Навигация:
Смена подрядчика
Нил Армстронг
Реакция на первый советский спутник
Вешка на полигоне
Дик Слейтон
Сэндвич с солониной на борту «Джемини-3»
«Джемини-4»: выход Эдварда Уайта в открытый космос
Влияние развода на карьеру астронавта
Подготовка к выходу в открытый космос
Установка маневрирования AMU и специальный скафандр
Групповой полёт «Джемини-7» и «Джемини-6»
Проблемы «Джемини-8»
Приватный инструктаж командира корабля «Джемини-9»
Неудачный старт ракеты-мишени для миссии «Джемини-9»
Фал
Опыт выхода в открытый космос
Попытка задействовать AMU
Проблемы со скафандром
Возвращение в корабль
«Джемини-12»: выход Базза Олдрина
Гибель Комарова
Лунный модуль
Скандальный экипаж «Аполлона-7»: Ширра, Каннингем и Айзли
«Корабль мечты» Вернера фон Брауна для полета на Луну
«Аполлон-9»
«Аполлон-10»
Стыковка с лунным посадочным аппаратом
Расстыковка корабля и посадочного модуля
В командном модуле Джон Янг
Имитация посадки на Луну
Близость катастрофы
Возвращение «Аполлон-10»
Базз Олдрин
Сокращение бюджета NASA
«Аполлон-11»: первая посадка на Луну
В роли дублёра Шепарда
Знакомство с советскими космонавтами
«Аполлон-12» и снижение внимания общественности
Барбара Сернан и Чан Кайши
Авария «Аполлон-13»
«Аполлон-14»
«Аполлон-15»: ровер, конверты и темная поверхность
«Аполлон-16»
Неформально о ходе подготовки к полёту «Аполлона-17»
Первый учёный на борту
Лунный ровер
Геологические исследования поверхности Луны
Возвращение в модуль
Оранжевый грунт
Последний день нас Луне
Подготовка к отлёту
Возвращение на Землю
После «Аполлона-17»
Длинный перечень проблем, с которыми мы боролись и на Мысе, и в Дауни, испортил и без того непростые отношения между астронавтами и фирмой North American Aviation. Все корабли серий «Меркурий» и «Джемини» происходили из корпорации McDonnell Aircraft в Сент-Луисе, и между инженерами фирмы, которые их изготавливали, и астронавтами, которые на них летали, сложились крепкие узы доверия.
Новость о том, что North American выиграла конкурс и будет головным подрядчиком по командному модулю «Аполлона», нас потрясла. Мы знали, что у этой фирмы великолепная репутация по части строительства самолетов, но космические корабли были зверями совершенно другой породы. Проходили месяц за месяцем, и многие из нас считали, что проектная команда North American решила вновь изобрести колесо, вместо того чтобы положиться на решения, которые доказанно работают. Трудно было принять такой подход в программе, которая уже прошла через 20 000 системных ошибок.
Мы также считали, что они не проявили почти никакого интереса к тому, что предлагают астронавты. То обстоятельство, что мы уже летали в космос и что мы будем пилотами, которые стартуют на их новом творении, не делало нас экспертами в их глазах. Инженеры North American сами работали под невероятным давлением и не желали, чтобы какой-то «список хотелок» астронавтов дополнительно осложнял уже запредельную стоимость программы и жесткий график. В итоге между нами сложилось скорее хрупкое перемирие, нежели полноценное партнерство.
Много лет спустя, когда Нил участвовал в испытаниях экспериментального ракетного самолета X-15 на авиабазе Эдвардс, Смитти заехал к нему и вскоре обнаружил себя в подвале дома вместе с молчаливым летчиком, который обертывал трубы изолентой. Смитти стал к тому времени авиационным инженером, естественно, его очень интересовал самый крутой самолет в американском небе, и он спросил: «Так что, Нил, ты теперь летаешь на X-15?» Нил, продолжая обертывать трубу, промычал: «Угу». На этом разговор и кончился.
Нил не пытался произвести впечатление на людей одними лишь словами – он предпочитал, чтобы за него говорили дела. Нил был настолько молчалив, что когда он сделал свой исторический шаг по Луне и произнес: «Это один небольшой шаг для человека, но огромный скачок для человечества», те, кто знали его, удивились вовсе не тому, что он выступил с такой запоминающейся фразой.
Сюрпризом на самом деле было то, что он вообще что-то сказал. В итоге Университет Пёрдью занес в списки выпускников и первого человека, который прошел по Луне, и последнего. Нил выпустился в 1955-м, я в 1956-м, а в выпуске 1957 года был приветливый Роджер Чаффи. Впереди всех нас, в выпуске 1950 года, оказался Гас Гриссом, а годом раньше – Айвен Кинчлоу, летчик-испытатель, который установил мировой рекорд высоты в 38,4 км на экспериментальном самолете X-2 фирмы Bell.
... всего за месяц до получения в Мемфисе «крылышек» военного летчика появился некий дополнительный импульс: то был сияющий металлический шар массой 84 кг с четырьмя длинными штырями, которые выглядели как развевающиеся за ним металлические усы.
Он был запущен Советским Союзом и стал первым искусственным объектом, достигшим орбиты. Они называли его «спутник», и каждый раз, когда он проходил над нашей страной, передавая из космоса свое «би-ип, би-ип», мы понимали, что правила Холодной войны изменились.
Иногда я стоял в темноте, вглядываясь в ночное небо Теннеси, и пытался найти маленького паразита, хотя и знал, что не смогу увидеть эту слабую крапинку среди звезд. Как же они сделали это?
Чтобы доказать, что спутник – не случайность, 3 ноября 1957 года СССР вывел на орбиту второй спутник с собакой Лайкой в качестве пассажира. Итак, за три недели до того, как мне должны были дать «крылышки», русская дворняжка улетела дальше, выше и быстрее, чем кто бы то ни было в истории. Я никогда не думал о том, что собака может отправиться в космос, тем более человек, и уж совсем определенно – это буду не я.
Итак, я – «крепкий орешек», я раскалываю небо Калифорнии на скорости 930 км/час на высоте всего 15 метров над ящерицами и кактусами плоской пустыни, полностью сосредоточенный на том, чтобы отправить точно в цель ядерную бомбу, подвешенную к брюху моего FJ-4B «Фьюри», что означает «ярость».
Я должен подойти к контрольной точке на 550 км/час, набрать скорость 930 км/час и потянуть ручку на себя, и тогда четырехкратная тяжесть вдавит меня в кресло, размажет в блин и будет играть в жмурки с моими глазами. Я лечу строго вверх по так называемой «петле идиота», нажимаю кнопку и сбрасываю бомбу. Теперь разворачиваю «фьюри» на снижение и вдавливаю педаль газа в самое днище, заставляя самолет двигаться быстрее, чем могли себе представить его конструкторы.
Я прижимаюсь к земле и жарю от того места, где бомба проходит вершину параболы и начинает свое смертельное падение на землю. Теперь мое дело – обогнать ударную волну и ослепляющий свет близкого ядерного взрыва, кольца неимоверной силы, которые могут вытряхнуть меня из небес. Получится или нет? Кто знает… Слава богу, мне не пришлось это выяснить на практике. Такова была жизнь пилота-штурмовика во время Холодной войны.
В этот конкретный день, когда я несся сквозь чистую синеву Южной Калифорнии, предстоял лишь учебный сброс, бомба была макетом, а путь к «яблочку» отмечали деревянные вешки сечением 5?5 сантиметров, вбитые среди камней и песка. Каждая из них была менее четырех метров в высоту и вкопана на полметра с лишним, так что лишь три метра торчали над поверхностью. Отправляясь на сброс, я спускался до высоты бегущего сурка, чтобы улучшить точность попадания, а если бы это была реальная атака – избежать обнаружения радаром. Если они не увидят меня, они не смогут меня сбить.
Я летел так низко, что, когда появлялась очередная вешка, я приподнимал самолет, чтобы пройти над ней, как бегун на дистанции с барьерами. Забавно, но слегка глупо. Лишь ребенок, только что дорвавшийся до летной подготовки, будет делать это. Реактивный самолет – это чистая, плавная скорость. Поверхность усвистывает назад неясными коричневыми пятнами, а я смотрю за приборами и отрабатываю встряхивающие порывы ветра. Хряп! Толчок! Моя «фьюри», несущаяся на 930 км/час, сносит верхний фут одной из вешек. Я чувствую удар и знаю, что что-то задел, но самолет продолжает лететь и ни один из предупредительных сигналов не мигает. Я поднимаюсь на безопасную высоту и разворачиваюсь, чтобы приземлиться в Эль-Сентро, где мурлыкающая «ярость» благополучно опускает меня на землю.
Наземная команда и другие пилоты подходят к машине, пока я освобождаюсь от ремней и выбираюсь с видом полного безразличия, и в изумлении качают головами. В носу выемка перед стволом одной из пушек аккуратно забита куском деревяшки – забита настолько плотно, как будто вешку специально выпилили под форму отверстия. По правой стороне тянется разрез от носа до крыла, металлические панели отошли и болтаются, и из-под них сыплются мелкие опилки.
На 15 сантиметров в сторону – и эта вешка вошла бы в воздухозаборник моего двигателя, что закончилось бы взрывом и катастрофой. Это была как раз такая штука, которая может случиться с другими пилотами, но не со мной. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что я сделал нечто действительно глупое и вполне мог сейчас лежать мертвым в пустыне под кучей горящих обломков. Ошибку сделать можно, но глупости недопустимы. Друзья по эскадрилье утащили меня в офицерский клуб, чтобы как следует выпить, и вручили мне грубо исполненный багряный вымпел с надписью: «Орден гнутой вешки – вручается только живущим, низко летающим летчикам».
Слейтон уволился из ВВС, оставшись целиком в распоряжении NASA, и был продвинут на должность помощника директора Центра пилотируемых кораблей по операциям летных экипажей. Человек меньшего масштаба мог бы уйти в отставку в знак протеста против отстранения от полета в 1962 году, но Дик выдержал бурю и создал под себя уникальную руководящую должность в космической программе.
Для отряда астронавтов он стал не просто боссом, а признанным «крестным отцом», которого уважали все, включая старших руководителей Агентства. Одним из его первых действий было перетащить только что отстраненного от подготовки Шепарда на оставленное Диком место главы Отдела астронавтов. Этот холодный как лед и грубый сукин сын не смог принять решение врачей с благородством Дика Слейтона, и, казалось, видел теперь свою главную цель в том, чтобы внушить страх Божий каждому из нас – просто потому, что мы имеем право полететь в космос, а он нет.
Дик и Ал могли бы исполнять роли доброго и злого полицейского в телесериале об убойном отделе Нью-Йорка, причем Дик придавал уверенность, а Ал требовал большего, чем ты мог сделать. В результате вся программа продвигалась лучше.
Я снова работал на консоли «Баки» 23 марта 1965 г., в день долгожданного полета Гриссома и Янга на «Джемини-3». Это был успешный полет: хотя он и продолжался всего три витка, но доказал, что всё оборудование работает и что пилот может осуществить маневр корабля. С технической стороны всё было здорово, но полет получил и немалую публичную славу.
Джон Янг и Уолли Ширра сговорились пронести на борт сэндвич с солониной из кафе Wolfie на Мысе, и когда Джон удивил им Гаса и поделился с командиром, по кабине стали летать крошки. Пришлось срочно упаковать сэндвич и собрать крошки, пока они не стали причиной короткого замыкания. Ничего нельзя проносить на борт, если оно не прошло полные испытания на предмет воздействия на ход всего полета, даже сэндвич из Wolfie. Пресса уделила этой истории столько же внимания, сколько и полету в целом, а Гриссом, Ширра и Янг получили взбучку от руководства.
«Джемини-4» полетел в июне в четырехсуточный полет с МакДивиттом и Уайтом. Его изюминкой был выход Эда в открытый космос, запечатленный навечно в серии прекрасных фотоснимков. Уайт был физически настолько развит, что так называемая внекорабельная деятельность в его исполнении выглядела легкой забавой.
Болтаясь туда-сюда и дрейфуя в космической пустоте, но оставаясь привязанным к кораблю фалом с коммуникациями, по которому он получал кислород и электропитание, Эд держал небольшое ручное устройство для маневрирования и использовал его реактивную струю, чтобы изменять свое положение. Его выход закончился через 21 минуту, и Эд с неохотой вернулся к люку.
Если до этого момента все было просто, то забраться обратно в тесную кабину «Джемини» оказалось чертовски сложно, и неожиданно потребовавшаяся тяжелая работа истощила его, невзирая на прекрасную физическую форму. Этот урок просто проигнорировали на фоне прекрасных откликов в прессе, сопровождавших наш первый выход. Как и в случае с Леоновым, всем нам следовало бы уделить больше внимания тому, что в реальности произошло...
Грейвлин оказался наихудшим выбором астронавта за всю историю в результате того, что Национальная академия наук не стала проводить углубленное исследование кандидата, как этого всегда требовало NASA. Нет, с его квалификацией как летного врача ВВС США проблем не было, чего нельзя сказать о его семейной жизни. Сразу после того, как его отобрали в отряд, жена астронавта, устав терпеть его горячий нрав, подала на развод.
Дик вышвырнул Грейвлина столь быстро, что он даже не присутствовал с остальными на традиционном фотографировании новой группы. Теперь мы знали, как Дик будет реагировать на развод. Хорошо, что меня этот вопрос не беспокоил – у меня семья была крепкая.
Мы с Чарли засучили рукава и стали работать. Мы планировали преодолеть те проблемы, с которыми столкнулся Эд, старомодным методом грубой силы, потому что никакой альтернативы у нас не имелось. У астронавтов никогда не было официальной программы физической подготовки, потому что Дик ожидал, что мы сами предпримем всё необходимое, чтобы всегда оставаться в форме. Это было частью работы, и мы упражнялись в свободное время – играли в гандбол, потели на тренажерах или отжимались от пола в отеле.
Философия Дика состояла в том, что если человек не болеет за свое дело в достаточной степени, чтобы оставаться на пике умственной и физической формы, то его можно легко заменить. Мы с Чарли занимались с тяжестями почти каждый день, наращивая мускулы верхней половины тела, и вскоре получили предплечья киношного вида. Он и я ходили по Отделу астронавтов, все время сжимая теннисные мячи. Эти пушистые маленькие шарики раздражали наших коллег. Завидуйте молча – у меня впереди выход!
