Навигация:
RAND Corporation - центр исследований проблем национальной безопасности США
Поиск путей предотвращения ракетно-ядерного нападения СССР на США
Работа над обеспечением гарантированного ответного геноцида
Процедура «подтверждающего контроля» для частичного решения проблемы ложных сигналов о ракетной атаке СССР
Неполная отработка дежурными самолётами процедуры взлёта по тревоге с ядерным оружием
Риск несанкционированного применения оружия из-за одинаковых кодов на конвертах
Скрытое размещение ядерного оружия на территории Японии
В 1960–1961 гг. существовали реальные шансы, что после первого удара в на территорию США в ответ не упадет ни одна вражеская ядерная боеголовка
Восприятие бывших союзников (Китая и СССР) в качестве единой угрозы и единой цели для американского атомного оружия
Стратегия контрудара и соперничество между ВВС и ВМС
Выступление Кеннеди в связи Берлинским кризисом спровоцировало лихорадку строительства укрытий от радиоактивных осадков
Блеф Хрущёва о высоких темпах производства МБР в СССР
Отказ американских аналитиков верить в настоящее соотношение количества МБР у противников
Карибский ракетный кризис и делегирование американскими президентами права на применение ядерного оружия
Причины блефа Хрущёва: устранение стратегического ядерного дисбаланса
Предложение Хрущева вывести ракеты с Кубы в обмен на обещание Кеннеди отказаться от вторжения
Главным был вопрос удерживания Советского Союза от соблазна использовать его очевидное превосходство в ракетных системах для нападения или устрашения Соединенных Штатов. На лето 1958 г. пришелся пик предсказаний разведслужб в отношении неизбежности огромного превосходства Советов в развернутых системах МБР, так называемого «ракетного разрыва». Однако еще до этих предсказаний секретные исследования RAND на протяжении четырех предыдущих лет показывали, что способность Стратегического авиационного командования нанести ответный удар с использованием стратегических бомбардировщиков после неожиданного нападения Советов далеко неоднозначна. Из них следовало, что мы очень уязвимы даже для советских бомбардировщиков (позднее это превратилось в чрезвычайно раздутый разведслужбами «разрыв по бомбардировщикам», предшествовавший ракетному разрыву). В более ранних исследованиях советским МБР{38} и ракетам подводного базирования отводилась очень небольшая роль. Однако добавление даже 20–40 МБР значительно увеличивало возможности Советов по нанесению обезоруживающего неожиданного удара. Наименьшая оценка советского ракетного потенциала на ближайшую перспективу, фигурировавшая в более свежих исследованиях RAND, составляла 30 МБР.
Что касается оценок ВВС и ЦРУ, то в них фигурировали сотни МБР на начало 1959 г. (при чрезвычайном напряжении сил) и практически точно к 1960–1961 гг., ну а в прогнозах на 1960-е гг. счет шел уже на тысячи. Уверения Эйзенхауэра и его очевидное спокойствие по отношению к проблеме, казалось, подтверждали представления о нем, как об удалившемся на покой дедушке, потерявшем связь с реальностью и занятым одним лишь гольфом. Именно так о нем думали в RAND, когда я пришел туда работать.
Помимо прочего источник финансирования корпорации – ВВС, которые определенно видели перспективу огромного превосходства Советов по МБР, – оказался из-за бюрократии не в состоянии эффективно реагировать на угрозу. Попросту говоря, они упирались и медлили с принятием рекомендаций, которые RAND предлагала на протяжении нескольких лет и которые после запуска советского спутника стали неотложными.
Мои новые коллеги по RAND однозначно считали, что Советы не пожалеют сил на быстрое наращивание ракетного потенциала с прицелом на лишение Стратегического авиационного командования возможности нанести ответный удар и что шансы на достижение этой цели очень высоки. Такое советское превосходство и даже просто стремление к его достижению разрушало основу ядерного сдерживания. По крайней мере так казалось любому, кто читал отчеты об исследованиях и разделял широко распространенную во времена холодной войны уверенность в том, что Советы жаждут глобального доминирования. Так думали все, с кем я тесно сотрудничал в RAND.
В свете оценок разведслужб, ставших доступными мне после получения допуска к секретам, а также мнений моих высоко интеллектуальных коллег к подобным взглядам пришел и я. Уже через несколько недель после приезда в 1958 г. я погрузился в то, что представлялось самой неотложной конкретной задачей, с которой когда-либо сталкивалось человечество: предотвращение обмена ядерными ударами между Советским Союзом и Соединенными Штатами.
Исследования RAND говорили о том, что проблема была более сложной и неотложной, чем мог представить себе кто-либо за пределами корпорации. В последние годы десятилетия почти все департаменты и аналитики RAND буквально зациклились на решении одной-единственной задачи – удержание Советов от нанесения ядерного удара по американским средствам возмездия и по территории страны. Средство сдерживания виделось в гарантированной способности США нанести ответный удар в результате высокой выживаемости систем ядерного оружия после атаки. Атмосфера концентрации сил и коллективной работы над задачей чрезвычайной срочности во многом была сродни той, в которой работали участники Манхэттенского проекта. В самом центре этого процесса генерирования идей находился экономический департамент, в который я пришел.
Мы исходили из того, что в русском эквиваленте RAND при Министерстве обороны или в ракетных войсках стратегического назначения такая же команда напряженно прорабатывает возможности использования превосходства Советов в наступательных вооружениях если не для неожиданного удара, то уж точно для шантажа Соединенных Штатов и их союзников по НАТО.
Нам предстояло спасти мир не только от советской угрозы, но и от бюрократической инерции администрации Эйзенхауэра и наших спонсоров в ВВС. Работы велись очень интенсивно и безостановочно. Свет в здании RAND горел ночи напролет, поскольку исследователи могли приходить и уходить в любой момент в соответствии с собственным графиком.
Я занимался поиском идей, которые позволили бы нам сорвать планы советских аналогов RAND и сделать это своевременно, чтобы не допустить ядерного Перл-Харбора. Или хотя бы отсрочить его. Разведсводки ВВС, к которым я впервые получил доступ, и мрачные представления о Советах, господствовавшие среди моих коллег и в разведывательном сообществе, в целом не позволяли поверить в то, что мир может долго избегать ядерного холокоста.
Мне особенно запомнилась одна августовская ночь в предоставленном в мое распоряжение кабинете с окнами, смотревшими на океан. Ночь была безлунной, почти 00:00 по местному времени, и океан за моими окнами лежал в темноте. Я читал аналитическую справку об оптимальных, с точки зрения Советов, условиях нанесения неожиданного удара. Из нее следовало, что ключевым моментом должен быть удар с использованием МБР и бомбардировщиков по базам ВВС на нашей территории в сочетании с тщательно скоординированными ударами крылатыми ракетами с подводных лодок по базам на океанском побережье и по командным центрам (в обход наших радаров на севере и исключая сигналы предупреждения в результате очень малого времени подлета). С учетом того, что их подводным лодкам нужно всплыть для этого, и принимая во внимание погодные факторы, идеальным временем для атаки, как говорилось в справке, являлась безлунная ночь в августе, около 00:00. Я вгляделся в темноту океана за окном, а потом посмотрел на часы.
Как подчеркнул Уолстеттер на брифинге в штаб-квартире ВВС, наши возможности по предотвращению советского удара по Соединенным Штатам определяются не величиной нашего наступательного потенциала до войны, а тем, как Советы оценивают нашу «способность нанесения второго удара» в ответ на их первый удар. Какая не теряющая боеспособности разрушительная мощь требовалась для их сдерживания? Это зависело от обстоятельств и альтернатив, описываемых Уолстеттером. Любые потенциальные альтернативы первому советскому удару в тот момент выглядели очень негативно для СССР: это могло быть сокрушительное поражение в региональной войне или возможный ядерный удар США в случае эскалации конфликта в Европе.
