Бронников Андрей Эдуардович «Разведчики специального назначения. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ»

 
 


Навигация:
Прыжки
Командирский ящик КЯ-73
Джамба
Боевая подготовка
Потери в мирное время
Неуставные отношения
Пропавший клуб
Учения «Саранча». Задача — уничтожение городского телефонного узла
Изготовление учебных гранат из боевых

Прыжки

Для того чтобы засчитывалась выслуга лет – один месяц за полтора, достаточно было и шести парашютных прыжков. За летний период я вполне успевал «выпрыгнуть» все двадцать оплачиваемых и ещё прихватывал пяток чужих. Дело в том, что многие тыловики боялись прыгать, и тогда совершалась следующая манипуляция: в ведомость вносилась фамилия не желавшего рисковать, а прыгал другой. Прыжок засчитывался одному, а деньги за него получал тот, кто реально прыгал. Таких подставных парашютистов прозвали «рвачами». Надо было умудриться за один прыжковый день в армейских условиях совершить два прыжка.

Командирский ящик КЯ-73

Мне досталось учебное место по отработке правильности и однообразия прицеливания с помощью командирского ящика КЯ-73. Более дурацкого и бесполезного приспособления для обучения стрельбе я не встречал. В комплект КЯ входило несколько механических и зеркальных устройств. Управляться на морозе со всеми этими винтиками, струбцинами и рычажками было практически невозможно. Это достижение военно-инженерной мысли почти всегда находилось в состоянии разукомплектованности и превращалось в никому не нужный хлам.

Джамба

По плану занятий на учебном месте № 1 давно должны были начаться упражнения учебных стрельб, но у стрельбищной команды, как всегда, что-то не ладилось. В конце концов, всё свелось к жалким попыткам хоть как-то согреться. Для молодых бойцов это была «игра зелёных беретов», так называемая «джамба». Из полного приседа надо было изо всех сил выпрыгнуть вверх и хлопнуть ладонями над головой. Не знаю, играл ли в эту игру американский спецназ, но силы она выматывала замечательно.

Боевая подготовка

Любые стрельбы начинались именно с выполнения учебных стрельб командирами групп. Тут уж ударить в грязь лицом было никак нельзя. Из этого складывался авторитет лейтенанта перед подчинёнными. В Рязанском ВДУ курсантов готовили очень хорошо, и позорных моментов на стрельбах я не припомню. Ближе к полудню выполнение учебных стрельб закончилось, были выставлены оценки, а затем началось самое интересное. Дело в том, что боеприпасов выделялось в достатке, и после занятий оставалось достаточно много патронов. Процедура возвращения на склад остатков была сложной. Проще израсходовать, составить единственный акт, и на этом всё заканчивалось. Пустые жестяные коробки выставлялись на расстоянии метров сто или сто пятьдесят, и начиналась пальба. Очередями не по два патрона, а кому как удобнее. Большинство боеприпасов доставалось офицерам и старослужащим, но перепадало и молодым бойцам. Как ни странно, но свободное и умелое владение стрелковым оружием достигалось именно в ходе этого, казалось бы, неупорядоченного процесса. Мороз сразу переставал чувствоваться, все мгновенно отогревались, азарт точной стрельбы овладевал всеми.
Не могу сказать за все подразделения специального назначения ГРУ, но в 24-й бригаде боевая подготовка как бы делилась на две части. Формальную, в ходе которой прививались навыки и умения, направленные на успешную сдачу проверки, причём не всегда легальные. Другая часть учёбы основывалась на опыте Великой Отечественной, а затем и афганской войны. Именно она, передаваемая вне программы офицерами, не раз побывавшими в горячих точках и локальных войнах, была самой необходимой и эффективной для выполнения боевых задач и выживания в бою.