Однако никто из нас не разглядел другой проблемы, гораздо более близкой – этой самой установки маневрирования астронавта. Когда мы с Чарли впервые увидели AMU, мы посмотрели друг на друга вытаращенными глазами. Хм-м-м…
ВВС США создавали AMU к тому славному времени, когда их задача будет в том, чтобы господствовать в небесах и летать над строящимися космическими станциями, спасая заблудившихся астронавтов и перемещаясь между разными кораблями. Возможность использовать установку для того, чтобы отправить человека к вражескому спутнику и вывести его из строя, на публике не упоминалась, поскольку предполагалось, что мы не думаем о милитаризации космоса.
AMU к этому времени разрабатывалась уже семь лет. Она выглядела как сундук высотой 90 см и шириной 60 см. На Земле сама установка весила 61 кг, и ее еще должны были заправить 14 кг топлива и кислорода. Она получилась настолько большой, что в космос ее предполагалось доставлять в сложенном состоянии, подобно складному стулу для выезда на природу, на кормовой части конического корабля «Джемини». В невесомости масса и прямоугольная форма AMU никакого значения не имели.
Астронавту предстояло добраться до этого места, подготовить и проверить AMU, сесть на маленькое седло типа велосипедного, зафиксироваться на этом серебристо-белом ящике и спланировать на нем с корабля в космос, управляя с помощью ручек, вмонтированных в подлокотники. Чарли и я провели руками по всему этому нагромождению клапанов, рычагов, приборов и трубопроводов и принялись более внимательно осматривать то, что называлось системой управления и перемещения. Сопла дюжины двигателей, работающих на перекиси водорода, располагались по углам конструкции, они должны были выдавать порции газа, чтобы стабилизировать устройство и придавать нам движение в космосе. Эти небольшие реактивные сопла выплевывали раскаленный газ, причем некоторые из них крепились аккурат над нашими ушами, а другие смотрели вниз от ягодиц. В одном из первых проектов было даже сопло, которое должно было работать прямо между ногами астронавта!
Разумеется, сказали мы. В чем проблема, мы полетим на этой штуке. Это означало, что портнихи и портные в Вустере должны были сделать для меня и для Чарли пару специальных скафандров, потому что стандартный G4C, ясное дело, не подходил к случаю, когда реактивные двигатели пыхают рядом с задницей астронавта. Вот что нам предстояло носить:
1. Кальсоны. Белое хлопковое нижнее белье со специальными карманами на поясе для биомедицинской аппаратуры. Датчики размещались по всей груди и по животу.
2. «Комфортный» слой из голубого нейлона.
3. Черная гермооболочка из нейлона, покрытого неопреном.
4. Фиксирующий слой – «кольчуга» из дакрона и тефлона, отчасти похожая на настоящее одеяние рыцаря, которая удерживает гермооболочку и придает ей форму.
5. Семь (по счету!) слоев алюминизированного майлара с прокладками между ними для тепловой защиты.
6. Специальный слой для защиты от попадания метеорных пылевых частиц.
7. Белый внешний слой из нейлона типа HT-1.
Все это вместе было не более чем спецодеждой, защищающей нас от 250-градусного перепада температур между днем и ночью в космосе. Что было реально важным, так это дополнительное теплоизолирующее покрытие ног, чтобы мы не поджарились как бекон на ракетных выхлопах двигателей AMU. Эти «железные портки» делались из 11-слойного термоизолирующего сэндвича из алюминизированной полиамидной пленки и фибергласа, покрытого сверху металлической тканью из ультратонких волокон сплава хромель-R.
Чтобы доказать нам с Чарли, что эти штаны из нержавеющей стали действительно могут защитить нас, инженер с газовой горелкой минут пять тщательно прожаривал кусок материала и убеждал нас, что хотя газы из сопел могут иметь температуру до 700°C, внутри скафандра останется комфортная температура 24°C. Даже в эпоху френча Джавахарлала Неру и расклешенных джинсов этот наряд выглядел странно.
«Джемини-7» был благополучно запущен 4 декабря и вышел на орбиту. Ему предстояло летать вокруг Земли целых две недели – это был наш самый продолжительный полет. Запальчивый Уолли видел теперь свою работу исключительно в том, чтобы доказать: пара пилотируемых кораблей может встретиться на орбите, пусть даже они не в состоянии состыковаться. «Джемини» был спроектирован в расчете на стыковку с «Адженой», а не с другим «Джемини». Уолли выбросил из плана полета всё, что не имело отношения к операции сближения и встречи, и в любом случае не намеревался проводить на орбите кучу лишнего времени, наматывая витки вокруг Земли. А чтобы никто не возражал, при следующем запуске Ширра показал всем, что ему лучше не перечить. Бог свидетель, он был хладнокровным пилотом.
Во время второй попытки отправить в полет «Джемини-6» мощные двигатели «Титана» запустились, стартовую площадку окутали дым и пламя, но чертова ракета не поднималась. Уолли и Том сидели внутри этого огненного шторма, буквально на краю беды, ракета гудела и дрожала под ними. Мы смотрели на происходящее в ужасе, зная, что по всем инструкциям экипаж должен катапультироваться, прежде чем ракета под ним взорвется.
Ширра взялся за оранжевую ручку в виде буквы D, которая должна была привести в действие механизм и катапультировать его и Стаффорда из обреченного корабля, но он не дернул за нее! У Ширры были железные яйца. Он нарушил в этот день все правила, но спас программу от потенциальной катастрофы с серьезными последствиями. Запущенные двигатели выключились, неистовый «Титан» успокоился, и тогда Уолли и Том вылезли из корабля и заявили, что о случившемся и говорить-то не стоит. Том, наблюдая за мастером, выучил урок, который ему сильно пригодился в одном из будущих полетов.
«Джемини-6» наконец-то сумел стартовать 15 декабря и нашел на орбите давно уже страдающую команду Бормана и Ловелла. Ширра и Стаффорд помахали друзьям, полетали с ними в тесном строю, сделали несколько снимков и отправились прямым ходом домой. Фрэнк и Джим остались на посту, с каждым витком все более раздражительные, грязные и неприкаянные, а этих витков у них в плане было 206 – 14 суток! В маленькой кабине корабля они даже не могли вытянуть ноги!
Программа набрала такой быстрый темп, что всего через месяц после катастрофы был запущен «Джемини-8» с Нилом Армстронгом в командирском кресле и Дэвидом Скоттом, летчиком-испытателем с магистерской степенью из Массачусетского технологического института, готовым к продолжительному выходу. Он располагал лишь ручным устройством с соплами на сжатом газе, подобно Эду Уайту, и не должен был испытывать ракетную установку AMU, но мы не сомневались, что Дейв принесет тонны ценной информации, которую я смогу использовать для подготовки к собственному выходу.
Они состыковались с ракетой «Аджена» и очень быстро попали в серьезную беду. Состыкованные объекты начали вращаться по рысканью и крену, а затем перешли в дьявольскую круговерть, и все это вне зоны связи с ЦУПом. Экипажу было не с кем посоветоваться, а ситуация ухудшалась с каждой секундой. Они подумали, что источником проблемы является «Аджена», и Нил расстыковал аппараты. От этого проблема только усилилась – маленький «Джемини» стал вращаться с дикой скоростью, делая полный оборот за секунду.
«У нас тут серьезная проблема, – умудрился сообщить по радио Дейв, когда связь восстановилась. – Мы кувыркаемся вовсю». Как оказалось, один из двигателей застрял во включенном состоянии и заставил «Джемини» крутиться подобно волчку, так что астронавты были близки к потере сознания. Нил сумел полностью отключить весь комплект двигателей орбитального маневрирования, а затем медленно успокоил корабль до стабильного положения с помощью малых двигателей системы управления спуском в носовой части. Чтобы сделать это, он истратил большую часть топлива, выделенного на возвращение с орбиты. Тем не менее они сумели вскоре приводниться в западной части Тихого океана и были спасены американским эсминцем – единственным кораблем, который оказался поблизости.
Нил любил говорить, что поставил рекорд, который никогда не будет побит: встречавший их авианосец всё еще ожидал в Карибском море, а он плюхнулся в воду в 13 000 км оттуда, вблизи Окинавы. И несмотря на всю жуть, выпавшую им за десять часов полета, Нил и Дейв достигли важной цели программы: они доказали, что стыковка на орбите возможна. К сожалению, досрочное прекращение полета заставило отказаться от запланированного выхода Дейва в открытый космос, а я лишился шанса узнать побольше об этой сложной работе. Отсутствие таких знаний очень дорого обошлось мне, когда я вышел наружу из «Джемини-9».
Не потребовалось много времени, чтобы некоторые в Отделе астронавтов начали критиковать работу Нила. Он же гражданский пилот, и, быть может, слегка растерялся. Почему он сделал это, а не вот это? Они бы не стали крутиться так сильно, если бы он не расстыковался с «Адженой». Эти великие специалисты по вопросу о том, как надо было делать, сидевшие на Земле в то время, как Нил и Дейв боролись за свое спасение в космосе, были безжалостны. В нашем сверхконкурентном братстве облажаться было недопустимо, а если ты это сделал, то можешь заплатить очень дорого. Кто знает, вдруг эти критические речи достигнут ушей Дика и изменят подбор будущих экипажей в пользу того, кто ябедничает? Увы, никто не был свободен от критики, если подал хотя бы малейший повод для нее. Никто.
Лишь через много лет каждый из них по отдельности открыл секрет этого разговора. Он был прост. Выход, который мне предстоял, был очень опасен, и существовала вполне реальная возможность, что произойдет что-то непредвиденное с реактивной установкой или с тросом, и я останусь висеть снаружи корабля, не в состоянии что-либо сделать. Если такое случится, сказал Дик Тому, единственный выбор будет состоять в том, чтобы обрезать трос, закрыть люк и вернуться на Землю без меня. Хороший выбор, правда?
Мой друг по прозвищу Мямля дал единственно верный ответ: командир экипажа – он, и только Томас Стаффорд, а не кто-нибудь на Земле, включая и Дика Слейтона, будет решать, что делать, если сложится такая ситуация. Мне не нравилась идея стать спутником по имени «Сернан», но я давно уже понял, что такая опасность существует. Я знал, что Том не сможет втащить меня обратно в корабль, если я сам не сумею справиться с проблемой. Конечно, он бы стал работать как дьявол, чтобы спасти меня, но в конечном итоге оказался бы вынужден меня бросить, потому что другого решения не было. Мы оба знали это. Такова была плата за вступление на новую территорию.
В 10:15 утра вспыхнуло пламя, заклубился дым, раздался грохот, и «Атлас-Аджена» стала мягко и спокойно подниматься над Мысом в вихре цветов. Земля сотряслась – я почувствовал, как мощная вибрация прошла по нашей ракете снизу доверху, и приглушенный рев заполнил мой шлем. Серебристая ракета-мишень взбиралась в небо, балансируя на струе огня, яркой, как солнце, и умчалась, пронзив маленькое белое облако над головой. Я удовлетворенно кивнул. Давай, малыш, давай. Встретимся наверху.
«Смотри на эту ракету, Трейси», – сказала Барбара, указывая на экран телевизора и обнимая нашу дочь. Все в комнате кричали и хлопали в ладоши, пока «Атлас» набирал скорость. Эйфория, которая автоматически охватывает всех наблюдающих за запуском, передалась даже репортерам на лужайке. «Атлас» тем временем все наращивал скорость. Давай, давай, давай! «Папа, папа!» – закричала Трейси, прыгая на подушке. «Нет, это не папа», – ответила Барбара. «А кто в ней?» «Никого».
Да, спаси Господи, никого. Всего через 130 секунд после этого один из двух главных двигателей «Атласа» сошел с ума. Колоколообразное сопло, которое направляет тягу ракетного двигателя, качнулось и затем ушло вбок до упора, и, поскольку двигатель все еще работал в полную силу, перевело «Атлас» в кувыркание, из которого он уже не смог выйти. Спустя десять секунд эти двигатели выключились, как положено, «Аджена» отделилась, но было слишком поздно, слишком низко, слишком быстро и вообще всё не так. Вся конструкция рухнула в Атлантику, оставив причудливый дымный след, повисший в воздухе подобно гигантскому знаку вопроса, примерно в 260 км от Мыса.
«Мы потеряли ее, – тихо сказал Ал Чоп потрясенной аудитории. – Мы потеряли птичку». Мы с Томом остались сидеть на заправленной МБР «Титан», в полном снаряжении, но без той цели, к которой собирались устремиться, и весьма впечатленные самой свежей демонстрацией закона Мёрфи – если что-нибудь может пойти неправильно, то обязательно пойдет. Американские ракеты все еще умели взрываться. «О, shit», – произнес Том, но этот комментарий ребята из службы связи с общественностью облагородили, прежде чем передать аудитории.
Моей единственной связью с реальным миром был фал, который мы называли «змея». Теперь он решил преподать мне урок законов Ньютона. Самое легкое движение воздействовало на все мое тело, далее волна шла по фалу и встряхивала корабль. Не желая того, мы начали играть с бичом – Том в «Джемини» и я на другом конце «змеи». Поскольку мне нечем было остановить свое движение, я утратил контроль над телом и стал кувыркаться. Когда фал растянулся, меня дернуло назад, как на резинке, и «змея» стала заматывать меня, как будто пыталась восстановить первоначальную форму.
Я ничего еще не сделал – и уже почти проиграл сражение. Никто не мог предупредить меня об этих сложностях. Я уже вышел из пределов опыта Уайта и Леонова и оказался на незнакомой территории. Никто в истории еще такого не делал. Мне казалось, что я сражаюсь с осьминогом. Фал жил своей жизнью, крутясь подобно ленте и норовя поймать меня, словно трос, который пытается захлестнуть рулонные шторы. «Боже, эта «змея» тут действительно извивается», – сказал я. Я делал безумные лихорадочные петли вокруг корабля, как если бы скользил по лужам космического масла, не в состоянии контролировать ни направление, ни положение, ни движение своего тела, а фал все это время пытался набросить на меня лассо. Конечно, я не потерялся в космосе, но был совершенно беспомощен.
... когда мои бесцельные мотания на фале закончились, я выдал Тому и ЦУПу свое заключение. Будущим пустолазам, попадающим в среду, где есть возможность только тянуть и толкать, только действие и противодействие, будут нужны какие-то реактивные средства для контроля, а на корабле должно быть больше точек и поручней, за которые можно ухватиться. Без таких средств они тоже будут болтаться подобно тряпичной кукле.
Я устроил короткий перерыв, прежде чем двинуться к кормовой части корабля, где находилась установка AMU, и вновь поразился невероятному зрелищу. Это был праздник чувств. При взгляде через окно корабля космос имел лишь 15 сантиметров в ширину и 20 в высоту, а тут… ух!
