увидеть в консерватории на симфоническом концерте крупными шагами пересекавшим фойе, взволнованным музыкой, полным ею.
Любил И.В. море и его «аналоги», такие как озеро Иртяш: ходил по нему на яхтах, плавал. С трудом удерживался от рискованных поступков, противился попыткам ограничить его в этом «оруженосцами» и окружающими. Разделял и профессиональные опасности с сотрудниками в нештатных ситуациях на промышленном реакторе. Делал это просто и легко, «без натуги». Но вот за других участников этих работ беспокоился, отсылал их вечером к нам - врачам «для проверки», спрашивал, что у них нашли. Естественно, что проводить И.В. в последний путь приехал его «соратник» по одному из таких инцидентов - слесарь «Аннушки» Костя Заходов, наш многолетний пациент, один из «рекордсменов» по дозе.
Читал И.В. очень быстро, интересовался путешествиями, биографиями великих людей, по поводу чего ему подарили огромную записную книжку в переплете, на котором была воспроизведена обложка книги Джавахарлала Неру. Будучи больным, он эту книжку часто держал в руках, что-то читал и вписывал. Объяснял необходимое для понимания радиационной ситуации мне - врачу очень доходчиво и просто.
Шутки и розыгрыши И.В. любил и сам веселился, вовлекая в них ученых коллег и помощников. Во время одного из «ночных бдений» в Кремле с помощью Дмитрия Семеновича подложил в карманы их пиджаков пробки от бутылок с вином. У обнаружившей пробку жены возникал естественный вопрос, провел ли муж ночь опять «в высоких инстанциях» или на дружеской пирушке. Переоденет, бывало, академика А. П. Виноградова и разговаривает с ним в дороге только по-английски, заверяя окружающих в том, какой это экстравагантный иностранец.
Весело подшучивал над попытками ученых коллег «починить электроосвещение» в коттедже на Урале, а когда те огрызались - мол, лучше бы он - физик это сделал, отшутился: «физики по крайней мере критически оценивают свои способности». Шутил весело, по-доброму, безобидно. Очень редко говорил о ком- либо иронически без теплоты, но были и известные персонажи анекдотов с меткими определениями («армянский философ» и т.п.). В руководимом И.В. учреждении - и это в отнюдь не «демократическое» время был принят своеобразный негласный устав, нравственный кодекс, действовавший безотказно и лишь потом оцененный в своей принципиальной основе (И.Н. Головин, И.Ф. Жежерун, Б.Г. Дубовский), но совершенно необходимый и сыгравший огромную роль в повседневной жизни научного коллектива.
Это позднее появились журналистские измышления о трагическом восприятии И.В. сути работы по созданию атомного оружия, уже в процессе ее выполнения якобы породившей постоянный душевный кризис у ее участников. Много говорят ныне о работе «под страхом», по принуждению, без радости и гордости за содеянное. Нет, я запомнила И.В. и его соратников безмерно устававшими, взволнованными, но счастливыми и гордыми. Конечно, они задумывались о разрушительной силе созданного ими изделия, особенно присутствуя на его испытаниях, но тут же вновь были готовы вернуться к этой работе.
И. В. убеждал руководителей правительства: нельзя сразу делать вывод, что затраты на дорогостоящие приборы, бесконечно необходимые сегодня фундаментальной науке (синхрофазатрон), были неоправданны из-за отсутствия практического «выхода сегодня». Они нужны... «чтобы ученые могли глубже проникнуть в тайны природы, а познав их, выяснить, имеются ли какие-либо возможности для применения новых открытий в практике». Предостерегал И.В. и от слепого подражания сделанному где-то, в том числе и за рубежом, ранее: «не догонять, а обгонять», - любил говорить он. Обучал И.В. терпеливой ответственной перепроверке полученной откуда-либо даже «очень привлекательной» информации.
Главный инженер атомной отрасли - так воспринимала я роль Анатолия Петровича (далее А. П.) и в создании атомной промышленности, и в оснащении ядерными установками флота, с которым он активно сотрудничал еще'со времен Великой Отечественной войны.
А.П. был замкнут, строго разделял деловое и дружески родственное общение, прятал груз огромной личной ответственности за шуткой, розыгрышем, коротким отключением на отпуск с большой своей семьей на лоне природы. Этот отпуск он поставил условием прихода к И.В. Курчатову. Свои решения, точку зрения в беседах с коллегами (свидетелем чего я была на совещаниях в коттедже, на встречах в «гостинице академиков» на Урале) формулировал очень кратко, резковато - как бы на выходе из скрытого трудного раздумья, еще внутренне, может быть, и не завершенного, но вынужденно срочного и категоричного, чтобы можно было «сразу начать делать то, что нужно».
Такими же лаконичными были его вопросы о здоровье и жизни кого- либо из тех, чья судьба его интересовала, и сразу тоже с «выходом на действие» - надо: «дать передышку», «отправить в больницу», «достать препарат», «что-то купить». Розыгрыши и шутки (парик на известную всем лысину А.П., обескураживший служительницу гостиницы, бритва огромных размеров «для снятия бороды Игоря Васильевича» и др.) больше смешили окружающих, чем его самого.
Какой он был инженер, судить не мне - об этом вспомнят коллеги. Я слышала много об этой стороне его деятельности в коротких многочисленных ремарках - удивление сотрудников по поводу найденных оптимальных решений сложных технических проблем. А больше всего узнала о нем на похоронах от его соратников по флоту, которому, как я поняла, была отдана существенная доля инженерного творчества А.П. Да и любил он всегда море и моряков (хотя бы «воду» Урала и Волги). Так понятно завещание А.П. положить в гроб именное морское оружие и андреевский флаге первой подлодки, которые были ему то ли наградой, то ли подарком флота.
Мы пригласили А.П. в клинику в 1987 г. в преддверии Дня Победы, попросив поделиться воспоминаниями о первых днях Великой Отечественной войны. Тогда он уже был тяжело болен. Мне хотелось, чтобы молодежь увидела этого замечательного человека. Договорились не затрагивать тему Чернобыля. А.П. охотно согласился приехать, радовался цветам, теплоте встречи... и сам «заговорил о Чернобыле». И это было все в том же ключе: разделенной ответственности, непреходящей боли с чувством ущерба, которую причинила авария людям, судьбе атомной энергетики, стремления познать истину, но, как это присуще А.П., не для бесплодных сетований, а для принятия конструктивных решений и действий.
Далеко не всегда мог Е.П. как руководитель «Маяка» оградить людей на первом атомном предприятии в годы его становления от реальной опасности облучения. Он мог только разделить ее с другими (что и делал всегда, включая последний обход промышленной площадки Чернобыльской АЭС после аварии, о чем он мне тоже подробно рассказывал). Были и у нас - врачей острые схватки с Е.П. за вывод людей с опасных участков. Но то, что из 2500 больных на «Маяке» 90% восстановили свое здоровье благодаря своевременному переводу, - лучшее свидетельство того, что в этих схватках не было побежденных и каких-то приемлемых решений мы добивались вместе и реализовали их. Но уж зато делалось все, чтобы жизнь этих героев-тружеников стала лучше - хотя бы вне сферы их напряженной и небезопасной профессиональной деятельности. Во многом благодаря Е.П. отрасль законно гордилась медицинскими, культурными учреждениями городов - спутников объектов, сетью санаториев-профилакториев, обеспечением людей жильем, образованием, продуктами, овощами.
В течение 1945-1946 гг. были выбраны промышленные площадки и началось строительство первого промышленного реактора - на Южном Урале, диффузионного завода - в Верх-Нейвинске, ВНИИЭФ (Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики) - в Сарове. В подчинение ПГУ были переданы лаборатория № 2 и НИИ-9 в Москве, завод № 12 боеприпасов в г. Электросталь, комбинат № 6 по добыче урана в Средней Азии. Создавались специальные конструкторские бюро, планировалась организация ряда НИИ, в том числе медико-биологического назначения ...
Напоминаю, что первый промышленный реактор был пущен в июне г., а еще в мае 1948 г. на секции НТС были рассмотрены временные нормы предельно допустимых уровней загрязнения поверхностей тела, обуви и одежды радиоактивными веществами. Это был по существу первый вариант «Норм радиационной безопасности» - НРБ-48 (протокол С5-63). «Временные нормы безопасных уровней облучения» были утверждены 26.08.48 г. (протокол С5-72).