Как и мы, Советы должны были выбрать что-то из серьезных рисков. В заключении секретного «исследования уязвимости» R-290 Уолстеттер, как один из его авторов, утверждал, что наши тогдашние стратегические силы «не могли обеспечить такой же уровень потерь, как понесенные Россией во время Второй мировой войны, – потерь, от которых она оправилась только через несколько лет. Это вряд ли можно считать “несомненным” сдерживанием, которое будет необходимо нам в определенных предсказуемых ситуациях».
Выводом – в котором никто в RAND ни разу не усомнился за время моей работы там – было то, что адекватным средством сдерживания Соединенные Штаты должны считать гарантированную способность уничтожить ответным ударом более 20 млн советских граждан, т. е. столько, сколько СССР потерял во время Второй мировой войны. Это означало, что мы работали над обеспечением гарантированного ответного геноцида, хотя никому из нас в то время даже мысль такая не приходила в голову.
Уолстеттер предлагал путь повышения выживаемости находящихся в боевой готовности бомбардировщиков при неоднозначном или неясном сигнале предупреждения без вступления в войну. Для частичного решения проблемы ложных сигналов и недостатка информации Альберт разработал процедуру «подтверждающего контроля». Она предполагала отделение «подъема бомбардировщиков в воздух по сигналу предупреждения» от принятия решения об исполнении военных планов, т. е. отправки бомбардировщиков к целям.
Самолеты, поднятые в воздух при подтверждающем контроле, должны были следовать в определенный район сбора и кружить там до тех пор, пока не получат прямой, «подтверждающий» приказ об «исполнении», т. е. движения к заранее определенным целям, или приказ о возвращении на базу. Если они не получали никакого приказа, то должны были возвращаться на свою базу в точке, для достижения которой у них хватало топлива. (У баллистических ракет такая возможность отсутствует, их нельзя отозвать после запуска. Президент Рейган как-то раз заявил об обратном{46} для ракет, базирующихся на подводных лодках. Наверное, он был не совсем в курсе. Непростительная ошибка для президента.)
В соответствии со всеми совершенно секретными военными планами приказ об исполнении на всех уровнях командования должен отдаваться на основании прямого, явного приказа вышестоящего командира, по сути, президента. Однако в планах были положения о выполнении различных подготовительных действий со стороны местного командования и даже предусматривалась возможность подъема самолетов в воздух по сигналу о неизбежной вражеской атаке для их защиты от уничтожения. Это был тот самый процесс «подтверждающего контроля» Уолстеттера. Такой взлет самолетов не означал решения об исполнении плана войны, т. е. об отправке самолетов к намеченным целям. Эту процедуру называют также «отказобезопасной».
Если с базы не поступает сигнал приступить к действиям или вернуться, то на самолетах должны считать, что получили сигнал о возвращении. Такой сигнал может быть ошибочным, если действительно началась война и средства связи уничтожены, однако подобная ошибка менее опасна, чем ошибочный налет на цели в отсутствии военных действий, когда средства связи вышли из строя по техническим причинам или из-за атмосферных помех.
Процесс «подтверждающего контроля», или «отказобезопасная» процедура, предполагает обучение пилотов и выработку у них понимания, что они не должны брать курс на цель ни при каких обстоятельствах без прямого приказа – явного и однозначного – от вышестоящего командира. А приказ об исполнении должен сопровождаться «подтверждением» того, что он исходит от высшего командования, т. е. должен сопровождаться кодовым обозначением и передаваться так, чтобы его принадлежность к высшему командованию была очевидной. Но в какой мере их поведение соответствует этим инструкциям? Насколько в реальности безопасен этот процесс?
Я поставил эти вопросы в первой же докладной записке, направленной в Министерство обороны всего через месяц после моего прихода в корпорацию RAND в качестве летнего консультанта в 1958 г. Она была озаглавлена «Слабые места отказобезопасной системы» и адресована Уолстеттеру, автору отказобезопасной процедуры, и Фрэнку Элдриджу, ведущему эксперту RAND по средствам коммуникации, одному из аналитиков, которых я консультировал.
Как выяснила наша группа во время посещения авиабазы Кадена на Окинаве, первую часть процедуры подъема самолетов в воздух по сигналу предупреждения отрабатывали часто, практически ежедневно, в разное время, вплоть до выруливания на взлетно-посадочную полосу. На авиабазе Кадена пилоты не находились непрерывно в готовых к взлету самолетах или казарме для дежурных экипажей у взлетно-посадочной полосы. Они свободно перемещались по всей территории, но у каждого был персональный джип с водителем, поскольку тревоги объявлялись не менее одного раза в день. Дежурный офицер предложил нашей исследовательской группе самой назначить время для учебной тревоги в тот день. Тогда наш руководитель Джон Уилкс сказал: «Окей, сейчас». Тотчас же по всей территории загудели клаксоны, и практически мгновенно на всех дорогах, ведущих к взлетно-посадочной полосе, появились джипы с пилотами, которые выпрыгивали из машин и быстро забирались в кабины, на ходу застегивая шлемы и комбинезоны. На десятке самолетов заработали двигатели, почти одновременно. На все ушло 10 минут.
Эта учебная тревога показала, что самолеты будут готовы к взлету вовремя при получении приказа. В этом отношении все было идеально, однако дальнейшая часть упражнения, гарантированное обеспечение полета к району выжидания с последующим возвратом в случае отсутствия приказа о выполнении боевого задания, требовала намного больше времени и затрат (с точки зрения топлива и технического обслуживания). Понятно, что отрабатывали ее намного реже.
Мы интересовались, проводилась ли такая отработка вообще. Ответы были туманными и противоречивыми. Стратегическое авиационное командование, которое разработало эту процедуру, действительно проводило ее полномасштабную отработку часто, однако занимались ли этим вооруженные силы театров военных действий, было неясно. Фактически мы узнали на авиабазе Кадена, что тактические дежурные самолеты там никогда не поднимались в воздух во время ежедневных учений, и причиной этого были вовсе не затраты. Они даже не выруливали к месту старта. Причиной, как нам объяснили, была опасность аварии, возможно, даже ядерной аварии.
Каждый из дежурных самолетов F-100 с одним пилотом нес подвешенную к фюзеляжу термоядерную бомбу Mark 28. Говорят, что такие бомбы были предназначены для размещения внутри самолета в целях повышения безопасности, но на тактических истребителях-бомбардировщиках для них не было места. Более того, у таких бомб не было «защиты от одноточечной детонации». Водородные, термоядерные бомбы приводились в действие плутониевым зарядом, подобным тому, который уничтожил Нагасаки. Плутониевое ядро было окружено сферической оболочкой из кумулятивных зарядов взрывчатого вещества. Когда их одновременно подрывали, они сжимали плутониевое ядро и доводили его массу до сверхкритической, после чего происходил ядерный взрыв, поджигавший термоядерное топливо. «Защита от одноточечной детонации» означала, что конструкция не допускала ядерного взрыва при случайной детонации одного из кумулятивных зарядов.
Точнее говоря, вероятность ядерного взрыва составляла «менее одного на миллион». Только детонация нескольких кумулятивных зарядов – в результате падения, возгорания, выстрела или замыкания – приводила к частичному ядерному взрыву. Его мощность могла быть эквивалентной бомбе, сброшенной на Хиросиму. Поскольку эти боеприпасы не имели защиты, существовала опасность детонации одного-двух кумулятивных зарядов при аварии с последующим радиоактивным заражением большой территории и даже частичным или полным ядерным взрывом. Хотя вероятность последнего была небольшой, рисковать во время учений, которые проводились ежедневно, все же не стоило.