Ничем не защищенное Солнце, сияющий белый огненный шар, смотрело на меня, посягнувшего на его владения. Невероятным с этой ветки в небесах был и вид Земли, которая проносилась у меня под ногами. Голубой цвет горизонта пропал, и теперь лишь тонкая искривленная полоска лазури переходила в черноту космоса. С точки, где не было никакой погоды, я глядел вниз на вершины грозовых облаков и на гигантские пушистые «пальцы» урагана Альма. В океане я мог видеть V-образные следы кораблей, а на суше – темные сетки больших городов. С горных хребтов в сторону океанов сбегали изящные реки, и я наблюдал, как Миссисипи вьется в своем движении к Новому Орлеану. Всю палитру цветов давали изумрудные тропические леса, бронзовые пустыни, сапфировые воды и облака цвета слоновой кости, а над всем этим царила полная чернота.
Попытайтесь представить себе место, не имеющее границ, комнату без стен, пустой колодец, столь же глубокий и бесконечный, как ваше воображение, – вот там я и находился! И это место должно было оставаться моим домом еще несколько часов.
Между тем часы тикали, и мне нужно было добраться до кормовой части корабля, пока еще светло. Залезть в реактивное кресло и зафиксироваться в нем можно и в темноте. Дальше я должен буду пристыковать к своему нагрудному ранцу новый фал с питанием и кислородом от AMU и привязать себя к кораблю 38-метровым тонким нейлоновым тросом. Когда же Солнце взойдет вновь, Том щелкнет выключателем и подорвет единственный пироболт, удерживающий установку на «Джемини». И вот тогда я отплыву от корабля, сам управляя своим полетом, и стану первым человеком – самостоятельным спутником Земли. Хозяином Вселенной. Но сначала я должен был добраться туда, где лежала установка, словно какая-то странная птица в своем гнезде.
Мой скафандр препятствовал каждому движению. Мне требовались гибкость и мобильность, а у него не было ни того, ни другого. Он раздулся, как летающая фигура над парадом по случаю Дня благодарения в Нью-Йорке, и пытался сохранять свою форму, как бы я ни старался изогнуть его.
Надавите на воздушный шар – и он вернется к первоначальной форме, как только вы уберете палец. То же самое происходит и в открытом космосе. Чтобы сделать скафандр прочнее, в его ткань была вплетена сетка с ромбическими ячейками, которая придала всей конструкции гибкость ржавой кольчуги. Я мог согнуть руку в локте, но после этого требовалось все время прилагать усилие, чтобы удерживать ее в новом положении. От этого у меня повысилась частота сердцебиения, и я тяжело дышал, пытаясь найти опору. Как хорошо, что я долгие часы проводил в спортзале, накачивая мускулы.
Главной моей проблемой было отсутствие всякой опоры при отсутствии тяжести. Пары тонких металлических стремян, которые должны были удерживать на месте мои ноги, оказалось совершенно недостаточно. Чтобы получить хоть какую-то стабильность, я пропустил правую ногу ниже стремени и встал в него левой, как следует надавив на правую. Как старый моряк, который всегда держится за брас, работая с парусами, я прочно держался одной рукой за фиксатор и работал второй рукой. Лишь для того, чтобы оставаться на месте, требовалась немалая сила руки и кисти, и я снова порадовался, что мы с Чарли Бассеттом долгие часы занимались с тяжестями, чтобы усилить мышцы предплечий.
Когда мне удавалось стабилизировать один конец своего тела, второй тут же пытался «уплыть» прочь. Работа была изматывающей, я тяжело дышал, а сердце давало уже 180 ударов в минуту. Поскольку стекло запотело изнутри, я не мог снять шлем и вытереть его насухо. Единственное, что я мог предпринять – это потереть его изнутри носом и сделать небольшую дырочку, через которую можно было видеть.
Установка AMU представляла собой сложную машину, полную клапанов, рычагов и приборов. Многие из них находились в труднодоступных местах, вынуждая меня полагаться на отражение в полированном металлическом зеркале у меня на запястье, и на тактильное чувство, сильно ослабленное тяжелыми космическими перчатками. Когда я попытался открыть один из таких клапанов, вступили в силу законы движения мистера Ньютона: клапан старался с такой же силой повернуть меня в противоположном направлении, и я снова начинал дрейфовать в космос. Без опоры было невозможно повернуть даже небольшую ручку: раз, и мое тело летит в другую сторону, пока я не вцеплюсь в новый поручень.
В моем шлеме было холодно, а вот задняя часть тела горела как ошпаренная. Во время всех этих сальто в дневном эксперименте по динамике фала у меня разошлись задние швы на семи внутренних изолирующих слоях скафандра. Солнце добралось до треугольника незащищенной кожи, и там образовался большой солнечный ожог, с которым я не смогу сделать ничего, пока не сниму скафандр, а это будет только завтра. У меня было много других причин для беспокойства в эту минуту, так что я пытался не замечать жжения.
Мы шли над Атлантикой, когда я, полный внутренних опасений, начал протискиваться в кабину. Том держал меня за ноги, потому что негибкий скафандр сопротивлялся, словно живой. Попытки сложить его напоминали складывание пополам надувного матраса. Том не мог оказать никакой другой помощи, и вокруг не было больше никого, так что именно мне приходилось сражаться со скафандром и кораблем одновременно. Я тяжело дышал от напряжения, но все же старался не сказать лишнего, потому что врачи внимательно слушали. Я протиснулся пониже и сумел согнуть ноги до положения утиной ходьбы. Том держал меня за ступни на сиденье. Если он отпустит их, чтобы я смог засунуть ноги в проем перед сиденьем, я просто вылечу назад в космос, так что я попытался наклониться вперед. Мучительная боль пронзила мои бедра, но я тянул тело вниз, извиваясь, как космический акробат. Я сумел сдвинуть за край сиденья сначала пальцы ног, а затем пятки, одновременно запихивая колени под приборную доску. Мои ботинки зацепились за стальную плиту, которая закрывала кресло с передней стороны, пальцами вниз, и ноги неестественно изогнулись в форме буквы V, но я продолжал давить. У меня не было выбора – приступы боли приходилось игнорировать.
Моя цель состояла в том, чтобы впихнуть зад в кресло и прижаться спиной к его спинке, но это было невозможно сделать в наддутом до жесткого состояния скафандре. Усилия перешли в борьбу, а затем в настоящую битву с пространством, которое я отыгрывал по миллиметру, обливаясь потом. Мое сердце слегка успокоилось по дороге к люку, но теперь снова билось как сумасшедшее, пока я корчился, и я заглатывал воздух по сорок раз в минуту. Впрочем, докладывать об этом ЦУПу не стоило.
«Заходим, без проблем», – передал Том. «Без проблем», – согласился я. Не было смысла говорить врачам больше, чем им следует знать. Они все равно не могли мне помочь. Я уцепился пальцами за нижнюю часть приборной доски и снова стал тянуть. Еще немного, и я впихнул под доску колени и теперь мог использовать их как точку опоры. Это было непросто сделать в мягком скафандре, и почти невозможно в наддутом. Происходило все примерно так: ых-х-х! И так: ах-х-х! Толкнемся, поерзаем, еще толкнемся, попробуем… ох-х-х!.. заставить скафандр согнуться. Это было труднее, чем засунуть пробку в бутылку с шампанским.
К этому моменту я был наполовину внутри корабля и наполовину снаружи, и все еще трудился на всю катушку, чтобы впихнуть свое тело в кабину. Я сумел опустить плечи ниже уровня люка, вдавил себя вниз так сильно, как только мог, согнул шею и голову под немыслимым углом и потянул за люк. Он ударил по верхушке моего гермошлема и не закрылся. Сукин сын! Я все еще не продвинулся в достаточной степени. Том дотянулся правой рукой до рукоятки, похожей на ручку щетки, которая через цепь передавала усилие на люк, и потянул ее, чтобы опустить крышку пониже.
Толчок, люк сдвинулся еще на десяток сантиметров и остановился. Ручка зацепила первый зуб трещотки механизма, и это было хорошо, но мне стало еще хуже. Я был спрессован до такого состояния, что уже ничего не мог согнуть, а чертова дверь все не запиралась.
Еще один толчок, и мне стало страшно больно. Человеческое тело не способно складываться подобно листу бумаги. Наконец, защелки сработали, и я начал качать ручку так, чтобы люк уже не смог распахнуться. От боли у меня темнело в глазах, я совсем не мог пошевелиться, например, выпрямить ступни, которые все еще были завернуты назад. Я не мог опустить тело ниже, а колени не шевелились, потому что были вдавлены в нижнюю часть приборной доски.
Еще щелчок. Качаем, трещотка щелкает, я скриплю зубами. Ни одна кость пока не сломалась, хотя непонятно почему. Я никогда не испытывал такой боли. Я качнул ручку в последний раз, и люк наконец-то плотно закрылся. Должен признаться, что я уже плакал, хотя только Том мог об этом знать.
«Том, – прошептал я по внутренней приватной линии, чувствуя себя смертельно раненным, – если мы не сможем быстро наддуть кабину, и мне придется оставаться в таком положении до конца полета, я просто умру!» Я не мог больше находиться в этой ужасной позе. Воздух не поступал в легкие, пятна плясали у меня перед глазами, невероятная мука пронзала меня, и я был на грани потери сознания.
Том не медлил ни секунды, и свист поступающего в кабину кислорода стал для меня самым прекрасным звуком за всю жизнь. По мере роста внешнего давления скафандр милосердно смягчался. Когда я смог пошевелить ногами, я с болью вывернул ступни, выпрямился наконец и смог уместиться в маленьком кресле. Я снял шлем и вдохнул свежий кислород. Лицо у меня было красное, как редиска, и Тома шокировал его вид.
У нас было железное правило – никогда, ни в коем случае не распылять воду в кабине, потому что летающие капли могут замкнуть электрическую проводку. Но Том не колебался. Он схватил водяной кран, направил в мою сторону, как будто это был пистолет, и пустил струю жидкой прохлады на мою горящую кожу. Я облегченно закрыл глаза, чувствуя себя спасенным и воскресшим почти что из мертвых. Я пробыл в открытом космосе два часа и девять минут, «пройдя» за это время примерно 58 000 км – один полный виток вокруг Земли и более трети второго.
Ты согласен перейти из дублеров в основной экипаж? Полететь на двенадцатом вместе с Ловеллом?» На моем лице отразилось удивление. Чтобы я оказался на борту, нужно снять с полета Олдрина. «Могу я знать, в чем дело?» «В AMU, – ответил он. – ВВС не отпускают нас и просят испытать установку еще раз, и я хочу, чтобы на ней полетел ты. Ты можешь это сделать?»
У Базза была шаткая репутация среди руководящих работников NASA из-за того, как он принимал решения. Он был блестящим специалистом и поэтому не мог просто принять некий предмет, он хотел всё переделать, а у нас не оставалось времени, чтобы заново изобретать то или иное колесо. Учитывая доклады о его работе на тренажерах и о других направлениях подготовки, сказал Дик, он считает, что Базз не будет способен на всестороннее испытание AMU. А у меня уже был опыт, и Дик хотел видеть меня в кресле «водителя».
Когда Дик спрашивает, согласен ли ты принять задание, на это есть только один ответ, иначе попадешь под раздачу. «Да, сэр, – сказал я ему, окончательно решив, что уверенность Дика во мне не поколеблена. – Будьте уверены на все сто, я сделаю это». Но еще до того, как Дик успел внести изменения в список экипажей, задача полета стала другой. Опасную AMU сняли, а выход решено было посвятить простейшим упражнениям, чтобы понять, можно ли делать в космосе хотя бы элементарные вещи.
Баззу предстояло выйти наружу, тщательно зафиксировать ноги в «золотых тапочках» и привязаться к кораблю несколькими фалами, используя также поручни и перила. Вместо того чтобы возиться со сложной установкой AMU, он должен был теперь стоять на надежном «якоре» у учебной панели и резать кабели, закручивать болты ключом, накидывать петлю на крюк, снимать предметы, закрепленные на липучках, и тому подобное.
«Джемини-12» оказался очень успешным полетом, а Базз установил рекорд продолжительности работы за бортом почти в пять часов за три отдельных выхода. Благодаря внесенным изменениям после трудных выходов Майка, Дика и моего он даже не слишком тяжело дышал, влезая обратно в корабль. В своей обычной манере он позднее утверждал, что лично решил все проблемы с выходом и что его работа прошла столь гладко оттого, что он был подготовлен лучше, чем остальные. Мы же, откровенно говоря, считали, что он занимался лишь обезьяньей работой.
Советы постигла неудача, Комаров погиб, и советская космическая программа потерпела катастрофу вместе с ним. Однако мы в Америке не понимали, насколько серьезным был этот удар. Из прошлого опыта мы знали, что смерть космонавта не остановит их, и полагали, что у русских, вероятно, есть еще козыри в рукаве. На официальном уровне мы направили соболезнования, но на самом деле тихо радовались, испытывая, вероятно, те же самые чувства, что и русские после трагедии «Аполлона-1».
Годы спустя, как это случалось с вражескими летчиками после многих войн, американские астронавты и советские космонавты встретились, мы узнали в лицо тех, чьи имена до того только слышали, обменялись воспоминаниями за полными до краев рюмками водки, и тогда на поверхность вышло взаимное уважение, переросшее в дружбу.
Но в те ранние дни мы хотели, чтобы их чертовы ракеты взрывались! Между нами шла война. Если они первыми достигнут Луны, это будут Спутник и Гагарин еще раз, но намного хуже, и мы потерпим поражение. По-человечески мы жалели Комарова, но он был солдат и, как и все мы, понимал риски космического полета. Мы получили перерыв.
Поэтому за несколько месяцев до полета «Аполлона-7», уже набрав весь возможный опыт работы на «своей» части командного модуля, я урвал немного времени, чтобы посетить Бетпейдж в штате Нью-Йорк, родину корпорации Grumman, где создавались лунные модули.
Модуль LM-4 выглядел аляповато. Имея почти семь метров в высоту, он сидел на паучьих ногах на просторном полу цеха, искоса посматривая на меня треугольными глазами. Тело его напоминало раздавленную пачку сигарет, обернутую в мятую золотую фольгу. Он был больше похож на двуглазого и однорогого летающего пурпурного людоеда, нежели на космический аппарат, который сможет доставить меня на Луну.
Другие лунные модули на разных стадиях строительства свисали с потолочных балок, зацепленные за траверсы и качающиеся под ними, словно механизмы для взбивания коктейля, а некоторые обитали на полу – скелеты, ожидающие своей кожи. Внутри эта штуковина выглядела не сильно лучше. Том и я должны были стоять в пространстве размером с телефонную будку, удерживаемые на месте притягами, и пилотировать лунный модуль, глядя через окно, считывая числа с компьютера и играя электрический концерт на паре сложных клавиатур из приборов и органов управления двигателями.