В 1949 г. начали работать радиохимический и химико-металлургический заводы первого атомного предприятия «Маяк», а 26.03.48 г. протоколом С5-56 секции были уже установлены «Общие санитарные нормы и правила по охране труда» на объекте Б Комбината № 817: предельно допустимая доза определена равной 0,1 бэр в день. Было необходимо срочно разработать и создать дозиметрическую аппаратуру (планы на 1949-1950 гг. жестко контролировались). На основе ее использования в соответствии с докладом профессора Н.Г. Гусева были утверждены «Предельно допустимые уровни и нормы облучения и концентрации радиоактивных веществ в воздухе и воде» (протокол С5- 163 от 22.04.52 г.).
На выездных (Челябинск 40 - Озерск) и плановых (Москва) секциях НТО с персональным участием и особым вниманием к этому вопросу руководства комбината и лично И.В. Курчатова систематически рассматривались появившиеся случаи лучевой болезни. Первые больные с ее хронической формой (ХЛБ) были выявлены в 1949 г., с острой формой (ОЛБ) - в августе 1950 г. на Комбинате № 817 (Челябинск 40).
... создания специальной небольшой научной группы на Урале - так называемого филиала ИБФ (май 1953 г.). Руководителем ее стал талантливый организатор и замечательный врач-гематолог Г.Д. Байсоголов. В состав группы вошли кандидат медицинских наук А.К. Гуськова, терапевты В.Н. Дощенко, В.И. Кирюшкин, дерматолог Е.Л. Еманова и радиохимики Т.Н. Рысина и В.И. Петрушкин.
Группа возглавила работу в МСЧ № 71, созданной 20.05.47 г. (первый ее начальник - П.И. Моисейцев), по профилактике, диагностике и лечению лучевых поражений на Комбинате № 817 и экспертную работу среди персонала. Базой ее деятельности явились здравпункты на предприятиях и так называемое 2-е терапевтическое отделение МСЧ, в котором работали наиболее квалифицированные врачи, закончившие клиническую ординатуру в Москве, Ленинграде, Свердловске, Челябинске. Им принадлежат первые - тогда закрытые публикации по лучевой болезни человека (1954-1955 гг.).
Но главное, была сформирована система профилактических переводов работающих с опасных участков производства, которая спасла жизнь тысячам людей.
География атомной отрасли в нашей стране была огромной. Заметно отличались и медико-демографическая характеристика работающих в ней контингентов, и характеристики их медицинского сопровождения на этапе строительства и ввода предприятий в эксплуатацию. Среди них до 50-х годов преобладали контингенты, обслуживаемые медицинской службой МВД. Отличался и характер патологии, обусловленной прежде всего форсированными строительными работами.
Возникали новые медсанчасти, поликлиники, больницы с большой численностью и высоким уровнем подготовки персонала. Начала формироваться особая ветвь здравоохранения с прямым подчинением так называемому 3-му ГУ при М3 СССР.
Самостоятельная закрытая система медицинского обеспечения персонала предприятий и учреждений атомной промышленности была создана 21.08.47 г., когда постановлением Совета Министров СССР медико-санитарный отдел 1-го Главного управления был преобразован в 3-е ГУ М3 СССР. Начальником его был назначен П.А. Соколов, главным государственным санитарным инспектором стал А.И. Бурназян.
В 1947-1948 гг. в Институте биофизики были организованы первые трехмесячные курсы по специальным разделам профпатологии и ядерной физики для работающих в отрасли врачей. В 1949 г. начали действовать специализированные ВКК и ВТЭК, ориентированные особыми директивами и актами на решение вопросов допуска к работе на основных производствах, временного и постоянного отстранения от работы в условиях облучения и определения степени и стойкости утраты здоровья.
В 1948 г. на базе Московского нейрохирургического госпиталя инвалидов ВОВ начала функционировать первая центральная клиническая отраслевая больница на 200 коек, в 1952 г. в составе ИБФ был сформирован так называемый отдел № 4 - по сути его клинический отдел, первоначально работавший на территории экспериментального корпуса института. Медосмотры работающих (после повторных - по месту жительства и при въезде на объект) проводились в 1947-1950 гг. на врачебных здравпунктах предприятий, работавших круглосуточно. Обязательными были осмотр терапевтом и невропатологом, развернутое исследование крови. Частота медосмотров варьировала от нескольких в месяц до 2-4 в год.
В эти же годы были приняты первые ограничения по возрасту работающих (18 лет и старше) и предельным нормативам облучения (в принятой тогда терминологии ПДК - 30 Р в год). Накапливался первый опыт оценки эффективности ограничительных мер, критериев диагностики профзаболеваний, методов и средств их лечения.
Первая отечественная монография на основе собственного опыта в области клиники, диагностики и лечения острой и хронической лучевой болезни была подготовлена врачами МСО № 71 (А.К. Гуськова, Г.Д. Байсоголов, Е.А. Еманова, В.Н. Дощенко) в 1953 г. и издана в 1954 г. До этого использовались либо переводные, либо компилятивные отечественные руководства по радиационной патологии. Авторами компилятивных, в основном первых, руководств были А.П. Егоров, H.A. Куршаков, И.С. Глазунов, П.М. Киреев, Б.Н.Тарусев, Д.Э. Гродзенский, H.A. Краевский.
Все начинавшие работать с признательностью вспоминают книгу Ч. Беренса «Радиоактивный распад и медицина», монографии Г. Смита о военном использовании энергии атома и Б. Раевского о соотношении доз излучения и биологических эффектов. Создавались и специальные инструктивно-методические документы по медосмотрам (1957 г.) с перечнем противопоказаний для работы с источниками ионизирующего излучения (1953-1958 гг.).
Среди профессиональных заболеваний в первый период (1949-1955 гг.) всюду преобладали острые формы поражений: производственные травмы, острые дерматиты и отравления химическими веществами и взрывными газами (на шахтах). За период до 1960 г. из общего числа этих заболеваний реализовалось до 70-75%. Доля лучевых поражений в структуре профзаболеваний составляла до 10%, при этом 75% случаев хронической лучевой болезни приходились именно на период 1949-1955 гг.
В 1971-1975 гг. их удельный вес в общей структуре профзаболеваний стал еще ниже - 2%; оставалась на прежнем уровне частота электроофтальмии. Несколько возрастала заболеваемость хроническими формами бериллиоза, пылевым бронхитом, вибрационной болезнью, тугоухостью.
Однако и эти заболевания, как и их единичные случаи в последующем (1970-1995 гг.), диагностировали, как правило, у лиц, начинавших работу в раннем - неблагоприятном периоде. Этот факт до сих пор иногда неправильно интерпретируется как увеличение средней продолжительности стажа, предшествующего развитию профзаболеваний, - в действительности же он отражает в основном ретроспективный характер диагностики.
В последние десятилетия (с 1967 г. по настоящее время) принимает закономерный характер изучение связей с профессиональным воздействием развивающихся в поздние сроки полиэтиологических болезней и синдромов (рак).
Как известно, опыт радиационной медицины в первую очередь складывался из наблюдений за повреждающим локальным действием радиации на организм человека. Первые описания касались местных повреждений кожи (чаще рук) исследователей, далее - эффектов при местном лечебном применении рентгеновского излучения и радия. Позже появились сведения об изменениях в других органах и тканях (слизистые, кости, яичко) и о системных реакциях. История радиационной медицины неразрывно связана и с именами первых исследователей атомного ядра, испытавших на себе действие радиации и попытавшихся претворить в том числе и свой личный опыт для использования лечебных свойств радия и диагностических, а позднее и лечебных возможностей рентгеновских лучей.
Численность работающих на рудниках Германии также была высокой и последовательно уменьшалась (до 40-20 тыс. в год) к моменту закрытия рудника в 1990 г. Хотя руда и этих месторождений была также относительно бедна ураном (-0,2%), ее доля в пуске первого в СССР реактора явилась в 1946 г. определяющей наряду с ураном, полученным по репарации из Германии. Производственная среда на предприятии «Висмут» и исходное состояние здоровья работающих произвели на меня очень тяжелое впечатление при первом посещении в 1957 г. вместе с представителями 3-го ГУ. Проходческие штреки были узки, плохо обустроены, со слабой вентиляцией. Часто случались пожары. Температура достигала на глубине 70°С при высокой влажности. Преобладал тяжелый физический труд в неудобной позе при явно недостаточной механизации. В поисках работы в послевоенной Германии на шахту шли люди с физическими дефектами и болезнями.
