Ссылка на полный текст: Опаленные в борьбе при создании ядерного щита Родины | Электронная библиотека | История Росатома
Навигация:
Владимировский С.С.: эксплуатация первых советских атомных бомб РДС-3, РДС-4Т, РДС-6 (12 Главное Управление Минобороны)
Гладышев М.В.: начало работ по плутониевой проблеме
Гладышев М.В.: первый вариант промышленной радиохимии на заводе «Б»
Гладышев М.В.: переход на экстракционную технологию, строительство дублёра завода «Б»
Гордина В.М.: очистка соединений плутония на радиохимическом заводе «Б»
Гордина В.М.: «С топором на атом»
Громова М.И.: строительство и пуск радиохимического завода «Б» комбината «Маяк»
Громова М.И.: «ходячий дозиметр»
Багин А.И.: работа с атомным реактором для Китая
Алексеева Ольга Георгиевна: записки иммунолога
Дорофеев Юрий Павлович: инженер-фортификатор и испытания атомного оружия
Дорофеев Юрий Павлович: выемка приборов заваленных в шахте при взрыве водородной бомбы
Дорофеев Юрий Павлович: инженерная подготовка к войсковым учениям с применением атомного оружия
Дорофеев Юрий Павлович: Тоцкие войсковые учения, 14 сентября 1954 года
Дорофеев Юрий Павлович: командировки на Семипалатинский полигон
Зорин Герман Федорович: военный инженер на 5-м секторе Семипалатинского полигона
Зорин Герман Федорович: научный руководитель полигона и один из его основателей член-корреспондент АН СССР М.А. Садовский
Зорин Герман Федорович: испытания подземных сооружений на Семипалатинском полигоне
Зорин Герман Федорович: радиационная безопасность на Семипалатинском полигоне
Зорин Герман Федорович: прогнозирование давления ударной волны при испытании атомного оружия
Зорин Герман Федорович: население Семипалатинска и атомный полигон
Зорин Герман Федорович: подземные взрывы в штольнях
Шмаков М.Л.: начальник Семипалатинского полигона об оптических исследованиях ядерных взрывов
Шмаков М.Л.: бытовые условия на Семипалатинском полигоне
Огородников Борис Иванович: проблема анализа состава радиоактивных аэрозолей
Огородников Борис Иванович: первое использование фильтра Петрянова для радиохимического анализа при испытаниях РДС-3
Огородников Борис Иванович: применение фильтрующих материалов для улавливания аэрозольных продуктов ядерных взрывов
Покровский Л.А.: создание подвижных командных пунктов
Шитиков Е.А.: создание полигона для испытаний на Новой Земле
Михайлов Виктор Никитович: чрезвычайное происшествие при подземном ядерном взрыве
Кауров Георгий Алексеевич: выброс газо-аэрозольного облака при проведении физического опыта в штольне
Старший помощник командира АПЛ К-19 капитан 1 ранга Енин В.Н.: первый боевой поход и авария реактора 04.07.1961
Командир БЧ-2 АПЛ К-19 Глеб Богацкий: первый боевой поход и авария реактора 04.07.1961
... руководитель американского атомного проекта, генерал Л. Гровс в своей книге «Теперь об этом можно рассказать» подробно описал картину местности после взрыва их устройства: «В окружности 370 метров уничтожена вся растительность, образовался кратер диаметром 37 метров и глубиной 1,8 метра». Эквивалент взрыва составил около 20 тыс. тонн тротила. Наши теоретики тогда оценили мощность нашего испытания в 10 тыс. тонн. Диаметр воронки составлял 5-6 метров, глубина в центре до 0,5 метра. Это говорит о том, что мощность взрыва была не более 2 тыс. тонн, а КПД изделия не превысил 2%. И все же это была большая победа наших ученых и разработчиков.
В начальный период разработанные изделия не были достаточно надежны для перевозки по железной дороге или другими видами транспорта. В составе изделий (как тогда было принято называть атомные бомбы) имелись источники повышенной опасности: капсюли-детонаторы из азида свинца для подрыва основного заряда (ОЗ) и постоянно излучающие нейтроны полонийбериллиевые нейтронные запалы для инициирования цепной реакции при санкционированном срабатывании изделия. Эти источники излучения требовали особой защиты личного состава. Капсюли-детонаторы были очень чувствительными, и бывали случаи их непроизвольного срабатывания от статического электричества и других наводок прямо в руках операторов, несмотря на особые меры предосторожности и защиты, что иногда приводило к поражению оператора. Это обстоятельство, а также и другие соображения, способствовали решению разработчиков перенести окончательную сборку изделий поближе к месту возможного использования. Для этого были спроектированы и построены капитальные сооружения – сборочные залы и хранилища подземного типа. За последующие годы мощность разрабатываемых ядерных зарядов возросла в сотни раз, и надежно защитить подобные объекты стало проблематично. По мере дальнейшего развития нового оружия значительно выросли его габариты и его сборку из подземных сооружений перенесли в наземные здания.
Вспоминаются летние месяцы 1955 года, когда после окончания Авиационного радиотехнического училища в г. Даугавпилс, теперь «ближнее зарубежье», я был откомандирован в в/ч 04201 (Первое Главное Управление при Совете Министров СССР, ставшее с 1953 года Министерством среднего машиностроения) и прибыл на 71 полигон ВВС в Багерово в Крыму. Наша группа примерно из 100 человек прослушала ускоренные двухмесячные курсы по сборке и обслуживанию первых авиационных атомных и водородных бомб РДС-3, РДС-4Т, РДС-6. Учеба завершилась подвеской этих изделий в самолеты Ил-28, Ту-4. Это было очень интересно. В подвешенных бомбах из кабины самолета можно было изменять в баро- или радиодатчике бомбы установку высоты подрыва бомбы.
Председателем экзаменационной комиссии был только что назначенный главным инженером Главного Управления Комплектации, будущего 12 Главного Управления Минобороны, генерал-майор береговой артиллерии Никольский М.К. До назначения в Главк он был главным инженером войсковой части, в которую я получил назначение по окончании курсов. В составе небольшой группы молодых лейтенантов 1 сентября 1955 года прибыл в войсковую часть. Оказалось, что здесь еще работают тысячи заключенных на завершающей стадии строительства сооружений объекта. Примерно год приходилось принимать от заключенных построенные здания и сооружения. На последнем этапе прибыли военные строители. В 1956 году офицеры спецслужбы приступили непосредственно к сборке первых поступивших РДС-3.
Первые изделия поступали по т.н. ВК-1 (ведомость комплектации) россыпью. Каждая гаечка, шайбочка, винтик по номиналам на каждое изделие отдельно упакованы в отдельные промасленные пакетики, на которых подписи лиц, производивших упаковку и проверку. Строгости были большие. Наша задача состояла в расконсервации всего крепежа и комплектующих узлов. Промасленные винты и шайбы помещали в медицинский стерилизатор, наливали бензол и кипятили. Температура кипения бензола 85 градусов, поэтому смазка легко смывалась. При этом пары бензола в условиях отсутствия кондиционирования воздуха в подземных сооружениях тех лет нами вдыхались много и часто. Впоследствии оказалось, что пары бензола весьма токсичны.
Вспоминается такой эпизод 1958 года, когда в присутствии большой группы генералов – более 20 человек – наша сборочная бригада проводила контрольную сборку трех изделий РДС-4Т. Сборку проводили тремя группами со сдвигом по времени на полчаса. Время сборки одного изделия оказалось 15 часов. Был в этом изделии узел – центральный блок разводки (ЦБР) с десятком разъемов, к некоторым из которых было трудно подсоединить жгуты. Вскоре стали использовать специальный ключ. Вообще, в те годы многие узлы изделий были громоздкими, большого веса. Блок фидеров для передачи энергии на подрыв шарового заряда по весу доходил почти до 200 килограмов. Сами фидеры в БФ-1 и БФ-2 были толщиной почти в палец.
Однажды у нас в части был случай, когда с высоты примерно 6 метров при выгрузке из машины люлька с двумя комплектами узлов в своих тарах перевернулась и весь груз упал на бетонный пол, причем сверху упали самые тяжелые узлы – блоки автоматики и блоки фидеров по 200 и более килограмов. Срочно была организована проверка работоспособности, которая показала полную исправность всех приборов и узлов. Пришлось только заменить свинцовые аккумуляторы 12-А-30. Хороший пример абсолютной надежности первых атомных бомб.
К концу 50-х годов были разработаны безопасные капсюли-детонаторы без инициирующих взрывчатых веществ и импульсные нейтронные источники (трубки СВВ), позволившие заменить весьма опасные нейтронные запалы. Блоки автоматики для формирования импульса подрыва шарового заряда поначалу имели большие габариты и вес (до 250 килограмов), но в процессе миниатюризации габариты и вес ядерных зарядов уменьшились в десятки раз. Трубки CВВ-23 тоже уменьшились в несколько раз при сохранении основных параметров нейтронного импульса. Вообще, в этом приборе реализовано много физических процессов, это практически маленькая водородная бомба, создающая мощный поток нейтронов в нужный момент при максимальном обжатии центральной части ядерного заряда из урана или плутония для осуществления цепной ядерной реакции и повышения КПД ядерного горючего.
В феврале 1946 года меня (М.В. Гладышева) выписали из госпиталя, и после увольнения из армии направили работать в институт, который с трудом нашел на юго-западной окраине Москвы. В барачном доме был принят полковником В. Шевченко. Он предложил мне должность заместителя начальника лаборатории. Когда я спросил, чем буду заниматься, он вместо ответа подал мне книгу «Ярче тысячи солнц» Ч. Янга. Мне стало ясно направление деятельности, но с чего начать и как что делать – полная темнота. До сих пор не могу забыть свой первый глупый вопрос: «А где взять так много радия?» Ответа, естественно, не получил.
Остался в памяти один случай неумелого обращения с радиоактивными излучателями. Послали меня в Ленинград в Радиевый институт за радием. Я заказал освинцованные ящички, взял с собой сотрудника нашего института Э.М. Центера, и поехали мы с ним по заданию. В лаборатории института положили передо мной коробочку с ампулами радия и ушли из комнаты. Я руками переложил ампулы в свои ящички, и мы отправились с этим грузом в Москву. Доехали в отдельном купе без охраны благополучно, но через несколько дней пальцы моих рук стали болеть, затем кожа на кончиках пальцев стала трескаться и долго не заживала. Я понял свою ошибку, но не говорил о ней никому, стыдился.
С самого начала в институте работал доктор химических наук В. Д. Никольский, который по тем временам в радиохимии проявлял себя большим специалистом. Они с З. В. Ершовой, а она когда-то училась у М. Кюри, перевели с французского книгу М. Кюри «Радиоактивность». Это была моя первая настольная книга по новой специальности. Когда начали работу на У-5 и получили первые концентраты, выделение чистого плутония было поручено старшему научному сотруднику Н. Бродской, которая вела аффинаж методом дробного сульфатного осаждения. Вот тогда я попросил дать мне разрешение проверять этот процесс, уже принятый для производства. З.В. Ершова согласилась, выделила мне двух лаборанток и комнату.
Начали с того, что собирали лабораторное хозяйство: посуду, приборы, инструменты. Вскоре к нам подключили еще двух исследователей. Мы начали изучать фторидную технологию доочистки плутониевого концентрата от осколочных элементов с доводкой его до двуокиси. В то время не могли мы получить плутоний в чистом виде, так как его было очень мало: его определяли только по радиоактивности. Делали все в лабораторной посуде, вначале без плутония. Немало усилий потратили на поиски материала для фильтрования.
Фторидная технология аффинажа (очистки) плутония в 8-м отделении создавалась в институтах с большими трудностями. Если в аналитике этот процесс сравнительно простой, то на установке, и тем более – в промышленном масштабе, внедрение его в производство затруднялось отсутствием материалов, стойких к кислотной среде с фтором. Сначала проверяли изделия из эбонита, затем из винидура, винипласта, плексигласа. Убедились, что все эти материалы вполне устойчивы к кислотам с фтором, но не имеют нужной механической прочности, особенно при повышении температуры. Проверялся специально изготовленный столитровый котел с паровым обогревом, он имел внутреннюю плакировку из эбонита. Эту конструкцию намеревались применять в других целях – для растворения урана. У нынешних технологов такая идея вызовет улыбку, а тогда пытались проверить все, занимались поиском.
В своей лаборатории мне удалось создать модели аппаратов из винидура и плексигласа. Они потом использовались в промышленных установках на объекте «Б» в 8-м отделении. Хорошие аппараты, хороший материал, но через год-другой они старели, становились хрупкими и разрушались. По рекомендации института физической химии (академика Г.В. Акимова) стали делать аппараты для лаборатории, а затем и для заводов из нихрома и серебра. Это очень дорого, но зато надежно. Конструкции аппарата для лабораторной установки рисовал, чертил и заказывал я. По ним были разработаны проекты и созданы аппараты для завода. Забегая вперед, скажу, что все эти материалы сейчас не используются, поскольку технология изменилась, и плавиковая кислота пне применяется.
Однако в то время, когда рождалось новое производство, подобранные нами материалы помогли решить проблему огромной важности. Должен сказать, что и другая технология – экстракционная – уже зарождалась в том же институте – НИИ-9 – под руководством член-корреспондента Академии наук Б. А. Никитина. В те же времена, когда мы изучали фторидные осадки, я решил испытать вместо лантана кальций, который тоже давал осадки фторидов, но лучше растворимые в кислоте. Оказалось, что фторид кальция также хорошо соосаждает плутоний, как и фторид лантана. Кальций доступней, дешевле, от него проще избавляться при дальнейшей очистке плутония от примесей.
Были случаи выброса продукта с активным осадком в вентиляционные короба. В них свисали сосульки желтого осадка, из вентиляции стекала радиоактивная жидкость на отметку, т.е. на пол, по которому ходили люди и разносили «грязь» (очень опасную «грязь») по всем помещениям. Вентиляционные короба входили в большую трубу, а из нее воздух, загрязненный сдувочными газами, выбрасывался в атмосферу, загрязняя территорию аэрозолями, содержащими продукты деления урана.
Все эти ляпсусы при проектировании были допущены, главный инженер, ученик Хлопина – в период эксплуатации наблюдал за технологией не со щита, не только по анализам, а сам лез в каньон, в аппарат – смотрел, щупал, нюхал почти без средств защиты, в одном халате, в личной одежде. Вряд ли я преувеличу, если назову его героем труда и науки. Его самоотдача, которая сопровождалась пренебрежением к трудностям и особым условиям, после посещения опасных мест привела к гибели. Он умер через 3 года после пуска объекта.
Главный технолог проекта Я. И. Зильберман был более аккуратным. Но обстановка заставляла и его бывать везде и видеть все. Он умер не сразу, а через 10 лет. Ведущие специалисты стали жертвами незнания поначалу неопознанной науки. А как много было пострадавших из тех, кто вел технологию, кто ремонтировал, переставляя аппараты, вентили, приборы, кто заваривал свищи и убирал пролитый активный раствор. Кто просто беззаветно трудился, полностью доверяя специалистам, инженерам. Разве думал о последствиях своего беззаветного труда техник-механик Алеша Кузьмин или инженер-механик Александр Ведюшкин, которые сделали свое дело и молча умерли.
Вряд ли я преувеличу, если скажу, что Б.В. Громов вместе с А.П. Ратнером довели производство до нормального функционирования. Это они мучились над тем, как добиться нужной очистки раствора от продуктов деления на переходе его в аффинажный передел. Тогда по проекту это осуществлялось на узле марганцевой очистки. Аппарат с толстой чугунной защитой, размещенный на верхней отметке, был предметом больших забот и хлопот. Именно в нем отделяли осадок с радиоактивными элементами – цирконием и ниобием. Примеси различных веществ в исходных растворах и реагентах образовывали большое количество труднорастворимых осадков. А это мешало дальнейшим технологическим операциям. Долго мучились, пока не придумали принципиально новую технологию, т. н. схему ББ. В лабораторных условиях она была проверена группой исследователей во главе с Н.Г. Чемариным и одобрена руководством комбината. Но это уже было позже.
В первый раз в большом количестве облученный уран подвергался растворению. В числе «любопытных» был и я, но не испытывал особого беспокойства, так как именно мне впервые пришлось растворять урановый блок еще в институте. Я был уверен, что процесс пойдет так же, как и в лаборатории. Волновало лишь одно – растворение алюминиевой оболочки идет с саморазогревом, и если неправильно дозировать реактивы и не остановить внешний подогрев в начале реакции, то могут быть выбросы раствора. Об этом знали немногие, в том числе Б. П. Никольский, который давал рекомендацию на технологию растворения и был ответственным руководителем этой части радиохимии.