Я привык летать на самолетах и на космических кораблях, сделанных из прочной стали, – на машинах, издающих гулкий звук, если ударить их молотком, на крепких и тяжелых аппаратах, выходящих из ворот предприятия, которое летчики гордо называли Металлическим заводом Grumman. Насколько же противоречил этому образу лунный модуль!
Кожа этой птички была сделана из металла столь тонкого, что он казался почти прозрачным. Вместо того чтобы нагромождать стальные конструкции, Grumman теперь обещал премию в 25 000 долларов за каждый фунт, который удастся соскоблить с лунного аппарата и, клянусь Богом, их уже осталось совсем мало. А то немногое, что все-таки осталось, выглядело устрашающе в прямом смысле слова. Стоило уронить отвертку, и она бы прошла насквозь.
Два стеклянных окна довели до столь малой толщины, что они изгибались при наддуве кабины. Однако внешность обманчива. История покажет, что этот хрупкий, похожий на большого жука лунный посадочный аппарат сможет сделать всё, что от него требуется, а сверх того окажется спасательной шлюпкой, которая сохранит жизнь трем астронавтам. С предприятия я ушел под впечатлением от заразительного энтузиазма груммановских парней. Я не шучу: они на самом деле целовали каждый построенный лунный модуль, прежде чем отправить его в NASA. И если они были готовы любить эту машину, то я был готов лететь на ней.
Прошло немного времени, и «Сатурн IB» стартовал по графику с шумом и грохотом, сотрясая пески Флориды, словно тяжело ступающий гигант, и три праведных пилота возвратили США в космос. 21 месяц миновал со времени пожара «Аполлона-1», и это были очень долгие месяцы.
Следующие 11 дней эти трое с поразительным успехом делали две вещи – выполняли все предписанные испытания и доставали всех участников программы, от инженера низшей категории до руководителя полета. Большая часть споров шла по открытому радиоканалу. Задиристость, которую они проявили, надзирая за строительством командного модуля, обернулась припадками злости – в течение всего полета они ворчали и рычали.
У всех троих развилась простуда, так что сорваться стало еще проще. Им не нравилась пища. Они смотрели на многие задания как на чепуху в духе Микки-Мауса. Уолли назвал одного из менеджеров идиотом, а Донн бурчал, что хотел бы переговорить наедине с тем, кто дал вот это, особенно глупое, по его мнению, задание. В самом лучшем случае они поставили себя над программой, а в худшем – верили, что они-то и есть программа.
В какой-то момент Уолли прорвало, и он заявил ЦУПу: «Мы не будем больше принимать эти новые игры и проделывать дикие тесты, о которых раньше ничего не слышали». Для военного и офицера отказаться выполнять приказ было невиданным делом. Донн и Уолли пустились в пререкания из-за какой-то навигационной проблемы и целый день только и делали, что летали вокруг Земли и дулись друг на друга.
Уолт заявил, что Донн заснул на дежурстве. Парни в ЦУПе, уставшие от гримас и жалоб в Шоу Уолли, Уолта и Донна, втихомолку обсуждали, не посадить ли их прямо в середину тайфуна. Все трое отказались надевать перед сходом с орбиты гермошлемы – Уолли боялся, что они могут повредить барабанные перепонки в простуженном состоянии. Они не выполнили прямой приказ Дика Слейтона и утратили его доверие, вернувшись с репутацией мятежников и изгоев. Ни один из троих больше не полетел в космос.
Уолли, единственному астронавту, который отлетал на «Меркурии», «Джемини» и «Аполлоне», было всё фиолетово. Ступив вновь на твердую землю, он перестал скандалить и вновь стал обаятельным парнем. Донна назначили в дублирующий экипаж «Аполлона-10», но его жена Харриет впаяла мужу дело о разводе из-за шашней с какой-то Сьюзи из Флориды, и вскоре от него осталась лишь строка в истории. Уолт Каннингэм в полете старался уйти с линии огня, но и его затянул водоворот обид, который он сам же создал с годами. Он так и остался прикованным к офисному столу и впоследствии писал, что, по его ощущениям, весь экипаж Ширры вымазали дегтем и вываляли в перьях. Пожалуй, за дело.
«Корабль мечты» Вернера фон Брауна для полета на Луну воистину был зверем мифологических пропорций. Одна лишь нижняя секция, то есть первая ступень S-IC, изготовленная компанией Boeing, имела 42 метра в высоту при диаметре 10 метров. Она весила 130 тонн, и это без топлива. Пять двигателей F-1 могли развивать тягу 3500 тонн, а их топливные насосы имели мощность, соответствующую 30 дизельным локомотивам. Вдоль по баку ступени могли бы ехать три микроавтобуса по трем параллельным полосам.
Верхом на ней стояла вторая ступень S-II производства North American. Тоже десятиметровая в диаметре, она имела почти 25 метров в высоту и – пустая – весила 37 800 кг. После того, как израсходует свое топливо первая ступень, включатся пять двигателей J-2, питаемые кислородом и водородом, производящие 450 тонн тяги.
Еще выше сидела третья ступень S-IVB родом из McDonnell-Douglas. Она была более узкой, «всего лишь» 6,6 метра в диаметре, и задавала форму аэродинамического «шпиля». Она добавляла к высоте ракеты еще 18 метров и весила более 11 тонн без топлива.
Единственная задача всех трех ступеней – создавать тягу, и, если не считать двигателей, они представляли собой не более чем гигантские бензобаки, которые нужно было сбрасывать один за другим, когда топливомер покажет «пусто». При максимальной заправке они вмещали достаточно топлива, чтобы заполнить им 96 железнодорожных цистерн. Наконец, двигатели трех ступеней имели такую же суммарную мощь, как 543 боевых реактивных самолета, пронзающие небеса на форсаже.
На верхушке третьей ступени находился двухтонный приборный отсек, изготовленный IBM, – электронный мозг, который говорил большой ракете, что и когда нужно делать. И это не всё – до вершины еще 25 метров!
Следующей секцией был летающий гараж, внутри которого, со сложенными ногами, подобно спящему насекомому, покоился LM-4, наш лунный модуль от Grumman. Стенами круглого гаража служили четыре панели, похожие на лепестки, которые сужали ракету еще сильнее, до диаметра 3,9 метра, и соединялись с донной частью служебного модуля.
Эта секция высотой 7,5 метра содержала наши системы жизнеобеспечения и электрогенерирующее оборудование. В хвостовой части модуля стоял единственный мощный двигатель, который служил для коррекций траектории и выдавал жизненно важные импульсы для перехода на окололунную орбиту и для схода с нее. Столь важен был этот двигатель для выполнения полетного задания, что его топливные баки имели совершенную защиту и изоляцию: ледяной кубик, помещенный внутрь, растаял бы лишь через 8,5 часов.
Командный модуль стоял следующим, сужая конструкцию еще сильнее. Это и был отсек экипажа, в котором нам предстояло жить и работать. Выше располагались стыковочный туннель и наши парашюты. Командный модуль заполняли 24 прибора, 566 переключателей, 71 лампа и 40 аварийных индикаторов. Наконец, выше его, подобно острию стрелы, смотрела в небо твердотопливная спасательная ракета, которую можно было сбросить вскоре после отправки в путь.
В момент старта «Сатурн V» был на 18 метров выше статуи Свободы и весил в 13 раз больше. Часть, включавшая полезный груз – от «гаража» с лунным модулем и до верхушки командного модуля, – была почти такой же высоты, как вся система «Меркурий – Атлас», которая доставила на орбиту Джона Гленна, а ракета системы аварийного спасения, торчащая на носу нашего «Сатурна V», могла развить большую тягу, чем «Редстоун» Шепарда. Нам предстояло покинуть Землю на машине высотой 111 метров, а вернуться – нырнуть в воды океана – в стальном конусе высотой не более трех метров.
Если не считать нескольких небольших проблем, полет «Аполлона-9» прошел как по маслу. Проведя пять дней на орбите вокруг Земли, Джим и Расти проплыли в невесомости по стыковочному туннелю из командного модуля в лунный, закрыли люк, проработали контрольные карты и двинулись на «Спайдере» в космос.
Особую трезвость взгляда и мысли им придавало понимание того, что теперь единственный путь на Землю лежал через повторную стыковку с Дейвом Скоттом, который пилотировал «Гамдроп», потому что лунные модули не были рассчитаны на самостоятельное возвращение. «Спайдер» летал в одиночестве 6 часов и 20 минут, используя собственные двигатели, чтобы удалиться от материнского корабля на 178 км. Вся суть летных испытаний заключалась в этом эксперименте – сесть в совершенно не проверенную машину и отправиться в путь, имея только два возможных исхода – успех или провал.
Сам лунный модуль состоял из двух самостоятельных и четко различимых половин. Посадочная ступень с мощным ракетным двигателем должна была доставить аппарат с окололунной орбиты на Луну, а затем превратиться в одноразовый стартовый стол для возвращения. Взлетная ступень, имеющая в своем составе кабину экипажа и пульт управления, оснащалась меньшим по тяге двигателем, который должен был поднять ее на орбиту для встречи. Этот двигатель тоже был критически важен, потому что только он давал возможность взлететь с Луны.
Включив несколько раз двигатель посадочной ступени и доказав, что она работает, Джим и Расти отстрелили ее и использовали двигатель взлетной ступени, чтобы отыскать «Гамдроп», летящий намного выше их. Медленно, но четко они прошли путь до командного модуля, где Дейв нетерпеливо ждал, готовый в любую минуту броситься вниз на помощь, если это потребуется.
Постепенно две космические машины выбрали промежуток между ними, и наконец громкий удар отметил срабатывание стыковочных замков. По голосам астронавтов было заметно, насколько вдруг уменьшилось напряжение. Теперь они точно вернутся домой вместе.
Вторая ступень закончила работу через 11 минут 47 секунд после старта, оставив нас нестись вперед на скорости 25 010 км/час, но это была еще не орбитальная скорость. Несмотря на все шатания и вращения, нам было радостно вновь оказаться в космосе. «Как в старые добрые времена», – пошутил Джон. Мы получили еще один сеанс пляски с притопом, когда третья ступень включилась на три минуты – этого хватит, чтобы доставить нас на орбиту высотой 187 км на скорости 28 230 км/час.
Внезапно она решила везти нас с мягкостью «кадиллака»: после отделения второй ступени пропало и POGO. И вот мы начали плавание в невесомости. Никто не испытывал эйфорию от отсутствия тяжести, потому что всем нам это ощущение было знакомо, и нас больше беспокоило, насколько велик ущерб, который мог потерпеть корабль из-за дикой тряски при выведении, и не нарушит ли он все наши планы.
В момент запуска управление было передано из Флориды в Хьюстон, и Глинн Ланни отрядил воинство ЦУПа определить по телеметрии, может ли корабль продолжать полет, и в особенности – не получил ли повреждений хрупкий лунный модуль. Они знали лишь, что что-то было неправильно, но данные компьютеров не давали ясной картины. Ланни провел опрос по принятым данным и получил ответ, что ничего плохого не произошло.
Когда мы вновь вышли на связь через станцию Карнарвон в Австралии, ЦУП дал разрешение на повторное включение третьей ступени, которая отправит нас к Луне. Ожидая этого решения, мы сделали полтора витка вокруг земного шара, и теперь запустили отсчет к последнему импульсу, который уведет нас с околоземной орбиты и направит к Луне. Этот маневр был известен как «старт к Луне», или TLI. По какой-то странной причине мы всегда обращались по орбите вверх ногами, так что теперь, когда я выглянул из окна, я увидел огни Сиднея далеко внизу – и при этом над моей головой. Затем запустился могучий двигатель, и Сидней пропал из виду; австралийцы же удивились, когда в ночном небе над ними загорелась новая яркая звезда.
В отличие от «Джемини», где восход наступал сравнительно медленно, сейчас мы просто ворвались в солнечный свет, взбираясь над Землей на все более высокой скорости. «Какой прекрасный способ наблюдать восход», – изумился я. Колебаний типа POGO давно уже не было, но мы столкнулись с новым, более жестким типом вибрации, настолько сильной, что она мотала нас на притяжных ремнях. Металл визжал, приборная панель танцевала как на пружинах, пока наш корабль пытался освободиться от притяжения Земли. У нас не было зеркала заднего вида, мы не могли посмотреть, что там происходит, но понимали, что ситуация быстро ухудшается. Мы чувствовали агонию ракеты. Какой бы ни была наша проблема, она становилась все серьезнее. Я посмотрел на Ти-Пи и на Джона. Вы слышите это? Чувствуете это?
Том в левом сиденье аккуратно держал руку возле рукоятки аварийного выключения, и я начал прикидывать, чем это грозит, хотя приборы тряслись так сильно, что я едва мог прочесть показания. До конца работы двигателя оставалось две минуты. Не останавливайся, малыш! Не дай нам потерять полет! Некоторые астронавты описывали отправление к Луне как естественное продолжение полета. Я обязан сказать, что это не так. Когда вы покидаете Землю, это полный разрыв с известным, с тем, что вам знакомо, на что вы привыкли полагаться как пилот. Эти мозголомные броски туда-сюда в космосе – квантовый скачок по сравнению с летными испытаниями, где работа пилота состоит в том, чтобы подвести самолет к пределам его возможностей и найти ответы на заранее поставленные вопросы. А здесь приходилось противостоять чуждой и враждебной среде, где не было ни горизонта, ни верха, ни низа, где скорость и время приобретали новые значения, и мы не только не видели ответов, но и не знали самих вопросов. Казалось, что наш корабль пытается растрясти себя до смерти.
Если Том сейчас решится на аварийный останов и дернет рукоятку, ракетный двигатель немедленно выключится, и мы по крайней мере останемся единым целым. «Аполлон-10» проведет тогда пару дней в свободном полете по орбите, которая в конечном итоге приведет нас в Тихий океан. Но ворон каркнул: «Ни хрена!» Мы проскакали на этой брыкающейся лошади весь импульс TLI, и Том не убирал руку в перчатке от аварийной рукоятки, даже когда докладывал на Землю, что мы испытываем «час-тот-ны-е… ви-бра-ци-и», выдавливая слог за слогом через стиснутые зубы из-за сильнейшей, оглушающей тряски. Быть может, он вспоминал бесстрашие Уолли Ширры в сходной ситуации на «Джемини-6» и оттягивал роковое решение.