Постепенно условия труда улучшались (С. Н. Волощук), формировалась более строгая система отбора кадров, медицинского контроля и лечебно-профилактических мероприятий. Налаживался диагностический процесс. Был создан доступный регистр рентгенологического динамического наблюдения (1958-1959 гг.). Результаты тщательно выполненного критического анализа данных за 1946-1990 гг. были опубликованы нашими немецкими коллегами, работавшими на предприятии «Висмут» (Elderle и др.).
За эти годы, помимо ранних проявлений патологии, весьма типичной для шахтеров любых рудников (болезни опорно-двигательного аппарата, бронхит, тугоухость), было диагностировано около 5 тыс. случаев рака легких. Анализ их этиологии проводился только по одному ведущему фактору - уровню выделения радона в группах с суммарной величиной 10-100, 30-300 МРУ-WLM (после 1971 г. менее 10 МРУ). Связь между частотой рака и облученностью радоном и дочерними продуктами распада была выраженной. Основная доля случаев приходилась на ранние этапы работы и на шахтеров со значительным стажем работы в рудниках.
Запыленность двуокисью кремния уменьшалась медленнее: 20-10 мг/м3. В то же время заболеваемость силикозом несомненно снизилась в последние годы, хотя запыленность и позднее превышала ПДУ. Другие внелегочные заболевания были редки. В настоящее время проводится интенсивная рекультивация территории бывших рудников и отвалов.
Потребность в чистом металлическом уране была очень высокой: в 1946-1947 гг. она составляла до 200 т, из которых 150 т шли на изготовление блоков для первых реакторов, а позднее (1948-1949 гг.) и для ядерных боеприпасов в виде сфер и полусфер. До 1950 г. в основных и вспомогательных производствах микроклиматические условия были весьма неблагоприятными - высокая влажность, загазованность токсичными веществами (хлорэфир, фториды и др.).
Постепенно значительно изменилась технология получения урана для ТВЭЛов, его исходное сырье. Первоначально на заводе № 12 перерабатывался трофейный черный порошок, относительно богатый ураном, позднее стали использовать отечественное сырье с низкой концентрацией урана. Помимо этапов химико-металлургической переработки, на заводе № 12 были сборочные цеха, испытательные стенды, установки для резки ТВЭЛов и растворения композиции. Производство было многопрофильным и достаточно сложным.
Вначале бедное ураном сырье перерабатывалось на заводе в г. Днепродзержинске. Первые технические условия были разработаны И.В. Курчатовым в 1944 г. для производства блоков реактора Ф-1 и в 1946 г. для промышленного реактора. Трудности получения чистого урана были огромными. В процессе литья в графитовых изложницах он оседал на стенках, при обработке металлическим кальцием загрязнялся еще и железом. Требовались повторение всех манипуляций и огромная аналитическая работа по установлению причин и устранению его загрязнения. Возникали и реальные аварийные ситуации (пожары при опытных плавках).
Очень неблагоприятными были операции с использованием в металлургическом производстве фтора. Имелись и другие источники загрязнения производственной среды металлами. Специальные работы по промышленному профилированию блоков урана с изготовлением полусферических деталей проводились на высокочастотных печах, что определяло свой комплекс неблагоприятных факторов.
В условиях неполноты информации медицинские работники в клинике ИБФ знали лишь об одном повреждающем факторе - уране. Был выполнен ряд клинических (в том числе неврологических) и гигиенических работ, обосновывавших развитие так называемой урановой интоксикации (О.С. Андреева, Г.Н. Гастева, В.В. Малахова, А.Ф. Наумова). Только с ураном связывали многообразные изменения в состоянии здоровья работающих. Лишь позднее сформировалась более реальная оценка по данным о количестве поступавшего в организм урана.
Р.Д. Друтман, В.В. Мордашева установили практически полное отсутствие случаев превышения предельно допустимого содержания урана в организме. Это касалось даже людей, оставивших работу непосредственно к моменту исследования. Были определены основные характеристики распределения урана в органах человека и его всасывания из желудочно-кишечного тракта и легких. Результаты специальных исследований, предпринятых в 70-е годы в клинике ИБФ, заставили подвергнуть обоснованной ревизии как саму возможность поступления в организм клинически значимых количеств урана (В.В. Мордашева, Р. Д. Друтман), таки реальность его действия с развитием урановой интоксикации (А. К. Гуськова и др.).
Неспецифические картины и синдромы без поражения типичных для токсического действия урана критических органов (почки) были обоснованно интерпретированы как проявления либо ряда общих соматоневрологических заболеваний, либо действия сопутствующих урану токсичных веществ и в первую очередь фторидов. У части рабочих, занятых на плавках, удавалось различить и клинические проявления, характерные для перегрева в сочетании с воздействием двуокиси и окиси углерода. Выделялись незначительными изменениями картины крови ограниченные группы работниц, задействованных на радиевой цепочке.
Позднее детально изучалось действие урана-фтора-6 (UF6). Дана критическая оценка значимости уровней его токсической экспозиции при разных путях поступления (через кожу, легкие). Были разработаны критерии диагностики, система неотложных и последующих мероприятий по оказанию помощи пострадавшим при авариях на заводах, производящих UF6. В.И. Бадьин, Г.Н. Гастева, А.Ф. Шамордина (клиника ИБФ) принимали непосредственное участие в работах по ликвидации последствий аварий с UF6. Их опыт достаточно полно отражен в руководстве по радиационной медицине (2002 г.) и ряде других публикаций.
К сожалению, детального анализа отдельных своеобразных профессиональных групп на заводах, производящих ТВЭЛы, в клинике ИБФ не проведено до сих пор. В частности, следовало бы особо проанализировать небольшую группу испытателей (около 50 человек), работавших в особо неблагоприятных условиях в плане контакта с ураном, а не рассматривать суммарно весь персонал завода № 12 или других комбинатов со сложным многолетним профессиональным прошлым и совокупным воздействием различных факторов.
«Входной» медосмотр - перед началом работы на производстве проводили в городской поликлинике. Вопросы допуска прибывших на комбинат решали на специальных комиссиях после тщательного осмотра специалистами (терапевт, невропатолог) и повторных анализов крови. Эти данные сопоставляли с полученными ранее по месту жительства или работы. Сохранившиеся записи в медицинских книжках всех сведений и решений, сделанные опытными врачами и лаборантами, а в сложных случаях комиссией (председатель A.A. Плетенева), стали бесценными для дальнейшей оценки здоровья в ходе динамического медицинского наблюдения. Позднее они поражали наших зарубежных коллег.
Текущее наблюдение осуществлялось на врачебных здравпунктах, до 1954 г. работавших круглосуточно с огромной нагрузкой: за первые 5 лет было проведено более 100 тыс. медицинских осмотров. Не миновали медосмотра и ведущие специалисты комбината - люди, отличавшиеся по возрасту от большей части персонала (18-25-летних). И в дальнейшем они хоть и без энтузиазма, но подчинялись указаниям медиков на необходимость текущего наблюдения.
Тяжесть ситуации с профессиональным облучением требовала увеличения частоты медосмотров и проведения анализа крови до 5-10 раз в год вместо предусмотренного указаниями М3 однократного (при этом обеспеченного штатами соответственно такой нагрузке!). Вне графика в любой день и час на здравпункте принимали работников, кассета которых за смену набирала дозу 25 Р и выше. Именно в этой группе интенсивно облучавшихся людей (так называемых «сигналистов») были выявлены первые случаи хронической и даже подострой лучевой болезни.
Шифром хронической лучевой болезни, понятным тем, кому это необходимо, был АВС - астеновегетативный синдром. Знали его и пациенты по своим больничным листам. Условия секретного режима ограничивали вообще полноту записи: доза скрывалась за изменявшимся номером медицинской карты. Нуклиды обозначались порядковыми номерами (1-4). Объект назывался по имени начальника: «хозяйство Архипова, Точеного, Алексеева» без расшифровки типа технологии.
Практически одновременно с проектированием и пуском промышленных реакторов стали проводиться конструкторские и технологические работы по наиболее сложной и опасной части уранового проекта - радиохимическому и химико-металлургическому циклу. Наибольшие сложности возникали на первом этапе химической переработки облученных в реакторе тепловыделяющих элементов с целью получения плутония. Это имело место на радиохимическом заводе Б.