Таким образом, во время учебных тревог пилоты всего лишь садились в самолеты и запускали двигатели. Они не выруливали со стоянок к месту старта, не говоря уже о взлете. Пилоты, когда не были на дежурстве, конечно, регулярно летали на самолетах без бомб. Они, несомненно, выполняли и тренировочные задания с реальным оружием на борту, но не в условиях тревоги. Однако мы так и не смогли получить ясный ответ на вопрос, взлетали ли находящиеся на дежурстве пилоты для выполнения тренировочных заданий с ядерным оружием на борту. Нам говорили, что такое если и случалось, то редко, а может быть, и никогда.
На мой взгляд, прозвучи приказ вырулить на взлетно-посадочную полосу, дежурные пилоты восприняли бы его как экстраординарное, а может быть, и беспрецедентное событие. Даже если бы это было всего лишь учебным заданием (о чем пилотам не сообщалось), первую пару раз они наверняка подумали бы: «Началось!» Вражеская атака неизбежна или это упреждающий удар. Как минимум пилоты должны были решить, что угроза вражеской атаки на этот раз более серьезна, чем прежде. Именно с таким настроением они летели бы к району выжидания даже в отсутствии приказа о выполнении боевого задания после взлета. О таком последствии отсутствия регулярных подъемов самолетов в воздух по тревоге в условиях, близких к реальным, похоже, не подозревали ни офицеры, отвечавшие за контроль над ядерным оружием, ни пилоты, с которыми я разговаривал. Фактически они признавались в том, что подобное им и в голову не приходило.
Все воспринимали мои доводы как нечто новое, интересное и правдоподобное. Такое положение не могло не беспокоить. Они соглашались с тем, что в первый раз (даже несколько раз) вначале дежурные пилоты, оказавшиеся в районе выжидания, неизбежно должны были предполагать самое худшее просто потому, что такого раньше не случалось. Пилоты наверняка будут думать, что война началась или неизбежна, поскольку командиры, отдавшие беспрецедентный приказ, похоже, считают именно так.
В соответствии с порядком SAC в самолете дежурного пилота (или у него лично) находился запечатанный конверт с кодом из нескольких цифр – скажем, из четырех – на внешней стороне и еще одним кодом из четырех цифр внутри. После получения радиосигнала из восьми цифр, первые четыре из которых соответствуют цифрам на внешней стороне конверта, пилот должен вскрыть конверт и свериться с цифрами внутри него. Если они совпадают с последними четырьмя цифрами сигнала, значит, пилоту поступил подтвержденный приказ о выполнении боевой задачи, и он должен взять курс на цель.
Ряд коллег по RAND, знакомых с порядком SAC, соглашались с моим предположением о том, что цифры в коде на всех самолетах SAC на боевом дежурстве были одинаковыми. Чтобы поднять в воздух все самолеты, требовался всего один сигнал. Кроме того, по разумению моих коллег, код менялся очень редко. В подразделениях тактических сил наземного базирования в тихоокеанском регионе выяснилось, что их процедура под кодовым названием Spark Plug была примерно такой же, как и процедура SAC. В соответствии с моими заметками «процедура Spark Plug являлась единственным способом{49} инициирования применения [ядерного оружия] Силами быстрого реагирования… Аутентичная команда, передаваемая в соответствии с ней… подразумевала наличие санкции президента на применение ядерного оружия».
В каждом самолете на боевом дежурстве или командном пункте находился конверт в конверте. После получения сообщения в соответствии с процедурой Spark Plug надлежало выполнить следующие действия: «На внешней стороне [конверта] указана серия… Если эта серия совпадает с той, что передана в сообщении, вскрыть конверт. На внешней стороне внутреннего конверта напечатаны две кодовые буквы; если эти буквы совпадают с первыми двумя буквами сообщения, “Подняться в воздух”. Если получено сообщение (первое или последующее), содержащее четыре буквы, первые две из которых совпадают с теми, что напечатаны на внешней стороне внутреннего конверта, вскрыть внутренний конверт. Если карточка внутри содержит все четыре буквы, “Применить” имеющееся оружие для удара по намеченной цели. При наличии возможности и в целях снижения вероятности ненамеренного или несанкционированного действия конверт надлежит вскрывать в присутствии как минимум еще одного лица, знакомого с процедурой Spark Plug (не применяется к командирам самолетов, несущих бомбы)».
Требование вскрывать конверт в присутствии двух человек относилось только к командным пунктам, поскольку практически все бомбардировщики Командования ВВС США в зоне Тихого океана (PACAF), в отличие от бомбардировщиков SAC, были одноместными. «После получения сообщения передающие станции транслируют его открытым текстом [т. е. в незашифрованном виде] с установленными интервалами в течение одного часа, если не получают приказ прекратить трансляцию».
Тот факт, что коды одинаковы для всех самолетов и меняются редко, стал полной неожиданностью и для SAC, и для Командования ВВС в зоне Тихого океана. В обоих случаях это означало, что любой пилот на боевом дежурстве на земле или в воздухе мог просто вскрыть свой конверт – два конверта в случае PACAF – и узнать полный код аутентификации. Поскольку любой пилот в воздухе, получив такой сигнал, должен был передать его другим самолетам своей эскадрильи по прямому высокочастотному каналу, тот, кто поднялся в воздух по тревоге и решил увлечь за собой остальные бомбардировщики для удара по России, мог вскрыть конверты и сообщить другим самолетам о получении очень слабого сигнала с соответствующим кодом.
Вместе с тем в начале 1960 г. один из офицеров, отвечавших за контроль над ядерным оружием в тихоокеанском регионе, поведал мне под большим секретом, что по плану самолеты на небольшой авиационной базе морской пехоты в районе города Ивакуни, Япония, должны очень быстро получить ядерное оружие в случае начала всеобщей войны. В отличие от всех остальных японских баз морская пехота на Ивакуни получала ядерное оружие в течение нескольких минут, а не часов. Поскольку морскую пехоту и ВМС США связывали особые отношения, на одном из плоскодонных десантных кораблей для высадки бронетанковой техники, стоявшем на якоре рядом с Ивакуни, находились плавающие бронетранспортеры с ядерным оружием в количестве, достаточном для оснащения самолетов базы. Этот десантный корабль, San Joaquin County, для всех непосвященных был плавучей мастерской для ремонта радиоэлектронной аппаратуры. Он постоянно стоял не в трех милях от японских территориальных вод, а всего в паре сотен метров от берега, в зоне прилива. По любым меркам он находился на территории Японии, а вместе с ним и ядерное оружие на его борту.
В случае ядерной тревоги San Joaquin County должен был осуществить то, для чего он предназначался по определению, – десантирование. Он должен был поднять якорь, подойти к берегу и высадить плавающие бронетранспортеры с ядерным оружием в воду или прямо на сушу. После этого бронетранспортерам предписывалось отправиться кратчайшим путем к взлетно-посадочной полосе и погрузить ядерное оружие на самолеты морской пехоты.
Таким образом, небольшая группа самолетов морской пехоты должна была получить ядерное оружие на 6–10 часов раньше других самолетов на базах ВВС в Японии. В случае использования такого преимущества на старте и немедленного вылета на задание эти самолеты могли бы первыми наряду с самолетами в Корее сбросить бомбы на цели в России или Китае. Учитывая, что таких самолетов было немного, а их цели располагались на периферии, основным эффектом подобного налета могло стать лишь предупреждение коммунистических стран по всему миру о начале всеобщей войны, если они, конечно, не начали ее первыми. Однако в большинстве случаев предполагалось, что самолеты морской пехоты будут подниматься в воздух не сразу, а одновременно с самолетами других частей, поэтому более быстрое получение ядерного оружия ими практически ничего не давало. Вместе с тем последствия обнаружения японцами того факта, что ядерное оружие постоянно присутствует на их территории, были бы очень ощутимыми. Япония могла из-за этого разорвать отношения с Соединенными Штатами.