Мы набрали уже 32 000 км/час и в конце концов дотянули до 39 120 км/час. «Аполлон-10» скрипел и стонал, как старый дом зимой. Черт с ним, дай нам шанс. Не бросай нас, малыш. Давай! Жарь! Мы угадали правильное решение. Третья ступень выключилась строго по расписанию, тряска прекратилась и воцарилась тишина. Мы вышли в свободный полет к Луне. Я был доволен и испытал облегчение, обнаружив себя все еще в целом виде, одним куском.
Переполненные изумлением, мы не имели права на опасную езду. Нам предстояло вытащить лунный модуль из использованной третьей ступени. Ракета отделилась, но все еще шла рядом, как наш персональный спутник, потому что наши скорости оставались одинаковыми, и «Снупи» все еще был спрятан в маленьком «гараже» в ее носовой части. Четыре белые панели, которые защищали его во время выведения, отвалились назад, подобно лепесткам цветка, когда Джон приближался к нему дюйм за дюймом, целясь носом командного модуля в воронкообразную приемную часть на верхушке лунного посадочного аппарата. Яркое солнце сверкало на металлической коже ракеты. Я наехал камерой на лунный модуль с такой детальностью, что можно было пересчитать все его заклепки. В Центре управления все слегка обалдели. Эти парни, прикованные к Земле в течение стольких лет, теперь могли почувствовать, что находятся на корабле рядом с нами, что наконец-то участвуют в полете на самом деле, в эту самую минуту.
Джон попал точно в «яблочко», и два аппарата состыковались. «Щелк, щелк, и мы тут», – доложил он. Затем он медленно изменил направление тяги и вытащил «Снупи» на свободу, а мы нехотя завершили телешоу, чтобы привести лунный модуль в порядок. Я заплыл в туннель и открыл люк командного модуля, намереваясь заняться проверкой прочности конструкции – мне нужно было убедиться, что все замки, удерживающие вместе «Чарли Брауна» и «Сну-пи», прочно закрыты.
Внезапное изменение атмосферного давления в момент открытия люка сорвало с его задней стороны часть майларовой обивки, и в 23 253 км от Земли я обнаружил себя в центре снежного бурана. Целая волна хлопьев тепловой изоляции излилась из поврежденного места, прежде чем я сумел вновь закрыть люк. Я вернулся в кресло с волосами и бровями, облепленными этим белым материалом, словно перьями. Я выглядел так, как будто ощипал цыпленка, причем мне сразу захотелось почесаться.
Тем не менее мы были готовы к следующему шагу – избавиться от присутствия бесполезной теперь третьей ступени, которая все еще следовала за нами в безвоздушном пространстве. Через четыре с половиной часа после запуска Джон увел наш маленький поезд из «Чарли» и «Снупи» от опасного соседства. По сигналу с Земли двигатель ступени был включен еще раз, чтобы отправить ее на гелиоцентрическую орбиту – это означало, что она будет вечно обращаться вокруг Солнца.
В конечном итоге мы справились со всеми проблемами нашего щенка, ушли за Луну на 12-м витке и вновь лишились связи с Землей. Последние слова капкома подбадривали нас: «О’кей, «Чарли Браун» и «Снупи», вы уходите за холм. Даю разрешение на расстыковку, увидимся на другой стороне». Мы снова могли полагаться лишь на себя, на этот раз при выполнении рискованной процедуры разделения, и хотя все мы были взволнованы, все трое сосредоточились на деле. Поскольку теперь мы находились под защитой скафандров и шлемов, громоздкие перчатки затрудняли даже самое простое действие, а на ошибки не было времени.
Том встал на командирское место в левой части лунного модуля, а я в правой. Мы стояли в невесомости, заякоренные к полу подпружиненными притягами. Глаза смотрели на приборные доски перед каждым из нас, руки легко лежали на ручках управления двигателями. Луны в двух маленьких окнах видно не было, и мы полагались на мигающие красные цифры компьютера основной системы навигации и наведения PNGS на панели между нами. Они должны были говорить нам, где мы находимся.
Система PNGS была выставлена по звездам – настолько далеким, что их можно было считать неподвижными и получать точные навигационные данные по отношению к ним. У меня под правой рукой был второй компьютер, известный как аварийная система наведения AGS. Технически AGS считался вспомогательной навигационной системой для использования ближе к Луне и на ней, но его реальная функция состояла в том, чтобы вытащить нас из беды, если возникнет непредвиденная проблема. Обе системы должны были сыграть очень важную роль в неожиданный критический момент, до которого оставалось совсем недолго. Здесь нужно короткое техническое пояснение.
На приборной доске любого самолета есть прибор в виде пляшущего черно-белого шарика. Он называется авиагоризонт и показывает ориентацию самолета по отношению к горизонту. Если машина летит ровно, пилот видит нижнюю половину шарика черной, а верхнюю белой. Если самолет кренится, шарик поворачивается на соответствующий угол. Этот замечательный информатор помогает пилоту лететь ровно в темноте, в тумане или в облачности. Наш космический вариант прибора, так называемый шаровой индикатор полета, был сложнее, но имел то же общее назначение. Он выставлялся по трем гироскопам и был связан с компьютером PNGS, чтобы сообщать нам, в каком положении находится космический аппарат по отношению к лунному горизонту.
И был еще термин «складывание рамок», который мы очень не хотели услышать. Он означал, что гироскопы перестали работать, а авиагоризонт сделался бесполезным. Чтобы выйти из такого положения, нам потребовалось бы перезагрузить компьютеры и вновь выставить инерциальную платформу, а эта процедура требовала наблюдений навигационных звезд, ввода сложной информации и уймы времени.
Мы расходились друг от друга, и меня очень грело знание о том, что наверху в командном модуле сидит Джон Янг. В число пилотов командного модуля входили лучшие в нашем деле летчики. Мы работали и готовились вместе так плотно, что Джон всегда знал в точности, что мы делаем и где именно находимся. Никто лучше его не смог бы послужить нашим спасителем.
Спросите у любого астронавта, который ходил по Луне, о том парне, что оставался на орбите, и вы не услышите ничего, кроме самой высокой оценки. И когда Дик стал искать будущих командиров лунных экспедиций, первые четверо, кто получил такое повышение, были Ловелл, Скотт, Гордон и Янг – все опытные пилоты командного модуля. Без них ничего бы не получилось, и мы доверяли Янгу на все сто.
Поля булыжников выросли в размерах, удлинились тени между стенами каньона, который вдруг вырос с обеих сторон от нас – как будто его плоские вершины находились выше нашего маленького летящего жука.
«Мы иду! – прокричал я Хьюстону, когда мы в первый раз проходили над юго-западным углом Моря Спокойствия, в восторге от увиденного. – Мы спустился к ним, Чарли».
Капком Чарли Дьюк ответил: «Слышу, вы, наверное, плететесь по шоссе».
В момент 100 часов 43 минуты и 20 секунд от старта мы должны были достичь периселения – этим красивым словом называлась самая близкая к Луне точка орбиты. Я смотрел на избитую и иссеченную лунную поверхность, пока вместо нее не открылась чернота космоса. Пока мы снижались, я заметил нечто, из-за чего мое сердце затрепетало. Из-за Луны поднялась голубая Земля с накидкой из облаков, словно Господь положил на подставку бесценный алмаз, специально, чтобы я его увидел.
Двигатель нашей посадочной ступени проработал 59 секунд и увел лунный модуль прочь от «Чарли Брауна». Джон отследил нас телекамерой в прямом эфире и показал, как «Снупи» съеживается в размере до маленькой собачки, убежавшей далеко от дома. С моей точки зрения, меньше становился «Чарли Браун».
Включение имело целью снизить нашу скорость и сбросить нас с круговой орбиты высотой 111 км к покрытой кратерами поверхности, как если бы мы собирались совершить посадку на Луну. Однако нашей целью было лишь достичь другой, более низкой орбиты, которая позволит нам пронестись менее чем в 16 км над поверхностью, и вскоре мы там оказались.
ЦУП услышал взволнованный голос Янга, наблюдающего за нами с высоты: «Они бродят между этими булыжниками!» Мы шли ниже и ниже, и Луна из большого серого шара превратилась в плоскость и показала нам горизонт. Ощущение было почти такое же, как при полете над аризонской пустыней, но ни одна земная пустыня не имела такого рельефа.
У Тома возникли проблемы с фотоаппаратом, предназначенным для картографической съемки места посадки. «Этот проклятый фильтр у меня не работает. Мой «Хассельблад» сломался. Чертова камера». Он взялся за запасной аппарат, но и его заело. К счастью, ругался Мямля неразборчиво, потому что микрофон был включен, и миллионы слушали нас на Земле. Мы с трудом продвигались вперед с испытанием посадочного радара, проверкой компьютеров и поиском подповерхностных «магнитов», которые были способны сделать бесполезной навигационную информацию.
Мы пытались выявить каждый сюрприз, который Луна могла приберегать для следующих экипажей. И очень быстро настало время уходить. Мы заложили на «Снупи» еще один виток вокруг Луны с самой высокой точкой над обратной стороной, и совершили крутой спуск в стиле пикирующего бомбардировщика к периселению над Морем Спокойствия, готовясь имитировать старт почти с той же точки, откуда «Аполлону-11» предстояло подняться над поверхностью. В это время мы должны были разделить на две части наш лунный модуль.
Нижняя часть, посадочная ступень, с помощью которой мы спустились, должна была теперь стать миниатюрной стартовой платформой, подобной стартовым комплексам Мыса, а взлетная ступень – вновь поднять «Снупи» на орбиту для встречи с командным модулем. Мы держали курс на разделение. Две половинки были соединены четырьмя болтами, разрываемыми на части небольшими зарядами. Через наносекунду после этого, освободившись от тяжелой посадочной ступени, запустится взлетный двигатель, и мы отправимся на поиски «Чарли Брауна» – выше и примерно на 500 км впереди нас.
Поскольку мы должны были проверить всё, с чем может столкнуться «Аполлон-11», мы собирались имитировать аварийную ситуацию и поручить управление взлетной ступенью резервной системе AGS, а не более изощренной основной PNGS. Мы с Томом миллион раз проделали эту процедуру на тренажере без единой проблемы, но в реальной жизни вещи не всегда ведут себя так, как на подготовке.
В соответствии с контрольной карточкой я вытянул левую руку и переключил управление навигацией с PNGS на AGS. Мы были настолько заняты и знакомы с этой системой, что даже не смотрели на переключатели, которыми манипулировали. Мгновеньем позже Том вытянул правую руку и инстинктивно щелкнул этим же самым тумблером, зная, что его нужно перевести из одного положения в другое – и вернул назад, в состояние, в котором тот находился секундой раньше.
Мы думали, что готовы к разделению, а потому подготовили к включению посадочный взлетный двигатель и подорвали пироболты. И как только мы это сделали, на нас обрушился ад. «Снупи» тронулся умом. «Складывание рамок!» – простонал Том. «Сукин сын! – прокричал я в микрофон. – Черт, что происходит?»
Мы внезапно начали вращаться во всех трех направлениях, летя на скорости почти 5000 км/час на высоте менее 14 км над скалами и кратерами – и даже ниже, если вспомнить про эти чертовы горы, которые, казалось, ухмыляются вокруг нас гигантскими выпавшими зубами. Думая, что мы находимся под управлением AGS, Том прокричал: «Давай перейдем на PNGS» и еще раз щелкнул переключателем, отдав нас обратно в руки AGS. «Черт подери!»
Компьютеры теперь совершенно запутались и были бесполезны. Радар, который должен был искать «Чарли Браун», обнаружил значительно большую цель, Луну, и предлагал лететь в этом направлении вместо того чтобы подниматься к обращающемуся по орбите командному модулю. Все пошло кувырком, и я увидел за окном круговерть лунной поверхности, затем острый край горизонта, затем черноту и снова Луну, но на этот раз с другого направления. Мы полностью потеряли контроль.
«О’кей, – выдохнул я, – давай проведем этот маневр на AGS, бэби». Мы пытались остановить вращение. Пятью секундами позже Том устроил новую серию сердечных приступов ЦУПу, где люди в наушниках вскочили с мест, не понимая массовую атаку предупреждений, вспыхнувших на их терминалах.
«У нас неприятности!» – передал Том.
Хьюстон не мог разобраться, что за ерунда происходит, а ситуация менялась слишком быстро, чтобы они могли помочь. Чертова старуха Луна снова просвистела перед моим окном, на этот раз слева направо, и она выглядела опасно близкой. Я бросил взгляд на шаровой указатель, но он бешено болтался, не понимая, где находится горизонт. Лунная поверхность промелькнула снова, на этот раз снизу вверх.
«Какого дьявола! – прокричал я. – Давай на AGS. Я заставлю эту чертову штуку работать». «Снуп», Хьюстон, – подал голос встревоженный Чарли Дьюк. – По нашим данным, вы близки к складыванию рамок!»
Думая, что у нас мог застрять в работающем положении один из двигателей ориентации, как у Нила Армстронга и Дейва Скотта на «Джемини-8», Том начал действовать через голову компьютеров и взял на себя ручное управление кораблем. И тогда этот устрашающий эпизод закончился столь же быстро, как начался. Целая жизнь прошла за эти пятнадцать секунд, мы сделали примерно восемь кувырков над Луной, прежде чем Том натянул ошейник и привел «Снупи» к подчинению. Старый Мямля знал толк в летном деле. Когда на Земле проанализировали данные, эксперты спрогнозировали, что если бы наше вращение продолжалось еще пару секунд, нас с Томом ждала бы катастрофа
Мы выполнили 31-й, и последний, виток вокруг Луны, быстро и с волнением прорабатывая контрольную карточку. Мы закончили подготовку слишком рано и получили целых полчаса, чтобы подумать о том, что произойдет дальше, при этом стараясь загнать поглубже знание о том, что предстоящий маневр до сих пор проводился лишь однажды. В корабле повисла напряженная, ощутимая тишина. Не было ни шуток, ни комментариев. Никто не говорил ни слова.
Проболтавшись вокруг Луны 61 час и 30 минут, мы уже не смотрели в окна, чтобы лишний раз увидеть кратеры, но находились в напряжении и готовности, как никогда в жизни. От предстоящего включения зависело всё. В эти очень тихие тридцать минут я закрыл глаза, перекрестился и про себя произнес молитву, благодаря Бога за то, что он дал мне возможность побывать у Луны. «Пожалуйста, верни нас к нашим семьям», – попросил я.