Начальный период пуска завода был напряженным. Сразу дали о себе знать неудачные компоновка технологического оборудования и расположение аппаратов. Большая площадь рабочих поверхностей и коммуникаций, отсутствие дополнительной защиты аппаратов, сорбция плутония на металле емкостей создавали трудности ведения технологического процесса. Агрессивность сред вызывала коррозию оборудования, что приводило к разгерметизации, загрязнению помещений, усложнению работы эксплуатационников и их переоблучению.
Радиохимический цикл, будучи опасным, не имеет аналогов в других отраслях промышленности. Разработка его «в пробирке» на миллиграммовых количествах плутония не позволяла прямо экстраполировать ее результаты на крупномасштабное производство.
Н.Г. Чемарин А.Ф. Пащенко М. И. Ермолаев Е.И. Сапрыкина М. В. Гладышев М. И. Сопельняк. Они были в числе первых руководителей цехов и служб объекта Б. Всем им особенно тяжело достались извлечение плутония и ремонт коммуникаций цеха, загрязненных его соединениями (А.Ф. Пащенко - цех № 6, М.В. Гладышев - конечные переделы, М.И. Сопельняк - главный механик, участник всех ремонтных работ).
После реконструкции, осуществленной в период капитального ремонта 1952 г., мощность завода по сравнению с проектной возросла более чем в 3 раза. Извлечение плутония достигало 97-98%. Технологический процесс стал более совершенным и менее опасным.
В 1959 г. в эксплуатацию был введен завод-дублер (ДБ) - по сути новый радиохимический завод. Условия труда на нем были существенно улучшены. Радиационное воздействие на персонал благодаря новой, более совершенной технологии заметно уменьшилось.
Позднее стремление повысить чистоту конечного продукта, снизить объемы солесодержащих радиоактивных отходов привело к внедрению на заводе экстракционно-сорбционной технологии (Б.П. Никольский, М.Ф. Пушленков, Б.Н. Ласкорин, В.Б. Шевченко и объединенная группа сотрудников комбината и НИИ). И все же как ни осторожно работал персонал, в первое время дефекты оборудования не позволяли предотвратить проливов высокоактивных по содержанию плутония и осколков деления жидкостей и загрязнения ими поверхностей и воздуха рабочей зоны ...
Лишь позднее было преодолено отложение плутония на стенках всех коммуникаций, волновавшее технологов прежде всего его потерями на начальном этапе эксплуатации. Не менее опасным было это отложение и в плане возможности возникновения СЦР, которые и реально имели место. Процесс реконструкции коммуникаций также был весьма неблагоприятным для персонала. Очистку их стенок вручную металлическими щетками проводили А.П. Ратнер, Б.А. Никитин, Б.В. Громов, Н.С. Чугреев и М.В. Гладышев.
Полученный осадок использовали в качестве регенерата, саму же коммуникацию с остаточным загрязнением направляли для захоронения в могильник. Коррозию коммуникаций не удалось полностью преодолеть, даже когда их изготовили из драгоценных металлов. Сами же огромные аппараты стояли в широко открытых в первое время каньонах да еще с наличием дефектов стенок и являлись мощными источниками гамма- бета-излучения.
Вспоминаю этот период открытого размещения аппаратов в цехе, как и желтый осадок UF4 с примесью осколков на полу, грязные поддоны в каньонах и переполненные влажные нутч-фильтры. Они составляли постоянный интерьер отделения № 6, где работали наши первые - самые тяжелые больные Д. Ершов, С. Алиев, М. Гамазиев и др. Сами же работники (А.Н. Тыманюк) рассказывают и о постоянных операциях сброса осадков с полотнищ нутч-фильтров, и о нештатных ситуациях, когда из бригады выделенных солдат каждый должен был войти на несколько минут непосредственно в каньон, зачерпнуть осадок из аппарата и поместить его в поддон.
Подобная манипуляция - по расчетам каждая - могла, по принятой тогда терминологии, «стоить» входившему солдату или аппаратчику дозы порядка 25 Р. Понятно, что и первыми нашими пациентами с ОЛБ средней тяжести были именно солдаты Мезенцев и Андронов, которые в 1950 г. лечились во 2-м терапевтическом отделении. Они выздоровели, в дальнейшем наблюдались и активно общались с нами по переписке.
Потребовалось проведение ряда экспериментальных (Ю.А. Беляев - биологическая группа ЦЗЛ) и клинико-дозиметрических (Л.А. Плотникова, В.И. Петрушкин, Т.Н. Рысина) исследований. При посмертном исследовании оказалось, что содержание бета-активных нуклидов лишь в одном из большого числа случаев достигало 80 кБк. Значимость же поступления плутония (не только в связи с ужесточением норматива до 10 в 11 степени Кюри уже в 1976 г., но и поданным клинико-дозиметрического исследования) становилась все более очевидной.
Превышение ДСА было констатировано посмертно у 170 работников объекта Б (В.Ф. Хохряков). Высокие дозы гаммы-излучения определялись не только у механиков, работников, занимавшихся ремонтом оборудования, но и у технологов и аппаратчиков большинства отделений и даже у лаборантов и отборщиков проб.
Лишь к 1958 г. средние дозы гамма-облучения за год приблизились к принятым тогда нормативным (15 бэр за год), а в 1949- гг. они составляли 50-113 бэр за год. В 1951-1952 гг. у 36-43% персонала эти дозы превышали 100 бэр за год и еще в 1953-1954 гг. у 70-50% были от 25 до 100 бэр за год.
К периоду 1949-1953 гг. относится и подавляющее большинство случаев диагностированных у персонала объекта Б профессиональных заболеваний: свыше 1500 случаев ХЛ Б, 11 случаев ОЛБ и около 100 случаев МЛП.
Из 2300 перенесших ХЛБ 40-50 лет назад живы 1200 человек со средней суммарной дозой 2,6 Гр при среднем возрасте 75 лет. Говоря об умерших (~1100 человек, средняя доза 3,1 Гр), можно отметить, к сожалению, увеличение доли злокачественных опухолей в структуре причин смерти и в такие отдаленные сроки. Однако даже у этих людей, начинавших работать в пусковом периоде, средний возраст составил 65 лет, что выше среднего для мужского населения России. По данным Н. Д. Окладниковой с соавт., и в дальнейшем после прекращения контакта с источниками ионизирующего излучения самочувствие больных ХЛБ постепенно заметно улучшалось, а морфологический состав периферической крови уже через 3-5 лет достигал физиологической нормы. Значительно уменьшались частота и выраженность неврологических проявлений.
В течение 10-15 лет сохранялась еще некоторая корреляция между частотой цитопении и неврологических отклонений и суммарной дозой облучения и мощностью дозы (максимальная годовая доза). К 40-му году наблюдения при комплексной оценке динамики показателей крови и миелограмм установлено, что у 88,4% больных ХЛБ показатели кроветворения соответствуют физиологической норме, у 7,3% сохраняется умеренное снижение клеточности костного мозга и у 4,3% - умеренное снижение только числа белых клеток - гранулоцитопоэза.
В лимфоцитах периферической крови в большинстве (88%) случаев выявляются структурные хромосомные перестройки, частота которых в 6-8 выше спонтанного уровня. Однако корреляции этого феномена с развитием опухолей не выявлено. Не возрастала у перенесших ХЛБ частота и не увеличивалась тяжесть мозговых инсультов, закономерно связанных с увеличением возраста пациентов и особенно с развитием артериальной гипертензии (М.В. Сумина и др.). При имевших место дозах в отдаленном периоде ХЛБ выявлялись и умеренно выраженные изменения клеточного звена иммунитета, не имеющие, однако, клинической значимости (И. А. Вологодская).
С учетом технического и медицинского опыта в 1957-1959 гг. были сформулированы основные санитарно-гигиенические требования к проектированию радиохимических заводов на других комбинатах - в Северске (Томск), Железногорске, Красноярске. Был создан новый завод ДБ (дублер завода Б) в Озерске. Приняты новые технические решения по размещению и компоновке оборудования, механизации текущих и ремонтных операций, эффективной герметизации технологических коммуникаций, защите органов дыхания и кожных покровов. Позднее было построено и предприятие по хранению и переработке отработанного ядерного топлива (завод РТ).