Итак, растворение началось. Оно шло нормально (если не считать досадную ошибку с дозировкой ртути), без бурного кипения. Первая порция уранового раствора была получена и на следующий день передана на ацетатное осаждение. Для надежности растворение продолжалось сутки (так было предусмотрено инструкцией). Перед радиохимиками стояла задача: из урана выделить плутоний-239, очистить его от продуктов деления и всех примесей, чтобы тех не содержалось в нем и миллионных долей процента. Для этих целей предусматривалось подвергнуть раствор ацетатным переосаждением, отделить плутоний от урана и образовавшихся в ядерном котле элементов. Полученный концентрат плутония следовало дополнительно очистить от примесей, но уже на фторидном переосаждении, т. е. на аффинаже. Здесь для отделения плутония от урана использовали их разную валентность в восстановительной среде. Вначале раствор окисляли бихроматом калия с использованием азотной кислоты. При этом уран и плутоний имели шестивалентное состояние и при ацетатном осаждении выделились в осадке, а в растворе оставались макропримеси и продукты деления. Таким образом, удавалось избавиться от основных примесей вместе с жидкостью. Оставшийся осадок растворяли, потом восстанавливали бисульфитом натрия, и вновь осаждали ацетатом. В итоге этих операций уран сохранял шестивалентную форму и выпадал в осадок, а плутоний переходил в четырехвалентную форму и оставался в растворе. Разделяя осадок и раствор, получали плутоний и уран отдельно.
Таков, кратко, принцип технологии, которая была заложена в самом первом варианте промышленной радиохимии.
... создание нового производства, лучшего в эксплуатации, с лучшими условиями труда. Именно тогда появились более совершенные конструкции реакторов, вентилей, приборов, механизмов для обслуживания и ремонта оборудования. Проектом предусматривалось строительство двух цепочек зданий с двумя технологическими нитками в каждой. Всю работу планировали закончить в 1957 году, но катастрофа на соседнем объекте разрушила наши планы, и первая очередь дублера «Б», т. е. т. северной нитки, была подготовлена к пуску в сентябре 1959 года.
Строительство и монтаж оборудования дублера «Б» шли в условиях повышенной радиационной опасности, которую устраняли после взрыва банки комплекса «С». Это осложняло организацию работ, но все равно дело шло сравнительно быстро.
Как и на старом заводе, управление оборудованием осуществлялось с пульта дистанционно, но уже с элементами автоматики. Много забот потребовали новые механизмы, ранее не применяемые, заново созданные. Это самоходный сварочный агрегат в трубных коридорах, специальный кран для замены вентилей, манипуляторы для отбора проб и их транспортное устройство, другие приспособления, которые были созданы заново. Технологи начали производство плутония по регламенту, но вскоре, после первых успехов, начали повышать нагрузку. Комплекс технологических усовершенствований позволил уже через два года повысить производительность нитки в 1,5-1,7 раза. Такой рывок повлиял на принятие решения о строительстве второй очереди. Ряд зданий пришлось законсервировать.
На первой стадии развития производства на дублере «Б» главное внимание уделялось увеличению производительности, созданию, устойчивости технологии и ритмичности работы. Однако качество продуктов, образующихся на переделах, было не лучше, чем на старом заводе, и сдерживалось самой технологией.
Мы стали внимательно изучать предложение В.И. Парамоновой – доктора химических наук Радиевого института – и Б.Н. Ласкорина – члена-корреспондента АН СССР, которые предлагали внедрять сорбционную очистку растворов от макропримесей и продуктов деления. В. И. Парамонова очень энергично взялась за внедрение сорбции из растворов, а мы стали изобретать оборудование. Тогда Валентина Ивановна с обеспокоенностью говорила об обеспечении ядерной безопасности, я же ей подсказал полушутя-полусерьезно принять за основу конструкции аппарата форму самовара. Я до сих пор верю, что эта идея стала быстро воплощаться за счет ее простоты и именно после разговора с Парамоновой.
Вскоре конструкторы разработали колонну кольцевого сечения достаточной производительности. А еще раньше у кого-то появилась мысль изготовить контейнеры вместо мешков, в которые мы упаковывали конечный продукт. Контейнеры были изготовлены и затем использовались много лет. Вообще, радиохимия в промышленности требовала много новых решений, и специалисты завода находили их. Союз науки и производства позволил добиться резкого улучшения качества готового продукта и сокращения его потерь. Заводу-потребителю уже не надо было проводить дополнительную очистку, продукт стал в сотни раз чище, и остаточная «загрязненность» в нем определялась, в основном, фоном самого плутония.
Ацетатная технология, которая использовалась на старом объекте «Б» и на объекте «ДБ» до перехода на экстракционную технологию, была весьма дорогая. Требовались вспомогательные производства для очистки растворов от радиоактивных солей и для регенерации кислот. Для этих целей построили для объекта «ДБ» здание. Оно оснащалось дополнительным оборудованием – кристаллизаторами для выделения соли нитратов, которую предполагалось использовать в виде удобрения. Эту идею не удалось осуществить, так как чистые соли получить не смогли. Приготовление их было связано с использованием машин древней конструкции – барабанных кристаллизаторов. Они и на цементных заводах не являются новой техникой, а у нас эксплуатация их оказалась вообще очень трудной, практически невозможной. Специалисты цеха 4 решили заменить старые кристаллизаторы на вакуумные. В этом нам очень помогли свердловчане, изготовившие нужное оборудование. Такую замену мы выполняли без согласования с главком, даже вопреки его мнению. И только полученные очень хорошие результаты избавили меня от очередного наказания за самовольство.
22 декабря 1948 года эстафету для дальнейшей работы с облученным ураном принял радиохимический завод «Б». Пуском промышленного реактора процесс, как отмечалось, только начинался, дальнейшая переработка урановых блочков и выделение из них плутония в промышленных масштабах оказались задачей не только сверхтрудной и уникальной по технологичности (плутония в сравнении с общей массой урана образуется мизерное количество), но и опасной, так как в урановых блочках, облученных мощным нейтронным потоком, кроме плутония, накапливаются продукты деления ядер, т. н. «осколки», обладающие огромной радиоактивностью и чрезвычайно вредные для здоровья людей.
Разработанная технология предполагала растворение блочков в кислоте, затем с помощью осаждений происходило разделение, при этом в осадке оставались плутоний и уран, а основная масса радионуклидов (высокоактивные отходы) переводится в раствор и перекачивается на «вечное» хранение в специальные хранилища (комплекс «С»). На дальнейших переделах происходит отделение плутония от урана и микро-макро примесей, после чего полуфабрикат продукта передается на завод «Б» для окончательной доработки. Эта разработанная отраслевыми институтами технология была во многом неизведанной, не имеющей аналогов, некоторые же ключевые проблемы к моменту строительства еще только решались наукой и проектантами.
Как уже рассматривалось выше, на радиохимическом заводе предполагалось из общей массы облученного урана выделить крупицы плутония, очищенного от радионуклидов. Однако технология радиохимического завода не предусматривала получения полностью очищенного конечного продукта, согласно техническим условиям те частицы имели в своем составе примеси, с которыми состояли в сложном химическом взаимодействии. Предстоял сложный процесс аффинажа, целью которого должна была стать очистка соединений плутония до спектрально чистого состояния, получение его в металлическом виде. Чтобы выполнить такую задачу, предстояло разработать технологические процессы и построить химико-металлургическое производство.
... рассматривая самоотверженную работу первопроходцев, надо помнить о том, что она проходила в условиях сильнейшего радиационного воздействия, учитывая и то, что в самый первый период этим вопросам не придавалось большого значения, опыта работы никто не имел, руководствовались лишь представлениями из практики лабораторных проработок. Считали, что вредные воздействия на организм оказывает в основном гамма-излучение. На альфа-активность тогда вообще не обращали внимания, считая, что от нее можно защититься листом бумаги. Также визуально определили и крупность кристаллов осадков, для этого технологи засовывали головы в вытяжной шкаф и заглядывали во внутрь стакана.
Инженеры Л.Е. Быкова и Л.П. Сахина под руководством И.И. Черняева отрабатывали карбонатную технологию разделения урана и плутония. Для этого И.И. Черняев регулярно привозил растворы с завода № 25, которые не подвергались очистке на конечном переделе и имели активность много выше, чем растворы, поступающие на аффинаж. Растворы эти И.И. Черняев привозил в стеклянных колбах, помещенных в обычные хозяйственные ведра без всякой защиты. И работа с этими растворами проводилась в обычном вытяжном шкафу без защиты. Можно с уверенностью сказать о том, что в большинстве случаев люди, сознавая реальную опасность, тем не менее шли на риск.
К сожалению, нет в живых В. Музрукова, В. Климентова, В. Грязева, Л. Комиссарова, Б. Прядехина, не верится, что так коротка была их жизнь. Нет Б. Долишнюка, который в свое время «бегал с топором на атом». Он часто бывал с нами и являлся неиссякаемым источником анекдотов.
«С топором на атом» – не просто слова. Однажды на одном из реакторов «завис» канал, т.е. его нельзя было разгрузить, как положено вниз. Его пытались поднять «наверх», в центральный зал, и разгрузить там. Но канал не шел ни туда, ни сюда, «завис». Тогда и придумали «план» освобождения канала. Каждый сотрудник брал кувалду, бежал к каналу, бил по нему и сразу же бежал назад, освобождая место следующему. У всех у них, кто бежал «с топором на атом», с одной стороны головы выпали волосы. Правда, потом они выросли.
... началась трудовая жизнь на строящемся объекте «Б» (или объекте Точеного), как третий этап нашей жизни и трудовой деятельности. К этому времени, т.е. к началу 1948 года, в котловане уже строились нижние отметки помещения будущего здания № 101. Наша задача, как будущих эксплуатационников, состояла в том, чтобы изучить проект строительства и монтажа цехов (отделений) с тем, чтобы по-хозяйски проверить качество строительства, правильность укладки коммуникаций, надежность крепления всей арматуры и дальнейшего монтажа химических аппаратов-реакторов. Сложность такой задачи заключалась в том, что все эти схемы коммуникаций, да и весь проект были с грифом «совершенно секретно». Поэтому никаких записей и рисунков не разрешалось. Необходимо было запоминать, укладывать в голове все по порядку, а затем по заученной схеме проверять знания на местах.
Начальником строительства нашего объекта был Д.С. Захаров. Он довольно деликатно, по-отечески относился к нам – молодым специалистам, относился как к хозяевам, для которых он строит этот объект. Он предупреждал нас об осторожности при посещении стройки, так как контингент строителей большей частью состоял из заключенных. Это мы потом поняли и сами. Однажды, когда мы спускались в нижние каньоны проверить соответствие чертежам всех отверстий, предусмотренных в бетоне для прокладки труб, и хорошо ли забетонированы сами каньоны, меня остановил старший из «зэков». Он предупредил, что я могу ходить свободно, никто меня и пальцем не тронет (не знаю, чем я заслужила такое доверие или снисхождение с их стороны), а за остальных он не ручается: «Вот ту девицу, например (фамилии не называю), уже проиграли в карты». Естественно ей было запрещено посещение стройки.
Хорошо запомнились мне первые оперативки, проводимые Е.П. Славским, у начальника стройки в присутствии заводчан. После наших докладов о состоянии дел, с нашей точки зрения, Ефим Павлович переходил к слушанию руководителей стройки и такой давал им разгон (хотя, как нам казалось, все шло хорошо и с предельной скоростью) с применением крепких выражений, что для наших ушей это было неприемлемо. В первый раз мы, женщины, так опешили, что Славский разрешил нам покинуть совещание. На следующих оперативках он учел это и заранее предупреждал нас, когда начнет ругаться, и мы – 20-25летние девчонки вставали и уходили. Стройка шла очень быстро.
Монтаж оборудования основных отделений подходил к концу. Для обкатки смонтированного оборудования был организован сменный персонал в отделениях. Одновременно был назначен и сменный состав дежурных по объекту во главе с начальниками смен, т.н. главными дежурными технологами или просто диспетчерами и их помощниками. В помощь к ним были назначены сменные механики объекта, энергетики, дозиметристы и киповцы. Была проведена имитация технологического процесса всех отделений на воде, а затем промывка кислотой.
В ходе обкатки проверялось качество свободного перехода всей жидкости от одного аппарата к другому и отсутствие течи. Проводили нагрев аппаратов, отладку контрольных приборов, устраняли неполадки механической части аппаратов, находящихся в отдельных каньонах, к которым был пока свободный подход. В длинных коммуникациях было немало вентилей, которые управлялись дистанционно. Они должны быть тщательно подогнаны, посажены без перекосов и неплотностей (прокладки исключались), так как в реальной работе доступ к ним из-за активности практически будет невозможен. Проверялись фланцевые соединения коммуникаций, находящихся пока в открытых нишах, после чего их наглухо закрывали защитными чугунными плитами.
В процессе обкатки вновь и вновь проверялись знания технологии производства каждого отделения. Начальники отделений прямо-таки вылизывали свои помещения до блеска. В общем, завод тщательно готовился к приему продукции от предшественника – завода «А». Мы работали в тесном контакте, под общим руководством диспетчеров. Надо сказать, что наши диспетчеры оказались не только знающими технологами, но и умелыми руководителями, и чуткими людьми.
Все мы с трепетом ждали того дня, когда нам на переработку поставят облученную продукцию. Этот день наступил в конце декабря 1948 года. В ночную смену в диспетчерскую поступил сигнал о выезде контейнера с объекта «А». Мы выскочили на улицу, распахнули большие ворота, и в здание торжественно въехал мотовоз с контейнером. Началась дистанционная перегрузка облученных блочков урана в аппараты 2 отделения. У пульта управления собрался весь ответственный персонал смены, научные руководители А.П. Ратнер, Б.А. Никитин, В.Д. Никольский, Б.В. Громов и др. Все ждали: как-то пойдет растворение сначала алюминиевой оболочки урановых блочков, а затем и самого урана. У пульта управления (штурвалов с дистанционным управлением) стояли инженеры отделения и ученые. Растворение прошло нормально, строго по технологии, практически без отклонений. А в третьем отделении у Т.Ф. Коровиной уже все было готово к приему растворенного урана, чтобы продолжить технологию процесса по осаждению урана и отделению его от продуктов деления и примесей. Затем этот уран передавался в следующие отделения для дальнейшей очистки и выделения из него плутония-239. С этой, довольно сложной технологией эксплуатационный персонал сумел достойно справиться.
Насколько важен в то время был наш объект, говорит тот факт, что за рубежом очень следили за нашими шагами. И на новый 1949 год (не помню, кто нам тогда сказал) по зарубежному радио было передано поздравление с пуском объекта «Б». Для нас это была совершенно неожиданная сенсация.
Помню, как однажды, в ночную смену, после пятиминутки в диспетчерской я пошла в отделения. Спускаясь вниз по лестнице мимо третьего отделения в довольно хорошо освещенный, широкий и длинный коридор, ведущий в другие отделения, я вдруг почувствовала какой-то страх. Пройдя по пустому коридору метров пять, ощутила, что страх вроде бы прошел. Я постояла немного в недоумении: странно, ведь я никогда ничего не боялась! Этот коридор многие из нас проходили, когда шли на смену во второе, третье отделения и в диспетчерскую. Я решила вернуться и еще раз пройти до лестницы. Не доходя до поворота к лестнице 1-2 метра, меня снова охватил еще более сильный страх. Отошла назад – отпустило. Тогда я подошла к телефону и попросила дежурного дозиметриста срочно спуститься с прибором ко мне.
По сигналу на телефонном пульте он знал, где я нахожусь. Он спустился с противоположной стороны, настроил прибор, и мы вместе пошли к той стене, где в нише проходили технологические трубы с вентилями (дистанционного управления) из третьего отделения. Не доходя нескольких метров до стены, прибор начал реагировать на излучение. Около стены, в которой с обратной стороны была ниша, прибор зашкалил. Стало ясно, что случилось – «активная жидкость вышла из берегов!». Когда мы отошли на безопасное расстояние, дозиметрист спросил меня, как я узнала, что здесь высокая активность. Я в шутку ответила, что измерила своим организмом. Такая высокая активность не давала подойти к стене. Надо было найти причину и устранить ее. Но как?