Потери в мирное время

Забайкальский военный округ являлся, пожалуй, самым тяжёлым по жизни и бытовым условиям. В борьбе за выживание дисциплина снижалась, и как следствие – большое количество происшествий, катастроф и преступлений. Небоевые потери были очень высоки. Одна только Даурская мотострелковая дивизия потеряла за год около двадцати человек. За это она получила ироническое прозвище «чапаевская», от термина ЧП. Каждую пятницу на общем офицерском совещании нам зачитывали секретные приказы о преступлениях и происшествиях, связанных с гибелью военнослужащих. В той же Даурской дивизии во время уборки территории несколько бойцов нашли снаряд от ЗСУ «Шилка». Молодые бойцы не придумали ничего лучшего, как бросить его в костёр, чтобы посмотреть, что будет. Результат – семь трупов.
Или во время загрузки танков на железнодорожные платформы старослужащие «поручили» это сделать молодому механику-водителю, а сами улеглись здесь же подремать рядком на насыпи. Уж где был при этом офицерский состав, я не знаю, но танк опрокинулся прямиком на спящих солдат. Особенно мне запомнился случай в одной из частей Читинского гарнизона. Командир взвода, офицер приказал посадить провинившегося бойца в металлическую бочку и бить по ней ломами в течение продолжительного времени. Психика солдатика не выдержала, он сошёл с ума, офицера посадили на несколько лет.

Неуставные отношения

Не хотелось бы идеализировать личный состав бригады и взаимоотношения солдат как между собой, так и с офицерами. Неуставные взаимоотношения не просто были – процветали. Особенно в хозподразделениях. Молодых бойцов порой избивали, не давали спать по ночам, перегружали работами. Борьба велась с этим повсеместно и беспощадно. Ответственный офицер находился в казарме круглосуточно. После отбоя его задачей было следить, чтобы солдаты, независимо от срока призыва, спали столько, сколько положено. По сути, произошла подмена сержантского состава офицерским, что было безусловной ошибкой. «Дедовщина» всё равно имела место быть. Порой слабых физически и безвольных унижали даже внутри одного призыва. Ефрейтора Карповича «дембеля» вынудили отправиться домой в общевойсковой форме, жестоко решив, что он не достоин носить голубой берет. Рядовой Деревянко натёр мозоль, и ему дали послабление по службе в начале призыва, а он так и проходил до увольнения в запас, хромая на одну ногу уже по привычке. Этим заслужил всеобщее презрение, но, как говорится, каждый выживает по-своему.
Однажды я стал свидетелем того, как комбат Латаев, оставаясь в казарме на ночь (бывало и такое), увидел только что избитого молодого бойца. У того на спине отпечатались следы звёзд от ударов бляхой солдатского ремня, и у Владимира Ильича сдали нервы. Он тут же определил казарменного бандита, затащил его в каптёрку и исхлестал ремнём, а потом вышвырнул того вон, да так, что дверь слетела с петель. Всё вышеупомянутое в таких формах существовало на тот момент только в ЗабВО. Чуть позже, когда я служил в бердской бригаде, имел возможность в этом убедиться. Там, в 67-й бригаде, ничего подобного не было даже в подразделениях обеспечения. При развёртывании бригады первому командиру подполковнику Леониду Васильевичу Агапонову, несмотря на то что бойцов присылали со всего спецназа по принципу «что нам негоже», удалось сохранить лучшие традиции отельной роты, на базе которой создавалась бригада. Это целиком и полностью подтвердилось в чеченских кампаниях, где личный состав проявлял наивысшую выучку, героизм и самопожертвование. Впрочем, абсолютно то же можно сказать о любой части спецназа ГРУ, и 24-я бригада не была исключением.

