Навигация:
О недостатках космического скафандра
Психологическая совместимость в экипаже
Невесомость
Отправка алкоголя на орбиту
Севастьянов: «Как мы едим яйца?»
Космическая реклама образца 1975 года
Перед каждым стартом заседала Военно-промышленная комиссия, где все конструкторы, все разработчики, космонавты, инженеры отчитывались Председателю этой комиссии о своей готовности. Возглавлял ее на тот момент заместитель Председателя Совета Министров СССР Смирнов Леонид Васильевич. Конструкторы доложили о готовности ракетно-космического комплекса, Г.И.Северин также отчитался по разработке и годности к работе новых скафандров, о том, что они испытаны. Все службы доложили о готовности к полету: ракету практически вывезли на старт, мы, экипажи, тоже подтвердили свою. А Леонид Васильевич, решив все-таки подробнее узнать, как же работается в скафандрах, так сказать, из первых уст, и говорит: Я все-таки хочу послушать командира дублирующего экипажа, - и, обращаясь уже ко мне напрямую, задает вопрос: - Товарищ Губарев, скажите, как работается в скафандре? Я прямо и без утайки отвечаю ему: Знаете, Леонид Васильевич, хороший скафандр, но есть особенности. Когда в нем находишься и скафандр «нерабочий», то все нормально, движения не скованы и не затруднены, все действия космонавт может выполнять без каких-либо сложностей. Но если произойдет разгерметизация и скафандр «поддуется», придет в рабочее состояние, то можно только с помощью указки нажимать на клавишу. В этом его неудобство и недоработка.
Как так?! А мне доложили, что в нем работать можно так же свободно, как и без него. Этого не может быть, - отвечаю я Леониду Васильевичу. - Там даже руку не поднимешь из-за большой нагрузки. Получается, что меня обманули? - он говорит. - Тогда отставляю полет на трое суток. Когда он это произнес, то все сразу, конечно, сникли: как это так, все подготовились, все замечательно. И лишь из-за мнения какого-то Губарева, «выскочки-правдоруба», скафандр, видите ли, ему недоработан, все откладывается Надо дорабатывать, устранять недостатки, - продолжил Председатель комиссии и объявил перерыв. Вышли мы все, огромная толпа народа, на перерыв. А ко мне уже стали подходить некоторые конструкторы и говорить, что я теперь... (понятно, какие следуют три буквы) вряд ли полечу. Некоторые мои коллеги говорили в таком ключе: «Тебе что, мол, больше всех надо? Ты понимаешь, что они тебя сожрут?» Но тут уж я стоял на своем: «Сами знаете, что недоработан скафандр, пусть не полечу я, зато вам будет проще работать в космосе, а я сказал как есть».
Наконец, закончился этот тягостный перерыв. И нас всех снова пригласили в зал для продолжения заседания Комиссии. Леонид Васильевич говорит: Я все-таки хочу понять и разобраться в этом вопросе, еще послушать мнения членов экипажей об этом скафандре. Вот, товарищ Кубасов, скажите, как в скафандре, можно работать? А Валера Кубасов и говорит: Леонид Васильевич, мне нечего добавить, Губарев все верно доложил, и я с ним полностью солидарен, могу повторить лишь то, что он сказал. А товарищ Макаров! Вы можете что-то сказать или добавить? Олег тоже полностью присоединился к нашему с Валерием мнению: Губарев верно высказал наши претензии к данному скафандру, мне добавить нечего. Пока не в рабочем состоянии - все замечательно, а в рабочем состоянии - работать-то и трудно. Потом еще какие-то вопросы обсуждались, но я уже сидел как на иголках, с одной мыслью: «Подписал себе смертный приговор». И наконец, подводя итоги данному заседанию Комиссии, Леонид Васильевич в заключениие сказал открытым текстом: Если после этого откровенного высказывания Губарева на него будут гонения, травля, то разговор и дело будете иметь со мной лично. Этим своим высказыванием он полностью снял тяжкий груз с моих плеч, и я, как говорится, воспрянул. Леонид Васильевич был не только хорошим специалистом, но и прекрасным психологом: отлично понимал, что «монстры» и «тяжеловесы» от космонавтики в лице главных конструкторов могут меня не просто сожрать, а стереть в порошок, он прекрасно представлял, какое психологическое давление на меня будет оказано.
Воробьев и Яздовский - в декабре 1973 года отправились на космодром. Но их полету не суждено было состояться. Их, этих двух «Атлантов» (позывные), практически в корабле Государственная комиссия решила заменить дублирующим экипажем П.Климука и В. Лебедева, который успешно стартовал в декабре 1973 года. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Такое в истории отечественной космонавтики было впервые, что экипаж сняли прямо со старта не по здоровью, а с формулировкой: «Экипаж Л.В .Воробьева отстранен от полета в космос из-за излишней принципиальности командира и прямолинейности бортинженера», что на простом, бытовом языке означает, что они начали ругаться уже на старте, выясняя, кто из них главнее и умнее. А экипаж - это одно целое, где каждый дополняет и помогает друг другу, но при этом соблюдает субординацию. Вот какая бывает совместимость.