Я доложила диспетчеру, рассказала, какие хочу предпринять действия как ответственный механик. Начальник смены П.Ф. Сахаров и его помощник И.А. Мокин одобрили. Тогда я дала задание слесарям доставить листы свинца. Объяснила им задачу, которую мы сможем выполнить в нашу смену с тем, чтобы другая смена и дневной персонал могли пройти на рабочие места, не получив облучения. Посоветовалась с ними, как лучше выполнить работу. Пока ребята готовились, я поднялась в диспетчерскую, стала советоваться с И.А. Мокиным, как быстрее справиться с аварией, кого взять в помощники, так как находиться вблизи источника излучения можно не более 2-3 минут.
В это время на пульте раздался зуммер прямого провода из Москвы. Звонил Е.П. Славский, которому уже успели доложить о ЧП. Мокин передал трубку мне. Я не успела еще рта раскрыть, как услышала красочную подборку крепких словечек. Тогда я просто отключила зуммер. Мокин пришел в ужас: «Что ты наделала, ты знаешь, кто звонил!? Что теперь будет!» Снова загорелся сигнал московского тумблера. Иван Алексеевич робко отозвался. «Это Славский. Дайте трубку дежурному механику. Почему Вы отключились?» Я объяснила Ефиму Павловичу, что у нас здесь производство, обслуживаемое интеллигентным персоналом, а не строительная оперативка. Славский усмехнулся (видимо, тоже припомнил те оперативки) и уже спокойным тоном расспросил, что произошло и что предпринимаем. Велел срочно вскрыть нишу и ликвидировать аварию. Я отказалась, сказав, что отвечаю за безопасность своего персонала и находиться в опасной зоне больше положенного времени не разрешу. В свою смену мы сможем только закрыть часть стены свинцом. Для вскрытия тяжелых плит ниши нужны такелажники и соответствующие механизмы, а для проведения ремонтных работ необходима свинцовая защита. Срочно вызванный Славским главный механик М.Е. Сопельняк одобрил мои действия. Инцидент был исчерпан, и авария днем была устранена.
Когда я в следующий раз в другом, совершенно неожиданном месте также почувствовала организмом активность, меня прозвали «ходячим дозиметром». Проявившаяся реакция организма на внешнее облучение была не случайна – в этот год я заболела. Меня поставили на учет по выводу с завода. Директор объекта отпускать меня не хотел и предложил сдать экзамены на начальника смены, чтобы работать в «чистых» условиях в помещении диспетчерской, руководить по телефону с пульта управления, не посещая отделения.
Работая помощником начальника смены П.Ф. Сахарова, я снова нарывалась на выговор, так как кассеты часто оказывались засвеченными. Я не могла убедить дозиметристов, что в течение смены не выходила из диспетчерской. А раз так, то я решила посещать отделения, и кассета стала относительно «нормальной». Пришлось заставить дозиметристов проверить рабочее место в диспетчерской. Оказалось, что возле коммутатора, за которым мы частенько сидели, был довольно высокий, колеблющийся в течение смены, радиоактивный фон. Исследования показали, что в трубопроводах, расположенных на отдельном этаже под диспетчерской, при перекачке активного раствора создавался высокий фон, который и проникал в помещение диспетчерской. Во время перекачки продукта из одного отделения в другое радиофон становился максимальным, после окончания передачи раствора и продувки трубопроводов активность снижалась. Таким образом, мы, хорошо защищенные со всех сторон от шума и других воздействий внешней среды, на самом деле сидели на «пороховой бочке»! Несмотря на ухудшающееся состояние здоровья, я продолжала работать и выискивать неполадки.
После окончания МИФИ я получил распределение с правом выбора: Арзамас, Сухуми, Челябинск. Колебаний особых не было, так как город Челябинск – это моя родина, где прошло мое детство.
Я попал в группу молодых московских физиков, занимавшихся испытаниями китайского ядерного реактора. Моей темой были измерения нейтронных полей на стенде прототипа.
Вспоминаю защиту диплома в бывшем кабинете И.В. Курчатова, который в то время пустовал, но сотрудники ЦЗЛ бережно сохраняли его в прежнем виде. А отмечали диплом в другом известном месте – коттедже Музрукова, первого генерального директора комбината, где проживал со своей семьей сын Музрукова Владимир (ныне покойный), который был консультантом по моему диплому и старшим однокашником по МИФИ.
Хорошие отношения между СССР и КНР в начале пятидесятых годов обещали прекрасное будущее этому проекту. У нас на стенде часто бывали Е. Воробьев и профессор Файнберг. Все изменилось после ХХ съезда ...
Впервые в Челябинск-40 я приехала в мае 1949 года по заверению замминистра МЗ СССР А.И. Бурназяна на 3 месяца в помощь эпидслужбе в связи с тяжелой эпидемиологической обстановкой. Однако, прибыв в МСО, узнала, что я буду единственным эпидемиологом на комбинате, причем эпидемиологов не было ни у строителей, ни в охранных воинских частях.
Несмотря на все наши усилия, инфекционных больных становилось все больше, более того, детскими инфекциями заболевали взрослые и все чаще. Особенно тяжелым временем был период тяжелой эпидемии дизентерии и появления случаев полиомиелита. В это время рабочий день начинался у меня в 8 часов утра, а заканчивался на совещании специально созданной комиссии под председательством самого начальника комбината у него в кабинете в 12 часов ночи. Что только не предпринимали, даже улицы мыли хлоркой!
У меня тогда закралось сомнение: не упускаем ли мы главную причину падения иммунитета у рабочих комбината и жителей, в том числе и у детей. Основанием для таких мыслей были результаты проведенных в аспирантуре опытов на облученных животных по испытанию эффективности вакцинации против дифтерии. Клеточный иммунитет страдал даже при несмертельных дозах облучения. Но о своих предположениях делиться с руководством я не считала возможным. Ведь в то время никто не знал, что контакт с ионизирующей радиацией приводит к поломке иммунной системы, которая играет одну из главных причин утяжеления лучевой болезни.
В 1953 году в план НИР института была включена тема по изучению состояния окружающей среды и здоровья населения в районе радиоактивного загрязнения реки Течи. Была сформирована экспедиционная бригада под общим руководством доктора медицинских наук А.Н. Марея. Она состояла из двух групп – санитарно-гигиенической, куда входили гигиенисты, химики и физики, и клинической, включающей терапевтов, невропатологов, отоларинголога, гематолога и иммунолога с лаборантами, а также физика для определения содержания радиоизотопов в экскрементах и моче обследуемых. Необходимую аппаратуру, лабораторную посуду, реактивы, микробиологические питательные среды, микроскопы везли из института. Комбинат обеспечивал транспортом, продуктами питания, чистой водой, а для клинической группы еще санитаркой, поварихой и рабочим местом в своей лаборатории для физика. Четырехмесячные экспедиции в летнее время продолжались в течение 4 лет.
... по рекам Теча и Исеть, которые, естественно, не были огорожены колючей проволокой, но около всех населенных пунктов, мостов висели плакаты, подобные карачаевским, мы неоднократно наблюдали пьющих из реки лошадей, плавающие стада гусей (а в этой глухомани их разводили не на продажу, а к своему столу). И вообще домашний скот пасся на заливных лугах. А ведь все жители были предупреждены через сельсоветы об отравлении воды!
Останавливались мы в школах, где один класс отводился под спальню (у одной стены тюфяки с постельными принадлежностями для женщин, у другой – для мужчин), второй – под кухню, а в остальных размещались клиницисты, разворачивались гематологическая и иммунологическая лаборатории. Жителей для осмотра (от детей школьного возраста до стариков) приглашали через сельсовет.
Осматриваемый двигался из класса в класс и в конце получал от санитарки склянки под экскременты и мочу, которые возращал на следующий день. Из каждого поселка шофер отвозил их в Челябинск-40 нашему физику. Осмотр начинали в 9 часов утра и заканчивали в 3-9 часов вечера с двухчасовым перерывом днем на обед и отдых.
Приспособились работать с микроскопами при керосиновых лампах, так как электричество было только в поселке на берегу озера Карачай. Некоторые школы были так малы, что мы с трудом размещались. Привозной воды хватало лишь на приготовление пищи, а умываться и мыться приходилось в реках. Конечно, мы все получили свою долю изотопов, что подтвердили анализы, посланные в последний год под псевдонимами вместе с материалом жителей.
По молодости серьезных нарушений здоровья не наблюдалось, и только мне, уже имевшей признаки лучевого воздействия еще в бытность эпидемиологом комбината, пришлось в Москве подлечиваться в здравпункте, а затем и отлежать месяц в стационаре. Кроме того, нашим терапевтам оказались не под силу физическая и психологическая нагрузки, и их пришлось менять каждый год. Двое по возвращении в Москву пытались покончить с собой, третья сразу же уволилась и пошла в участковые врачи. Остальной состав был постоянен. Физическая нагрузка была связана не только с длительным рабочим днем, но и редкими выходными ...
Комплексное исследование показало, что максимальное загрязнение радиоизотопами окружающей среды и самое большое число лиц с признаками лучевого поражения определялось в поселке на берегу озера Карачай. Более того, только среди жителей этого поселка регистрировались случаи лучевой болезни. По мере разбавления концентрации радиоизотопов в воде рек, особенно реки Исети, уменьшалось загрязнение окружающей среды и доля лиц с признаками лучевого воздействия, нарушения иммунитета, да и выраженность их уменьшалась. И только в поселке на реке Тобол состояние здоровья и реактивности организма жителей практически не отличалось от контрольных данных, полученных в каждом регионе при обследовании населения поселков около озер, не связанных с системой загрязненных рек.
Наши отчеты и доклады в министерстве послужили основанием для решения правительства о переселении жителей наиболее опасных поселений. Раньше всех переселили поселок на берегу озера Карачай, к сожалению, не очень удачно. Их пришлось переселять во второй раз после аварии на комбинате в 1957 году ...
В 1953 году я работала только в поселке на берегу озера Карачай, так как еще не была закончена апробация тестов для массового изучения состояния иммунной системы в условиях экспедиции. Пользуясь меньшей нагрузкой, чем в последующие годы, а также прихватив еще месяц после отъезда группы в Москву, я смогла поработать а архивах инфекционного отделения МСО и районных загсов Челябинской области в районе реки Течи и отдаленном от нее районе.
Анализ этих материалов в Москве выявил у рабочих комбината и жителей Челябинска-40 увеличение тяжести и длительности течения, учащение развития общей интоксикации и частоты перехода острой формы дизентерии в хроническую по мере увеличения контакта с ионизирующей радиацией. Еще более демонстративны были результаты изучения смертности от заболеваний, обусловленных состоянием иммунной системы, включая новообразования всех типов, инфекционные болезни и заболевания инфекционно-воспалительного генеза (пневмонии, холециститы и т.п.).
В 1947-1948 годах смертность от этих болезней в обоих районах была одинаковой, а с 1949 года наблюдалось все нарастающее увеличение в районе реки Течи. Через пару лет я начала оформление докторской диссертации, в которую включила и эти ретроспективные материалы.
Городок носил условное наименование «Москва» или сокращенно «М» (ныне это г. Курчатов). Через некоторое время пришлось познакомиться с промежуточным городком испытателей, на т. н. «половинке», носящим индекс «Ш», и испытательной площадкой с условным названием «Поле» и индексом «П». Шутники это расшифровывали так: «М» – можно жить; «Ш» – шалишь, братцы; «П» – п...ец. По существу, это было действительно так. На «Ш» размещались скопом в дощатых бараках, на «П» ездили только на работу. Она же заключалась в детальном осмотре всех фортификационных сооружений, средств маскировки и заграждений, описании их и изготовлении чертежей со всеми выявленными дефектами, описании причин их появления, подготовке новых чертежей сооружений подачей заявок на их изготовление и возведение. Эти работы сопровождались контролем, так как подразделения строителей иногда не умышленно, а по халатности, допускали досадные ошибки, которые приходилось устранять с потерей драгоценного времени.
Однажды, пожалуй в конце июля – начале августа, я, присев на дне траншеи, отрабатывал крепление датчиков давления. Где-то в стороне раздался и замолк звук мотора, потом послышались шаги, и голос сверху спросил: «Здравствуйте. Чем занимаетесь, капитан?» Не поднимая головы, я поздоровался и ответил, что, по-видимому, муд...й. Снова голос, по интонации доброжелательный, спросил: «Что так сурово?» Я закончил крепеж датчика и поднялся на ноги. На бруствере окопа, присев на корточки, расположился интересный мужчина с седой бородкой и в светлом льняном костюме. Кто это, я не знал, он же не представился (только через пару-тройку недель я узнал, что это был И.В. Курчатов). Я ответил, что готовился стать командиром, а приходится заниматься вещами, цель которых мне не известна, все скрывается. Завязалась непродолжительная (минут 30-40) беседа. Я рассказал, что окончил Военно-инженерную академию имени В.В. Куйбышева, что я фортификатор, но больше склонен к подрывному делу, устройству и преодолению заграждений.
Собеседник же сказал, что как фортификатор нахожусь на месте, а коль подрывник, так скоро будет взрыв, который меня должен заинтересовать. Соединяя то и другое, я разберусь, как фортификационные сооружения обеспечивают защиту людей. Без датчиков это установить трудно.
Пожалуй впервые за год после окончания академии мне в доходчивой форме объяснили (а может и окружающая обстановка способствовала этому) суть моей работы. Слова собеседника запали мне в душу. Когда произошел взрыв, а за ним и другие, я увлекся вопросами живучести войск! Считаю, что моим крестным отцом в науке является И.В. Курчатов.
... наступил день моего первого ядерного взрыва (взрыв наземный – на вышке, приблизительно 10 метров от поверхности земли; мощность взрыва около 400 тыс. тонн – наше первое водородное устройство).
Через некоторое время гриб потерял свою форму, как-то осел и стал от нас удаляться. До этого же мы успели ощутить легкий шлепок снизу по животу – прошла сейсмическая волна. Раздался голос «Внимание!». По степи заколыхалась трава, было видно волновое движение. Это приближалась ударная волна. Нас чутьчуть прижало к земле, сказалось большое расстояние от центра взрыва, давление было не более 0,08 кгс/кв.см
Прозвучала команда: «По машинам!» Мы быстро заняли свои места, и машины тронулись в район взрыва. По установленному ранее положению мы должны были быстро осмотреть свои объекты, а руководству, уже через 3 часа после взрыва, сообщить предварительные результаты в Москву. Машин было много: с исследователями, с руководителями и атомщиками, медицинские грузовики с прицепами для животных. Легковые автомобили быстро ушли вперед, а остальные, поднимая пыль, неслись в сторону взрыва. Шум, пыль, но достаточно быстро продвигаемся к месту назначения. Прошли КПП, охрана уже была на месте, и достигли своего сектора.
После взрыва прошло около одного-полутора часов. Пешим порядком, иногда помогая медикам забирать животных, стал продвигаться от дальних сооружений к ближним от центра взрыва, с одновременным фиксированием состояния сооружений и животных. На это ушло приблизительно до часа времени. Доложил об увиденном начальнику отдела и приступил к подробному описанию состояния сооружений. Прибывшие фотографы стали делать снимки с тех же точек, с которых сооружения были сфотографированы до взрыва. Это позволило наглядно показать, что случилось с сооружениями. При этом шло снятие различных по назначению датчиков и передача их соответствующим службам.
На следующий день показания датчиков уже были получены и привязаны (по номерам и назначению) к соответствующим сооружениям. Изучение же сооружений стало вестись детальное. Были взяты также отдельные образцы средств, например, материалы, вплетенные в масксети и покрытия. Эти образцы сопоставлялись с теми, которые были взяты до взрыва. По ним можно было определить характер воздействия светового излучения и даже проникающей радиации. Снятие подобных данных, их камеральная обработка заняли около 20 дней.
Следует добавить, что в то же время пришлось обрабатывать данные, полученные при ядерных взрывах средней и малой мощности, последовавшие 23 августа, 3, 8 и 10 сентября. От них впечатлений не прибавилось, так как по сравнению с «водородкой» в 400 тыс. тонн, они выглядели как рядовые взрывы, да и наблюдали их с высоты в районе «Ш», что уже само собой показывало на их незначительность. Они были воздушными, гриб практически не формировался. Лишь мощный поток проникающей радиации подействовал на подопытных животных. Когда приезжали в эпицентр взрыва, то наблюдали их в шоковом состоянии, а некоторые из них уже погибли. Сооружения и иные инженерные средства практически не пострадали. Только в самих эпицентрах (в радиусе до 500 метров) можно было обнаружить слабые повреждения.