Между тем на самой базе все прекрасно знали о существующем плане, а на десантном корабле, как говорили, время от времени проводились учения по высадке бронетранспортеров с бомбами. То, что было известно пилотам и членам экипажей бронетранспортеров на базе, вполне могло в той или иной мере дойти и до их японских подруг. Честно говоря, офицеры Седьмого флота по стратегическому планированию, с которыми я обсуждал это и в Японии, и на Гавайях, допускали, что шпионы из коммунистических стран вполне могли знать о ситуации и просто ждали момента, когда разглашение секрета произведет наибольший эффект.
Руководствуясь положениями JSCP, разработчики планов в штаб-квартире SAC вознамерились объединить все боеголовки в арсенале США в многоголовое чудовище, готовое поразить намеченные цели практически одновременно, предпочтительно до того, как Советы успеют дать старт своим ракетам. На аэродромах авиабаз вроде тех, что располагались в Кунсане или Кадене, и на авианосцах, окружавших советско-китайский блок (именно так его обозначали в 1961 г., хотя Китай и Советы фактически разорвали сотрудничество за пару лет до этого), находилось более тысячи тактических истребителей-бомбардировщиков с водородными бомбами в пределах досягаемости территории России и Китая. Каждый из них мог уничтожить город среднего размера, а два самолета – превратить в руины мегаполис. Вместе с тем вплоть до этого момента разработчики планов SAC считали тактические силы настолько уязвимым, ненадежным и незначительным элементом в условиях полномасштабной ядерной войны, что не учитывали их при прогнозировании результатов нанесения ударов.
В 1961 г. в распоряжении SAC насчитывалось порядка 1700 бомбардировщиков, в том числе более 600 B-52 и 1000 B-47. В бомбовых отсеках самолетов SAC находились значительно более мощные термоядерные бомбы, чем те, что я видел на Окинаве. Их мощность варьировала от 5 до 25 Мт. Каждая 25-мегатонная бомба (в 1250 раз больше ядерной бомбы, сброшенной на Нагасаки) была эквивалентна по мощности 25 млн т тротила, или в 12 раз больше суммарной мощности бомб, сброшенных во время Второй мировой войны. Всего в арсенале находилось около 500 бомб мощностью 25 Мт. Мощность каждой из них превышала общую огневую мощь бомб и снарядов, выпущенных в войнах на протяжении всей истории человечества. Эти межконтинентальные бомбардировщики и ракеты были практически полностью размещены на континентальной части Соединенных Штатов, хотя их и можно было перемещать на базы за пределами страны во время кризисов.
Небольшая группа B-52 постоянно дежурила в воздухе. Значительная часть остальных самолетов находилась в постоянной боевой готовности. Я видел секретный фильм, где показывали, как группа B-58 (меньших по размеру, чем B-52, тяжелых бомбардировщиков) выруливала на взлетно-посадочную полосу, а затем взлетала одновременно, а не по очереди. Цель упражнения заключалась – как на авиабазе Кадена и в других местах – в отработке предельно быстрого взлета по сигналу о неминуемой атаке и удаления до того, как вражеская ракета уничтожит аэродром. За то время, которое обычно требовалось для взлета одному самолету, в воздух поднималась целая эскадрилья и брала курс на намеченные цели. В фильме эти тяжелые бомбардировщики, каждый размером с авиалайнер, разгонялись на взлетно-посадочной полосе один за другим с таким маленьким интервалом, что стоило одному чуть замедлиться, следующий за ним самолет, заправленный под завязку топливом и груженный термоядерными бомбами, наверняка врезался бы в его хвост. Затем они вместе набирали высоту, как стая птиц, спугнутых выстрелом. Это было потрясающее зрелище: красивое и ужасное одновременно. На авианосцах не такие большие тактические бомбардировщики разгонялись при взлете с помощью катапульты, эдакой гигантской рогатки.
Однако, поскольку план всеобщей ядерной войны, насколько мне было известно, требовал практически одновременного старта всех имеющихся у США самолетов и ракет, которые находились в готовности в момент получения приказа о выполнении боевой задачи, все готовились к одной, всеобъемлющей, негибкой глобальной атаке. Создавалось полное впечатление, что весь разрушительный арсенал Соединенных Штатов приводился в действие единой катапультой – рогаткой, созданной для Голиафа.
В число заранее намеченных целей этой армады входили, помимо военных объектов, все города Советского Союза и Китая. На каждый город с населением 25 000 человек и более в Советском Союзе приходилась как минимум одна боеголовка. «Военных» целей (многие из которых находились в городах или рядом с ними и могли считаться военными лишь с большой натяжкой) было значительно больше, поскольку для уничтожения всех городов требовалась лишь малая часть ядерных боеприпасов. В 1960–1961 гг. существовали вполне реальные шансы, что после такого первого удара на территорию США не упадет ни одна вражеская ядерная боеголовка (хотя оценки «ракетного разрыва», распространяемые ВВС и ЦРУ, и говорили об обратном).
Глобальное радиоактивное заражение в результате нашего собственного ядерного удара неизбежно убило бы американцев, но это должно было произойти не сразу, поскольку вымирание людей от рака, вызванного облучением, сильно растянуто во времени, и повышение смертности в любом отдельно взятом году необязательно статистически заметно. Однако гибель наших западноевропейских союзников по НАТО произошла бы очень быстро по двум причинам: во-первых, в результате ударов советских мобильных ракет среднего радиуса действия и тактических бомбардировщиков, уничтожения которых наш первый удар гарантировать не мог, и, во-вторых, в результате выпадения радиоактивных осадков от ядерных взрывов на территории советского блока.
Джон Рубел в своих воспоминаниях приводит яркий рассказ о первом представлении на высоком уровне плана SIOP-62 небольшой группе посвященных гражданских лиц. Я привожу его полностью, поскольку не знаю больше ни одного опубликованного отчета инсайдера. Рубел – единственный знакомый с SIOP человек, который пишет в комментариях к воспоминаниям о такой же эмоциональной реакции, какую испытал я, увидев несколько месяцев спустя в Белом доме представленную Объединенным комитетом начальников штабов оценку потерь в результате нашего ядерного удара. – Встреча проходила примерно в середине декабря 1960 г.{56} в штаб-квартире Стратегического авиационного командования (SAC) на авиабазе Оффутт недалеко от Омахи, штат Небраска. На ней присутствовали министр обороны Гейтс, заместитель министра обороны Джим Дуглас, я, члены Объединенного комитета начальников штабов и генералы, представлявшие штабы объединенных и специальных сил по всему миру.
Брифинг по SIOP проводился на этаже, где располагался командный центр SAC. Перед присутствовавшими находилась высокая стена, вдоль которой размещались огромные подвижные доски с картами и схемами. Направляющие досок тянулись вдоль всего зала длиной не меньше 30 м. Позади располагался застекленный балкон. Генералы должны были командовать действиями SAC во время войны, находясь за длинным рядом столов с телефонами и глядя через стеклянную перегородку на карты, где разворачивалась картина военных действий в каком-либо месте – практически в любой или почти в любой точке мира…
По знаку генерала Пауэра [главнокомандующего SAC] на сцену прямо перед аудиторией примерно в пяти-шести метрах от первого ряда вышел докладчик… Описав несколько схем, он подошел к карте, где была представлена схема первой волны ударов по Советскому Союзу. Насколько я помню, эта задача отводилась бомбардировщикам на авианосцах, располагавшихся в районе Окинавы. Сделав это сообщение, докладчик отошел в сторону. Вслед за тем у стены с картами появились два сержанта ВВС с высокими стремянками. Они остановились у краев большой карты, на которой, как мы теперь видели, была изображена территория Китая и Советского Союза и некоторых пограничных с ними стран.