Последовательное уменьшение норматива профессионального облучения (до 15-5 бэр/год) сочеталось и с реальным неуклонным снижением средних доз облучения. С 1957 г. существенно улучшилась и защита органов дыхания («лепесток») у лиц, занятых в производстве плутония. Таким образом и онкологическая заболеваемость была в основном связана с первым неблагоприятным периодом работы. Следствием начальных крайне неблагоприятных, в том числе и в отношении поступления плутония, условий труда было и появление во втором десятилетии первых, к сожалению, с опозданием распознанных в стадии выраженных клинических проявлений синдромов профессионального поражения легких вследствие воздействия плутония. Всего в последующем было диагностировано 123 случая с ранним летальным исходом в 6 из них (непосредственно от прогрессирующей дыхательной недостаточности).
Рост частоты отдаленных последствий работы в пусковом периоде происходил уже на фоне радикального улучшения условий труда в производстве плутония. В 1972 г. вступило в эксплуатацию новое предприятие с поточными технологическими линиями, соединенными магнитными транспортерами (Б.Г. Лобанов, Ф.Д. Третьяков и др.). Использовалось манипуляторно-программное управление. Все это позволило существенно уменьшить ингаляционное поступление и загрязнение кожи рук аппаратчиков даже при проведении ремонтных и дезактивационных работ. Исключение составляли работы по вскрытию оборудования, сварка, зачистка камер и аппаратов (Е.К. Василенко и др.). Сказанное сохраняет актуальность контроля за содержанием плутония в организме и загрязнением кожи рук, особенно при ее частом микротравмировании. Однако случаи реальной аппликации с внедрением в кожу нуклида также стали встречаться существенно реже.
Высокая ответственность персонала не исключала, однако, возможности отдельных аварийных ситуаций, которые были связаны в первую очередь с образованием критической массы и развитием самопроизвольной цепной реакции. Такой была ситуация в 1961 г. - развитие СЦР в технологической коммуникации с участием 14 человек, у которых развилась лучевая болезнь разной степени тяжести с летальным исходом от критической формы ОЛБ в одном случае.
Аналогичная ситуация возникла в 1968 г. при перемещении емкостей с высоким содержанием в жидкости плутония, приведшем к развитию СЦР. Из двух ее участников один умер. Второму была произведена ампутация сегментов трех конечностей; исход - общее клиническое восстановлением после ОЛБ при сроке наблюдения более 30 лет.
В третий раз подобное случилось на СХК в 1978 г. на конечных этапах при перемещении контейнера, избыточно нагруженного слитками плутония. Из 8 участников у одного возникли тяжелые проявления ОЛБ от неравномерного облучения, что потребовало ампутации сегментов рук; клиническое восстановление прослежено в сроки до 30 лет.
В цехе № 4 завода В за срок порядка 3 мес (май - август 1949 г.) были изучены и подтверждены наиболее существенные для характеристики плутония в качестве ядерного заряда свойства. Определена его критическая масса - примерно 0,5 кг, оценены возможности механической обработки (работа вначале велась на алюминиевом имитаторе). Прессование впервые было проведено А.Г. Самойловым в присутствии A.A. Бочвара, A.C. Займовского, М.С. Пойдо, И.Д. Никитина и Ф.И. Мыськова. Выемку первого изделия из формы провел Е.П. Славский, обточку - М.С. Пойдо, покрытие изделия никелем - Е.В. Копасевич. Е.П. Славский позднее говорил, что возможность осуществить опасные и сложные работы за такой короткий срок определялась тем, что «ученые работали не за страх, а за совесть, целиком отдавая себя делу... их не надо было уговаривать или запугивать». Они возглавляли замечательный коллектив единомышленников (инженеров, техников, рабочих, служащих), понимавших, «как нужен стране ядерный щит». Работа проходила, однако, достаточно нервно, а порой драматично.
При международном обсуждении деталей работы по атомному проекту указывалось, например, на то, каким непростым было освоение технологии литья. Уже в первом опыте по сварке кусков алюминия, который проводили в привезенном из института аппарате, при извлечении спрессованная деталь развалилась. А.Г. Самойлов видел причину неудачи в конструкции пресс-формы. По чертежам, которые он вместе с Ф.И. Мыськовым сделал за пару дней, по просьбе Б. Г. Музрукова срочно были изготовлены и доставлены из г. Горького самолетом новые детали пресс-формы. В аппарате была изменена система получения вакуума. Через две недели после неудачного опыта сварка кусков алюминия прошла успешно и можно было приступать к работе с плутонием. Вакуумное прессование первой заготовки детали из сплава плутония в усовершенствованном аппарате также прошло удачно.
Накануне работ по извлечению первой заготовки из аппарата приехали все руководители. Начали разборку пресс-формы. Заготовка не извлекалась, отделить ее от матрицы не удавалось. И тогда Е.П. Славский, взяв риск и ответственность на себя, большим тяжелым молотком с размаху ударил по зубилу, установленному по линии разъема матрицы. Матрица разошлась, заготовка оказалась целой. Все вздохнули с облегчением. На поверхности заготовки были хорошо видны следы взаимодействия плутония с материалом матрицы; поэтому было принято решение наносить на рабочие поверхности матрицы и пуансона медное покрытие. Тревожила также возможность попадания между кусочками плутония посторонних включений и наличия пустот. С нетерпением ждали результата гамма-дефектоскопии. При просмотре еще не вполне просохших пленок на одной из них увидели темный достаточно крупный треугольник. В цех сразу приехали И.В. Курчатов и Б.Л. Ванников. Игорь Васильевич тут же дал схему повторного просвечивания, которая позволяла точно определить, есть ли в заготовке дефект. Только после третьего просвечивания - точно по схеме И.В. Курчатова стало ясно, что темный треугольник-это дефект в свинцовом компенсаторе, в который помещалась заготовка при просвечивании, и можно было доложить руководству, что заготовка первой детали сделана.
Для получения из этой заготовки детали заданных размеров необходимо было с ювелирной точностью провести ее токарную обработку. Это сделал А.И. Антонов - токарь высшей квалификации отделения механической обработки плутония, начальником которого был А.И. Мартынов. Несмотря на высокую квалификацию токаря, ввиду сложности и ответственности работы для обточки заготовки был установлен такой порядок: после каждого прохода резца научный руководитель работы М.С. Пойдо рассчитывал размеры заготовки и только после этого разрешал следующий проход резца. Пока шла обточка заготовки, у станка все время стоял А.П. Завенягин.
Как рассказывал потом М.С. Пойдо, во время работы он неожиданно воскликнул: «деталь запорота!». Все заверения в том, что это не так, были напрасны. Деталь сняли со станка, замерили, подтвердили, что ее размеры точно соответствуют расчетным, и только тогда продолжили работу. Измерения, проведенные по завершении обточки, показали, что первая деталь заданных размеров получена. В сборке детали ядерного заряда должны были выдерживать определенные нагрузки. К тому времени из всех механических характеристик сплава плутония знали только значение модуля Юнга, который по просьбе Ю.Б. Харитона определил В.В. Калашников - начальник лаборатории механических испытаний. Уверенности в том, что принятая технология диффузионной сварки обеспечит нужную прочность детали, не было. Требовалось провести испытания на ее несущую способность. С волнением деталь поставили под пресс и через специальное приспособление подали требуемое давление. Размеры детали не изменились. Это подтвердило правильность выбора и сплава, и режима сварки. Вскоре, пройдя по всем операциям без осложнений, была изготовлена и вторая деталь ядерного заряда. В готовом виде детали должны были иметь металлическое покрытие, исключающие выход альфа-излучения на поверхность. Но в то время, когда изготовление деталей уже приближалось к концу, технологии нанесения покрытий в цехе вообще еще не было. Неожиданно появился А.И. Шальников - сотрудник института П.Л. Капицы, друг Ю.Б. Харитона по ЛФТИ. Насколько это было неожиданным, видно из того, что на следующий день утром в цех приехал И.М. Ткаченко - генерал-лейтенант КГБ, личный представитель Берии на комбинате, чтобы выяснить, кто пустил А.И. Шальникова в цех. Разрешение на участие в работе А.И. Шальникова было получено. А работа уже шла полным ходом. В помощь А.И. Шальникову A.C. Займовский собрал группу сотрудников цеха. Живое участие во всем принимал Ю.Б. Харитон. Вскоре все, что запросил А.И. Шальников, было в цехе, установка собрана, проверена и готова к работе. Вид ее был сугубо лабораторный, но она исправно проработала больше года. На первую деталь покрытие было нанесено успешно. Однако при осмотре ее поверхности A.A. Бочвар обнаружил несколько раковин. Тут же родилась методика контроля - фильтровальной бумагой брать с поверхности детали вблизи раковин мазки и проверять их на альфа-активность. Раковины оказались несквозными, не пропускавшими альфа-излучения.