На второй день после взрыва «водородки» (прошло около 30 часов) меня и Е.П. Шубина пригласили в штаб. Полковник Малютов Б.М., впоследствии генерал-лейтенант, заместитель генерал-полковника Болятко В.А., поставил перед нами задачу – обеспечить выемку приборов, установленных в специальном сооружении – шахте, глубиной 4 метра и сечением 1,5 х 1,5 метра. На глубине 3-х метров была оборудована камера, в которой и находились приборы. По проекту камера перекрывалась шандорами (железобетонными брусками сечением 0,2 на 0,2 метра), на которых до верха шахты укладывались земленосные матерчатые мешки, заполненные прокаленным песком.
Шахта находилась на удалении примерно 200 метров от центра взрыва, давление во фронте воздушной ударной волны здесь достигало 20 кгс/кв.см. Так как вместо песка в мешки был засыпан (то ли по халатности, то ли из-за спешки) местный грунт, его так спрессовало, что образовался сформированный мешками монолит. Лопаты прорезать мешки не могли, а ломы делали лишь дырки в мешках. Раздробить грунт не удавалось, поэтому было принято решение вдоль стенки шахты заложить другую шахту, дойти до уровня камеры пробить отверстие в бетонной стенке и вынуть приборы. Для этого было выделено 10 солдат и компрессор с двумя компрессорщиками. Руководить посменно этими работами и поручалось нам.
Нас на полигоне курировал полковник Русанов П.И., начальник 6 отдела штаба инженерных войск. Когда он узнал о нашей задаче, то возмутился, опротестовал решение руководства полигона и, поскольку с ним не согласились, уехал в Москву. Мы же приступили к выполнению задачи. Компрессор был доставлен к сооружению, установлен и прикрыт со стороны центра взрыва (воронки) стенкой, выложенной из свинцовых кирпичей, позволявшей снять до 30-40% гамма-излучений (прямых лучей, но не рассеянных).
Работы надо было вести в районе взрыва, где поверхность была покрыта слоем шлака толщиной до 20 сантиметров. Это был спекшийся грунт, так как на этом расстоянии действовала плазма огненного шара. Уровень радиации (мощность дозы) к моменту начала работ (т.е. через 30 часов после взрыва) был очень приличным, но прибора, чтобы его замерить, мы не имели. Выжидать спада уровня радиации было нельзя, боялись, что информация, записанная на пленки, могла исчезнуть. Работать пришлось «вахтовым» способом. Е.П. Шубин, 5 солдат и компрессорщик, затем с такой же командой и я. Смена через 1 час, удаление места ожидания от центра взрыва приблизительно 2 километра. На каждого пришлось по 4 часа работы, закончили и извлекли приборы через 8 часов. Передали приборы по назначению и занялись своей основной работой по описанию последствий взрыва.
Е.П. Шубин размечтался: какими же государственными наградами нас отметят? Но обошлось без них, и даже без благодарностей. Солдаты же были сразу демобилизованы и отправлены по домам.
Наступил 1954 год. В начале апреля вызов в 6 Управление и получение командировочного предписания для убытия на Тоцкий артиллерийский полигон, Южно-Уральского ВО. Там должны были состояться войсковые учения с применением атомного оружия. Командировка вновь заняла период с апреля до конца октября. Нашей группе была поставлена задача оказать войскам техническую помощь в оборудовании батальонного района обороны («Бани»). Я отвечал за вторую роту, Е.П. Шубин – за первую. Главное же заключалось в тщательном изучении состояния инженерного оборудования при атомном взрыве в условиях реальной среднепересеченной местности, покрытой лесом.
Это было первое и, как оказалось в дальнейшем, единственное испытание ядерного оружия, позволившее установить характер действия поражающих факторов на местности, близкой по условиям Западному ТВД. Уникальность этого испытания заключалась так же в том, что на него привлекалось значительное количество войск.
Выбор места, на котором велось оборудование района обороны батальона, оказалось удачным. Одна рота находилась на открытом участке местности, вторая – на скате, поросшем кустарником, а третья – в лесу. Это позволило более полно исследовать маскирующие и защитные свойства местности. Постепенно прибывали войска, сосредотачивалась группировка для участия в учениях. Подразделениям войск были определены позиции, оборудованием которых они и занимались. Быстро рос объем и нашей работы. В процессе оборудования района обороны надо было проследить за правильностью возведения сооружений, устройством проволочных заграждений, качеством маскировки и других инженерных работ.
Сложность нашей работы заключалась в том, что в пределах этого батальонного района обороны необходимо было дополнительно возвести ряд сооружений экспериментального назначения, подготовить места для установки вооружения техники, т. е. создать необходимую мишенную обстановку (в основном, с целью изучения защитных свойств местности). Испытатели скрупулезно описывали все сооружения, их особенности, так как они возводились не профессионалами и имели некоторые отклонения от стандарта (нам предписывалось, оказывая техническую помощь, вмешиваться в ход работ только тогда, когда отклонения были значительными, на мелочи внимания не обращать, но фиксировать в описаниях). Предполагалось испытать инженерное оборудование, выполненное среднеобученными инженерному делу войсками, т.е. приблизиться к возможному реальному положению дел на позициях войск.
Был такой случай. Один командир взвода руководил возведением блиндажа и, при установке стандартной защитной двери, уменьшил до нужных размеров дверной проем закреплением к рамам остова блиндажа большими гвоздями (приблизительно 25 сантиметров) брусков. На замечание, что такая защита не допустима, ответил: у них в деревне так делают входы в погреба, и они стоят десятилетиями. При воздействии ударной волны дверь вместе с брусками оказалась внутри блиндажа и убила барана. При показе командирам разных рангов результатов взрыва этот блиндаж был эффектным экспонатом и вызывал необходимую реакцию.
Перед учениями по предложению С.С. Давыдова мною была разработана методика оценки последствий ядерного взрыва по состоянию растительности (были взяты три вида деревьев: дуб, сосна и осина – сначала пришлось промерить кроны, стволы деревьев, их расположение с учетом рельефа и глубины лесных массивов по отношению к точке прицеливания). Зная параметры ударной волны на различных удалениях от эпицентра взрыва, рассчитал ожидаемую нагрузку на те или иные деревья, конечно усредненные. На основе этого получил данные об ожидаемых последствиях.
После взрыва изучил, что произошло, и сравнил с расчетными данными. Оказалось, что с учетом смещения эпицентра взрыва от точки прицеливания, ветра в приземном слое, совпадение расчетных данных с реальными достигло 75-80%. Это в последующем могло позволить устанавливать величину давления в определенной точке местности по характеру разрушения леса. Последнее необходимо для определения характера разрушения фортификационных сооружений, заграждений и выхода из строя вооружения, техники и личного состава.
Ясное раннее утро. Погода теплая, тихая. Выезд в районы выжидания. Все они вне пределов воздействия поражающих факторов ядерного взрыва. Располагаемся лежа на обратных скатах высот, окружающих район «Бани». Войскам приказано занять защитные сооружения и покинуть их только по команде. Все в ожидании. Руководство располагалось на специально оборудованном наблюдательном пункте. Вот вдали появился бомбардировщик с сопровождающими его двумя истребителями. Видно, как отделилась бомба и полетела вниз. Самолеты сразу же форсировали скорость, чтобы уйти от взрыва на безопасное расстояние. Над бомбой появился парашют. Надеваем темные очки. И вдруг ослепительная вспышка, невольно жмуришься. Кожа лица ощущает жар. Прижимаемся к земле. Через несколько секунд проходит, как легкое дуновение ветра, фронт ударной волны. Еще несколько мгновений и следует команда выдвигаться в районы выполнения задач. На ГАЗ-69 с двумя солдатами спешу к эпицентру взрыва. Привычная обстановка изменилась. Лесная дорога примерно на расстоянии 4-5 километров от эпицентра взрыва скрывается в дыму, который стелется на высоте 1-2 метра от земли. Горит подстилающий слой, это результат воздействия светового излучения. Пришлось снизить скорость, и мы стали двигаться почти на ощупь. Приблизились к участку поваленного леса. Завалы, но незначительные, их можно объехать, что и делаем. Местность все же не узнаваема. Уничтожены ориентиры. Ближе к эпицентру – перевернутые вверх гусеницами танки, выброшенные из окопов и разбитые орудия, горящие автомобили. Некоторые участки траншеи исчезли – крутости их сомкнулись, грунт вспучен, а наверху, как забор, стоит одежда крутостей. Много погибших животных, часть из них обгорела, отброшена ударной волной (даже поводки, на которых они фиксировались, оборваны). В сооружениях, особенно закрытых, животные сохранились.
Вот и эпицентр. Взрыв, мощностью примерно 40 тыс. тонн, произошел на высоте около 350 метров, на удалении в 200 метров от точки прицеливания над рощицей. Эпицентр ясно обозначен. Стоят обгоревшие стволы деревьев, в центре – высокие без сучьев, а дальше – обломанные с частично сохранившимися сучьями. Ударная волна, падая вертикально вниз, очистила стволы от сучьев (ветвей), а чуть в стороне, распространяясь под углом, уже ломала и стволы. Еще дальше лес не сохранился, ударная волна, двигаясь вдоль земли на определенном расстоянии от эпицентра взрыва, его выкорчевала и изломала (до Рф =0,3 кг/см). Далее в лесу завалы, потом отдельно сломанные деревья и, наконец, лес сохранившийся. Классическая картина.
Замеряем уровень радиации (примерно в 300 метрах от эпицентра взрыва), прибор показывает 4 рентгена в час. Это в основном за счет наведенной радиации, заражения радиоактивными веществами нет. Грунт и пыль в облако взрыва вовлечены не были, в нем лишь продукты, образовавшиеся в результате деления заряда, да испарившаяся конструкция бомбы. Эти вещества унесены ветром и могут выпасть на некотором отдалении от района взрыва, а также если они будут захвачены дождевым облаком. Мы все же, выполняя требования службы безопасности, в противогазах. Не успели оглядеться, подъезжает машина, из нее выходит генерал-полковник В.А. Болятко и устраивает разнос. Требует немедленно снять противогазы и не сеять панику. С удовлетворением их снимаем, все же они очень мешают работать. Достается начальнику службы безопасности, прибывшему с генералом В.А. Болятко.
Через эпицентр взрыва должны были идти танки, для них был определен маршрут следования. Шум моторов был слышен, но танки не появились. Генерал В.А. Болятко приказал выяснить, где они. На это ушло немного времени. Движение танков в обход эпицентра установили примерно в 1,5 километрах. Доложил об этом. Генерал В.А. Болятко снова вспомнил наши противогазы. Через два дня, когда командирам, участвовавшим в учениях войск, показывали результаты взрыва, командир танкового полка сетовал на недостаточную информацию о последствиях взрыва, иначе они не пошли бы в обход.
В течение четырех дней мы описывали результаты взрыва, анализировали их и готовили предварительный отчет руководству. Эффективность фортификационного оборудования в защите войск, выявленная при ядерном взрыве, была бы недостаточно точной, если бы мы ограничились только этим взрывом. Для полноты картины были подобным же образом оборудованы еще два батальонных района обороны на высотах «Огурец» и «Безымянная», по которым наносились соответственно удары авиацией и артиллерией. По высоте «Огурец» – бомбовый удар, один вылет полка; по высоте «Безымянной» – артиллерийский обстрел – 40 минут, полк 152-миллиметровых гаубиц. Оценочная живучесть батальона при ядерном ударе – 20%, при бомбовом – 50%, при артобстреле – 80%. Значение фортификационного оборудования было доказано полностью. Одновременно было показано могущество ядерного оружия. Среди блиндажей и убежищ еще рекомендовались сооружения времен Великой Отечественной войны с незамкнутым контуром (земляной пол).
На Тоцких учениях установили, что под воздействием отраженной волны (от подстилающего на глубине около 300 метров плотного грунта – маренных глин) происходит заполнение внутреннего объема песком на его высоты. В сооружениях с замкнутым контуром (сплошной рамной конструкции, безврубочной конструкции, из волнистой стали и железобетонных элементов) этого не наблюдалось. Такие сооружения и рекомендовались войскам. Открытые сооружения, с одеждой крутостей, под воздействием отраженной волны разрушались – крутости смыкались, а одежда при вспучивании песчаного грунта вытеснялась, получался своеобразный плетень. Рекомендовалось анкерные колья выносить за пределы возможной призмы оползания грунта (если обычно до двух глубин окопа, укрытия, то теперь не менее трех). Одновременно для укрытий была предложена (и принята) уменьшенная глубина с повышенным каплевидным бруствером при сохранении общей глубины закрытия. Все это было отражено в «Альбоме...», которым пользовались в ходе боевой подготовки войск.
Нам приказали основное внимание обратить на защитные свойства блиндажей и убежищ от проникающей радиации (предполагались взрывы малой мощности и, следовательно, более мощный поток нейтронов). В сооружениях было размещено чуть ли не вдвое больше животных (овец и собак). Пришлось участвовать в испытаниях при трех взрывах, один из которых совпал с моим днем рождения. Действительно, потоки нейтронов были очень велики, а ударная волна столь маломощной, что ни одного поврежденного закрытого сооружения не было. Животные, расположенные на поверхности земли и в окопах, под воздействием шоковых доз погибли. Обработали результаты испытаний, составили отчет и, уже в середине сентября, были в Загорске.
В проведении опытов по установлению причин снижения защитных свойств окопов и котлованных укрытий для техники мне очень помог знакомый по прошлым годам майор Валентин Мельников. Он работал в отделе автоматики. При его содействии и участии были изготовлены специальные щиты с датчиками, прикрывавшие крутости котлованов (в начале оползания или обрушения крутостей щиты падали и датчики срабатывали). От датчиков к осциллографам, установленным в приборных сооружениях, были протянуты специальные линии. По прибытии в институт быстро восстановил картину разрушений окопов (укрытий), а с получением отчетов – и данные измерений. Это вошло в разрабатываемую мной диссертацию.
В 1961 году командировка на Семипалатинский полигон была короткой. Вылетел туда в конце июля, август ушел на подготовку сооружений к испытаниям. Взрывы были произведены в течение двух первых недель сентября, всего восемь (четыре малой и четыре сверхмалой мощности). В основном внимание было обращено на защитные сооружения от проникающей радиации (главное – от нейтронного потока). Изучались сооружения как закрытого, так и открытого типа. После обработки экспериментальных данных и составления отчета состоялся отлет в Москву.
Уже в конце октября прибыл в Загорск и снова за свою работу, посвященную не только обработке вопросов сохранения живучести войск, но и оценке последствий ядерного взрыва на местности в инженерном отношении.
... часть офицеров занималась установкой новых приборов для измерения параметров ударной волны и волны сжатия в грунте, генерируемой воздушной ударной волной. Эта работа проводилась вместе со специалистами, разработчиками этой аппаратуры. Начальники всех рангов нашего отдела только контролировали работу офицеров отдела, на каждого из которых приходилось до 8-12 пунктов измерений.
За несколько дней до взрыва, каждому офицеру выделялась грузовая машина, солдаты из подразделения, обслуживающего 5-й сектор батальона. Загрузив машину приборами, аккумуляторами, кабелями все разъезжались для их установки в пунктах измерения. Установка простейших приборов сложности не представляла. Эти приборы крепились на болтах, монолитно укрепленных на небольших бетонных площадках. А на расстояниях, где ожидалось давление ударной волны менее 1 килограмма на сантиметр, в подготовленных приямках. Установка и особенно снятие приборов СД-725 требовали достаточно много времени, так как запись производилась на бумаге, закопченной горящим куском плексигласа. Эту работу надо было проводить только на месте установки прибора. Сам прибор подвешивался на амортизаторах в цилиндрическом металлическом барабане с перфорированными стенками. В день взрыва, облачившись в черный комбинезон, резиновые сапоги и белый колпак на голову, получив респиратор «лепесток», прибор ДП-1 и дозиметры, на грузовой машине вместе с солдатом выехали в выжидательный район за пунктом «Ш».
Имя Садовского знали все офицеры инженерных войск. В наставлении по взрывному делу была приведена формула для расчета давления ударной волны, которая так и называлась «Формула Садовского», а также формулы для расчета размеров воронки взрывов зарядов ВВ. Михаил Александрович большую часть времени проводил в нашем отделе, осуществляя руководство работой по анализу материалов измерений и подготовкой отчетов. Работа с ним и его сотрудниками была интересной, так как некоторые результаты измерений параметров ударной волны на площадке П-3 выявили новые, ранее не известные аномальные явления.