Сержанты быстро вскарабкались по ступенькам и одновременно оказались наверху. Каждый из них протянул руку к красной ленте, которая, как теперь стало ясно, удерживала большой рулон прозрачной пленки, и одним движением развязал узел на своем конце. Пленка со свистом развернулась, немного покачалась и повисла неподвижно перед картой. На пленке было множество точек, представлявших ядерные взрывы, большинство из них располагалось вокруг Москвы. Сержанты спустились, сложили стремянки и удалились вместе с ними.
Докладчик повторял эту процедуру несколько раз, показывая последовательные волны бомбовых ударов по СССР. Сначала их наносят B-52, находящиеся на боевом дежурстве в воздухе, и истребители-бомбардировщики с авианосцев в Средиземном море, американских баз в Германии, с авианосцев и баз вокруг Японии, а потом B-47 и B-52 с баз на территории Соединенных Штатов и Европы. Используется также несколько баллистических ракет (их количество значительно выросло в последующие годы).
Демонстрация каждой волны ударов требовала повторения танца с участием хозяев стремянок. Они развязывали очередную пару красных лент, прозрачная пленка с шорохом разворачивалась, и Москва все больше покрывалась сетью маленьких точек. Точки были и в других местах, но кто-то заметил, что треть советской военно-промышленной мощи сосредоточена в Московской области, этим и объясняется концентрация ударов по ней. Насколько я помню, в соответствии с планом суммарная мощность бомб, сбрасываемых на Москву, должна была составить 40 Мт – мегатонн, – в 4000 раз больше бомбы, уничтожившей Хиросиму, и примерно в 20 или 30 раз больше мощности всех обычных бомб, сброшенных союзниками за четыре с лишним года во время Второй мировой войны…
В тот момент, когда докладчик говорил о том, что некоторые бомбардировщики пойдут из района Средиземного моря на северо-восток к Москве, генерал Пауэр махнул рукой и произнес: «Одну минуту. Одну минуту». Затем он повернулся и, глядя на аудиторию, сказал: «Надеюсь, ни у кого из вас нет родственников в Албании. Там прямо у нас на пути находится их радиолокационная станция, мы ее уничтожим». Ответом была гробовая тишина. Пауэр повернулся к докладчику и еще раз махнул рукой, чтобы тот продолжал.
Докладчик перешел к диаграмме, на вертикальной оси которой были отложены людские потери, а на горизонтальной – время (несколько недель с почасовой разбивкой). Он сообщил, что население СССР составляет 175 млн человек. Диаграмма демонстрировала потери только от радиоактивных осадков – не от ударной волны и проникающей радиации в момент взрыва, а от последующего выпадения радиоактивной пыли, выброшенной в верхние слои атмосферы. Кривая потерь шла вверх и образовывала плато на уровне 100 млн, показывая, что больше половины населения Советского Союза будет уничтожено только в результате выпадения радиоактивных осадков…
Этот брифинг вскоре закончился, а за ним состоялся еще один, посвященный удару по Китаю. Его проводил другой докладчик, который также завершил свое выступление демонстрацией диаграммы потерь от выпадения радиоактивных осадков. «В Китае проживает примерно 600 млн человек», – сообщил он. Его диаграмма поднималась до половины этого числа, до 300 млн на вертикальной оси. Иными словами, от радиоактивных осадков должна была погибнуть половина населения Китая.
Из глубины зала позади меня раздался чей-то голос: «Можно задать вопрос?» Генерал Пауэр опять повернулся, поглядел в затемненный зал и сказал неодобрительным тоном: «Да, что вы хотели узнать?» «А что если это будет война не с Китаем? – произнес голос. – Что если это будет война только с Советами? Можете ли вы изменить план?» «Ну, конечно, – смиренно ответил генерал Пауэр, – мы можем, но, я надеюсь, что никому это не придет в голову, поскольку такое решение реально угробит план».
Так или иначе, американский план был именно таким. Хотя у президента Эйзенхауэра что-то дрогнуло внутри, когда советник по науке Джордж Кистяковски сообщил ему об огромной «избыточности жертв», он утвердил план и передал его без изменений Джону Кеннеди месяцем позже. Изменение этого плана стало делом моей жизни.
В Пентагоне понимали, что после избрания Кеннеди на пост президента следовало ожидать значительного изменения подходов к военному планированию. Как предполагалось, они должны были выразиться в радикальном пересмотре основных принципов обеспечения национальной безопасности. Уже в феврале Билл Кауфманн из департамента социальных наук RAND проинформировал министра обороны Макнамару о предложениях штаба ВВС отойти от того, что наш коллега по RAND Герман Кан окрестил «спазматической» концепцией всеобщей войны.
Кауфманн призывал вместо создания возможностей для длительного и контролируемого «ведения боевых действий» сосредоточиться главным образом на военных целях, а города исключить из объектов первого удара. В глазах сторонников этой идеи в ВВС (Лемей в их число не входил) такая стратегия метила в их соперников из ВМС в такой же мере, как и в Советский Союз. Ракеты Polaris на подводных лодках были, в конце концов, не такими мощными, как МБР наземного базирования в распоряжении ВВС, и значительно менее мощными, чем бомбы на самолетах. К тому же во времена до появления GPS-систем они имели значительно меньшую точность. Хотя ракеты Polaris были менее уязвимыми и хорошо подходили, чтобы держать под прицелом города и, таким образом, обеспечивать политику сдерживания, они не могли эффективно поражать укрепленные военные цели вроде МБР в шахтах (которых в 1961 г. у Советов еще не было, однако в ближайшем будущем они могли появиться в количестве от нескольких сотен до нескольких тысяч).
В случае принятия такой стратегии бомбардировщики и ракеты ВВС получали преимущество. Фактически они имели относительное преимущество, лишь когда использовались в качестве оружия контрудара, позволявшего ограничить ущерб, наносимый Соединенным Штатам в случае полномасштабного первого удара, путем уничтожения советских ракет наземного базирования до их запуска. Понятно, что при этом ВВС оказывались в выигрышном положении, и Макнамара, по всей видимости, воспринял доводы Кауфманна благожелательно. Гарри, естественно, должен был бы поручить подготовку проекта раздела по всеобщей войне в BNSP Кауфманну, который, как и я, работал в то время консультантом ISA в Вашингтоне.
Однако, к моему удивлению, Роуэн попросил меня заняться этим разделом, а Кауфманна определил на разработку раздела по ограниченной ядерной войне. Я знал, что мои взгляды на то, как должна выглядеть политика, были ближе к представлениям Роуэна о важности сил для нанесения ответного удара, и счел, что именно поэтому получил эту работу. Я решил использовать подготовку проекта для реализации своих собственных идей и их конкретизации в расчете на то, что конечный результат будет приемлемым для Роуэна. Должно быть, он тоже рассчитывал на это, поскольку дал мне единственную директиву: «Напиши то, что, с твоей точки зрения, должно быть в этом документе». Именно этим я и занялся.