Пропавший клуб

Ветер листал страницы полуобгоревших и чудом уцелевших книг; кроме клуба, сгорела и библиотека. От почты не осталось вообще никаких следов. Начальник внештатной пожарной команды старший лейтенант Барсуков прибыл одним из последних, но это осталось незамеченным; воды в части не было, и тушить было нечем. В первом ряду зрителей в позе Наполеона, опустив подбородок на грудь, стоял комбриг Колб. Исподлобья он хмуро смотрел на пожарище. Рядом нервно переступал белый, как снег, начальник политотдела. Ситуация усугублялась тем, что назавтра ожидалось прибытие члена военного совета и начальника штаба округа. У последнего это был второй визит в нашу часть. Казалось, сокрушительное объяснение с начальством неизбежно, однако не таков был наш командир, чтобы не попытаться выкрутиться. Колб тут же собрал комбатов, отдал необходимые распоряжения, и через пятнадцать минут вся часть уже таскала снег из ближайшего леса на пожарище. Через два часа всё было засыпано белоснежным покровом, а пронизывающий забайкальский ветер к утру скрыл все следы недавней катастрофы.
На следующий день высокая делегация осматривала городок, с пристрастием стараясь разглядеть возможные недостатки. Проходя мимо заснеженного пустыря, генерал глубокомысленно морщил лоб, как будто что-то припоминая. Однако это было ещё не всё. Предстояло организовать встречу окружных начальников с офицерским составом. Актовый зал сгоревшего клуба до вчерашнего дня был единственным подходящим местом. После недолгих раздумий из оперативно-планового отделения разобрали и вынесли огромный стол, расставили стулья, собранные со всей части. Получилось некоторое подобие небольшого зала. Совещание свелось к беспредметному монологу члена военного совета и рассказам из жизни начальника штаба округа. При этом последний часто прерывался, окидывал удивленным взглядом помещение и затем продолжал повествование. В конце концов, чтобы развеять свои сомнения, он обратился к комбригу:
– Товарищ подполковник, мне кажется, в прошлый раз помещение просторнее было?
– Так точно! – не растерялся Колб и, понимая, что от него требуется пояснение, продолжил: – Тесновато у нас. Вот понадобилось отдельный кабинет сделать для начальника ОПО, и пришлось общую комнату поделить.
С этими словами Григорий Ананьевич для убедительности ткнул пальцем в капитальную стену. Генерал понимающе кивнул головой и спросил:
– Я что, клуба то у вас разве нет?
– И не было никогда, – весьма убедительно отрапортовал комбриг и, извиняющимся тоном, покосившись на главного политработника округа, добавил: 
– Который год бьёмся, чтобы в план капстроительства включили…
Мне показалось, что в этот момент раздались дружные аплодисменты офицеров и послышались крики «браво!». Ничего этого не произошло. В полной тишине член военного совета открыл свой блокнот, черкнул там несколько слов и кивнул головой в знак того, что вопрос будет решённым. Я не знаю, был ли построен клуб. Менее чем через год я убыл к новому месту службы, а ещё через восемнадцать месяцев сменила место дислокации и вся бригада.

Учения «Саранча». Задача — уничтожение городского телефонного узла

Формально имевшиеся при мне особо секретные документы – шифр СпН – давали право защищать их всеми возможными способами, включая пальбу из пистолета. Этот способ был придуман не мной и неоднократно применялся загнанными в безвыходное положение командирами групп, чтобы избежать пленения, ибо таковое являлось самым страшным позором для офицера спецназа. Как правило, выстрел вверх останавливал любого желающего захватить группу, а дальше оставалось ждать представителя разведотдела округа, который забирал неудачников с собой, но это было лучше, чем оказаться в руках КГБ.