На расстояниях от эпицентра взрыва, равных примерно высоте взрыва, в зоне протяженностью несколько сот метров ударная волна не имела ударного фронта, давление в ней было значительно меньше рассчитанного по формуле Садовского. В то же время в этой зоне танки получили гораздо большие повреждения, чем танки установленные на меньших расстояниях от эпицентра взрыва. В этой зоне отбрасывало танки на десятки метров и срывало башни. Этому явлению надо было найти объяснения. Новые данные по затеканию ударной волны в замкнутые объемы и при ее распространении в каналах, а также в городской застройке были получены и при модельном взрыве.
Главной и основной задачей отдела было определение мощности испытанных ядерных зарядов. Для этого использовалась методика М.А. Садовского, включенная в 1949 году в перечень официальных методик, используемых при проведении испытаний ядерных зарядов. Михаил Александрович в своих воспоминаниях (История атомного проекта, выпуск 11/97) писал: «С большим удовлетворением и сейчас через сорок с лишним лет, вспоминаю, что метод импульсов ударной волны при определении величины тротилового эквивалента оказался вполне надежным, ни разу не отказал и не требовал длительной обработки». В самом конце 1954 года уехали в Москву сотрудники ИХФ и 6-го Управления.
В июле 1955 года все офицеры отдела были направлены на подготовку очередных площадок к новой серии взрывов. Большая часть офицеров готовила к испытаниям площадку П-5, на которой должны были испытываться подземные сооружения, состоящие из центральной шахты, от которой под углом 120 градусов друг от друга отходили выработки. Первая на глубине 25 метров, вторая – на 50 метров, третья – на 75 метров. Каждая выработка состояла из трех участков, имеющих отделку из монолитного железобетона, железобетонных и чугунных тюбингов. Мне была поручена установка вибрографов ВБП и ВИБ-У в лотке, на боковых стенах и потолке каждого участка выработки. А в приборном сооружении автоматики вести разводку кабелей от кабельного ввода в него до осциллографов.
Требования к монтажу были строгие: скобки из жести одинаковой ширины, шаг скобок выдерживать до миллиметров. В тесном железобетонном каземате, если работало 3-4 человека, то и работать и дышать было трудно. Но уже через год, наконец, дошло, что при увеличении интенсивности испытаний и изменении схем и мест установки приборов не будет времени на демонтаж старых кабелей и монтаж новых. Сделали из досок аккуратные лотки, закрепили их к стенам приборных сооружений и от кабельного ввода до осциллографов или пультов кабели просто укладывались в эти лотки.
... до 1957 года дозиметры выдавались нам только в день проведения взрыва. Всегда выдавался «карандаш» с пределом измерений до 5 рентген и пластмассовая кассета с фотопленкой для оценки более высоких доз. А доза радиации, полученная каждым из нас при выездах после взрыва на Опытное поле, являлась для нас тайной за семью печатями. В то время допустимая одноразовая доза для испытателей составляла 5 рентген, а годовая – 100 рентген. О полученной дозе иногда удавалось узнать у офицеров службы радиационной безопасности. Был небольшой период в 1955 году, когда нам выдавали прямо показывающие дозиметры, в которых высвечивались цифры дозы с пределом измерений до 5 рентген, но после этого мы их больше не видели. Командование полигона нарушало приказ Министра обороны СССР о том, что каждый офицер должен был иметь вкладыш к удостоверению личности с указанием в нем дат и полученных доз облучения.
В сентябре 1955 года Н.Д. Мартынов сказал, что с завтрашнего дня я поступаю в распоряжение академика Христиановича С.А.. На следующий день я прибыл к нему. Сергей Алексеевич познакомил меня со своими сотрудниками К.Е. Губкиным и П.Ф. Коротковым. Он рассказал, что при взрыве на Тоцких учениях в северо-восточном и восточном направлениях от места взрыва ядерного заряда стекла в зданиях населенных пунктов были выбиты ударной волной до 60-65 километров, а в противоположном только до 10-11 километров. Ему было поручено разобраться с причинами такого явления и разработать методику, позволяющую прогнозировать давление ударной волны при испытании двух сверхмощных термоядерных бомб в этом году.
Методики были достаточно простыми. Они основывались на лучевой картине распространения ударной волны взрыва под влиянием изменения с высотой суммарной скорости ветра и скорости звука, зависящей от температуры воздуха. Если эта суммарная скорость уменьшается с высотой, то давление ударной волны с увеличением расстояния от места взрыва будет уменьшаться по сравнению с давлением волны, рассчитанным по формуле Садовского. Если же до некоторой высоты (обычно от 1 до 3 километров) суммарная скорость увеличивается с высотой, то лучи возвратятся к земле под некоторым углом и, за счет отражения от нее, давление в волне будет удваиваться.
В 6-м Управлении МО СССР мы с Ю.В. Кондратьевым обсудили программу измерений параметров слабых ударных волн на 1956 год, которая была включена в общую программу испытаний. В этой программе впервые был введен термин «слабые ударные волны». К ним мы отнесли волны с давлением менее 0,1 килограмма на сантиметр. При таком давлении человек на открытом месте не получает никаких поражений. При давлении немногим более 0,1 килограмма на сантиметр у человека ударной волной разрывает барабанные перепонки ушей. Но здания при давлении 0,1 килограмма на сантиметр, а это динамическая нагрузка на элементы зданий в 1 тонну на метр, получают слабые разрушения. Человек, находящийся в здании, может быть поражен, разлетающимися с большой скоростью осколками стекол, оконных рам, дверей и деревянных перегородок.
На всех последующих заседаниях Госкомиссия заслушивала мои прогнозы, независимо от мощности взрыва, и результаты измерений давления ударной волны этих взрывов. Измерения проводились по профилю от пункта «Ш» до городка и на расстояниях 80, 100 и 120 километров на правом берегу Иртыша, а также постами на расстояниях 150, 160, 170 (Семипалатинск) 180, 190, 200 и 340 (УстьКаменогорск) километров от места взрыва. В городах Павлодар, Ермак, Семипалатинск и Усть-Каменогорск по указанию М.И. Неделина были установлены для регистрации волн войсковые станции С43-6 (звукоулавливатели).
На полигоне также был создан отдел метеорологических исследований, который возглавил подполковник Воропаев П.Т., до этого приезжавший на испытания с группой метеорологов из ВВС. В штаты полигона был введен аэростатный отряд, возглавляемый капитаном Владимиром Александровым.
Хорошие условия сложились только 17 ноября. Прогноз по ударной волне оправдался. Битья стекол не было.
В марте 1958 года была разработана программа исследования слабых ударных волн на 1958-1959 годы модельных (тротиловых) взрывов. Задачами исследований были:
- выявление основных факторов, приводящих к трансформации формы прямой ударной волны, распространяющейся вдоль поверхности земли, в звуковую;
- определение положения зон прихода и зоны максимальных давлений в них, относительно места взрыва в течение года.
Программа была утверждена В.А. Болятко. Модельные взрывы зарядов ВВ весом 0,5 тонны проводились еженедельно, с перерывами в апреле и мае 1959 года. Кроме того, была проведена серия взрывов зарядов ВВ весом в 2,5 килограммов, при которых, с помощью аэростатного отряда, удалось провести через 30 секунд после наземных взрывов воздушные взрывы и измерения параметров ударной волны на различных высотах от поверхности земли.
Памятуя о битье стекол ударной волной в Усть-Каменогорске, встал вопрос о предупреждении населения города Семипалатинска о времени взрыва, чтобы исключить поражение населения осколками стекла. Начальник штаба полигона заявил, что оповещение населения города о его выходе из зданий и сооружений во время взрыва будет являться нарушением установленного режимными органами порядка проведения испытаний. На это заявление самый активный член Госкомиссии Я.Б. Зельдович ответил: «Все население города знает, что когда начинаются испытания, то закрывается аэропорт, он обносится тремя рядами колючей проволоки, и по периметру ограждения выставляется охрана. Наиболее любознательные, а их очень много, знают, что когда с аэродрома поднимается бомбардировщик в сопровождении истребителей, то через полтора часа будет взрыв. И все лезут на крыши высоких домов, чтобы на него посмотреть».
Этого аргумента оказалось достаточно для принятия решения об оповещении населения Семипалатинска. До этого население Семипалатинска никогда не предупреждалось о взрывах. Взрывы не проводились, если по прогнозу радиоактивное облако не только наземных, но и воздушных взрывов могло пройти над этим городом.
Жители немногочисленных населенных пунктов и г. Семипалатинска всегда предупреждались о времени проведения взрыва через местные органы власти. Воздействие сейсмических волн при взрывах порядка 100 тыс. тонн на здания и сооружения Семипалатинска и других населенных пунктов не могло привести к каким-либо их повреждениям, так как не превышало 4-х баллов. Но психологическое воздействие на людей, находящихся в зданиях, было очень сильное из-за скрипа стропил, кровли, деревянных полов, раскачивания висящих предметов, дрожания мебели, дребезжания окон и посуды.
Такое психологическое воздействие на людей систематических взрывов привело к тому, что в октябре 1964 года руководство Семипалатинской области обратилось к первому секретарю Казахстана Д.А. Кунаеву с жалобой на повреждение в городе многих зданий и коммунальных сетей от сейсмического воздействия подземных взрывов на полигоне. Тот позвонил Л.И. Брежневу. В итоге была создана межведомственная комиссия, в состав которой вошли: директор института геофизики и инженерной сейсмологии АН Армянской ССР академик Назаров А.Г., его заместитель по научной работе Карапетян Б.К., заместитель директора по научной работе КазпромНИИпроекта Жунусов Т.Ж., начальник отдела ПромНИИпроекта МСМ Мясников К.В., заведующий лабораторией ИФЗ АН СССР Шамин В.М., заведующий отделом строительства Семипалатинского обкома КП Казахстана, от 12 ГУ МО СССР подполковник Кондратьев Ю.В., от Главного управления специального строительства полковник (фамилию не помню) и от полигона я.
Комиссия работала в Семипалатинском обкоме. Ей был представлен большой список поврежденных зданий. Комиссия наметила оптимальную последовательность их осмотра. И сразу же поехала в поселок цементного завода. Поселок состоял из однотипных двухэтажных домов из силикатного кирпича. Как только подошли к первому из них, опытные специалисты по инженерной сейсмологии Жунусов и Карапетян авторитетно заявили, что трещины на фронтоне дома и трещины, идущие под углом примерно в 45 от перемычек окон вверх, а также на углах дома вызваны воздействием сейсмических волн взрывов. Наш полковник из Гуса, осмотрев трещины в нижней части здания, спросил, когда были покрашены стены зданий, и попросил принести лестницу. Он осмотрел трещины в верхней части дома. Выяснилось, что дома были покрашены 4 года назад, когда полигон не произвел еще ни одного подземного взрыва, а трещины в стенах уже были, и на всю глубину были покрыты краской. Некоторые члены комиссии тоже осмотрели трещины и согласились с мнением нашего военного строителя, что причина появления этих трещин – основание из пучащихся глин и недостаточная толщина песчаной подушки под фундаментами домов.
Аналогичная картина наблюдалась и при осмотре других зданий города. В здании профтехучилища, в стенах которого были трещины от земли до карниза шириной до 10-15 сантиметров в верхней части, было установлено, что они появились вследствие нарушения строительных норм и правил. При такой длине здания из силикатного кирпича должно было быть два осадочных шва в его наружных и внутренних стенах. А их не было совсем. А с водопроводными и напорными канализационными сетями разобрались очень быстро, затребовав журналы учета аварий на этих сетях за последние 5 лет. И оказалось, что число этих аварий в 1964 году было меньше, чем в предыдущие годы.
После трех дней работы вся комиссия вертолетом была доставлена на полигон. После изучения результатов измерений параметров сейсмических волн в Семипалатинске, комиссия составила доклад о результатах своей работы. Она пришла к выводу, что основной причиной повреждений стен зданий в Семипалатинске является нарушение строительных норм и правил при проектировании и строительстве и плохое качество строительных работ.
Независимые эксперты из Армении и ИФЗ АН СССР сразу же согласились с этими выводами, а представители Казахстана попросили добавить к выводам комиссии, что сейсмическое воздействие более мощных подземных ядерных взрывов может привести к расширению трещин в стенах зданий. Все члены комиссии подписали доклад. Представляю, что пришлось пережить заведующему отделом строительства обкома партии после его возвращения в город.
Выводы комиссии подтвердил один случай, когда жилой трехэтажный дом, построенный в Семипалатинске из силикатного кирпича местного производства, перед самой сдачей его в эксплуатацию развалился сам собой. Во время работы комиссии на полигоне для сопоставления данных по параметрам сейсмических волн в г. Семипалатинске и на различных площадках полигона, где их параметры (смещение грунта, скорость этого смещения) были гораздо больше, чем в Семипалатинске, результаты детального анализа состояния зданий и сооружений после воздействия сейсмических волн, проведенного сотрудниками инженерно-технического отдела 5-го сектора и доложенного майором Щипуновым В.А., заинтересовали некоторых членов комиссии. Такого количества экспериментальных данных они никогда не видели.
Первый подземный взрыв в штольне В-1, 11.10.1961 года прошел нормально. Но при втором взрыве в штольне А-1 02.02.1962 года произошел выход радиоактивных газов из полости взрыва в штольню. При взрыве заклинило дверь в приборный бокс, сделанный в боковой выработке. А когда удалось пройти в этот бокс, то после проявления пленок осциллографов оказалось, что они все засвечены. Не помогла восстановить запись показаний приборов даже криминалистическая лаборатория МВД в Москве. Все дело в том, что проектировщики взяли за основу опыт проведения штольневых взрывов в США, и по их образцу и подобию запроектировали и эти наши штольни с приборными боксами в них.
При последующих подземных взрывах в штольнях регистрирующую аппаратуру стали устанавливать в построенных на поверхности земли, недалеко от их устьев, каркасных домиках, обшитых досками. А потом перешли на установку этой аппаратуры на автомашины с кунгами из ПРТБА и специальные фургоны.
Наряду с руководством отдела организацией оптических исследований ядерных взрывов занимался постоянный представитель 6 Управления Минобороны на полигоне С.А. Зеленцов. В отделе были сосредоточены материалы скоростной фотосъемки и результаты измерений процесса развития ядерного взрыва на всех стадиях (от начальной фазы до рассеивания облака). Эти материалы являлись тогда и являются до настоящего времени уникальным экспериментальным материалом, по которому ученые имеют возможность корректировать свои расчеты и выдвигать новые научные идеи и гипотезы. Этим можно объяснить и работу непосредственно в оптическом отделе полигона М.А. Ильяшевича, А.С. Компанейца и Ю.Г. Райзера при написании их труда «Огненный шар атомного взрыва».
Этот труд являлся настоящей настольной книгой для испытателей полигона, желающих глубже разобраться в исследуемых ими физических процессах. Монография была издана в нескольких экземплярах и имела собственный гриф секретности. (В 1966 году вышла книга Я.Б. Зельдовича и Ю.П. Райзера «Физика ударных волн и высокотемпературных гидродинамических процессов», в которую вошла часть материалов из «Огненного шара».) По тем временам техническое оснащение отдела регистрирующей и измерительной аппаратуры было довольно богатым.
Помимо киносъемочных камер общего назначения в отделе использовалась скоростная фотосъемочная аппаратура: ЦЛ-ГДР с частотой съемки до 100000 кадров в секунду, ВЧК-1, ВЧК-2 до 200000 кадров в секунду, ЦЛ-1 до 500000 кадров в секунду. Первая фаза взрыва фиксировалась скоростными камерами СК-3, СК-3 с частотой съемки до 3000 кадров в секунду. Эта фаза фиксировалась особенно тщательно, по скорости ее развития определялась полная энергия, выделившаяся при взрыве. Общая картина развития ядерного взрыва, включая образование и движение облака и пылевого столба, снимались кинокамерами АКС-1, АКС-2, АКС-4, а также широкоформатной аппаратурой АФА, установленной в наземных пунктах регистрации. Для обработки фотопленок использовались автоматические проявочные машины (в том числе и для широкой 32-сантиметровой пленки). Определение качества пленки и снятых на нее характеристик осуществлялось на автоматических скоростных сенсиметрах. Измерение геометрических размеров изображений на пленках осуществлялось на измерительных микроскопах, а энергетических характеристик излучательной способности светящейся области (яркостной температуры) – на микрофотометрах МФ-1, МФ-2, МФ-3. Следует пояснить, что большинство из перечисленных типов аппаратуры являлось уникальным, она была разработана специально для семипалатинского полигона и выпущена в малых сериях (несколько экземпляров).