Ракетный двигатель включился в точности когда ожидалось, нас вдавило в кресла, и мы принялись отсчитывать бесконечно медленные секунды. Остановись он в любой момент запланированной длительности, и игра окончена. Через две минуты и 44 секунды «Чарли Браун» ушел прочь с окололунной орбиты. Импульс TEI был безукоризненным, и теперь крепкая хватка орбитальной механики отправила нас в долгое падение назад к Земле с невероятной и все время возрастающей скоростью.
В течение трех следующих дней мы наблюдали, как Луна менялась от такой большой, что только ее мы и могли видеть, до чего-то размером с баскетбольный мяч, а Земля соответственно становилась крупнее. «Вы идете точно по фарватеру, – передал ЦУП, – и оттуда сюда всё время будет по течению». Напряжение разрешилось, мы могли радоваться.
Базз Олдрин довел себя до неистовства, пытаясь стать первым человеком на Луне. Однажды он пришел ко мне в кабинет в Центре пилотируемых кораблей, хлопая крыльями, как рассерженный аист. Он притащил с собой схемы, графики и статистику, чтобы доказать, на его взгляд, очевидное: именно он, пилот лунного модуля, а не Нил Армстронг, командир экипажа, должен первым сойти по трапу «Аполлона-11». Поскольку я сидел в одном кабинете с Нилом, который в тот день был на тренировке, я нашел аргументы Олдрина оскорбительными и смешными.
С того момента, как узнал, что «Аполлон-11» сделает первую попытку посадки на Луну, Базз упорно преследовал цель проползти в историю, хоть и встречал на каждом углу рассерженные взгляды и ругательства, произносимые вполголоса его друзьями-астронавтами. Как Нил терпел эту ерунду так долго, прежде чем приказать Баззу перестать делать из себя посмешище, для меня остается загадкой.
У нашего визита в Белый дом был определенный подтекст. Всего за два месяца до него президент Никсон представил в Конгресс бюджет NASA на предстоящий финансовый год в сумме 3,83 миллиарда долларов, то есть примерно на 25 % ниже, чем пиковый бюджет 1965 года. Вот такой сторонник.
Конгресс срезал еще немного, оставив 3,69 миллиарда. Программа марсианской экспедиции и другие планы Целевой космической группы Теда Агню, которые требовали где-то 78 миллиардов на ближайшие десять лет, так и не ушли дальше этапа «хорошая идея, но мы не можем себе этого позволить».
Даже в дни, когда «Аполлон» блистал во всем своем великолепии, еще до того, как «Аполлон-11» оторвался от Земли – из-за урезания бюджета вокруг мыса Кеннеди сокращали примерно 5000 рабочих мест, цены на жилье в округе Бревард падали, мелкие предприятия и мотели закрывались, а новое четырехэтажное офисное здание в Коко-Бич с гордым названием «Аполлон» стояло пустое.
«Некоторые из нас уже в панике», – говорила жена одного инженера, которая помнила дни недавнего бума. Но, возможно, эти славные времена еще вернутся? В конце концов, еще не была совершена первая посадка на Луну, еще оставалось в плане множество полетов, до «Аполлона-20» включительно. Кроме того, будет «Скайлэб», а может, и что-то еще.
Дела шли не очень хорошо. Радиосвязь с «Орлом» то появлялась, то пропадала, вспыхивали неожиданные сигналы тревоги, а перегруженный компьютер показывал странное, когда лунный модуль ушел ниже отметки в 15 км. Но волшебники ЦУПа дали Кранцу информацию, которая была необходима для продолжения посадки. И они пошли вниз.
Почти у поверхности мы увидели, как лунный модуль вдруг начал мотаться из стороны в сторону – это Нил пытался найти свободное место на площадке, усеянной булыжниками, а затем облетел кратер размером с футбольное поле. Эти непредвиденные маневры сжигали бесценное топливо, и капком Чарли Дьюк выкрикивал зловещие числа, которые показывали, что оно вот-вот кончится. На все еще опасной высоте 18 метров над Луной и с запасом топлива лишь на минуту маневров следовало выдать команду на аварийный подъем. Мы знали, что этот полет не может быть успешным только на 99 %. Серьезная неисправность, а тем более катастрофа могли стать непреодолимым препятствием для программы исследования Луны.
Когда топлива осталось на 30 секунд, модуль все еще болтался в трех метрах над поверхностью – Нил нежно тянул за ручку, чтобы противостоять легкому сносу назад. Внезапно Базз увидел световой сигнал, который указывал, что один из длинных щупов, свисавших под аппаратом, коснулся грунта. Он объявил этот сигнал, и Нил нажал кнопку выключения двигателя. Лунный модуль мягко плюхнулся на место успешной посадки, пища аварийными сигналами и с 15-секундным остатком топлива. Скрипучая радиолиния донесла голос Армстронга: «Хьюстон, База Спокойствия. «Орел» сел».
Шепард сидел в кресле, отклонившись на спинку, с руками, скрещенными на животе. Глаза его не выражали никаких эмоций и казались безжизненными, как у змеи, готовой заглотнуть мышь. Он не выпрыгнул из кресла и не стал хлопать в ладоши, узнав, что я буду его дублером. «Поздравляю, Ал!» – с энтузиазмом выпалил я. Кивок, и больше ничего. Сукин сын знал, ради чего я стараюсь, и не собирался облегчить мне задачу. И потом, зачем я его поздравляю? Он-то давно уже командир. Я решил пойти дальше. «Ал, мой экипаж сделает все возможное, чтобы твой был готов к полету». Он кивнул, и короткой вспышкой своих нездешних глаз показал, что посмеивается над моими затруднениями. Черт тебя дери!
Я сделал паузу, но затем слова так и полились. «Я хочу заверить тебя, что если необходимо, мы будем готовы к полету, и обещаю тебе прямо сейчас, что полечу, если ты не сможешь». Не останавливайся, сказал я себе, второго шанса может не быть. В конце концов, я имею успех, а он может выставить меня из своего кабинета лишь один раз. «Я намерен подготовиться, чтобы сделать твою работу не просто так же хорошо, как ты, но и лучше тебя». Ну теперь я точно «попал». Кажется, мой рот отрекся от здравого смысла. Сказать первому американцу в космосе, что я стану лучше его, вероятно, не было самым умным шагом в моей жизни.
Все знали изначально, что у дублера Шепарда нет шанса полететь вместо него. Да, два командира будут готовиться вместе, но лишь один из них будет Высшим существом, и ничто, кроме самой смерти, не сможет оставить Ала за бортом корабля. Ал молчал, только глаза заблестели, и я знал, что у него нет промежуточных ступеней между «ты мне нравишься» и «не нравишься».
В какое-то мгновенье мне почудилось, что он сейчас откроет ящик стола, достанет пистолет и пристрелит меня на месте в предостережение будущим дублерам командира о вреде самонадеянности. Ты, дерзкий мальчишка, хочешь сделать работу лучше, чем я? Вместо этого Ал встал, наклонился через стол и пожал мне руку. «Джино, мы сработаемся», – сказал он. Лед растаял, железный щит рассыпался, и меня впустили в святая святых, в узкий круг друзей Ала. На его лице проступила задиристая улыбка летчика-истребителя, солнце засияло вновь и запели птицы.
Когда Трейси начала учиться в первом классе, мы с Барбарой на неделю улетели на Гавайи со Стаффордами. Но вокруг нас рушились браки других астронавтов, и никто из нас уже не принимал ничего на веру. И дело было не только в разводах. Нам стало ясно, что меняется весь мир, когда через несколько месяцев после знаменитого полета «Аполлона-11» к нам приехали советские космонавты.
Эти парни считались до сих пор нашими врагами в космосе, но теперь нам пришлось позвать их в дом, приятельствовать с ними и вести себя как ни в чем не бывало. Разумеется, приятное взаимное открытие, состоящее в том, что ни у кого из нас нет рогов и хвоста, было сделано очень быстро, и вскоре мы поладили как нормальная безбашенная банда авиаторов. В будущем мне предстояло тесно подружиться со многими советскими коллегами.
Мы с Барбарой пять дней играли роль хозяев для генерал-майора Георгия Берегового и для Константина Феоктистова, ученого, которого в 1964 году посадили в первый трехместный корабль «Восход», чтобы он перестал говорить о потенциальной опасности этого полета. NASA оплачивало все расходы, и мы хватили через край, игнорируя резкие контрасты в политических взглядах. «Политики мешают нам», – говорил в это время Армстронг в Пакистане, где у астронавтов «Аполлона-11» была середина мирового тура по 22 странам. В Сан-Диего мы повели гостей в Морской мир, а затем на футбольный матч «Чарджеров», где после объявления почти 60 000 зрителей встали и приветствовали нас. Я рисовал диаграммы, объясняя, что происходит на поле, а удивленный Береговой поднимал руки и описывал американский футбол как игру, в которой «все падают, потом все встают и падают опять».
Добавьте хот-доги и пиццу и симпатичную блондинку в качестве переводчицы для сына-подростка генерала Берегового. Георгий был экстравертом, большим счастливым человеком, и резко контрастировал с худым и хилым инженером Феоктистовым. Он пил водку, как нормальный человек пьет лимонад, и долгими вечерами, когда произносились тосты за всё, что придет на ум, с каждой рюмкой Георгий становился лишь веселее и контактнее. Он переделывал мое имя Юджин так, чтобы его было удобнее произносить по-русски. «У-жин! Еще по одной! – призывал он, когда я пытался закрыть глаза и съехать под стол. – Давай, У-жин, всего одну!»
На вечеринке в Ла-Холле в стоящем на обрывистом берегу шикарном доме Фрэнка Джеймсона, президента Teledyne-Ryan, Георгий запросто надел передник, чтобы помочь мне приготовить большой запас барбекю, в то время как мексиканский ансамбль-марьячи гудел вдалеке, а жена космонавта Лидия наткнулась на стеклянную дверь. Было выпито много тостов за будущую дружбу. «У-жин! Еще по одной!»
Георгий игриво подергал за уши Микки-Мауса в Диснейленде и оседлал молодого бычка на арене Коу-Пэлис в Сан-Франциско. Деловая часть тура началась, когда мы повезли Георгия и Константина в Дауни и провели по цехам North American Rockwell, где временно хранились мой «Аполлон-10» и «Аполлон-11», и двое космонавтов почти с благоговением смотрели на пилотируемые корабли, которые летали к Луне. Сегодня «Аполлон-10» находится в лондонском Музее науки, а «Аполлон-11» обрел подобающее ему место в Вашингтоне, в Национальном аэрокосмическом музее.
В ноябре 1969 года стартовал «Аполлон-12» с Питом Конрадом, Диком Гордоном и Алом Бином. Для нас внутри программы этот полет был столь же сложным и опасным, как любой предыдущий. То, что мы однажды сели на Луну, не означало, что мы сможем это повторить. Теперь мы хотели проверить, насколько мы сильны, можем ли мы на самом деле выбирать там пути-дороги, и эти ребята сделали великолепную работу. Мало того что они преодолели удар молнии в «Сатурн V» во время запуска, их лунный модуль «Интрепид» («Неустрашимый») сел на поверхность Луны всего в десяти метрах от назначенной цели – от кратера в Океане Бурь, в который двумя годами раньше опустился автоматический аппарат «Сервейор-3».
Пит и Ал были известны склонностью к преувеличению. А вот переменчивая публика дезертировала от нас толпами. То, что нам представлялось изумительным результатом с точки зрения техники и летного мастерства, американский народ воспринимал как скучную рутину. Мы же уже были на Луне! Мы побили русских! Мы видели цветные телепередачи из дальнего космоса! Телевизионные сети становились жадными по части бесплатного эфирного времени, потому что изображения мужиков, парящих в невесомости и прыгающих подобно кроликам по Луне, не выдерживали конкуренции с рекламой стиральных порошков, пива и зубной пасты.
Нарастающее равнодушие привело к уменьшению общественной поддержки, и тем самым создало дополнительную угрозу финансированию, которое и так было недостаточным, а становилось еще более скудным. Сложные и опасные полеты выглядели как легкая прогулка, и в результате мы стали жертвой собственных успехов! Растущий хор политиков призывал направить лунные доллары на земные дела, и в основном на те проблемы в избирательных округах, на которых можно «навариться»
На Тайване генералиссимус Чан Кайши дал официальный обед всего для десятка человек; к сожалению, его жена болела и не могла присутствовать. Он был настолько малого роста, чуть больше 120 сантиметров, что во время Второй мировой войны генерал Джо Стилуэлл называл его Малыш.
Генералиссимус большую часть вечера уделил Барбаре, в которой было 165 сантиметров и которая надела желтое вечернее платье без бретелек и с глубоким вырезом. Округлившиеся глаза Чана все время находились на одном уровне с ее настоящим американским бюстом, и остаток поездки Тед Агню поддразднивал Барбару, утверждая, что из-за этого чуть не случился международный инцидент.
Еще до того, как «Аполлон-13» оторвался от Земли, у меня с ним были странные связи. Чарли Дьюк, который заменил меня в должности пилота лунного модуля в дублирующем экипаже, за несколько дней до запланированного старта сообщил Дику, что один из его детей свалился с краснухой. Медицинские карты показали, что в основном экипаже все, кроме пилота командного модуля Кена Маттингли, переболели ею в детстве и имели иммунитет. Мнительные врачи решили, что краснуха у Маттингли может развиться уже на орбите вокруг Луны, и поэтому Кена, который на самом деле так и не заболел, отставили, а Джека Свайгерта перевели из дублирующего экипажа ему на замену.
Спустя довольно долгое время после старта, когда они были уже примерно в 330 000 км от Земли, дефектный нагреватель закоротил и выдал фонтан искр. От этого взорвался один из кислородных баков, он устроил полный разгром в служебном модуле и выбил ту его часть, где содержались системы жизнеобеспечения экипажа. В космосе развернулась борьба со смертью. Телевизионные сети, которые всего за несколько часов до взрыва отказывали NASA в эфирном времени, теперь принялись топтаться на драме с «Аполлоном-13».
Позднее я с ужасом узнал, что кислородный бак № 2, который взорвался, был одним из тех, что сняли перед стартом с нашего «Аполлона-10». Что касается отряда астронавтов, то мы все кинулись на помощь. Мы отбросили в сторону любые мелкие мотивы, предубеждения или личные разногласия, всё, что не имело прямого отношения к задаче благополучно вернуть «Аполлон-13», мы забыли все знаки различия. Трое наших парней попали в беду далеко отсюда, и все мы боролись за то, чтобы они вернулись домой.
В командном модуле «Аполлона-13», где обитал экипаж, стало не хватать кислорода для дыхания, а поврежденные топливные элементы были не в состоянии генерировать электричество, необходимое для работы корабля. Командный модуль быстро умирал, его компьютеры работали неуверенно, и троим астронавтам пришлось искать укрытия в маленьком лунном модуле «Аквариус» («Водолей»), который не был предназначен для спасения в такой тяжелой ситуации.