Для предварительной рекогносцировки мы с сержантом Морозом пошли в город, а заодно купить продуктов сразу на несколько дней. Обстановка на улице оказалась более чем напряжённой. Почти на каждом углу дежурили по двое-трое офицеров в штатском. Узнать их было делом несложным – военную выправку спрятать под гражданской одеждой сложно. Нам с Игорем это, по-видимому, удалось, и мы, едва удерживая беспечный вид, постарались как можно быстрее юркнуть в продуктовый магазин, но и там нас тоже ждали. Со стороны кагэбэшников всё было продумано чётко – ясно ведь, что первым делом диверсанты должны ломануться за жратвой, и мы не попались на крючок только благодаря везению. Один из патрульных смотрел поверх нас, а второй уронил спичечный коробок и как раз наклонился, чтобы его поднять. Я мгновенно развернулся на одной ноге и рванулся на выход. Мороз не растерялся и последовал моему примеру. Это могло стать роковой ошибкой, ведь делать это надо было неспешно, чтобы суетой не привлекать к себе излишнего внимания, но нервы у меня в тот момент не выдержали, и то, что удалось благополучно выбраться из универсама, тоже можно считать везением. Чтобы перевести дух, зашли в ближайший подъезд. Игорь закурил и принялся задумчиво разглядывать спичечный коробок. Наконец, он выпустил струйку дыма и произнёс:
– Товарищ старший лейтенант, короче, я чё-то не пойму, они пожарники, что ли? Все со спичками ходят.
Тут меня осенило:
– Точно! В правой руке. Да они так друг друга опознают!
Так было, так есть и так будет всегда: умную мысль, подброшенную из нижних чинов, начальство перерабатывает, развивает и выдаёт в самой идиотской форме как свою собственную. Система опознавания, конечно, должна быть, но не такая же бестолковая! Они бы ещё белые повязки на рукава прицепили. Из подъезда мы вышли уже действительно расслабленные и довольные. Мороз ловко подбрасывал правой рукой спичечный коробок. По пути в магазин внимательно рассматривали своих «коллег», а те, видимо, для конспирации, отводили взгляды в сторону. Встречались даже женщины со спичками в руках – пример откровенной глупости начальства.

Предварительная разведка оказалась на редкость удачной, при этом выяснилось, что о сеансах связи вне конспиративной квартиры не могло быть и речи. Стали придумывать, каким образом развернуть радиостанцию. Вся сложность была в размещении антенны и противовеса – двух проводов общей длиной не менее десяти метров. Антенна, как правило, с помощью грузика забрасывается повыше на дерево, а отрезок провода, подключенный как противовес, растягивается в противоположном направлении параллельно земле на высоте около полуметра. Понятно, что в квартире многоэтажного дома такого сделать невозможно. После многочисленных и бестолковых проб и вариантов остановились на единственно приемлемом способе. Антенну опустили вниз, а противовес натянули, как бельевую верёвку, в несколько рядов на балконе. Теоретически всё должно было получиться, так как мы находились на пятом этаже, причём расположение балкона почти совпадало с направлением на часть. Делал это всё мой отец с соблюдением мер конспирации. Для этого он спешно намочил несколько простыней и развесил их на импровизированной бельевой верёвке.
С антенны, чтобы не привлекать внимания, убрали леску с грузиком, который к тому же был красного цвета. Наконец, радист приступил к работе. И тут произошла настолько неожиданная вещь, что в первый момент мы онемели от растерянности. Дело в том, что наши компактные радиостанции только условно – в сравнении с центровыми – назывались маломощными. Дальность действия у такой «маломощной» аппаратуры могла исчисляться тысячами километров, а сигнал был такой силы, что экран работавшего телевизора стал мигать в такт посылаемым импульсам. То есть не то что появлялись помехи – экран гас совсем. «Стой!» – зашипел я, но это оказалось излишним. Обалдевший радист и сам прекратил стучать ключом. Можно было быть уверенным, что именно это же происходило с телевизорами и в соседних квартирах, как минимум на нашем