... я со своими новыми коллегами готовил в лаборатории и устанавливал на опытном поле в 300-400 метрах от ранее проведенных наземных ядерных взрывов спектрографы для регистрации спектра излучения огненного шара. Использовались обычные спектрографы со стеклянной и кварцевой оптикой, типа ИСП-57, ИСП-58, ИСП-48, спектрограф фирмы «Хильгер» и др. К ним для развертки спектра во времени были пристроены кассеты с пленкой, движущейся со скоростью до 5 метров в секунду. Это позволяло исследовать не только спектральный состав оптического излучения светящейся области в широкой спектральной области – от ультрафиолетовой до инфракрасной, но и изменение его во времени.
Выезд «за проволоку» для всех работников на полигоне и членов их семей производили строго по пропускам, при этом выдача пропусков без особых на то надобностей ограничивалась. До и долгие годы после 1957 года в гарнизоне существовал «сухой» закон. Спиртные напитки как их любители, так и нормальные люди доставали в г. Семипалатинске и окрестных селах через рыбаков, охотников и командировочных. При проезде через КПП спиртное надежно прятали, в случае обнаружения бутылки с вином и водкой изымались и тут же, на глазах хозяев, разбивались.
Весной и осенью перед праздниками коллективу каждого отдела выделялась грузовая машина для поездки в села Семипалатинской и Павлодарской областей за овощами (Военторг был не в состоянии обеспечить овощами всех жителей городка). Как правило, эти поездки организовывались перед праздниками (1 Мая и 7 ноября), и под мешками с картофелем и капустой провозили ящики с вином и водкой. Поэтому праздники проходили весело. Начальство, наверное, знало об этом, но смотрело сквозь пальцы. Хлебом и мясными продуктами население снабжалось очень хорошо, но свежего молока практически не было совсем. Дети, не посещающие детский сад, вырастали без свежего молока, выручала «сгущенка» с сахаром. Недоставало и яиц. Это, видимо, были издержки режима.
Здесь уместно заметить об отношении к нам населения казахской национальности. За все годы жизни в Казахстане (в общей сложности около трех десятилетий) я не заметил и тени неприязненного отношения к русским, тем более к тем, кто занимался беспокойным для них делом. Это касается общения с людьми, занимавшими различное общественное положение, начиная от крестьян, к которым ездили покупать продукты, до первых руководителей Семипалатинской и Павлодарской областей. Хочу сказать несколько слов о немцах, проживавших по соседству с полигоном. Все, кто с ними встречался и взаимодействовал, считают, что это очень спокойный, дисциплинированный и работящий народ. Об успехах немецкого колхоза (вблизи Павлодара), которым руководил Я.Г. Геринг, ходили легенды.
В 1957-1959 годах мой суммарный оклад составлял 2700 рублей в месяц (в старом масштабе). В названную сумму входила и надбавка в 20% за режим, или, как называли ее в народе, «за проволоку». Такую сумму денежного содержания можно считать средней для офицеров полигона и строителей. В нашей семье я был единственный кормилец. Жена не работала по двум причинам: во-первых, негде, а во-вторых, нужно было опекать двоих детей – сына первоклассника и пятилетнюю дочь. Получаемые мной средства позволяли нашей семье жить не очень хорошо, но довольно сносно.
Запомнилось, как мы проводили свободное время. Кроме чтения технической и художественной литературы (в Доме офицеров была приличная библиотека), еженедельно по воскресеньям ходили в кино. Но поскольку зрительный зал был маленький, а «крутили» всегда по два сеанса, то приходилось с утра занимать очередь за билетами. В этой очереди происходили дружеские общения (все друг друга знали), обсуждались все текущие семейные, да и служебные дела.
Вторым местом для общения были очереди за товарами длительного спроса: холодильники, пылесосы, стиральные машины, мебель и т.п. Даже не сами очереди за товарами, а еженедельная отметка на эти товары. При Доме офицеров была организована неплохая художественная самодеятельность, поэтому иногда мы смотрели спектакли с участием В.П. Кривохижи и концерты с участием звезд местной эстрады Людмилы Ференец и Эммы Матвеевой.
Характерным для жителей городка было отсутствие потребностей закрывать на замок квартиры и убирать от дома велосипеды (основной вид внутригородского транспорта). Даже самые бдительные дверь на замок закрывали, но ключи оставляли в дверях или клали под коврик. (В 60-70 годах, когда городок вырос, появилось много учреждений, увеличилось население, от этой привычки пришлось освобождаться).
Второй особенностью в поведении жителей была любовь к посадке деревьев и уходу за ними. Деревья высаживали в парках, у домов и просто в степи, где нам была отведена земля (5 соток) под огороды, в общем, там, где была вода. Благодаря стараниям жителей городка он был похож на город-парк южного типа. Весной и осенью проводились воскресники по уборке территории городка, на которые выходили все жители от мала до велика. На стадионе, а также у каждого из жилых домов, было устроено по несколько волейбольных площадок. Играли в волейбол все желающие, как «мастера», так и начинающие.
Тяготы гарнизонной жизни «за проволокой» помогала переносить река Иртыш. Значительная часть населения проводила на реке большую часть свободного времени. Летом купались, а весной, осенью и зимой рыбачили. До 1960 года Иртыш в месте, где располагался жилой городок полигона, был очень богат рыбой. Это несмотря на то, что выше и ниже по течению реки рыбачили профессиональные рыболовецкие бригады. Рыбные запасы резко снизились после пуска в верховьях Иртыша Бухтарминской ГЭС.
Проблема отбора и анализа продуктов ядерных взрывов возникла одновременно с началом разработки атомного оружия. В первую очередь их исследование необходимо для национальной безопасности и защиты населения в случае атомной агрессии в любой точке земного шара, поскольку радиоактивные облака служат источником глобального загрязнения воздушного бассейна.
Вторая, не менее важная проблема, – получение достоверной информации о природе атомных и термоядерных бомб, находящихся на вооружении зарубежных государств, а также о времени, месте испытаний, эффективности ядерной реакции и коэффициенте использования атомного горючего. Ответы на часть этих вопросов необходимо было получить и в ходе отечественных испытаний ядерных устройств.
В-третьих, изучение «жизни», распространения, выпадения продуктов ядерных взрывов представляет большой интерес для ядерной метеорологии, в частности раскрытия закономерностей перемещения атмосферного воздуха в локальных и региональных масштабах.
Практически единственным путем решения большинства этих вопросов оказалось создание надежного метода анализа состава радиоактивных аэрозолей, образующихся в облаке ядерного взрыва. Эта задача в момент ее постановки академиком И.В. Курчатовым перед лабораторией аэрозолей НИФХИ имени Л.Я. Карпова в 1947-1948 годах представлялась чрезвычайно сложной. Необходимо было разработать такой метод отбора и анализа аэродисперсной фазы из огромных объемов радиоактивного облака на любых высотах, чтобы не нарушалось соотношение между концентрациями опорных изотопов, образовавшихся при взрыве ядерного заряда и распылении конструкционных материалов. Проба аэрозолей должна была без изменений и загрязнений доставляться на анализ, а пробоотборное устройство не должно было искажать дисперсного состава радиоактивных аэрозолей.
Единственным путем, позволявшим решить проблему, оказался метод фильтрации аэрозолей. Однако, существовавшие в то время на вооружении фильтрующие картоны для боевых противогазов имели слишком большое сопротивление (15-20 милиметров вод. ст. при скорости 1 сантиметр в секунду), а добавка асбеста к целлюлозе мешала проведению анализов. Хотя в конце 1930-х годов в лаборатории аэрозолей НИФХИ имени Л.Я. Карпова уже был разработан для противогазов новый фильтрующий материал из ацетилцеллюлозы с сопротивлением примерно в пять раз меньше, но все же оно было велико и затрудняло прокачку больших объемов воздуха. Комплексное решение проблемы потребовало проведения обширных исследований фильтрации аэрозолей волокнистыми материалами с различными диаметрами волокон, сопротивлениями, при различных скоростях потоков.
В итоге были созданы новые специальные материалы. Подготовка технических средств для реализации аэрозольного метода началась в 1948 году. Первые гондолы, в которых размещали фильтр для улавливания аэрозолей, были созданы в ЦАГИ имени профессора Н.Е. Жуковского и размещены на крыльях истребителя Як-9в. Их опробование проходило летом 1949 года на Семипалатинском полигоне.
18 октября 1951 года третья отечественная атомная бомба РДС-3 была сброшена с бомбардировщика Ту-4 на высоте 10 километров и в 9 часов 53 минуты 33 секунды взорвалась на высоте около 400 метров. Через 1 час 20 минут после этого к точке, над которой произошел взрыв, отправился танк. Дозиметрическая разведка показала, что мощность излучения в эпицентральном районе значительно ниже той, которая была при наземных взрывах. Радиоактивный гриб поднялся до тропопаузы (12 километров). В 10 часов 20 минут к облаку взрыва приблизился самолет ЛИ-2. Он был поднят в воздух заранее, чтобы пройти через нижнюю часть облака и взять на фильтр Петрянова пробу аэрозолей для радиохимического анализа. Руководил пробоотбором радиохимик Д.А. Шустов, находившийся в кабине пилотов на месте штурмана.
Впервые в мире самолет с людьми вошел в ядерную преисподнюю. В ножке гриба было темно. «Сначала мы пролетели на высоте 3000 метров, вспоминает Д.А. Шустов. Приборы показали, что радиоактивных веществ здесь не очень много. Тогда я приказал подняться на 5000 метров. Стрелки дозиметрических приборов вскоре ушли за границы шкал. Это означало, что на фильтре уже находилось более 1 кюри радиоактивных веществ. После приземления фильтрующий материал поступил в радиохимическую лабораторию, где определили коэффициент полезного использования плутония. Мощность взрыва равнялась 41,2 килотонны. И.В. Курчатов был доволен и всех поблагодарил за работу».
Таким образом, мощность взрыва РДС-3 была определена уже по трем методикам: радиохимическому анализу, размерам и температуре огненного шара, ударной волне. Д.А. Шустов более 10 лет выполнял работы по контролю ядерных испытаний с помощью аэрозольного метода на Семипалатинском и Новоземельском полигонах. Он родился в 1902 году. Закончил МХТИ имени Д.И. Менделеева. Участник Великой Отечественной войны. Ровно на половине своего жизненного пути Д.А. Шустов первым поднялся в ядерное облако и доставил аэрозольные пробы. Ядерный «Икар» скончался в возрасте 98 лет.
В 1962 году с помощью самолета Ан-8, оборудованного двумя фильтровальными гондолами, были определены эффективности улавливания аэрозолей, образовавшихся в результате наиболее мощной серии воздушных ядерных взрывов. Было выполнено пять полетов над европейской частью территории СССР и Сибирью на высотах 4000-8000 метров. Гондолы снаряжали тремя слоями материала ФПА-15-0,7. Это соответствовала условиям фильтрации воздуха через материал ФПА-15-2,0, использовавшийся для штатных пробоотборов. После полета каждый слой подвергался детальному радиометрическому и радиохимическому анализу. Было установлено, что независимо от высоты полета 86% суммарной активности задерживается на первом слое, 10% – на втором и 4% – на третьем.
Вскоре в итоге теоретических, экспериментальных и летных исследований, проведенных в НИФХИ имени Л.Я. Карпова, удалось разработать и внедрить в промышленность новый не ворсистый фильтрующий материал ФПА-15-1,0. Он имел высокую эффективность улавливания аэрозольных продуктов ядерных взрывов и пониженную зольность, а также обладал высокими механическими качествами благодаря склейке волокон. Этот материал был создан для новой унифицированной фильтровальной гондолы, разработка которой была завершена в 1964 году в конструкторском бюро А.С. Яковлева. Материал выдерживал скорости полета до 1000 километров в час при эксплуатации на самолетах Як-25 и Як-28. В унифицированной фильтровальной гондоле размещались соосно две конусообразные металлические сетки, на которые накладывали фильтрующий материал: на одну – около 1 квадратного метра и на вторую – 2 квадратных метра.
Для пробоотбора со сверхзвуковых самолетов, разработанных в конструкторских бюро Микояна, Сухого и Туполева, в унифицированной гондоле была модифицирована входная часть. Одновременно в НИФХИ имени Л.Я. Карпова были созданы новые термостойкие малозольные фильтрующие материалы ФПАР-АТ-1 и ФПАР-15-1,5. Они выдерживали температуры до 280 градусов. Унифицированные гондолы и термостойкие фильтрующие материалы прошли испытания и эксплуатировались на самолетах Як-25, Як-28, Ан-24, Ан-30, МиГ-25 и др. Несмотря на мобильность и сравнительную простоту отбора продуктов ядерных взрывов с помощью самолетных установок, они не всегда могли удовлетворить нужды служб контроля. Например, при космических взрывах или воздушных взрывах мощных термоядерных устройств требовалось отобрать пробы с максимально возможных высот. Это могли выполнить автоматические установки или ракетные пробоотборники.
Весной 1961 года были начаты работы по созданию аэростатной аппаратуры для отбора не только радиоактивных аэрозолей, но и газообразных компонентов, которые содержали тритий и 14С (пары воды, углекислый газ). Уже через год были проведены опытные полеты аэростата АРР-1, и с высот до 25 километров доставлены пробы аэрозолей. В 1965 году под руководством И.В. Петрянова в НИФХИ имени Л.Я. Карпова и Долгопрудненском конструкторском бюро автоматики началась разработка нового варианта аэростата (АРР-2) и аппаратуры «Снежинка», предназначенных для отбора радиоактивных веществ из стратосферы с высот до 32 километров. В «Снежинке» для обеспечения чистоты и высокой эффективности отбора воды и углекислого газа использовалось их вымораживание в теплообменнике, охлаждаемом жидким азотом.
В 1967-1969 годах с помощью АРР-2 было доставлено около 20 уникальных проб, в том числе 21 октября 1969 года с высоты около 25 км – «свежие» продукты девятого ядерного взрыва КНР. Одновременно в ходе этих работ были получены уникальные сведения о влажности стратосферы. Было показано, что выше 15-20 километров удельная влажность воздуха возрастает. Кроме того, наблюдаются сезонные колебания влажности.
США и СССР продолжили свои испытания под землей. При этом пристальное внимание стали уделять выходу на дневную поверхность газообразных компонентов, в частности радиоактивного йода. Для его обнаружения на базе волокнистых материалов ФП в НИФХИ имени Л.Я. Карпова были разработаны сорбционно-фильтрующие материалы. Их производство было налажено в Сарове. Пробоотборные устройства стали снаряжать слоистыми композициями: первый слой – материал ФПА-15-2,0 (или ФПП-15-1,5), второй – сорбционнофильтрующий. Еще один важный параметр радиоактивных аэрозолей стали получать, когда материал ФПА-15-2,0 заменили на трехслойную композицию: первый слой – ФПП-70-0,1, второй – ФПП-70-0,2 и третий – ФПП-15-1,5. Это позволило помимо радионуклидного состава и концентраций определять еще и дисперсность аэрозолей.
Созданные для аналитических целей волокнистые полимерные материалы ФП, а также наземные, корабельные, самолетные, аэростатные фильтровальные установки позволяют отбирать и анализировать радиоактивные продукты ядерных взрывов в различных точках нашей планеты, в том числе в стратосфере. Итак, аэрозольный метод контроля и обнаружения ядерных взрывов стал неотъемлемой часть советского Атомного проекта.
В конце 1969 года меня срочно вызвали в главк нашего министерства. Я в то время работал главным инженером КБ Красноярского завода телевизоров.
...
Александр Николаевич объяснил причину нашей встречи: вышло Постановление ЦК КПСС и СМ СССР о разработке подвижного грунтового боевого ракетного комплекса, вооруженного МБР. Головным министерством назначено МОП, головной организацией-разработчиком был назначен Московский институт теплотехники (МИТ), возглавляемый А.Д. Надирадзе. В многочисленный коллектив соисполнителей попало и наше КБ.
...
После этого мне сообщили задачу, стоящую перед КБ: разработать и изготовить опытные образцы ПКП полка и дивизиона. ПКП должен был обеспечить непрерывный прием информации от вышестоящих звеньев автоматизированной системы боевого управления РВСН и ретрансляцию ее до машины подготовки и пуска ракеты.