При покрытии второй детали на ее внутренней поверхности образовался высокий никелевый дендрит, который нельзя было удалить без нарушений целости покрытия. Когда A.C. Займовский доложил об этом Б.Л. Ванникову, тот жестко пообещал отдать его под суд, если деталь будет повреждена. Как потом рассказывал A.C. Займовский, его ответ, что он не боится суда, вызвала неожиданную реплику Б.Л. Ванникова: «А я вот боюсь!». К счастью для всех, после того как с детали сняли покрытие, она не изменилась, повторное нанесение покрытия прошло успешно. Однако покрытие на обеих деталях было неравномерным по толщине. И здесь проявилось высокое мастерство чудо-слесарей-лекальщиков отделения механической обработки Г.В. Симакова и Ю. Пониматкина (оба потом стали нашими пациентами в связи с повреждениями кожи рук). Используя для обработки никелевого покрытия только стандартные инструменты (напильники, надфили, притиры, притирочную плиту), лекальщики сумели изготовить детали, допуски на размеры которых были весьма жесткими и толщина покрытия в любой точке их поверхности не должна была превышать заданного значения.
Выполнить это последнее требование и доказать, что оно выполнимо, оказалось возможным благодаря простейшему приборчику, идея которого принадлежала C. Займовскому. Это был тонкой магнитный стержень на спиральной пружине, величина растяжения которой была градуирована по тут же изготовленному эталону толщины слоя никеля. Отличить готовые детали друг от друга без тщательных измерений было совершенно невозможно, и по настоянию Ю.Б. Харитона, несмотря на серьезные опасения, они были маркированы обычными стальными клеймами. Детали стали готовить к приемке военпредами и руководством. По завершении работы предъявили документацию, полностью характеризующую и материал деталей, и сами детали.
Первично документация на материал была оформлена в виде актов, в которых по каждому куску плутония, вошедшему в деталь, было приведено фактическое значение всех проверенных характеристик металла. Каждый результат был подтвержден подписями ответственного исполнителя, заместителя начальника цеха Н.И. Иванова и приемщика В.Г. Кузнецова (чьи воспоминания я использую в книге). Еще до официального предъявления акта приемки Ю.Б. Харитон попросил показать ему первичную документацию. Скрупулезно, с поразительной тщательностью он проверил в актах каждую цифру и каждое слово. Шутливой формулировкой его пунктуальности в инструкциях была знаменитая «Инструкция по изготовлению яичницы по Харитону». Итоговый формуляр подписали И.В. Курчатов, A.A. Бочвар, A.C. Займовский, Е.П. Славский, Б.Г. Музруков и приемщики деталей Ю.Б. Харитон и В.Г. Кузнецов.
Параллельно с накоплением экспериментальных данных о плутонии в цехе шла разработка норм на все контролируемые параметры и оформлялись технические условия на плутоний и детали ядерного заряда, учитывающие и требования конструкторов, и возможности промышленного производства. Установленные тогда нормы действовали потом многие годы вполне успешно. Принятые детали пробыли в цехе недолго и в ближайшую ночь были вывезены в сопровождении большого эскорта; все, кто жил в поселке вблизи дороги, ведущей от завода, утром спрашивали, что случилось в цехе. Ночью возле них в цехе у холодильника-сейфа дежурил Н.Я. Ермолаев.
После успешного «испытания» атомной бомбы в цехе по указанию Б.Л. Ванникова были впервые созданы инструкции на каждую технологическую операцию, связанную с изготовлением деталей ядерного заряда. В конце инструкции по его требованию поместили предупреждение: виновные в нарушении инструкции будут отданы под суд. Подобная строгость была перенесена и на последующие манипуляции с отливками полусфер, и на работы в КБ-11. Особо жесткий контроль за сохранностью этих деталей в месте изготовления, по пути следования и при приемке в Арзамасе, безусловно необходимый, одновременно был источником тяжелой психологической нагрузки на персонал. Все работы ввиду их новизны, отсутствия сложившейся технологии и примитивного оснащения, изобретаемого иногда самими участниками в процессе их освоения, были достаточно опасны.
Так, установка для плавки была размещена в помещении лаборатории гамма-дефектоскопии. Отливки из литейной формы извлекали в комнатах литейного отделения прямо на рабочих столах, покрытых лишь фильтровальной бумагой. Защитой от плутония служили только резиновые перчатки и марлевая повязка - «респиратор». Основное литейное оборудование было готово к работе с плутонием лишь осенью 1949 г. Технология изготовления тиглей емкостью, достаточной для отливки заготовки детали нужной массы, была разработана еще позже. Проработку варианта формирования заготовки из порошка, получаемого гидрированием и дегидрированием плутония, в цехе быстро прекратили по причине непреодолимых трудностей в обеспечении безопасности работ.
Несмотря на все эти обстоятельства, с особым уважением вспоминаю выдержку, корректность, юмор и умело скрываемые тревогу и напряженность при общении с нашими друзьями-пациентами - участниками этих беспримерных по трудности работ. И.В. Курчатов, А.Д. Гельман, Б.Г. Музруков, A.C. Займовский, A.A. Бочвар создавали у меня впечатление занятых очень трудной, но увлекательной работой людей. Они откликались на какие-то наши просьбы, шутили, умели использовать свободные минуты для активного отдыха и заботы о близких и соратниках, никогда ни на что не жаловались. Изделия (контрольные и опытные устройства) были направлены специальным поездом в КБ-11 (Саров - Арзамас). Перед этим КБ была поставлена сложная задача - создать два варианта ядерной бомбы в виде авиабомбы за весьма сжатый срок.
В отличие от неформальных, но постоянных контактов с медиками научного и технического персонала, работавшего на заводе В «Маяка», я не смогла найти отражения какого-либо участия медиков МСО № 50 в обследовании и наблюдении группы «оружейников», выполнявших на первых этапах эти ответственные и опасные работы - вначале в КБ-11, а затем и на полигонах. Они обращались за медицинской помощью по общим неотложным показателям (грипп, травма и пр.) зачастую не в МСО № 50, а по месту своего нахождения в данный момент. О характере работ этих специалистов медики вообще не знали ничего ввиду их особой секретности.
Аналогичная ситуация сложилась и в г. Снежинск. Не было проведено и специальных, целенаправленных исследований в ранние сроки у лиц, занимавшихся созданием нейтронных запалов на основе полоний-бериллиевых источников. Лишь сотрудники, первоначально нарабатывавшие в КБ-11 полоний (лаборатории А.Я. Апина и В.А. Александровича в КБ-11 и тем более опытная установка НИИ-9), в связи с высокой активностью исходного источника его получения (50 Ки) стали объектом пристального внимания врачей. К этому побуждал по сути экспериментальный характер их работы с высокотоксичным и «быстродействующим» нуклидом. Результатом контакта с ним с возможностью развития подострых токсических эффектов было выявление профзаболеваний в этой группе и в МСО № 50, и в клинике Института биофизики (Г.Н. Гастева с соавт.).
У работников КБ-11 полоний поступал через органы дыхания, кожу и желудочно-кишечный тракт (с загрязненных рук и средств защиты - маски). Основным фактором было альфа-излучение с быстрым спадом мощности дозы при ингаляционном и несколько более медленным при пероральном поступлении. Незначительные отклонения в состоянии здоровья возникали уже при поступлении в организм около 1 МБк (10- 30 мкКи), очерченная клиническая картина регистрировалась при ~2 МБк. До 80% дозы формировались в первые 3 месяца. Это и объясняет подострый характер развития болезни у пострадавших. Поражались слизистые оболочки, печень, почки, реже и в меньше степени легкие и кроветворение. Для ускорения выведения полония из организма был разработан эффективный и хорошо переносимый препарат оксатиол. Однако следует иметь в виду некоторое повышение при использовании этого препарата лучевой нагрузки на почки в связи с его мобилизацией из органов депонирования и выведением с мочой.