Каждый космический полет приносит свои сюрпризы, и на «Аполлоне-14» проблемы начались, как только он вышел на околоземную орбиту. «Китти-Хок» отказался стыковаться с «Антаресом», и это поставило под угрозу весь полет, потому что невозможно сесть на Луну без лунного модуля. В конце концов Стю Руса вколотил головку стыковочного устройства в воронку с такой силой, что металлические замки сработали и закрылись, и корабль отправился в путь.
На заключительном этапе спуска на Луну Шепард сражался с неисправностью радиолокатора, которая угрожала отменой посадки. Но не было такой причины, из-за которой Ал, улетев так далеко, не прилунился бы – с радаром или без него, и он безукоризненно посадил «Антарес». С помощью двухколесной тележки, увеличившей количество груза, который могут унести астронавты, было доставлено множество образцов из района, где, как полагают, метеор рухнул на Луну примерно 5 миллионов лет назад и выбил долину длиной 1100 км. Из этого запустения, усеянного булыжниками, Шепард и Митчелл добыли информацию об эпохе формирования Солнечной системы.
Митчелл проделал личные эксперименты в области экстрасенсорного восприятия, пытаясь силой мысли передать символы так называемых карт Зеннера парапсихологам на Земле, но с захудалыми результатами. Дика они не впечатлили.
Затем, к изумлению ЦУПа, Шепард подошел к тележке и превратил один из лунных инструментов в клюшку для гольфа, добыл откуда-то пару рифленых мячей и сделал самый дальний удар в истории Солнечной системы, торжественно сообщив игрокам-неумехам на Земле, что мячи улетели «на мили и мили». Но я видел позднее фотографию и могу поклясться, что две белых точки были видны на песке всего лишь в 10 метрах от лунного модуля.
На всем пути к Луне и обратно и даже на лунной поверхности, когда бы экипаж ни открывал ящик, сумку или контейнер, из него неизменно вылетала эмблема Первой команды. Как дублеры, мы с Роном и Джо имели доступ к кораблю до последней минуты, и пока мы устанавливали в исходное положение переключатели и проверяли приборы, мы также запихивали свои эмблемы с Дорожным бегуном в каждый уголок и в каждую щель, чтобы Трое новичков получили целый ураган находок. Наверное, чаще всего по закрытому радиоканалу во время полета «Аполлона-14» звучала фраза Шепарда, разозленного внезапным появлением очередной эмблемы. «Передайте Сернану, – рычал он, – бип-бип его задницу».
Один элемент важного лунного оборудования поступил вовремя для использования на «Аполлоне-15». Это был лунный самодвижущийся аппарат LRV, в просторечии «ровер». Сбылось предсказание Вернера фон Брауна о внеземной колеснице, которая позволит астронавтам отъехать от лунного модуля и исследовать далекие тайны. Ровер доставлялся на Луну как пассажир, он был закреплен снаружи лунного модуля, как пианино на фургоне, и после опускания на грунт раскладывался, как кровать Мёрфи в отеле на Манхэттене. Это был багги для песчаных дюн, по крайней мере, мы так думали, потому что если он справится с изрытой лунной поверхностью, то нет причин, по которым следующее поколение роверов не смогло бы в будущем ездить по Марсу.
Машина была немного больше трех метров в длину и почти 120 см в высоту. На Земле ровер весил 208 кг, а на Луне – всего 34,5 кг. На нем не могло спустить колесо, потому что каждое из них представляло собой тканую сетку из оцинкованного железа с титановыми грунтозацепами-шевронами. Колеса из сетки! Отдельные электромоторы в четверть лошадиной силы на каждом колесе, питаемые от аккумуляторов, могли разогнать ровер до предельной скорости 13 км/час. Небольшие крылья задерживали струи пыли. Вместо кожаных сидений, лампы для чтения полетной карты и держателей для чашек этот малыш имел в качестве дополнительных устройств блок мобильного телевещания, твердотельный компьютер и гироскоп для навигации.
Невзирая на его возможности и гибкость в применении, имелись ограничения. Нельзя было отъехать на ровере от лунного модуля дальше, чем может пройти астронавт, дыша только тем кислородом, что остался в ранце, и в случае поломки вызвать техпомощь неоткуда. Дейв Скотт и Джим Ирвин дали этому багги первую нагрузку на «Аполлоне-15» и получили полный успех. Вместо того чтобы бродить вокруг места посадки, они объездили всю борозду Хэдли и гору Хэдли.
Тем временем на орбите Ал Уорден изучал лунную поверхность со своего одинокого насеста и открыл неровную область, содержащую, наверное, самый темный материал, найденный на Луне. Ал знал, что ученые на Земле захотят обдумать возможность исследовать в будущем это странное место, окруженное высокими горами, а потому использовал мощные камеры, чтобы сфотографировать и картировать темную полоску вблизи Моря Ясности в верхнем левом углу Луны.
Когда «Аполлон-15» вернулся, его считали, пожалуй, одним из самых плодотворных научных исследований во всей программе, но этот блестящий успех оказался подпорчен исключительной глупостью со стороны экипажа. Они взяли с собой без разрешения набор почтовых конвертов, погасили их на Луне и продали коллекционеру в Европе. Этот случай вызвал огромное возмущение, поставил в неловкое положение NASA, а командир, талантливый Дейв Скотт, мог лишь беспомощно наблюдать, как его звездная карьера рухнула из-за такой невероятной мелочи.
В апреле 1972 года, через несколько месяцев после того, как было выбрано наше место посадки, Джон Янг повел свой экипаж, Чарли Дьюка и Кена Маттингли, к Луне на «Аполлоне-16». Эта экспедиция принесла много очков тем из нас, кто утверждал, что пока человек не изучит что-то лично, ту историю, что рассказали дистанционные аппараты, не следует принимать на веру.
Их место посадки на лунном высокогорье было выбрано потому, что данные беспилотных зондов предсказывали сокровищницу материалов из древнего вулкана, который и создал этот неровный рельеф. Но когда Джон и Чарли наконец прибыли туда, они не обнаружили ни вулкана, ни лавовых потоков. Всё, что дали эти зонды, эти эксперименты и анализ, предшествовавшие высадке, оказалось неверным.
Как всегда, в полете «Аполлона-16» были проблемы, достаточные для объявления его смертельно опасным, но изобретательность экипажа – которому в одном случае пришлось колотить упрямый инструмент, чтобы заставить его работать, – вновь позволила представить опасное предприятие легкой прогулкой, и умудренная телевизионная аудитория зевала. Хотел бы я знать, что бы они почувствовали, если бы лунный модуль «Орион» промахнулся всего на пять метров и опрокинулся в огромную дыру, из которой не смог бы выбраться.
Наша ракета «Сатурн V», закрепленная на транспортере, появилась из Здания вертикальной сборки ночью 28 августа 1972 г. и выкатилась в соседнюю зону, где утром планировалась пресс-конференция. Ракета указывала прямо на половинку тусклой серебристой луны, которая сидела подобно зрителю в предрассветном небе, ожидая, когда начнется игра. Мы с Роном и Джеком встретились с репортерами и фотографами, а затем поднялись на лифте наверх до самой третьей ступени, в то время как транспортер начал свое черепашье движение в сторону стартовой площадки. Там техникам предстояло провести четыре следующих месяца, подготавливая ракету к полету.
Снизу доносились хруст и лязг огромных звеньев гусениц транспортера, а задрав голову вверх, я мог видеть верхушку системы с защитной оболочкой. Утреннее солнце отражалось от ракеты. Я чувствовал себя букашкой, которая заползла в металлическую обшивку. Боже, какие они все-таки большие! Всё время подготовки прошло в неотчетливых воспоминаниях, но теперь я сумел увидеть весь оставшийся до декабря путь, и день старта приближался с каждым лязгом траков. Я протянул руку и дотронулся до холодной «кожи» «Сатурна», чтобы убедиться, что это не фантазия.
Через несколько недель Чак Ла Пинта, летный врач нашего экипажа и отличный парень, ковырялся в моем теле во время обычного медицинского обследования и обнаружил инфекцию простаты. Чак был аномалией в медицинском мире, поэтому он не побежал немедленно звонить в колокол и поднимать всех по тревоге и не объявил меня негодным. Он не сказал ничего и никому, и вместо этого стал спокойно работать над решением проблемы. «Мы разберемся с этим здесь», – произнес мой бесстрастный доктор с каменным выражением лица. Его глаза без тени юмора смотрели из-под полей соломенной шляпы, которую он всегда носил. Я охотно согласился на тайное лечение, потому что не хотел, чтобы какой-нибудь менеджер решил, что я не дотягиваю до настоящего, абсолютно здорового астронавта. Много раз по утрам врач пальцами массировал мою простату, и это было чертовски неудобно для космического героя. Я получил опыт, одновременно постыдный и немного унизительный, но я не мог допустить, чтобы болезнь помешала мне полететь на Луну.
Ла Пинта сделал еще одну добавку к плану лечения: «И вот что я тебе скажу, Джино. С этого момента и до старта ты не должен пить кофе, чай, пиво и алкоголь вообще… и я хочу, чтобы у тебя было много секса». Шутка была для него способом свести проблему к минимуму. Я решился назвать это запугиванием. «А письменная инструкция будет?» – спросил я, и Ла Пинта, не моргнув глазом, взял бланк для рецептов и вывел, что мне врачом предписано иметь «много секса». «Хорошо, Чак, – сказал я. – А где можно получить по этому рецепту?» Пощады не будет!
Стю Руса и Чарли Дьюк убили двухметровую гремучую змею на дорожке позади здания с тренажером на Мысе, отрезали ей голову и решили устроить розыгрыш высшей категории. Они сложили длинное тело рептилии толщиной с предплечье под моим столом, причем хвост с шестнадцатью гремучками торчал из середины этой змеиной горы. После этого они попросили нашу секретаршу позвать меня и сказать, что у меня важный телефонный звонок.
Я выбрался из тренажера и поспешил в офис, отметив про себя, что на пути болтается слишком много людей для этого времени дня. Они поставили мое кресло почти на середину комнаты, так что я плюхнулся в него и толкнулся к столу, подняв ноги, чтобы кресло катилось свободно. В момент, когда я потянулся к телефону, мой взгляд упал на этого скрученного чешуйчатого монстра, и мое проклятое сердце остановилось. Я вылетел из кресла, как будто у меня в заднице был реактивный двигатель, и расплющился об стену на другой стороне комнаты, с ужасом глядя на эту чертову змеюку. Сукины дети! Не помню, чтобы мне когда-либо в жизни было так страшно. Весь экипаж и группа поддержки, которые знали о шутке, покатились со смеху. Розыгрыш – страшная вещь, когда кто-то устраивает его над тобой.
Листки календаря срывались один за другим, и я чувствовал, что ничто не может остановить меня. Головой надо было думать. В очередной игре в софтбол на Мысе, служащей для подъема духа команды, я взялся за биту и сделал горизонтальную подачу в дальнюю часть поля, а потом попытался дотянуть двойку до тройки, словно это был вопрос жизни и смерти. Трах! Я почти услышал, как что-то щелкнуло у меня в ноге, когда я поравнялся со второй базой. Ощущение было такое, как будто в нижнюю половину голени вонзилось мачете, и я рухнул в пыль и покатился с криком дикой боли. В пределах прямой видимости от моего «Сатурна» и на глазах большей части стартовой команды у меня не выдержало сухожилие правой ноги. И вот я лежу на земле и отчаянно думаю – черт побери, что же я наделал?
Теперь летный врач каждый день массировал мне задний проход из-за простаты и ногу из-за растянутого сухожилия, и держал язык за зубами насчет обеих проблем. Он спешил привести меня в чувство, чтобы посадить в кабину «Аполлона», а часики тикали. Если я не смогу сесть в корабль, его карьера, скорее всего, пойдет прахом вместе с моей. Невзирая на трудности, мы добились своего. Я остался в летном статусе, а нога медленно и постепенно начала приходить в норму.
В начале 86-часового перелета к Луне Рон освободил командный модуль от третьей ступени и состыковал «Америку» и «Челленджер». Ступень S-IVB, более не нужную, увел прочь Центр управления полетом. Ее маршевый двигатель включился в последний раз и направил ступень к Луне, на которую она упала подобно метеориту как раз перед нашим прибытием.
Джек засел у своего окна и все время трещал о чудесных вещах, которые видит. «Эй, а это Антарктика. Она вся полна снега! – говорил он почти пустому залу ЦУПа в пять утра по хьюстонскому времени. – Я бы ни за что не поверил, что мне выпадет такое. Куда ни повернись, и вновь есть что увидеть и задать себе вопрос, чем это вызвано».
В течение двух следующих дней он вел постоянный репортаж о картине облачности Земли, а планета тем временем вращалась подобно голубому волчку и становилась с каждым часом все меньше. «Ты – человек-метеоспутник», – поддел его один из капкомов, но все подбадривали его, чтобы Джек говорил и говорил. В конце концов, он был первым ученым, проникшим туда, где всегда было царство летчиков.
Да, по пути к Луне случались забавные происшествия, но чертовски мало. Надо было взять с собой кроссвордов. В субботу 9 декабря мы уже были прочно захвачены Луной. До нее оставалось около 61 000 км, и она приближалась с каждой минутой.
Тонкая пыль упрямо липла к нашим скафандрам, щиткам гермошлемов, перчаткам и инструментам, словно ее притягивало магнитом. «Боже, такое впечатление, что я уже неделю на поверхности», – сказал я, пытаясь стряхнуть ее без всякого результата. Джек потянулся за камнем, потерял равновесие и смешно осел на попу. Когда он сумел выпрямиться, на нем уже был новый слой пыли, но что еще хуже, в борьбе он утратил единственные наши ножницы. Одни мы оставили у Рона, который все еще не нашел свои, а теперь второй экземпляр исчез в лунной пыли. Если мы не найдем другой способ вскрывать пластиковые пакеты с едой, наша жизнь может стать весьма интересной. У нас были планы на все виды аварий, но никто не думал о возможности умереть на Луне от голода.
Я закончил сборку ровера, запрыгнул вверх и вбок на водительское место, как подросток мог бы запрыгнуть в открытый джип, подключил аккумулятор, проверил рулевое управление, опробовал передний и задний ход и дал газу. Это был момент истины, потому что если бы ровер отказался работать, нам пришлось бы ходить пешком, и наши возможности по исследованию этой долины были бы серьезно ограничены. Электрические моторы в колесах зажужжали. Я прибавил мощности и двинулся в сторону, чтобы сделать тестовый заезд вокруг лунного модуля. «Аллилуйя, Хьюстон! Малыш «Челленджера» поехал!» Луномобиль с сетчатыми колесами и без верха – это было здорово.