В результате предварительной проработки прояснилась структура ПКП полка:
- машина боевого управления (МБУ), имеющая в своем составе аппаратуру АСБУ, радиоприемные устройства различных диапазонов, спецаппаратуру, источники электропитания, средства обеспечения жизнедеятельности и аппаратуру управления всей этой « начинкой»;
- машина связи № 1 (МС-1), в состав которой входили передающие устройства, обеспечивающие радиосвязь с ПКП дивизионов и стационарной базой полка во время совершения марша и на полевой позиции, автоматизированную дизельную электростанцию, обеспечивающую питанием во время марша, средства обеспечения жизнедеятельности, аппаратуру электропитания и управления;
- машина связи № 2 (МС-2) – табельная станция тропосферной связи для обеспечения связи со стационарной базой полка с удаленных позиций.
Забегая вперед, скажу, что уже прорабатывался вариант разработки специализированной станции на унифицированной транспортной базе. Все машины, исключая МС-2, размешались в специальных кузовах (главный конструктор Паренков В.А.), смонтированных на автошасси МАЗ-543 (главный конструктор Шапошник Б.Л.).
Следует отметить, что мы приняли все меры, чтобы эти машины были унифицированы для ПКП полка и ПКП дивизиона. Выгоды от этого решения были очевидны. В связи с повышенной секретностью работ руководство завода выделило опытному цеху КБ отдельный бокс с круглосуточной охраной, в котором мы разместили натурные макеты в масштабе 1:1, автомонтажный участок и склад поступающего оборудования. В макетах использовали уже полученную аппаратуру, а недостающую макетировали по имеющейся документации.
В конце работы не обошлось без инцидента. Б.А. Бондаренко не был удовлетворен комфортностью боевых постов. Он был знаком со стационарными КП, а подвижный видел впервые. В пылу спора он потребовал по 9 квадратных метров на члена боевого расчета. Смеяться было неуместно, и я пригласил его ознакомиться с табельной тропосферной станцией Р-133, входившей в состав ПКП полка (МС-2), смонтированной на шасси УРАЛ-375. В ней на каждого из двух членов расчета приходилось не более 0,8 квадратных метра. Инцидент был исчерпан.
Опытная эксплуатация ПКП показала, что можно создать компактный мобильный КП, удовлетворяющий требованиям боевого управления ПБРК. В то же время был выявлен ряд недостатков, основным из которых была недостаточная оперативность смены совместимых радиочастот, вызванной радиопомехами искусственного или естественного происхождения. Необходимы были новые автоматизированные радиосредства с улучшенными характеристиками. По заказу РВСН такие средства были разработаны и освоены в серийном производстве в кратчайшие сроки. Одновременно проводилась модернизация ПКП. В модернизированном ПКП все машины были на унифицированном автошасси МАЗ-543. Ответственным за изготовление натуральных макетов и предъявление их макетной комиссии был назначен генерал Дадаян А.С.
ПКП перевезли в Казахстан на испытание устойчивости к воздействию ударной волны ЯВ. ПКП испытание выдержал и был принят на вооружение.
После проведения гидрологических измерений комиссия установила, что губа Черная является в своем роде уникальным местом для таких испытаний, ибо водообмен между ней и Баренцевым морем был весьма небольшим, и расчетный выход радиоактивности ожидался крайне незначительным...» Бухта Черная была закрытой, с высоким скалистым восточным берегом и менее высоким западным. Ее форма напоминала бутылку. Ширина бухты в горле около 1,5 километра, длина наибольшая порядка 20 километров, ширина 7 километров. Площадь бухты около 70 квадратных километров. Немаловажное значение с точки зрения выноса радиоактивности в море имел небольшой перепад уровней воды в губе во время приливов и отливов – до 1 метра, в то время как на материковом побережье перепад мог достигать 7 метров.
Единственным недостатком являлась относительно малая глубина акватории. В среднем она составляла 35 метров, а в самом глубоком месте – 70 метров. Для подводных взрывов желательно было иметь большую глубину. Фактически взрывы произошли в районах, имевших глубину 55-60 метров. Государственная комиссия рекомендовала базу полигона разместить в становище Белушья, аэродром – в Рогачеве, а в качестве боевого поля использовать губу Черную.
К концу августа 1955 года были построены основные сооружения первой очереди полигона. В зоне «А» (г. Черная) – командный пункт, штаб, столовая, поселок для испытателей, 19 береговых приборных пунктов и стендов, 2 ретрансляционных пункта автоматики управления, гидротехнические, инженерные и опытовые сооружения противодесантной обороны.
В зоне «Б» (г. Белушья) строители сдали в эксплуатацию радиохимическую, физико-техническую, медико-биологическую, кинофототехническую лаборатории; специальное сооружение для сборки заряда; служебные, складские, жилые, бытовые помещения. В зоне «В» (Рогачево) введен в строй аэродром с металлической полосой для базирования полка истребительной реактивной авиации, смешанной эскадрильи специального назначения (для киносъемки, забора проб воздуха, слежения за радиоактивным облаком и т.д.) и эскадрильи транспортной авиации. Во время испытаний на аэродроме базировались также вертолеты. Для гидросамолетов был старый гидроспуск в Белушьей и новый подопытный в Черной. Если в войну гидросамолеты вели разведку, то при атомном испытании они выступали в качестве мишеней. Всей авиацией на первом испытании командовал генерал-лейтенант П.Н. Лемешко. На подготовку объекта на Новой Земле к испытаниям было израсходовано 135 млн. рублей, из них на строительство – 72,9, на измерительную аппаратуру – 31,2, на переоборудование кораблей-мишеней – 25,7 и на переоборудование самолетов – 5,2.
Для определения поведения опытных кораблей во время взрыва на них устанавливалась аппаратура: фотоаппараты АФА и скоростной съемки АКС-1, осциллографы ПОБ-14 и МПО-2, тензометрические станции, тензодатчики, электродинамические прогибомеры, механические царапающие измерители прогибов – для определения величины деформаций и напряжений в конструкциях корпуса; аппаратура для записи величины ускорений на механизмах.
24 сентября 1957 года состоялись испытания опытного изделия мощностью более мегатонны с воздушным ядерным взрывом на высоте 2 километра. Так начала действовать зона «Д» полигона. Боевое поле Д-2 стало единственным в стране местом проведения испытаний зарядов мегатонного класса. На Семипалатинском полигоне от них отказались.
В ноябре 1958 года министр среднего машиностроения Е.П. Славский обратился к главкому ВМФ С.Г. Горшкову по поводу развития Новоземельского полигона, имея в виду, в том числе, перенести на него испытания зарядов малой мощности с Семипалатинского полигона. Кроме того, министр считал, что одного боевого поля в зоне «Д» для испытаний специзделий мощностью от 100 килотонн до 5 мегатонн мало, и просил обеспечить создание в 1959 году дополнительного боевого поля для изделий средней и большой мощности. Военно-Морской флот рассмотрел предложения Минсредмаша. К этому времени уже было оборудовано четыре поля: в губе Митюшихе (Д-2) для испытаний изделий мощностью до 5 мегатонн, на берегу губы Черной (А-7) для воздушных испытаний изделий до 50 килотонн, в том же районе отдельное поле (А-6) для проведения наземных физических опытов до 50 килотонн и, наконец, опытная акватория губы Черной для подводных взрывов мощностью до 50 килотонн. Оснащать дополнительное боевое поле флот не стал и был дан ответ о возможностях полигона с существующими полями. В нем отмечалось, что при нормальной метеообстановке на Новой Земле можно провести порядка 85 испытаний в год, в том числе на поле Д-2 – около 35 опытов.
Для зарядов очень большой мощности желательно было бы переместиться еще на север, подальше от материка. Однако рельеф местности севернее губы Крестовой резко менялся – более высокие горы с вечными ледниками. Поэтому предлагалось рассматривать только район губы Черной и дублирующее поле к северу от губы Митюшихи, на расстоянии 27 километров от основного поля Д-2. После дополнительного обследования зоны «А» (район губы Черной), где уже было достаточно боевых полей, расширять ее отказались.
Решение было правильным, так как уже в 1964 году вообще закрыли эту зону, а позднее в ней расформировали и подразделение ввиду бесперспективности этого района с учетом повышенных требований к радиационной безопасности испытаний. В зоне «Д» пошли по другому пути – организовали боевое поле для ракетных стрельб, оборудовав полигон средствами засечки мест падения головных частей ракет. Новых полей для ядерных взрывов создавать не стали, и правильно сделали, так как позже перешли к подземным испытаниям.
Район подземных испытаний обозначили зоной Д-9 полигона, а лучше было бы ввести совершенно новое обозначение, соответствующее принципиально новому виду испытаний. Поселку дали название Северный. Наибольший вклад в организацию подземных испытаний на Новой Земле от Минсредмаша внес начальник 5-го главка Г.А. Цырков, многократно возглавлявший комиссии по проведению испытаний. Его заместителем по измерениям часто был В.Н. Михайлов.
Как обычно, мы готовили подземный ядерный взрыв. Шел 1981 год. Радиационная обстановка после взрыва была нормальной, и мы сняли все диагностические результаты регистрации процессов развития и протекания взрыва. После анализа обнаружили, что около половины данных информации нет. Вот это сюрприз! Чрезвычайное происшествие, так как обычно потери составляли мизерное количество. При анализе ситуации мой коллега-теоретик и товарищ спросил, а не мог ли кто топором разрубить кабели информационной системы, идущие из штольни к регистраторам, находящимся в трейлере на расстоянии сотни метров от входа в штольню. Я ответил, что сам лично делал последний осмотр и прошел по металлическим коробам, в которые укладываются обычно кабели от штольни к трейлерам. После этого последним покинул площадку с трейлерами. Все было в порядке. Но до чего же прозорлив мозг теоретика!
После тщательного рассмотрения результатов измерений всех групп мы вышли на «партизан». Оказывается, «подземные» моряки, так мы в шутку называли личный состав ВоенноМорского флота полигона, всегда работающий вместе с нами, в этом опыте в целях отработки методики локализации продуктов взрыва самостоятельно установили сотни дымовых морских шашек-бидонов между двумя бетонными гермостенками в штольне для создания дымом от них противодавления вытекающему потоку радиоактивных продуктов взрыва. Да вот промашка вышла, поджог шашек провели по дистанционной команде раньше времени. И вытекающий горячий дымовой газ от шашек стал плавить наши кабели еще до взрыва.
Потом мы проверили это на микроэксперименте только с одной шашкой, и все подтвердилось. А ведь все мы сотни раз ходили мимо запретных деревянных дверей в штольне, где в дополнительных выработках были установлены сотни дымовых шашек. Я не обращал на эти двери никакого внимания, обычно так обустраивали горняки свои склады или бытовки с оборудованием. Как надо внимательно и осторожно относиться ко всему в штольне, здесь нет мелочей.
Подготовка к ядерным испытаниям в 1969 году проходила весьма напряженно. Это было связано с тем, что возможности экспедиции горняков по проходке сразу двух штолен А-7 и А-9, в концевых помещениях которых должны быть взорваны ядерные заряды, являлись ограниченными.
Штольни А-7 и А-9 были пройдены в горе Шелудивая. Ее северный склон обращен к проливу Маточкин Шар, на берегу которого приютился поселок Северный (зона «Д-9»). Западный склон – к реке Шумилиха, впадающей в пролив несколькими, в это время года неглубокими, рукавами. Геологическая структура горы Шелудивая похожа на слоеный пирог из разного вида сланцев, кварцитов, доломитов, известняков. Поэтому место размещения испытуемого заряда – т.н. концевого бокса, могло оказаться сооруженным в одной из этих пород.
В 1969 году концевой бокс штольни А-7 был расположен в кварцитах, а концевой бокс штольни А-9 впервые в практике ядерных испытаний оказался в известняках. У подножья восточного склона горы Шелудивая, между врезками штолен А-7 и А-9, были сооружены обвалованные грунтом металлические сооружения, в которых на амортизаторах крепились регистраторы измерений. Сигналы, фиксируемые сотнями датчиков, установленных в непосредственной близости от ядерных зарядов по всей длине штолен и на дневной поверхности, по кабелям транслировались в металлические сооружения, где развертки, получаемые на осциллографах, фотографировались.
В то время еще не было фотопленок с сухим проявлением, и поэтому, если в металлические сооружения поступали радиоактивные вещества, фотопленки могли быть облучены («засвечены»), а драгоценная информация утеряна. Поэтому важнейшей задачей испытателей являлось быстрое (в течение 30-50 минут) извлечение материалов регистрации из металлических сооружений и доставка их в фотолабораторию для проявления. Для этого из наиболее психически уравновешенных испытателей формировалась группа «первого броска», на которую и возлагалось решение данной задачи.
Помимо командного пункта руководства на высоте-132 размещались командные пункты связи, авиации, тыла и других служб, были оборудованы четыре площадки для вертолетов Ми-8, а также пункты санитарной обработки (палатка с горячим душем) и дезактивации техники. Для группы «первого броска» невдалеке от КПР размещалась колонна из пяти гусеничных машин высокой проходимости (ГТТ), способных в течение 10-15 минут доставить испытателей к приборным сооружениям, преодолев камнепады и завалы горной породы в случае их образования в результате взрыва.
В момент взрыва моторы ГТТ работали, а расчеты испытателей находились рядом с машинами. Посадка испытателей в ГТТ была проведена по команде командира группы «первого броска» Николая Волошина. Движение колонны к штольням было начато по приказу Г.А. Цыркова через 3 минуты после взрыва. Во главе колонны, на расстоянии около 100 метров от головной машины испытателей, следовала машина радиационной разведки. Мне было поручено в 1969 году командовать радиационной разведкой и обеспечивать радиационную безопасность во время работы испытателей в металлических сооружениях. Во время движения колонны наряду с непрерывными измерениями уровней радиации мы внимательно наблюдали за барражированием над горой вертолета-дозиметриста, который периодически подавал условные сигналы, свидетельствовавшие об отсутствии радиационной опасности.
Через 41 минуту после взрыва все расчеты «первого броска», за исключением радиационной разведки, сняв материалы регистрации, покинули приустьевую площадку и, не подвергнувшись облучению, прибыли на высоту-132. В это время дозиметристы во главе с прекрасным специалистом капитаном Вячеславом Прониным проводили перезарядку регистрирующей аппаратуры, прямые измерения радиационной обстановки и параметров газовой среды в различных участках штолен. Если в штольне А-7 регистрирующая аппаратура показывала отсутствие радиоактивности, то в приустьевом участке штольни А-9 мощность дозы составляла десятки тысяч рентген в час и наблюдался рост давления и температуры. Вертолет-дозиметрист подал сигнал об обнаружении радиоактивности и, резко набрав высоту, скрылся за горой.
На приустьевой площадке и в районе металлических сооружений начался рост уровней радиации. Мы срочно покинули приустьевую площадку при уровнях радиации на дневной поверхности около 5 рентген в час. Прибыв на КПР, я доложил Г.А. Цыркову, что все испытатели покинули район штолен, а также о результатах радиационной разведки. В этот момент стоявший рядом с Цырковым член Госкомиссии, ныне всемирно известный геофизик, академик РАН Ю.А. Израэль произнес: «Авария! Выброс из штольни А-9!» Посмотрев в сторону штолен, я увидел, как над склоном горы поднималось газо-аэрозольное облако мышиного цвета. Достигнув высоты 100-150 метров, оно начало медленно перемещаться по долине реки в сторону КПР и в район нахождения малого десантного судна, ожидавшего испытателей для их эвакуации на теплоход «Татария».
Единственным средством эвакуации оставался стоявший у берега малый десантный корабль (МДК), в сторону которого перемещалась серое радиоактивное облако. Получив команду о срочной эвакуации, электрики заглушили двигатели передвижных электростанций. В результате была выключена громкоговорящая трансляция, что привело к потере военными управляемости, и началось беспорядочное движение людей с высоты к МДК. Хотя картина с бегущими людьми и движущимися машинами напоминала панику, тем не менее, через 15 минут на борту МДК оказались практически все испытатели.
К этому времени радиоактивное облако приблизилось к месту швартовки малого десантного корабля. Запахло сероводородом. Уровни радиации начали быстро возрастать, о чем я доложил Г.А. Цыркову. Георгий Александрович приказал мне сойти с корабля и передать контр-адмиралу В.К. Стешенко, находившемуся на берегу, его указание о необходимости немедленного отхода корабля от берега. Когда я передал указание В.К. Стешенко, адмирал показал в сторону высоты, где бегало около десятка полураздетых людей, отрезанных от берега слоем серого радиоактивного тумана.
Стало понятно, что адмирал не мог принять решение об отходе корабля, оставив этих людей в опасной зоне. Я предложил ему снять этих людей, прорвавшись на высоту на ГТТ, и уйти с ними в безопасный район тундры. Адмирал дал добро. Взбежал на корабль и, доложив Цыркову о решении адмирала, я дал своим дозиметристам команду покинуть корабль. В считанные секунды все они были уже в ГТТ.