На доразведку объекта пошёл один, чтобы до времени не «светить» непосредственных исполнителей. Всю главную информацию о городском телефонном узле связи сообщил мне отец. Он ведь там работал и как нельзя лучше знал все уязвимые места объекта «диверсии». Конторские помещения и аппаратные залы занимали первый этаж обычного жилого дома. В подвальное помещение вела шахта, в которой располагались все телефонные кабеля, в том числе и спецсвязи КГБ, а уже затем шла разводка по каналам и колодцам. Оставалось только подложить к шахте имитацию заряда. Вход в подвал вела дверь, как в обычном жилом доме. Отдельный проход из помещения узла связи отсутствовал. Добравшись до места, я непринуждённо подбрасывал в правой руке спичечный коробок и внимательно наблюдал вокруг. Затем, чтобы не привлекать внимания, перешёл проспект и сел на скамейку под навесом автобусной остановки. Дом тщательно охранялся несколькими парными патрулями людей в гражданской одежде. Это не считая милицейского уаза и «Волги». Похоже, наш «особист» сдал нас, и местные вояки задачу диверсантов знали наверняка. Но для меня это не оказалось сюрпризом, удивительно было то, что подвальная дверь была настежь распахнута, как это обычно в жилых домах. Запомнив расположение патрулей, я двинулся обратно.
Оставалось только прорываться сквозь оцепление, и кому-то из бойцов предстояло стать «учебно-боевым воином – камикадзе». На эту роль подходил только развитый физически крепкого телосложения сержант Мороз. В предрассветных сумерках Игорь сунул под мышку имитацию заряда и буднично отправился выполнять задачу. Вернулся он быстро. По моим подсчётам, столько времени должна была занять только дорога туда и обратно, а так, собственно, и получилось. Без приключений добравшись до узла связи, Мороз с удивлением обнаружил, что вокруг здания нет ни души, а дверь подвала по-прежнему распахнута. Он справедливо решил, что засада находится в самом подвале, и без раздумий двинулся туда. К его удивлению, там тоже никого не было, и сержанту оставалось только прикрепить «мину» к шахте с кабелями. С недоумением он выбрался на улицу и помчался обратно. Именно с таким выражением лица он предстал перед нами в дверном проёме.
После завтрака из обувной коробки соорудили ещё одну имитацию заряда. Я сунул внутрь листок бумаги с описанием того, где находится первый – основной – результат учебной диверсии. Теперь пришла очередь отправиться к узлу связи молодому бойцу с задачей подкинуть коробку из-под обуви через окно прямо в аппаратный зал. Я вышел чуть раньше его, не забыв прихватить спичечный коробок. Самым лучшим местом для наблюдения была всё та же автобусная остановка. Через несколько минут появился мой разведчик, и стало понятно, что он уже находится под контролем сотрудников КГБ. Очевидно, обувная коробка вызывала подозрения. Прямо на газоне возле здания стоял старенький красного цвета автомобиль «Москвич». Как только боец его миновал, из машины махнули рукой, несколько человек поднялись со скамеек и кинулись к разведчику. Однако было уже поздно – тот швырнул в открытое окно «заряд» и кинулся прочь. На случай, если бы рама не была распахнута, у солдата за поясом была спрятана железяка. У моего бойца было огромное преимущество – он сильно боялся, а страх, как известно, лучший стимул к спасению. На конспиративную квартиру я вернулся раньше его.
Пара часов нервного ожидания закончилась радостным исходом. В дверь постучали условным стуком. Оказалось, что разведчик от преследования быстро оторвался, а всё остальное время сидел на лавочке, боясь, что приведёт за собой «хвоста». Только убедившись, что ничего подозрительного и опасного нет, направился домой. На следующее утро учения официально закончились, и после полудня мы без опаски выдвинулись на вокзал. В этот раз конспирации не потребовалось, и мы с комфортом расположились в плацкартном вагоне. Пограничники при проверке документов изучили мою картонку с той же надписью «Витязь-17» и без лишних вопросов удалились.