Наблюдался один пациент, у которого полоний попал в кровь в результате травмы кисти при работе с загрязненным раствором полония микроманипулятором. В первые 3 дня у него возникла местная реакция в зоне травмы. На 2-3-м месяце были отмечены умеренные изменения крови, преимущественно лимфоцитов (критический орган - лимфатические узлы), нараставшие к исходу 3-го месяца, и нерезкие изменения функции почек. Пациент умер через 8 месяцев от необратимого поражения печени и токсического нефроза. Соотношение доз для печени и почек и для костного мозга составляет 50:1, что и определяет ведущую роль поражения этих органов в исходе заболевания. Точная оценка величины дозы к этому времени была невозможна (А.К. Гуськова с соавт., Р.Д. Друтман и др.).
Более сложным для интерпретации является наблюдение Г.Н. Гастевой с соавт. в те же ранние сроки (1954 г.). Больной умер на 13-й день после ингаляционного поступления около 3 мКи аэрозолей полония, концентрация которых в воздухе рабочего помещения превышала допустимые в несколько тысяч раз. Содержание нуклида было в 10 раз большим в почках по сравнению с легкими и печенью. Очень рано (спустя 8 дней) произошли выраженные изменения крови и сформировался еще при нормальном количестве тромбоцитов выраженный синдром кровоточивости, определивший исход заболевания. Изменения печени и почек были выражены умеренно. Зафиксировано глубокое поражение костного мозга. Таким образом, определяющими стали тяжелое поражение сосудов и расстройства микроциркуляции в разных органах со вторичными осложнениями и дефектами их функции. Подобный тип течения необычен и для экспериментальных исследований, в соответствии с которыми наибольшая значимость поражения основных критических органов сохранялась даже при самых высоких уровнях доз от полония, а изменения кроветворения развивались лишь к концу 3-го месяца (Б.Б. Мороз с соавт.).
При изготовлении полоний-бериллиевых запалов сотрудники указанных выше лабораторий при разгерметизации источников могли иметь дело и с соединениями бериллия. Однако клинических наблюдений, свидетельствующих о действии этого компонента на сотрудников лаборатории, нет. Не выделилась эта группа (а также другая - лиц, занимавшихся измерением нейтронных потоков) и по наличию характерных для действия нейтронов изменений в структурах глаза (лучевая катаракта).
Установленный на срок и длительность входа на опытное поле регламент порой, к сожалению, нарушался самими руководителями работ, которым не терпелось лично оценить эффекты взрыва (А.И. Бурназян, И.В. Курчатов и др.). Иногда это мотивировалось и производственной необходимостью (осмотр павших животных с разной степенью защиты от гамма- и бета-излучения). И уж совсем серьезным по последствиям был нерегламентированный вход на опытное поле группы кинооператоров в сопровождении нескольких военнослужащих.
У всех 8 человек развилась типичная ОЛБ различной тяжести от гамма-бета-облучения. Их непростой путь от места констатации значительного переоблучения по дозиметру при наличии выраженной первичной реакции до клиники в Москве и пребывание в ней образно и с юмором характеризует кинооператор А., дольше всех (более 40 лет) остававшийся под нашим наблюдением. Ушли из жизни 5 человек. У одного из них, как это характерно для действия высоких доз облучения, в относительно ранние сроки - 2 года развился острый лейкоз. У остальных причины смерти и характер заболеваний были типичны для их необлучившихся сверстников.
На этой группе мы еще раз убедились в значимости исходных свойств личности и образа жизни для социальной да и физической и психологической адаптации пациента после тяжелого лучевого заболевания. Кинооператоры довольно быстро вернулись к активной профессиональной деятельности, очень ценили общение с людьми, сохраняли живой интерес к окружающему, тому, что происходит в стране. Злоупотребление алкоголем, социальная пассивность ускоряли течение обычных инволюционных процессов, приводили к физической и психологической дизадаптации; двое таких пациентов относительно рано умерли. Трудной оказалась социальная адаптация у рядовых военнослужащих, не имевших ранее определенной профессии и места работы.
Особо нужно остановиться на экспериментальном атомном взрыве на Тоцком полигоне в 1954 г., целью которого была оценка действия войск в условиях применения атомного оружия и сопутствующего этому эмоционально-психологического стресса. Заранее были разработаны специальные памятки для участников и населения, которые на руки не выдавались, но зачитывались и разъяснялись в разных аудиториях и в беседах. Были определены (а позднее подтверждены) максимальные уровни доз для участников учения (до 13 бэр). Участники были обеспечены спецодеждой, защитными очками. В медицинском сопровождении учения участвовал опытный хирург клиники ИБФ - В.Н. Петушков, подтвердивший в общении с нами, что главной трудностью являлось преодоление реального страха при прохождении «радиационно-опасной полосы». Дозы облучения окружающего населения по всем оценкам не превышали 2 бэр.
Таким образом, для понимания истинных причин изменений в состоянии здоровья участников учения и тем более населения следовало искать другие - более реальные факторы. Мне приходилось беседовать с участниками учения и изучать документы ряда лиц, претендовавших на связь возникших у них болезней с облучением во время учения на Тоцком полигоне. Подтвердились прочно зафиксированная в их сознании связь самых разнообразных заболеваний с последствиями «имевшего место» облучения, недоверие к информации о дозах, что подогревалось некоторыми популистами и СМИ.
К сожалению, далеко не всегда адекватными были решения и экспертного совета, занимавшегося делами подразделения особого риска, и некоторых научных советов (диссертационный совет Оренбургской медицинской академии). Создание социальной напряженности у контингента военнослужащих - участников учения и в регионе путем нагнетания радиофобии при игнорировании прямых и научно обоснованных данных следует обоснованно считать недопустимым и опасным для здоровья людей. На самом деле ядерный взрыв атомной бомбы, сброшенной с самолета на высоте 350 м, соответствовал 40 кг ТНТ эквивалента. Отклонение от намеченной оси по эпицентру составляло 280 м. Через час независимая радиационная разведка обозначила предупредительными знаками зоны на разных расстояниях от эпицентра по мощности дозы от 85 Р/час (200 м) до 0,2 Р/час (1 км).
К моменту продвижения передового отряда дозы составляли от 140 до 0,3 Р/час через 30 минут и от 12 до 0,02 Р/час через 5 часов. Маршруты проходили в 400-500 м от эпицентра. Техника на более близких расстояниях следовала на бронетранспортерах и танках. В районе реального радиационного фона действовало около 10% общего числа участников учений (примерно 30 тыс. человек), а через зону, близкую к эпицентру, прошло не более 500 военнослужащих. Оградительные знаки были выставлены и в районе сброса бомб-имитаторов, что укрепляло участников учения в представлении, что и они действуют в зоне радиоактивного излучения. С учетом скорости продвижения войск (4-6 км в час) время прохождения эпицентральной зоны не превышало 20-30 минут, что соответственно снижает возможную дозу облучения (в 2-3 раза) из расчета мощности дозы в час.
Публикации о современном состоянии полигонов с максимально доступным уточнением и данными по ним в период наиболее интенсивных испытаний стали достоянием международной научной общественности. Однако, к сожалению, явно недостаточна и малодоступна объективная адресная научно-популярная информация, оставляющая свободным поле для «произрастания сорняков» - мифологических измышлений и псевдонаучных домыслов, отвлекающих необходимые и всегда недостаточные средства для подлинной, а не ханжеской заботы о людях.
С 1965 по 1988 г. в СССР с многообразными и очень важными для народного хозяйства целями проводились подземные ядерные взрывы. Всего их было 115 (в сравнении с 714 взрывами военного назначения, в том числе 468 на Семипалатинском полигоне и 131 на полигоне Новой Земли). В прессе активно дискутируется вопрос и о целесообразности их использования, и о радиационной безопасности в соответствующих регионах. Как и при взрывах военного назначения, для обеспечения безопасности привлекались физики, медики ИБФ, его филиала № 4, диспансера № 4 и ряда МСЧ 3-го Главного управления М3 СССР. Для обслуживания, как правило, немногочисленных участников проведения взрыва формировалась медицинская бригада из трех человек с необходимыми оборудованием и оснащением.