Концепция ВВС по «ведению боевых действий» или «ограничения ущерба» (т. е. ограничение ущерба, наносимого Соединенным Штатам в результате применения Советами наступательного ядерного оружия) предполагала продолжительное и контролируемое нанесение контрударов по военным целям на территории Советского Союза и его союзников в Европе. В числе целей были укрепленные стартовые позиции ракет и командные центры. Наряду с нашими наземными МБР концепция предусматривала увеличение числа современных бомбардировщиков, способных преодолевать системы русской противовоздушной обороны – т. е. летать либо ниже зоны видимости радаров, либо выше потолка досягаемости ракет ПВО – и обеспечивать более точную доставку мощных боезарядов, чем ракеты. Таким образом, эта концепция обеспечивала поддержку предложений ВВС по созданию бомбардировщика B-70 (позднее названного B-1).
Генерал Кертис Лемей, бывший глава SAC, инстинктивно не принимал идеи, принижавшие значение ударов по городам. Однако он хотел, чтобы у ВВС появились большие, высотные, скоростные бомбардировщики, способные нести значительный груз, и страстно поддерживал программу создания B-70. Мой друг подполковник Боб Лукман рассказывал, как один из высших чинов втолковывал гражданскому служащему в Пентагоне, что на первом месте у ВВС в 1961 г. стоит задача получить B-70, а тот спросил, что тогда стоит у ВВС на втором месте. Военный ответил: «У нас не бывает второго места». Как объяснил Лукман, «у ВВС всегда только один приоритет».
Стратегия контрудара также предполагала значительное повышение точности наших ракет. Это была еще одна цель, которая, как тогда считали, уменьшает значение мобильных ракет ВМС, ракет Polaris, и смещает баланс в пользу ракет наземного базирования, контролируемых ВВС. Между тем требовалось большое количество наземных ракет для компенсации их текущей неточности в случае применения против небольших и укрепленных военных целей. В этом году Лемей и генерал Томас Пауэр, который сменил Лемея на посту главы SAC, запросили 10 000 перспективных МБР Minuteman наземного базирования.
Представляя концепцию Макнамаре, Кауфманн определенно выполнял пожелания спонсоров RAND из ВВС в части бомбардировщиков B-70 и ракет наземного базирования. Верил ли он на самом деле в новую миссию ВВС, я, разумеется, не знал. У остальных в RAND было неоднозначное отношение к стратегии Кауфманна – ВВС. Так или иначе, руководство RAND и аналитики отнеслись к ней довольно благосклонно, когда выяснилось, что брифинг Кауфманна был принят с энтузиазмом и высшим командованием ВВС, и новым министром обороны.
Я был в рядах сомневающихся, как и Гарри Роуэн. Расчеты, которые я видел в RAND, показывали, что масштабы ограничения ущерба от контрударов как в районе целей, так и на территории Соединенных Штатов не будут впечатляющими. Если исходить из того, как это делали мы весной 1961 г., что Советы располагают значительным числом МБР, которые не сегодня-завтра упрячут в шахты и дополнят ракетами подводного базирования, то, на мой взгляд, было очевидно, что в случае развязывания всеобщей ядерной войны ничто не сможет сократить ущерб до уровня ниже катастрофического. Таким образом, при любых обстоятельствах наиболее выгодной для ядерных держав была бы политика сдерживания, предотвращения и избежания всеобщей ядерной войны.
25 июля 1961 г. президент Кеннеди сделал резкое заявление в связи с Берлинским кризисом, объявил о призыве резервистов, предупредил о реальной возможности развязывания ядерной войны и потребовал начать общенациональную программу строительства укрытий от радиоактивных осадков. Как считал Герман Кан, чтобы создать правдоподобную угрозу нанесения первого удара, нам нужно продемонстрировать с помощью строительства укрытий способность пережить ответный удар или как минимум уверенность в такой способности. Для этого необходимо действовать так, словно веришь (как верил Кан) в то, что укрытия помогут, и подтолкнуть людей к их строительству. Я собственными ушами слышал, как Макджордж Банди сказал тогда: «Мы будем делать это вовсе не по соображениям Германа Кана». Возможно, он имел в виду, что мы не занимаемся созданием угрозы нанесения первого удара или не собираемся пользоваться укрытиями; мы просто… А для чего еще, спрашивается, это можно делать?
На мой взгляд, это меры предосторожности, которые могут помочь, если начнется ядерная война. Однако в реальности у президента не было иных причин, кроме названных Каном, говорить о строительстве укрытий в тот момент. Если бы ядерная война началась именно тогда, ее причиной было бы исключительно наше стремление сохранить доступ в Берлин. Понятное дело, администрация Кеннеди прямо не говорила американскому народу о том, что риск ядерной войны связан с нанесением первого удара Соединенными Штатами. Так или иначе, выступление президента спровоцировало лихорадку вокруг укрытий от радиоактивных осадков – и вал коммерческих предложений по их строительству в частных домах.
Чарли Хитч, руководитель экономического департамента RAND и человек, который взял меня на работу, реально построил убежище у себя во дворе. (Если я не ошибаюсь, оно в конечном счете превратилось в винный погреб.) Точно так же поступил и Уиллард Либби из Комиссии по атомной энергии. Однако его убежище сгорело на следующий год, в разгар Карибского ракетного кризиса. Лео Сциллард в ответ на это заметил, что данное событие доказывает не только существование Бога, но и наличие у него чувства юмора.
В журнале Life развернулась дискуссия об этической стороне оборудования индивидуального убежища пулеметом для отпугивания менее дальновидных соседей, которые не позаботились о строительстве собственного бункера. Некоторые католические и протестантские теологи пришли к выводу, что такая защита своей семьи не противоречит христианской морали. Хрущев в ответ на жесткую позицию Кеннеди начал 31 августа строительство стены вокруг Восточного Берлина.
Поскольку считалось бесспорным, что у Советов была реальная возможность произвести и разместить много, значительно больше ракет за три года после первого испытания МБР, вставал вопрос о справедливости фундаментального предположения о том, что они намереваются завоевать мир подобно Гитлеру. Как объяснил начальник Разведуправления ВВС в своем заявлении о несогласии с низкими цифрами июньской оценки, стремление к глобальному доминированию просто обязано толкать Советы к скорейшему обретению способности нанести обезоруживающий удар по главному препятствию на этом пути – Соединенным Штатам и их стратегическим силам. Его представление об устремлениях Советов, насколько мне было известно, разделяли многие мои коллеги по RAND и все, с кем я сталкивался в Пентагоне: По мнению помощника начальника штаба ВВС по разведке, нацеленность Советов на достижение глобального доминирования вполне достаточна для признания того факта, что полностью устранить США как главное препятствие на пути к этой цели невозможно без явного превосходства в военном потенциале. Если бы их намерение было именно таким, то они наверняка сделали бы все возможное, чтобы добиться военного превосходства до 1963 г.
Период 1959–1962 гг. был единственным окном, когда они могли создать необходимый ракетный потенциал с целью шантажа или реального нанесения удара. После этого наши программы предусматривали размещение все большего числа ракет Atlas и Minuteman в укрепленных шахтах и наращивание количества ракет Polaris на подводных лодках. Это навсегда ликвидировало даже умеренную уверенность в возможности обезоружить нас и избежать катастрофических потерь от ответного удара. Четыре ракеты в 1960–1961 гг. были с точки зрения реализации такой цели стратегически эквивалентны нулю. Они могли уничтожить Вашингтон и штаб-квартиру SAC, но не способность SAC нанести ответный удар. Советы могли стереть с лица земли один-два города, решившись на первый удар. Но это было равносильно самоубийству – ракет для второго удара по континентальной части Соединенных Штатов не существовало.