Телевизионную камеру снаружи нашего корабля не стали ставить, исходя из весовых ограничений, но теперь мы смонтировали похожую камеру на ровер, и там, в Хьюстоне, Эд Фенделл по прозвищу Капитан Видео взял на себя управление ею и стал нашим удаленным оператором. Теперь мы могли поделиться нашей личной долиной с миром. Джек упал еще раз, пытаясь поднять лунный камень. «Я разучился собирать образцы – для геолога это совсем неприлично», – признал он. Толстые, неповоротливые перчатки добавляли нам проблем – пальцы болели от напряжения, когда мы старались удержать предметы, которые при этом едва ощущали. Хьюстон подсказал, что мы уже отстали от графика на семь минут, и мы быстро погрузили наши лунные пожитки на ровер, чтобы начать первый день исследований.
При разгрузке приборов с ровера мой геологический молоток, ручка которого торчала из кармана скафандра, за что-то зацепился. «Снесло брызговик. О, шут!» – воскликнул я, стараясь выражаться аккуратно. Посреди наукоемкого ядерного эксперимента на Луне я оказался виновником мелкого ДТП. Облом части тонкого пластикового брызговика показался мне несущественным, и я использовал единственную доступную вещь, полоску старой доброй изоленты, чтобы удержать этот кусочек на месте. Мы оба работали быстро, но дело было сложнее, чем казалось, и мы вылезли из тех четырех часов, которые отводились на развертывание ровера и на установку приборов ALSEP. А стоило выбиться из графика, и поездка на юг, к кратеру Эмори, нашей первой настоящей геологической стоянке, на которую в план были заложены 90 минут, оказались бы под угрозой.
Я схватил бур с питанием от аккумуляторов, сделанный специально для работы на Луне, «дедушку» современных беспроводных инструментов, и начал бурить каменистый грунт, чтобы взять образцы с глубины и разместить в скважине приборы для измерения температуры. Я должен был держать его крепко и прижимать всем своим весом, но продвижение удавалось лишь случайно. Бур легко входил в грунт на несколько дюймов, затем натыкался на камень и отскакивал назад. Мое сердцебиение поднялось до 150 в минуту, руки болели от сжимания рукоятки, пыль клубилась как липкий туман.
Я должен был пробурить три скважины глубиной по 240 см для датчиков температуры, но – без всякого предупреждения – каменистая почва района Тавр-Литтров схватила 90-сантиметровый бур толщиной в свечу словно мощным кулаком, бур застрял, а я начал мотаться вокруг него, как пьяный моряк. Материал был на редкость неподатливый, работа отнимала много кислорода и времени. «Давай, малыш. Я попробую вытащить эту штуку», – проревел я ученым, слушающим меня издалека.
Чтобы вытащить бур, я использовал треногу и рычаг, качая его подобно автомобильному домкрату. Пока я пытался пробуриться сквозь камень, Джек изо всех сил старался установить детектор сейсмических волн – деликатное устройство, созданное для того, чтобы определить, как Луна колеблется во время лунотрясения. Чтобы нормально работать, прибор должен был стоять совершенно горизонтально, и на тренировках во Флориде это делалось легко, но здесь было почти невозможно. Это занятие довело Джека до припадка.
Я с изумлением слушал, как ученые на Земле с раздражением намекали, что ученый на Луне не сумел правильно установить их бесценную игрушку. Разозлившись, они наконец сказали Джеку, чтобы тот использовал старый и верный способ ремонта – хороший удар одним из наших инструментов. Однако не помогло и это. Мы несколько раз возвращались к этому месту и впустую тратили время на попытки ремонта, прежде чем авторы эксперимента наконец-то сдались.
Мы наддули кабину, и впечатление было такое, как если бы в канистру подали воздух под давлением. Бдыщ! Маленькая тонкая крышка люка выгнулась наружу, напоминая нам, насколько хрупок наш «жук». Снять перчатки оказалось болезненной процедурой – я не удивился, увидев, что костяшки пальцев и наружные стороны ладоней пылают краснотой ссадин. Пальцы выглядели едва ли не сломанными – мне пришлось сгибать их, чтобы убедиться, что они всё еще работают. Перчатки были толстые, из многих слоев, и когда наддувались вместе со скафандром, они становились такими же жесткими, как гипс на сломанной руке. Каждый раз, когда нужно было что-нибудь взять в руку, мы сражались с этой жесткостью, стирая костяшки и кожу об неподатливый внутренний слой.
После этого мы помогли друг другу выбраться из громоздких скафандров, которые заняли невероятно большую часть нашей маленькой жилой зоны. Они были мокрыми от пота, и чтобы высушить их, мы подстыковали шлемы и перчатки к пустым оболочкам и завели кислородные шланги, чтобы по ним циркулировал воздух. Это было всё равно что надуть два больших воздушных шара, и казалось, в нашу лунную палаточку залезли еще двое.
Ранцы висели на стенах, но скафандры поставить было негде, и мы положили их поперек кожуха взлетного двигателя, который торчал посередине кабины словно мусорное ведро, и постарались сжать как можно сильнее. Раздевшись до костюмов водяного охлаждения, мы быстро перекусили, переговорили с парнями на Земле по закрытому радиоканалу, и поиграли с камнями, которые были сложены в ящики в кабине. Несколько образцов из двадцати взятых были слишком велики для имеющихся мешков, и я крутил и крутил один из них голыми руками, внимательно изучая. Поразительное дело. Остывшая лава, которая вылилась на поверхность по меньшей мере три миллиарда лет назад, обработанная космическим излучением в вакууме за эти несчитанные столетия, стала камнем с другой планеты. И всё же она выглядела обыкновенной, как многие другие образцы, которые я видел на полевых занятиях в Гренландии.
Его голос стал выше, когда Джек потер грунт носком ботинка: «Он тут повсюду! Оранжевый!» Я оставил свою работу и бросился к нему. «Я вспахал его ногой». Разум Джека уже кипел от невероятных последствий такой находки. Меня изумило увиденное. «Эй, так оно и есть! Я вижу его отсюда. Он действительно оранжевый!» Наши золотые солнечные щитки были опущены и, быть может, отражение от них сбивало восприятие. «Давай я подниму щиток». Нет! «По-прежнему оранжевый… Он не тронулся рассудком. На самом деле так».
Задняя комната ЦУПа едва не взорвалась. Это было неожиданное сокровище, как если бы испанский конкистадор нашел в джунглях золото. Ну хорошо, нашли, а что, черт побери, с ним делать? Джек прорыл на участке канавку, я сходил за инструментами, а Капитан Видео навел на находку цветную телекамеру. Помня об утекающем песке времени, мы замолчали и стали работать как пара канавокопателей, которым платят пофутно. Мы запихивали грунт в мешки и помечали их, а парни в Хьюстоне дискутировали, что делать дальше, потому что их охватил огонь любопытства.
Сначала мы думали, что присутствие многоцветного грунта – а он был в пределах от ярко-оранжевого до рубиново-красного и на вид походил на окисленную пустынную почву – может указывать на наличие воды или на геологически недавнюю вулканическую активность. Мог ли кратер Шорти 110 метров в диаметре на самом деле быть каким-то видом древнего вулкана? Если бы окрашенный грунт оказался именно такого происхождения, это бы значило, что внутренняя тепловая машина Луны не остановилась 3,7 миллиарда лет назад, как думали почти все. И это поставило бы на уши практически все существующие эволюционные теории.
Увы, когда ученые смогли изучить нашу находку, они обнаружили, что грунт состоит из маленьких шариков цветного стекла невулканического происхождения и имеет приблизительно такой же возраст, как и другие древние лунные породы. Материал, возможно, поднялся на поверхность в далеком прошлом с глубины примерно 300 км под невероятным давлением газа в струе так называемого огненного фонтана. Этот процесс в принципе имеет сходство с фонтаном из бутылки колы, если ее потрясти. Давление газа выбросило брызги расплавленной лавы на высоту в сотни и тысячи метров, а потом она остыла и превратилась в стеклянные бусины, окраска которых определялась минеральным содержанием.
Предложенная модель утверждала далее, что эти капельки стекла лежали на поверхности в течение многих эпох, пока их не перекрыла лава какого-то настоящего вулкана, защитив от вечного дождя небольших метеоритов, которые иначе бы уничтожили их. Затем в Луну врезался достаточно крупный метеорит и оставил кратер, названный нами Шорти, одновременно вскрыв цветной грунт, и он ждал на поверхности еще много тысяч лет, пока мы с Джеком не наткнулись на него.
... у Изрезанных холмов мы завершили геологическую охоту небольшой забавой. Мы уже вполне приспособились к низкому уровню тяжести и могли передвигаться свободно, поэтому подниматься на склон было физически тяжело, но несложно. Вместо того, чтобы спуститься пешком, я запрыгал вниз на двух ногах, как кенгуру, и таким способом добрался до ровера. Джек же изобразил спуск на лыжах, и издаваемые им звуки «шшух-шшух-шшух» озадачили Центр управления. Мы были истощены после лазанья по склонам, копки грунта и подбора образцов, но когда мы подъехали к кратеру Ван Серг, Джек попросил разрешения залезть в резервное время и остаться здесь подольше. Однако руководитель полета Джерри Гриффин объявил игру законченной. Пора было возвращаться.
У «Челленджера» мы очистили друг друга от пыли и загрузили на борт последний ящик с образцами. Джек взобрался по трапу и исчез в люке. Мы уже пробыли на поверхности Луны дольше и проделали больший путь, чем любой другой экипаж. Мы покрыли почти 36 км и собрали более 110 кг образцов, и еще до того, как мы поднялись на борт, ученые в Хьюстоне гордо говорили, что это было самое осмысленное исследование Луны. Мы явились живым доказательством того, что программа «Аполлон» принесла дивиденды.
Пока Джек прибирался внутри, я отвел ровер примерно на милю от лунного модуля и аккуратно припарковал его – так, чтобы телевизионная камера могла заснять наш старт на следующий день. Я улучил момент, встал на колени и одним пальцем процарапал в лунной пыли инициалы Трейси – T.D.C. Я знал, что эти три буквы останутся непотревоженными больше лет, чем кто-либо может себе представить.
Я повернулся и снова увидел маленькую табличку, приделанную под трапом каким-то неизвестным доброжелателем, с фразой, которую я повторял каждый раз, покидая «Челленджер» или возвращаясь в него. «С богом, экипаж «Аполлона-17»», – сказал я и поднялся на борт. Мои шаги по Луне стали последними следами человека на слишком много лет вперед.
Внутри мы немного прибрались и выбросили кучу дорогущего оборудования из корабля. Камеры, инструменты, ранцы скафандров и прочий бесполезный теперь материал полетели на поверхность. Нам нужно было избавиться от лишнего веса, если мы хотели благополучно стартовать с Луны. Планировщики рассчитали необходимый баланс, и мы взвесили каждый принесенный на борт контейнер с образцами на ручных пружинных весах, откалиброванных для 1/6 земной тяжести, прежде чем уложить его на место. У нас было как раз столько топлива, чтобы выйти на орбиту, практически без запаса на ошибку, поэтому суммарная масса аппарата, его пассажиров и груза камней была критична. Мы выкинули за борт почти всё, что не было прибито к полу. Мы с Джеком были вымотаны, и поэтому хорошо спали этой ночью.
Наутро мы надели скафандры, шлемы и перчатки, переговорили с ЦУПом и подготовили «жук» к отбытию. Рон Эванс пролетел над нами на «Америке», всё еще в напряженной работе, но ожидающий нас. Хьюстон скормил нам данные для компьютера. Мы открыли клапаны и стали смотреть, как растет давление гелия, который будет вытеснять топливо во взлетный двигатель. Когда компьютер даст команду, или когда я нажму кнопку зажигания, два компонента сольются вместе и мгновенно сдетонируют, и мы пойдем по дуге от поверхности на орбиту, затем состыкуемся с Роном и отправимся домой.
Часы на пультах и на руках синхронно отсчитывали секунды на двух планетах. Были открыты все клапаны, кроме двух последних. В Хьюстоне Капитан Видео «наехал» на нас зумом камеры ровера, чтобы показать старт «Челленджера». Я положил кончик указательного пальца левой руки на желтую кнопку зажигания в 16:54 хьюстонского времени. Десять секунд, идет отсчет. Я повернулся к Доктору Камню – пять… четыре… три… два… и произнес последние слова, которые прозвучали на Луне вплоть до конца XX века: «О’кей, Джек, давай сваливать отсюда».
Мы оставались на окололунной орбите еще двое суток, чтобы закончить исследования Луны по программе «Аполлон». У меня были сомнения по этому поводу, но я пошел на компромисс с Джеком и его коллегами-учеными на последних этапах планирования нашей экспедиции.
Для меня после того, как наша основная цель была достигнута, причем с невероятным успехом, болтаться на орбите вокруг Луны хотя бы немного дольше, чем это абсолютно необходимо, казалось ненужным риском, практически – ожиданием чего-нибудь потенциально катастрофического, что может случиться. Наконец наступил критический момент, когда мы включили позади Луны ракетный двигатель для старта к Земле и вырвались с окололунной орбиты.
Когда мы вышли из-за края Луны, направляясь домой, первое, что услышал ЦУП, был голос Дина Мартина, который опять напевал «Возвращаясь в Хьюстон». Жемчужиной обратного пути был звездный час Рона – Капитан Америка выполнил фантастический выход, чтобы достать пленку и результаты его экспериментов на орбите вокруг Луны. Мы провели телевизионную пресс-конференцию, но, похоже, нас уже воспринимали как новость вчерашнего дня, потому что телеканалы не нашли времени поставить ее в эфир.
Наше приводнение в Тихом океане 19 декабря 1972 года стало концом исторической эры. Мы сели в пределах видимости от «Тикондероги» ...
После «Аполлона-17» космический буфет остался почти пуст. Для меня не было работы на «Скайлэбе», но когда началось долгожданное совместное предприятие с русскими, известное как Экспериментальный проект «Аполлон – Союз», я вошел в команду переговорщиков, представляя в ней американских астронавтов. Мне снова приходилось жить вдали от дома столь же долго, если даже не дольше, и Барбара с трудом принимала это. С 1973 по 1975 год я много раз ездил в Советский Союз и, к моему приятному удивлению, приобрел на долгие годы друзей среди прежних смертельных врагов – советских космонавтов.