Изготовление учебных гранат из боевых

– Бронников, возьмешь толкового солдата. Получишь гранаты Ф-1. Двадцать пять штук. Сделаешь из них учебные. По десять на каждую роту и пять на взвод связи. Начальник склада уже ждёт. Вопросы есть?
– Никак нет. Разрешите идти? – бодро ответил я.
Комбат в ответ только кивнул головой. В расположении толкового солдата не было, был только рядовой Набоков, который отличался изрядным тугодумием и медлительностью. Не лучший вариант. После долгих сборов, а Набокову надо было только получить и надеть бушлат, мы, наконец, выдвинулись в сторону складов – на «старт». Шура Набоков тащил сварной металлический короб, который через несколько дней должен был стать печкой-буржуйкой, а пока как нельзя лучше подходил для наших целей. Начальник склада выдал нам гранаты, и я выпросил у него деревянные упаковочные соты.
Мы с Набоковым, удалившись на сотню метров от складов, развели костёр. Возникла заминка с водой. Её не было. Караул был от нашей роты, поэтому я, легко договорившись с часовым, позвонил с постового телефона в караулку. Начальник караула Анвар Хамзин пообещал два ведра с первой же караульной сменой. Через полчаса Набоков уже переливал воду из пожарных ведер в металлический короб, установленный над костром. Я установил гранаты в деревянные соты горловинами вниз и опустил в ёмкость. Оставалось только ждать, когда опасное варево закипит. В действительности ничего особо рискованного не было. Тротил легко плавится при температуре сто градусов и должен был вытечь из чугунного кожуха. После чего пустую металлическую оболочку оставалось покрасить в черный цвет, и учебные гранаты были готовы.
Я прилёг на деревянный ящик из-под гранатометных выстрелов и задремал. Здесь вдалеке от начальственных взоров был спокойно и комфортно на душе. Спешить было некуда. Скорее, наоборот, хотелось продлить эти минуты и часы легального безделья. Кипящая вода начала приобретать багровый цвет, что могло говорить о готовности тротилового варева. Я заглянул в ёмкость и распорядился: – Шура, достань одну штучку. Посмотрим, чего там. Набоков надел верхонку, сунул руку в кипящую воду и, ухватив ребристую поверхность, попытался вытащить. Не тут-то было. Скользкая и горячая граната выскользнула и упала в костёр. Шура присел на корточки и взглядом срущей собаки уставился в огонь. Секунды замедлили бег.
Я максимально спокойным голосом произнес: – Мужчина, быстро гранату доставай. Набоков поднялся и с идиотской усмешкой спросил: – А чё, она настоящая, что ли? Дело в том, что тротил плавится, на открытом пространстве горит коптящим пламенем, но в закрытой ёмкости, каковой являлся чугунный кожух, могла взорваться. Тем более что она уже была разогрета кипящей водой. Тут я не выдержал и дал сильного пинка Набокову. Ничего личного – просто Шура на тактильные ощущения реагировал гораздо быстрее, чем на звуковые. Он мгновенно голой рукой выхватил гранату из огня и отбросил в сторону. Тротил едва начал плавиться и почти весь оставался внутри оболочки. Через полчаса первая партия была готова, и мы опустили в воду следующий десяток. Я умышленно разделил все гранаты, чтобы заниматься этим делом как можно дольше. После этого Набоков отправился на обед с заданием принести краску черного цвета.

Состав нашей группы был немногочислен: командир, заместитель, два радиста и один разведчик.

... нам, одетым в специальную военную форму без знаков различия и с хозяйственной сумкой в руках, из которой торчали стволы автоматов, нужно было преодолеть несколько сот метров по ночному городу. Восхищаясь полководческим талантом главного разведчика округа матерными словами, ежесекундно ожидая окрика военного, милицейского патруля или агента КГБ, мы двинулись в нужном направлении. Город был плохо освещен, и мы, держась в тени домов, благополучно добрались до конспиративной квартиры. Там нас уже ждал мой отец. В ожидании молодого бойца переоделись, как могли, в гражданку и перекусили. Оставалось ещё одно рискованное мероприятие – перебросить радистов в холостяцкую квартиру отца.

Мой папа успел поведать нам, что в городе ввели чрезвычайное положение, на предприятиях проводили собрания с повесткой дня о бдительности. Было распоряжение каждому жителю постоянно иметь при себе документы, удостоверяющие личность. Сотрудники КГБ пустили слухи о том, что в город проникла группа диверсантов с сопредельной стороны. По другой версии, специальный отряд численностью до двадцати человек из азиатских стран. Короче говоря, пытались настроить крайне недоброжелательное, а то и непримиримое отношение.

В те советские времена это был сильный ход со стороны КГБ. Однако в этом же был и плюс для нас – подозрение у жителей вызывали лишь люди с азиатскими чертами лица.