Четыре советские ракеты, находящиеся в боевой готовности, располагались на одной наземной пусковой площадке. Это были легкоуязвимые жидкостные ракеты с очень летучим топливом, на заправку которым требовались часы. Всего одна американская ракета, упавшая в нескольких километрах, должна была практически гарантированно уничтожить всю советскую ракетную мощь. В 1961 г., в самый разгар Берлинского кризиса, Советы, с точки зрения ракет с высокой живучестью, вообще не имели средств для устрашения Соединенных Штатов.
Хрущев однозначно блефовал, когда говорил о своих темпах производства ракет. По его словам, их штамповали «как сосиски». Это было похоже на правду в отношении ракет среднего радиуса действия, которые доставали до Европы и наших зарубежных баз. Однако в том, что касалось МБР, он со всей очевидностью обманывал нас. Более того, Хрущев, похоже, сознательно отказывался от ускоренного создания потенциала первого удара в тот единственный короткий период, когда это было возможно. Наши предположения о его целях и понимании условий, необходимых для их осуществления, оказались под большим вопросом.
«Брифинги» были основной формой устного информирования коллег по RAND или представителей ВВС о проводимых исследованиях и их результатах. Они почти всегда сопровождались демонстрацией графиков на стендах или слайдов с диаграммами и тезисами. Я неоднократно проводил брифинги в RAND, но никогда не использовал графики. Это было не в моем стиле. Не любил я и доски, привычные для кабинетов, – вертикальная поверхность мешала мне сосредоточиться. В этот раз, однако, после того, как все зарегистрировались и расселись, я начал так: «Герман [Кан] говорит, что наглядная информация никогда не помешает, поэтому я кое-что подготовил для вас».
Плакаты висели на стенде. На каждом из них я сделал пометку «Совершенно секретно». На первом плакате значилось: «Да, Вирджиния, ракетный разрыв существует». Я перешел ко второму: «Он составляет в настоящее время 10 к 1». Затем к третьему: «В нашу пользу». Никакой реакции. А ведь в большом конференц-зале нашего здания собралось почти 50 человек – руководители отделов, топ-менеджеры, ключевые исследователи. Они выглядели озадаченными и ждали продолжения.
Я пояснил: в соответствии с последней разведывательной оценкой Советы имеют всего четыре МБР – жидкостные ракеты на незащищенных позициях в одном месте, в Плесецке. На тот момент мы располагали 40 МБР Atlas и Titan. И это не считая баллистических ракет среднего радиуса действия, которые могли достать до территории Советского Союза (в течение года их число должно было достичь 120), и ракет Polaris на подводных лодках, количество которых должно было приблизиться к 60 в течение года. Таким образом, если брать только МБР, то их соотношение составляло 10 к 1 в нашу пользу. Результат оживленной дискуссии, которая последовала за этим, был потрясающим – мне никто не поверил. Никто.
Главный вопрос звучал так: «Откуда это известно?» Я не мог рассказать об этом. Мои коллеги с большим запозданием, только в прошлом году, узнали о программе U-2, да и то лишь потому, что Советы сбили Гэри Пауэрса. До этого события те несколько сотрудников RAND, которые имели допуск «Talent», неукоснительно следовали правилам и держали язык за зубами. Допуск «Keyhole» имели порядка пяти инженеров RAND (как я узнал позднее, когда сам получил этот допуск). Все они очень критически относились к большинству национальных программ технической разведки сначала с использованием самолетов, потом неуправляемых аэростатов, U-2 и, наконец, спутников.
Эти инженеры, даже если бы ничего не знали о последних результатах – говоривших о том, что новейший спутник Corona сфотографировал все возможные места размещения ракет в Советском Союзе, – сразу бы поняли, на чем основана новая оценка. Но если кто из них и находился в тот день среди слушателей, то он ничем себя не выдал. «С какой стати ЦРУ считает, что мы должны верить этому?» – на этот вопрос я сам, по идее, не должен был знать ответа. Мне следовало молчать, иначе я мог лишиться шанса получить необходимые допуски (ближе к концу года я все же стал их обладателем). Как минимум один из присутствовавших, Амрон Кац, эксперт по технической разведке, знал о программе U-2 и о том, что эти самолеты-разведчики не обнаружили ни одной МБР. Однако он написал целый ряд справок RAND о том, что Советы могут противодействовать технической разведке, используя маскировку, скрытность и отвлекающие действия. Кац не был склонен верить в результаты разведки без тщательного анализа всех деталей (даже несмотря на то, что он, как оказалось позже, играл важную роль в программе Corona). Остальные с тревогой ждали, что Советы осуществят свою угрозу и нанесут удар, задействовав свои бомбардировщики и большое количество ракет.
В понедельник, 22 октября 1962 г. я вместе с большинством граждан Америки, не отрываясь, смотрел по телевизору выступление президента Кеннеди, во время которого он объявил, что Советы размещают «наступательные» баллистические ракеты на Кубе и, таким образом, создают потенциал для удара по Соединенным Штатам. Он сказал, что мы устанавливаем блокаду Кубы – «карантин», по его выражению, – начиная со среды и запуск хотя бы одной ракеты с территории Кубы, «направленный против любого государства в Западном полушарии», приведет к «полномасштабному ответному удару по территории Советского Союза». Последние слова звучали дико.
«Полномасштабный ответный удар?» Это означало реализацию SIOP – плана всеобщей ядерной войны. Я понимал это лучше других, поскольку сам разрабатывал руководящие указания по планированию всего восемь месяцев назад. Нанесение первого удара по Советскому Союзу, если кто-то – возможно, кубинцы? – запустит одну ракету против кого угодно? Хотелось бы мне знать, понимал ли спичрайтер, о чем он написал. Я подошел к телефону – я находился дома на Малибу, Калифорния, – и позвонил в Пентагон Гарри Роуэну. Вопрос у меня был один: «Не требуется ли помощь?» Он ответил: «А ты не хочешь приехать сюда завтра?» Я заказал билет на следующее утро и уложил чемодан. Я добрался до его офиса к вечеру в четверг, и Гарри быстро обрисовал мне ситуацию. Группа ключевых должностных лиц, называемая ExComm (Исполнительный комитет Совета национальной безопасности) собиралась по несколько раз в день при участии президента, а иногда и без него на протяжении прошлой недели в попытке определиться с тем, что делать. Их работу обеспечивали три или четыре группы работников аппарата. Одна из них, находившаяся в Пентагоне, занималась координированием планов по воздушному удару и вторжению.
Гарри сказал: «Напиши справку о том, как 38 ракет могут сказаться на нашей способности нанести ответный удар». Он дал мне карту, на которой в виде окружностей был обозначен радиус действия баллистических ракет средней дальности. В пределах их досягаемости находились и Вашингтон, и Омаха. Некоторые из этих ракет уже находились в состоянии боевой готовности. Первая мысль была о том, что для командных пунктов в районе Вашингтона и штаб-квартиры SAC на авиабазе Оффутт в Омахе это означает очень малое время подлета: минуты – практически без предупреждения. Эффект действительно был очень значительным. Советы, таким образом, могли гарантированно осуществить обезглавливание.
Я, однако, знал то, что не было известно большинству даже в Пентагоне: это не спасет Советы от полномасштабного и быстрого ответного удара со стороны наших в основном сохранившихся сил. Причина – делегирование права на применение ядерного оружия.
Способность нанести неожиданный удар ракетами наземного базирования по нашим командным центрам нельзя было назвать несущественной. Однако в этом не было ничего нового – такой удар можно нанести и крылатыми ракетами с подводных лодок. Мы в любом случае никогда не рассчитывали на защиту Вашингтона или базы Оффутт. Именно поэтому Пентагон создал систему альтернативных командных пунктов, в том числе морских, воздушных и подземных, именно поэтому Эйзенхауэр и Кеннеди делегировали право на использование ядерного оружия.