Не подумайте, что все было гладко. Невесомость - такая штука, к которой надо привыкать, поэтому, когда мы с Георгием оказались на станции «Салют-4» один на один, все-таки происходили определенные изменения в наших отношениях. Если хотите, то речь идет о своеобразном «перерождении» человека в космосе... Это в некотором роде необычное явление, и нельзя сказать, что очень приятное. Условия работы космонавта весьма нелегки, особенно первое время, когда идет адаптация к невесомости. Так вот, первые трое суток на орбите наши взаимоотношения были практически такими же, как и на Земле: деловые, доброжелательные, дружеские, какие и нужны для нормальной деятельности в этих условиях. Спустя еще несколько дней стала проявляться нервозность, иногда даже различия в оценке одного и того же события, у нас даже частично поменялись вкусовые пристрастия. Ситуация складывалась нелучшим образом. Но мы оба старались побороть новое состояние.
Перед самым стартом «Союза-17» сотрудники, которые комплектуют корабль и станцию, нам с Георгием Михайловичем предложили запрятать за обшивку коньяк. Естественно, они нам пообещали, что они его перельют в пластик, спрячут за какую-нибудь панель на станции, а стрелочками нам укажут, где он находится. Мы передали им коньяк. Тем не менее все-таки с взяли собой несколько бутылочек со спиртовой настойкой элеутерококка, для поддержания тонуса. Когда мы прибыли на станцию, то быстро обнаружили панель, к которой вели стрелочки. Но едва взглянув, какое количество шурупов и болтов нам надо было бы открутить, а затем еще и закрутить, чтобы было все в порядке, мы решили - пусть так и летает этот коньяк, своими запасами обойдемся. Когда полет закончился, и мы вернулись, к нам подошли ребята, немного сконфуженные, и сказали, что они все-таки побоялись отсылать коньяк на станцию, стрелочки-то нарисовали, а коньяк положить испугались и выпили его за наше здоровье. Мы с Жорой Гречко очень долго веселились от мысли: а если бы мы пошли «раскручивать станцию», то какое бы нас ждало разочарование после столь трудоемкой работы.
Мы как-то в столовой подшутили над моим напарником - Севастьяновым Виталием Ивановичем. Подготовка проходила в Звездном городке. Поэтому все экипажи должны были прибыть в летную столовую на завтрак к 8 утра, а потом разойтись на подготовку. Виталий Иванович жил в Москве, поэтому он частенько опаздывал к завтраку. А у него была такая поговорка: «Как мы едим яйца?» С этими словами он брал яйца, которые нам подавали к завтраку, высоко поднимал над столом, отпускал в «свободный полет», а затем очищал и ел. И вот однажды, зная его привычку, мы ему заменили вареное яйцо сырым. И как всегда: распахиваются двери, в столовую вихрем влетает Виталий Иванович Севастьянов, а он всегда был очень порывистым и быстрым в движении, подбегает к своему столу, берет яйцо, произносит свой знаменитый текст и одновременно бросает об стол яйцо и... вся столовая грохнула от хохота. Надо отдать ему должное, что сам Виталий Иванович хохотал
... мы тоже, с Георгием Михайловичем еще в 1975 году внесли свою лепту в рекламный бизнес. Это только принято считать, что реклама появилась в постперестроечное время. Мы с собой на борт брали несколько часов различных наших советских марок и во время телевизионных репортажей должны были или показать их крупным планом, или как-то произнести марку, в общем - обозначить. Репортажей у нас было много, почти каждый день по 1-2 минуты мы о чем-нибудь рассказывали жителям планеты, нам за это, кстати, платили. Когда мы вернулись на землю, то нас ждала пачка почтовых переводов-гонораров за наши космические репортажи, что было, впрочем, приятной неожиданностью. За саму рекламу нам платили натурой - часами.
Но вот однажды, не помню уже в какой связи, что-то мы ели на орбите и при этом вели свой репортаж. И Жора невзначай упомянул, что мы едим только молдавский кетчуп, что он самый вкусный и самый натуральный. После приземления нас с Георгием ждал грандиозный сюрприз: в знак благодарности молдавская фирма-производитель прислала нам аж 5! ящиков этого кетчупа, ведь после этого репортажа у нее резко возросли продажи, и она даже заключила несколько международных контрактов на поставку кетчупа за границу. Мы, конечно, не думали, что за границей с таким вниманием относятся к нашим репортажам. А этот кетчуп запомнили надолго, да и не только мы, но и все наши друзья и знакомые, которых мы щедро им одаривали.