В тот момент уровень радиации составлял около 50 рентген в час. Нам необходимо было пересечь полосу радиоактивного смога и, выскочив на высоту, снять людей. Теперь все зависело от водителя ГТТ Миколы Кобелева и его машины. И Коля не подвел. Полосу смога мы пересекли примерно за 10 минут. Дозиметристы матросы Володя Смирнов и Миша Гельдт постоянно докладывали уровни радиации: «100, 150, 250 рентген в час...». Далее рентгенометры зашкалило, и я приказал их выключить, чтобы не смущали...
Вскоре мы выскочили из полосы смога и, к неописуемой радости забытых и перепуганных испытателей, поднялись на высоту. Обстановка там была относительно нормальная, слегка попахивало сероводородом, а уровни радиации составляли несколько миллирентген в час. Первое, что необходимо было предпринять, – это успокоить своих новых подопечных. Как оказалось, в момент объявления эвакуации они мылись в палатке санитарной обработки и никаких сигналов и команд не слышали. Оставаться на высоте-132 на ночь было опасно. Поэтому, забрав на КПР запасенные для руководителей деликатесы и термосы с кофе и чаем, а из моего сейфа канистру со спиртом, мы были готовы к длительному автономному пребыванию в тундре.
На высоте-132 мы пробыли около получаса. Все это время я с тревогой наблюдал за событиями, происходящими на Маточкином Шаре. Отойдя от берега, МДК не смог оторваться от радиоактивного облака. В течение как минимум 40 минут корабль находился в нем. Лишь на траверсе реки Черакина он вышел из облака, а затем пришвартовался к борту теплохода «Татария». К сожалению, по рассказам участников, некоторые руководители, поднявшись на борт теплохода, начали стягивать с себя меховые полушубки, унты, шапки и другие вещи и бросать их в воду. Их примеру последовали другие. Дело запахло паникой, что не могло в последующем не сказаться на психическом состоянии и здоровье некоторых участников событий...
У нас на высоте-132 причин для паники не было. Неугомонный водитель Микола Кобелев сумел запустить еще один оставленный на высоте ГТТ, мы на двух машинах покинули высоту-132 и начали движение по берегу пролива в сторону мыса Столбового, находящегося на побережье Баренцева моря.
Примерно через 3 часа мы добрались до живописного места, где когда-то зимовал известный художник А. Борисов. Невдалеке от развалин его избы нас поджидал вертолет Ми-8. Командир вертолета сообщил, что в Белушьей Губе очень обеспокоены аварией и даже готовят госпиталь для приема большого числа облученных. Отправив снятых с высоты-132 испытателей на вертолете в Белушью и оставив ставший ненужным ГТТ у развалин дома Борисова, мы вскарабкались на мыс Столбовой. Там размещалась артиллерийская батарея, прикрывшая вход в пролив Маточкин Шар.
... мы с Прониным выехали для оценки обстановки в районе штолен. Она, к нашему удивлению, оказалась нормальной. Стрекотала оставленная работать на время и после взрыва передвижная электростанция, которую тут же Кобелев дозаправил горючим. Наши приборы продолжали регистрировать уровни радиации и параметры газовой среды внутри штолен, на горе и в поселке.
Мы поднялись на гору, осмотрели место прорыва радиоактивности. Им оказалась трещина шириной около двух метров и протяженностью до 10 метров. По-видимому, это был геологический разлом, залеченный глинкой трения, которая давлением газов была выброшена в атмосферу. Из трещины продолжал выходить теплый газ. Уровень радиации был около одного рентгена в час.
В целом обстановка в районе испытаний была нормальной, но доложить об этом в Белушью мы не могли в течение последующих 5 суток. Да, видимо, для руководства в этом и нужды не было. Ежедневно над нами пролетал самолет Прессмана, который, несомненно, регистрировал и докладывал обстановку. А в это время прибывшие в Белушью Губу на «Татарии» испытатели были госпитализированы. Уже через сутки некоторые из них были доставлены в Москву, в знаменитую 6-ю клинику Института биофизики
Получен приказ – подводную лодку подготовить к длительному походу. В течение считанных суток на лодку принят необходимый запас топлива, продуктов, пресной воды, проверено оружие, вооружение, энергетическая установка, механизмы и устройства. Подводная лодка заступила в часовую готовность. Было ясно, что отпускников отозвать из отпуска времени уже нет. Поэтому с других кораблей на время похода на их замену приписаны офицеры, старшины и матросы. Они прекрасно вели себя в тяжелой обстановке и мы до сих пор считаем их членами нашего экипажа. Обязанности старшего помощника, как я уже говорил, ранее приказом по кораблю были возложены на меня.
Миновали Датский пролив. Все механизмы работали нормально. Над нами кончилось ледовое поле. 4 июля 1961 года 4 часа 15 минут. Доклад управленца Юрия Ерастова: «Центральный, сработала аварийная защита левого борта. Давление в первом контуре резко падает». И еще через некоторое время: «Давление в первом контуре упало до нуля». В результате падения давления заклинило главный и вспомогательный циркуляционные насосы, а следовательно, прекратилась циркуляция теплоносителя. В реакторе начала расти температура. Знали и понимали, что ядерного взрыва не могло произойти, так как управляемая реакция с выделением энергии (тепла) происходит на тепловых нейтронах, несущих намного меньше энергии, чем быстрые нейтроны, но с прекращением теплосъема, в активной зоне реактора начала расти температура, что могло привести к расплавлению ТВЭЛов (тепловыделяющих элементов). При возрастании температуры до критических значений и при отсутствии давления могло произойти мгновенное парообразование, разрушение реактора и катастрофическое распространение радиации. Нечто подобное произошло в Чернобыле спустя 25 лет.
Из теории знали, что необходимо, в таких случаях снимать тепло, выделяемое ТВЭЛами, путем проливки активной зоны водой, но конструкция первых реакторов не имела системы, с помощью которой можно было это осуществить. Подспудно мы ожидали «каверз» от некоторых технологических узлов энергетической установки. У лодок первого поколения,на выходах в море были неприятности с ГЦН, ВЦН, парогенераторами. С учетом этого, еще будучи на заводе, Анатолий Козырев и Юрий Повстьев организовали подготовку трюмных специалистов реакторного отсека по сварке спецстали. Их предусмотрительность сыграла неоценимую роль в развернувшемся событии. Анатолий Козырев, Юрий Повстьев и Михаил Красичков (опытный управленец, в этом походе он дублировал командира дивизиона живучести) сориентировались по месту и предложили схему системы проливки с использованием насосов вакуумирования. Эта схема была обсуждена на коротком совещании с привлечением других механиков корабля и утверждена командиром. Позже эта система была установлена промышленностью на всех кораблях.
Предстояли работы по сварке системы в отсеке и непосредственно в выгородке реактора, по сути, на крышке аварийного реактора. Последствия для участников непредсказуемые. Не было приказаний. Командир только спросил: «Вы знаете, на что идете?» За всех ответил Борис Корчилов (командир реакторного отсека): «Знаем, командир». Установку смонтировали, температура в активной зоне начала снижаться, но участники работы получили недопустимо высокие дозы облучения, и радиация начала отсчет последних дней их жизни. Вот их имена: Борис Корчилов, Юрий Ордочкин, Евгений Кашенков, Николай Савкин, Семен Пеньков, Валерий Харитонов. Очень большие дозы облучения получили Юрий Повстьев, Борис Рыжиков (старшина команды трюмных реакторного отсека), Анатолий Козырев, Михаил Красичков. Дважды в реакторном отсеке возникали локальные пожары, но оба раза были быстро ликвидированы.
Основная опасность – тепловой взрыв и разрушение реактора – была блокирована, но на корабле начала неотвратимо увеличиваться радиация. Особенно быстро в отсеках движения (кормовых). Постепенно уже во всех отсеках засветились рубиновые огни на дозиметрических приборах: «Опасно радиация». Чтобы уменьшить степень поражения личного состава, командир принял решение – весь личный состав лодки, не занятый ходовой вахтой и борьбой за живучесть корабля, вывести на носовую надстройку лодки (с началом аварии всплыли в надводное положение). А ходовую вахту менять через один час (обычная вахта – 4 часа), Прежде, чем выйти на носовую надстройку, экипаж проверил надежность закрытия забортных отверстий, привел оружие, вооружение, устройства и механизмы в состояние длительного хранения без участия людей.
Помимо аварии реактора мы остались без дальней связи. Датский пролив мы проходили на больших глубинах, и изолятор антенны дальней связи не выдержал длительного большого забортного давления. Мы не могли связаться и доложить обстановку на командные пункты ВМФ и Северного флота. Радиация нарастала. Перед командиром стояла дилемма. Первое. Идти в базу на правом реакторе мы могли в надводном положении со скоростью около 10 узлов (18,5километров в час). Море штормило, а до базы более 1000 миль (миля –1,85 километров). В этом варианте на базу вернулся бы новый «Летучий голландец», поскольку большая часть экипажа была бы обречена на смерть от лучевой болезни. Командир принял иное решение.
Еще перед походом, когда командование знакомило его с оперативной обстановкой предстоящего флотского учения, командир отметил район развертывания дизельных подводных лодок. И теперь этот район был относительно недалеко от нас. Решение заключалось в следующем. Подойти к этому району и во время сеанса радиосвязи связаться с лодками с помощью передатчика ближней связи и через их радиостанции доложить командованию сложившуюся ситуацию.
К борту подошли дизельные лодки под командованием Льва Вассера и Жана Свербилова. Через радиостанцию лодки Льва Вассера начались радиообмены с КП ВМФ и Северного флота. Жан Свербилов пытался взять на буксир нашу лодку, используя в качестве буксирного конца швартовные. Дизельная лодка дает ход, от напряжения приседает на корму, старается, но куда там. Швартов лопнул.
Радиация в отсеках перешла все допустимые пределы. Командир дал запрос на разрешение эвакуировать экипаж на дизельные лодки. Ответ на эту радиограмму идет вот уже тридцатый год. Командир дал команду на эвакуацию экипажа. К этому времени был заглушен аварийный реактор, произведено расхолаживание реактора правого борта. Было решено, что часть команды, в том числе и люди с тяжелым поражением, эвакуируются на лодку Жана Свербилова с немедленным отбытием в базу, вторая часть – на лодку Льва Вассера.
Началась эвакуация. Вот здесь по-настоящему страх охватил меня. Страх за людей. Эвакуация производилась через носовые горизонтальные рули. Штормит. Рули одной лодки вместе с лодкой взлетают вверх, рули соседней лодки проваливаются в это же время вниз и наоборот. Надо было ловить момент, когда рули встречались на одном уровне и в этот момент прыгать. С той и другой стороны, естественно, страховали. Ну а как передавали самых тяжелых, которых принайтовили к корабельным койкам – не описать. Эвакуировались в «костюме Адама», чтобы не тащить на одежде радиационную грязь.
Где-то на траверзе мыса Нордкин (северная оконечность Норвегии) нас принял на борт эсминец, высланный нам навстречу командующим Северным флотом. Здесь уже была настоящая дезактивация. Хорошие душевые и «море» пресной воды. Вторая часть экипажа перешла на лодку Льва Вассера. Командир записал в вахтенный журнал дизельной лодки приказание о приготовлении двух торпедных аппаратов к выстрелу. В случае самых крайних обстоятельств аварийный корабль не должен был попасть в чужие руки.
Позже вторая часть экипажа так же была принята на борт эсминца, а аварийная лодка была отбуксирована в сопровождении боевых кораблей спасателем «Алдан» к месту дезактивации. Мы боролись за живучесть корабля, но за дальнейшую жизнь корабля пришлось бороться нашим преемникам. В то время муссировалось много мнений о дальнейшей судьбе корабля. Самое активное участие в борьбе за дальнейшую жизнь корабля приняли наши отпускники: Владимир Ваганов, Глеб Богацкий, Анатолий Кузьмин, Владимир Макаров, Владимир Кондратов. Своим энтузиазмом и личным примером они увлекли вновь сформированный экипаж на дезактивацию и восстановление корабля. Это было не простым и опасным делом.
О насыщенности радиацией отсеков корабля говорит тот факт, что когда для вентилирования открыли люки корабля, то замеры показали над рубочным и кормовым люком 50 рентген. Над носовым люком – 25 рентген, что было в отсеках – можно домыслить. Конечно, они получили свою порцию доз, но своей самоотверженной работой внесли весомый вклад для формирования решения о восстановлении корабля. Подводная лодка вновь вошла в боевой строй флота.
В госпитале в Полярном, куда мы были доставлены, весь экипаж по степени поражения разделили на три группы. Первая аварийная партия, которую я поименно назвал, была отправлена в Москву в Институт Биофизики. Всем было ясно, что дни их сочтены.
Строилась лодка быстрыми темпами в самый разгар гонки вооружений периода «холодной войны». 11.10.1959 лодка К-19 была спущена на воду. В учении по плану боевой подготовки Северного флота «Полярный круг» К-19 отводилась роль «синих» – роль противника. Надлежало не обнаруженными пройти противолодочный рубеж НАТО (остров Медвежий – мыс Норд-Кап), выйти в Атлантику, занять район ожидания южнее острава Фарвель (Гренландия) и по сигналу главного командного пункта ВМФ Датским проливом подо льдами, маневрируя среди гигантских айсбергов, его форсировать и уйти подо льды Северной Атлантики, а оттуда вокруг Шпицбергена – в Баренцево море.
18.06.1961 К-19 вышла в море. Рубежи противолодочной обороны НАТО прошли необнаруженными и, выполнив все задачи, находились в точке на расстоянии около 100 миль севернее острава Ян-Майен. Вдруг последовал доклад Ю.В. Ерастова: «В правом реакторе давление ноль...» Из теории знали, что при отсутствии давления и росте температуры не исключается тепловой взрыв, что через 25 лет и произошло на Чернобыльской АЭС. Надлежало любыми способами добиваться снижения температуры. Но никаких конкретных технических и организационных рекомендаций не давалось. Как выяснилось впоследствии на судоремонтном заводе, причиной аварии явилось нарушение рабочими технологии сварочных работ. Трубопровод не был защищен предохранительным асбестовым матом. И при сварке капля металла попала на импульсную трубку. За время годичной работы реактора на больших мощностях в этом месте возникли микротрещины и в итоге произошел разрыв.
Схему ликвидации аварии предложил лейтенант Юрий Филин, командир группы дистанционного управления реактором. Это был его первый выход в море. Предложение было утверждено командиром Н.В. Затеевым. Итак, последовал приказ: А.С. Козыреву подобрать трубку необходимого сечения, В.Е. Погорелову подготовить все для работы в режиме электросварки, В.Н. Енину организовать пожарную безопасность, Ю.Н. Повстьеву и М.В. Красичкову готовить личный состав аварийной партии. Предстояли работы в выгородке атомного реактора, на его верхней крышке, где выпущен радиоактивный пар. И люди должны были им дышать. Приказывать идти на такие работы Затееву было крайне сложно. Он спросил, есть ли добровольцы. И добровольцы нашлись.
Через некоторое время температура в реакторе вновь начала расти. В месте соединения трубопровода и насоса появилась течь. Спасательная пресная вода вытекла на палубу. Видя, в каком состоянии выносили моряков аварийной партии, В.Н. Енин (ему было поручено организовать и обеспечить техническими средствами пожарную безопасность) не стал искать добровольцев среди офицерского состава, руководителем группы пошел сам. С ним добровольно пошли И.П.Кулаков и Л.А.Березов».
Когда в сопровождении двух кораблей в Западную Лицу была доставлена К-19, замеры только 1-го отсека показали превышение предельно допустимой концентрации радиационной активности в 17000 раз. Командованием ВМФ СССР было принято решение К-19 частично дезактивировать и затопить в районе острова Новая Земля. Но проводимые под руководством В.А. Ваганова и Г.С. Богацкого работы показали: возможность сохранения корабля. В декабре 1963 года восстановленная и модернизированная, прошедшая в полном объеме все виды испытаний, К-19 была передана ВМФ и введена в 1-ю линию боевых сил Северного флота.
В августе 1964 года участвовала в учениях и произвела для адмиралитета, генералитета и руководителей оборонных отраслей промышленности (силами ракетной боевой части под командованием Глеба Богацкого) показательный подводный пуск баллистической ракеты. Прослужила К-19 в составе боевых сил страны до 1990 года».