Что касается угрозы для способности SAC нанести второй удар, то, по словам Гарри, наши бомбардировщики уже были рассредоточены, в том числе по более чем 30 гражданским аэродромам. (Прощай объявленные в Анн-Арборе четыре месяца назад планы по созданию для Советов стимула отказаться от включения наших городов в число целей.) По отношению к небольшим советским стратегическим силам 38 ракет означали значительное наращивание.
В России только начиналось размещение новых МБР шахтного базирования SS-7. Там строили порядка 60 пусковых установок, однако, как сказал Гарри, в состоянии боевой готовности находилось не более 10. С учетом четырех ракет SS-6 в Плесецке это означало, что советские ракетные силы первого удара в одночасье как минимум удвоились. Так или иначе, из этого не следовало, что Советы могут избежать тотального опустошения в случае нанесения ими первого удара. Такой исход гарантировала всего одна сохранившаяся база SAC, а сохранить свои силы должна была больше чем одна база. Помимо сил на театрах военных действий у нас должны были остаться еще ракеты Polaris и авианосцы в море, а также уцелевшие ракеты Atlas и Titan.
От 50 до 100 ракет не давали Советам возможности нанести обезоруживающий первый удар. Уязвимые стационарные ракеты средней дальности (которые не прибыли из-за блокады) на неукрепленных позициях мало что добавляли к способности нанести второй удар. Мобильные ракеты средней дальности, если нам не удастся обнаружить их, должны были иметь большее значение для потенциала ответного удара. Конечно, если бы Советам дали возможность обосноваться на Кубе, они могли бы очень быстро поставить туда большое число ракет из имеющегося арсенала. Порядка сотни стационарных ракет средней дальности значительно увеличили бы их потенциал первого удара. Примерно такими были наши оценки на тот момент – в те дни военные исходили из того, что стороны могут считать «приемлемыми» потери на уровне десятков миллионов человек, но не сотни миллионов. У нас есть необычная летопись Карибского ракетного кризиса в виде магнитофонных записей, которые делал Кеннеди на заседаниях ExComm.
Я нисколько не удивился, когда годы спустя узнал после расшифровки этих записей, что Макнамара высказался на втором заседании ExComm во многом созвучно со мною. Он заявил, что эти ракеты не оказали на нашу безопасность не только решительного эффекта, но и просто значительного. «Буду предельно откровенным, – сказал он президенту. – Я не считаю, что это военная проблема… Это внутренняя политическая проблема». Объединенный комитет начальников штабов не согласился с этим – ему не терпелось нанести удар по Кубе. Однако, с точки зрения Макнамары, как и с моей, ракеты на Кубе затрагивают нас не больше (несмотря на малое время подлета, которое выпячивал Объединенный комитет), чем еще четыре десятка МБР на территории Советского Союза, которые, как ожидается, будут поставлены на боевое дежурство в течение нескольких ближайших месяцев.
Годом ранее командующий стратегической авиацией США утверждал, что у Советов уже есть тысяча МБР, нацеленных на нас. Четыре десятка, пять десятков, сотня ракет не создавали такой угрозы.
Я считал на протяжении всей недели – со среды, когда Советы решили не прорывать блокаду, – что Хрущев должен уйти без каких-либо реальных уступок с нашей стороны. Он видел, что американская десантная группа была полностью готова к действиям уже в следующий понедельник или вторник, если не раньше. В районе Карибского моря мы превосходили его по обычным видам вооружения по всем меркам: в воздухе, на море, на земле. И никто из нас, кого я знал, даже мысли не допускал, что для компенсации этого дисбаланса в обычных вооружениях Хрущев решится использовать ядерные ракеты, размещенные на Кубе.
С точки зрения обычных вооружений в Европе, в Берлине, в Турции и на подконтрольной НАТО территории в целом ситуация была прямо противоположной. Однако, учитывая наше огромное стратегическое ядерное превосходство, я не верил, что Хрущев решится предпринять что-то против нас там. Думаю, Диллон не беспокоился бы так сильно, если бы знал, насколько призрачным было советское превосходство, которого все мы так боялись в 1950-х гг.
Именно для устранения этого гигантского стратегического ядерного дисбаланса, на мой взгляд, Хрущев и решился пойти на такую отчаянную меру. Однако он перегнул палку. Возможно, это была попытка уравнять позиции в переговорах по Берлину или даже создать новую угрозу, и она заслуживала адекватного ответа, хотя я не считал, что это нужно делать. Даже если бы мы молча проглотили ее, риски конфронтации с нами в вопросе Берлина практически не изменились бы для него. Примерно так же считали Нитце и Гарри, так же думали и в Объединенном комитете начальников штабов. Разница была лишь в том, что Объединенный комитет хотел нанести удар по Кубе. На мой взгляд, этого не требовалось, не нужно было даже добиваться удаления ракет оттуда. Однако я мог понять решимость президента убрать их и пойти на определенный риск, который казался мне (по глупости) совсем небольшим.
Размещение ракет со всей очевидностью создало для Кеннеди внутреннюю политическую проблему после того, как он публично опроверг предупреждения республиканцев, а ракеты все же появились на Кубе. Вслед за этим Кеннеди прямо уведомил Советы о том, что у них возникнут «серьезные проблемы», если они будут нарушать данные ему гарантии. Если бы он ничего не предпринял после такого предупреждения, республиканцы обвинили бы его, и небезосновательно, в недальновидности и слабости.
В пятницу вечером я прочитал длинную, из шести частей, телеграмму от Хрущева, которая содержала трезвую оценку неприемлемости ядерной войны между двумя странами и предложение вывести ракеты с Кубы в обмен всего лишь на обещание Кеннеди отказаться от вторжения. Примерно этого я и ожидал. В тот вечер я вернулся в гостиницу и выспался впервые за три дня. Как и большинству других, мне казалось, что кризис подошел к концу. На мой взгляд, у Кеннеди не было проблем с принятием этого предложения. С моей точки зрения, обещание не вторгаться на Кубу ни по каким меркам не было уступкой Соединенных Штатов, поскольку у нас вроде бы и не было намерения вторгаться туда при отсутствии ракет. Это было, как я считал, несущественное, спасающее лицо «требование», которое Хрущев включил для маскировки того факта, что он отступает, не выиграв абсолютно ничего от своей авантюры.
Однако на следующее утро пришло сообщение, которое перечеркивало все сказанное ранее. Оно прямо требовало вывода наших ракет средней дальности (или, официально, ракет средней дальности НАТО) из Турции в дополнение к обещанию отказаться от вторжения. Как бы то ни было, я увидел в этом просто отчаянную попытку Хрущева поторговаться в последний момент. Очень личное полученное накануне сообщение, на мой взгляд, показывало, что Хрущев реалистично оценивает незавидность положения, в котором он находился. Я не видел необходимости идти на такую разрушительную для альянса сделку. Не видели ее и члены ExComm. До нас дошли сведения – подтвержденные годы спустя расшифрованными стенограммами – о том, что практически все члены комитета настойчиво отговаривали президента от этого. Ну а в Пентагоне не было никаких признаков того, что предложение Хрущева остановило подготовку к удару по Кубе, намеченному через два дня. Все было совсем наоборот.
У президента Кеннеди с самого начала не было сомнений – в случае нашего удара по ракетам на Кубе Советы почти наверняка нанесут ответный удар по ракетам в Турции. (Генерал Лемей не соглашался с его мнением. Это был, пожалуй, единственный случай, когда мы думали одинаково.) Ввиду приближения целевой даты нашего удара, намеченного на субботу, 27 октября, секретарь Макнамары попросил Гарри Роуэна представить ExComm альтернативные варианты ответа США на неядерный удар Советов по американским ракетам в Турции.