В нескольких случаях имел место непредвиденный выброс радиоактивных продуктов взрыва с локальным загрязнением. Об одном из них мы говорили выше. Единственная пострадавшая с местными лучевыми поражениями (МЛП), заснув на крыльце дома, не услышала объявления по радио об эвакуации, за ней вынуждены были вернуться и увести в безопасное место трое других сотрудников. После проведения дезактивационных работ, в том числе при указанных испытаниях («Кротон-3», «Грифон»), уровни радиоактивного (локального) излучения снижались до фоновых.
В случае получения в отдаленные сроки информации об обнаружении локальных пятен с низкофоновым излучением производится их герметизация (бетонирование и пр.), восстанавливаются утраченные с годами ограждения и знаки радиационной опасности. Ни в одном из таких случаев говорить о каких-либо серьезных последствиях для состояния здоровья людей, живущих поблизости от указанных зон, нет основания. Контроль этих мест остается актуальным - как плановый, так и по отдельным сигналам о неблагополучии.
Все сказанное о внимании к медицинским аспектам отдаленных последствий участия в сложных, нештатных ситуациях изготовителей атомного оружия («Маяк», КБ-11, Снежинск) относится и к лицам, испытывавшим его на полигонах. Это важно как для исключения необоснованных связей заболеваний у большинства из них с собственно воздействием радиации, так и для целенаправленного выявления небольших групп повышенного риска в связи с другими факторами - обычными и сопутствующими участию в испытаниях, а также для проведения соответствующих заболеваниям эффективных лечебных мероприятий. Зоны испытаний, в том числе подземных взрывов, были весьма многообразны по расположению и характеру. Однако до настоящего времени деятельность этой группы персонала (а иногда и населения) освещалась преимущественно инженерно-техническими работниками самостоятельно или в виде интервью журналистам, не обладающим достаточными знаниями в области действия радиации.
Авария в Чернобыле 26.04.86 г. произошла в 1 час 23 минуты 49 секунд на IV блоке уран-графитового реактора РБМК с водным охлаждением. В результате были разрушены и повреждены активная зона IV блока реактора, деаэраторная этажерка, машинный зал III—IV блоков. Фрагменты активной зоны разлетелись по центральному залу и промышленной площадке. В воздух в результате двух залповых выбросов и 10-дневного истечения газоаэрозольной высокоактивной струи в окружающую среду были инжектированы десятки миллионов кюри (~1800 ПБк) радиоактивных веществ и фрагменты поврежденной активной зоны (50% из них в первые двое суток).
Основными действующими факторами были изотопы йода и цезия, формирующие мощные поля гамма-бета-излучения на промплощадке. Для населения определяющим было поступление по биологическим цепочкам в первые 2-3 месяца изотопов йода, затем цезия. Существенно меньшей у населения была мощность доз в полях дистанционного гамма-бета-излу- чения за счет осажденных на местности радионуклидов. Еще меньшей для всех была роль ингаляционного поступления и облучения от облака выброса в суммарной дозе, особенно для населения. На ближайшем расстоянии от ее и самой промплощадке были реализованы и такие нуклиды, как рутений, радий, стронций, плутоний, уран. Их обнаружение за пределами 30-километровой зоны было крайне редким, количество - минимальным.
Участниками работ в ближайшие часы после аварии являлись персонал станции (две смены и специально вызванные люди, а также 550 строителей V-VI блоков), пожарные - 93 (в том числе непосредственно на гашении пожара 69), охрана объекта - 136 человек; ликвидаторы и привлеченные в первые часы-сутки после аварии в правительственную комиссию эксперты - 491 человек, персонал станции, вызванный после 3 часов утра 26.04 или работавший на территории промплощадки в эти сроки, - 561 человек.
Я узнала о происшествии, безусловно, одной из первых - между 2 и 3 часами в ночь на 26.04 по телефонному звонку домой из МСЧ Чернобыльской АЭС, подтвержденному позднее информацией дежурного 3-го ГУ М3. Он прислал машину, и дальнейшие переговоры, уточняющие информацию (между 3 и 5 часами), велись мною уже в здании Управления. Клинические проявления давали врачам МСЧ основания (несмотря на большие сомнения в этом технического руководства станции) предположить развитие ОЛБ. Первоначально я предложила направить срочно к нам по 2-3 человека с разным сроком появления признаков первичной реакции (минуты, полчаса-час, 1-2 часа). Чуть позднее стало очевидно, что больных с типичными для ОЛБ симптомами уже более ста и их последовательно скорой помощью отправляют (врач Белоконь) в МСЧ № 126 для оказания первой помощи. Тогда я приняла решение и сообщила дежурному врачу клиники и в МСЧ № 126 о госпитализации в московскую клинику всех пострадавших, объявила сбор аварийной бригады ИБФ, после чего отправилась около 6 часов утра готовить клинику к приему больных. Аварийная бригада во главе с Г.Д. Селидовкиным уже ждала меня в клинике и вскоре отбыла на пункт сбора комиссии, где собирались другие ее участники. Я вызвала заведующих отделениями и сообщила главному врачу больницы П.П. Захарову о случившемся. Вместе мы стали продумывать выписку пациентов и подготовку клиники к приему большой группы больных разной тяжести.
Характерно, что сомнение в радиационной природе ситуации следовало за аварийной бригадой до момента ее прибытия в Киев и Чернобыль, а возникало оно у технологов (воспоминания Г.Д. Селидовкина). Врачи же не сомневались, что к нам должно поступить около 150 пациентов с лучевой болезнью. Возможно, мы недооценивали в это время значимости сопутствующих аварии факторов (горение конструкций, в том числе пластика) и необходимости проведения противопожарных и противоаварийных мероприятий. Из переговоров вечером 26.04 с МСЧ № 126 (Г.Д. Селидовкин) я узнала о двух случаях смертельного исхода (один человек погиб под завалом в блоке, другой умер уже в МСЧ от тяжелых термических ожогов) и о первых итогах проведенной бригадой диагностической работы. Поступление пациентов в клинику ИБФ началось в ночь на 27.04.
В Москву двумя самолетами были доставлены 207 человек, в том числе с первоначальным диагнозом острой лучевой болезни, подтвержденным впоследствии у 104. В Киев с подозрением на ОЛБ поступили около 100 человек (диагноз был верифицирован у 30). Позднее клиника ИБФ приняла еще 148 человек из числа первых участников, вызванных для расследования причин и минимизации последствий аварии. В ближайшие 2-3 года клиника продолжала лечение и обследование в стационаре ежегодно около 100 больных ОЛБ (повторно). Амбулаторные консультации проведены в 1986 г. 800, дозиметрические исследования на спектральное излучение тела человека, определяющее наличие гамма- излучающих нуклидов, - 1200 пациентам. Всего за ближайшие 4 года число обследованных составило соответственно 1119 и 3590.
Среди других контингентов выделяются участники противоаварийных мероприятий, осуществлявшихся в разные сроки - преимущественно в 1986-1989 гг. (не считая некоторых специальных работ, проводимых на АЭС и сегодня). Общая численность регистра ликвидаторов России составляла на 2000 г. 179 993 человека, из них до 90% - мужчины в возрасте 30-50 лет. Средние дозы облучения в 1986 г. составляли 165 мЗв, в 1987 г. - 35 мЗв. Доля лиц с дозой более 250 мЗв не превышала 15%.
Наиболее неблагоприятные по условиям облучения работы выполнялись в 1986-1987 гг. - удаление фрагментов активной зоны, очистка крыши машинного зала, захоронение загрязненной техники, отмыв смежных с IV блоком помещений. Однако даже для этих категорий работающих в когорте с наилучшим качеством дозиметриии (Управление строительства № 605) официальные сведения (расчетные или данные на группу лиц) были практически полностью подтверждены. Не более чем у 0,7% (155 человек) дозы составляли 250-500 мЗв и только в единичных случаях были несколько выше. Это практически исключает возможность развития у ликвидаторов непосредственных детерминированных эффектов - лучевой болезни, лучевых катаракт.
Группы лице более реальным риском отдаленных последствий столь малочисленны, что данные по ним едва ли могут реально изменить структуру заболеваемости, оцениваемую на общее число человеко-лет наблюдения, как это делают в РМДР (Российский - ранее Государственный медико-дозиметрический регистр) А.Ф. Цыб и В.К. Иванов. Отмеченные этими авторами колебания отдельных показателей, особенно по таким редким заболеваниям, как лейкоз и рак щитовидной железы, во многом определяются как тщательностью и полноценностью предпринятого скрининга, так и избранными границами «популяционной нормы», взятыми авторами для сравнения.