Сеансы связи проходили следующим образом. Я шифровал радиограмму, затем звонил им по телефону и диктовал группы цифр. После чего они глубокой ночью скрытно выходили на улицу. Как я уже упоминал, город не имел окраин, а пятиэтажка с номером 605, где они жили, была крайней. Дальше начиналось чистое поле до самой границы с КНР. Таким образом, радисты сворачивали за дом, чуть отходили в сторону и, закрепив на бельевом столбе антенну, выходили на связь. Делали они это очень быстро. Отработав радиообмен, радист нажимал кнопку быстродействия, радиограмма в долю секунды выстреливалась в эфир, а дальше бойцы бегом сворачивали оборудование и мчались в квартиру. А ведь сеанс связи иногда требовал достаточно много времени, и порой это вовсе не получалось. Но не в этот раз. Уже потом, в части я получил нагоняй от начальства за нарушение программы связи, по которой устраивать радиообмен надлежало каждые двенадцать часов. Мои объяснения, что в сложившихся условиях реализовать это было невозможно, ни к чему не привели. И правда, трудно представить себе радистов, проделывающих то же самое, только днём.
На следующий день пополудни я отправил молодого бойца выяснить обстановку в городе, и он тут же влип. Оказывается, милиция и военные проводили на улицах совместные облавы, то есть внезапно, на единственном проспекте останавливались машины и солдаты под руководством представителей МВД оцепляли значительную часть людского потока, а выпускали только по паспортам. Вот тут и пригодилась сообразительность, а может, и инстинкт самосохранения, моего разведчика. Надо сказать, что, переодетый в гражданскую одежду и подстриженный почти наголо, он выглядел не более чем на пятнадцать-шестнадцать лет. Когда подошла его очередь ответствовать перед милицейским начальником, парень реально испугался и заплакал. Сквозь рыдания он едва промолвил: «Дяденька, отпустите. Мне ещё нет шестнадцати лет и паспорта нету». Ну, разве можно было в нём рассмотреть разведчика спецназа ГРУ? Конечно, нет, и его пренебрежительно отпустили.

На следующий день я отправил разведчика уже прямо туда, где располагался ГОК (горно-обогатительный комбинат). Добросовестно выполняя инструкции, он не доехал до конечной остановки и вышел раньше. Расчет оказался верным. На кольце, где разворачивался автобус, при выходе у пассажиров проверяли документы. Как я уже упоминал, местность парню была знакома, и оставшуюся часть пути он преодолел тайными тропами прогульщиков и нарушителей трудовой дисциплины. В результате солдат сумел подобраться к главному цеху, где располагались центрифуги – самый сложный и важный объект ГОКа. Эту информацию поведал мне мой отец.
Боец, не увидев ничего полезного, разочарованный, повернул было обратно, но в нескольких десятках метров обратил внимание на железнодорожный тупик. Спрятавшись за железнодорожной насыпью, сообразительный солдат некоторое время наблюдал за происходящим. Вдруг он понял, что именно здесь происходит разгрузка промышленной взрывчатки для рудника. Более того, стало очевидным, что очередной вагон остаётся неразгруженным на ночь, а это примерно сорок тонн аммонита. Всё это поведал мне солдат после возвращения на конспиративную квартиру. Если вагон попытаться взорвать, точнее провести имитацию подрыва, то задача была бы выполненной. Расстояние от железнодорожного тупика до цеха составляло не более ста пятидесяти метров, и этого вполне хватало, чтобы с помощью десятков тонн взрывчатки разрушить не только здание главного цеха.

Несмотря на повышенную суету в городе, тетки из ВОХРа бдительности не проявили, и всё дело заняло не более десяти минут, если не считать долгого ожидания. Но это ещё только половина дела. Теперь необходимо было срочно поставить в известность местное управление КГБ о минировании и условном подрыве объекта, пока вагон не отогнали из тупика. В противном случае задача не могла считаться выполненной. Я взял коробку из-под бытового кипятильника, вложил туда две записки. В одной из них сообщалось о факте диверсии, а также месторасположении «заряда». Другая информировала о том, что данная вещь – коробка – является миной-сюрпризом. Таким образом, я попытался одним выстрелом убить и второго зайца. Коробку от кипятильника я не стал маскировать. Юноша с бытовым прибором в руках выглядел вполне мирно.
Не давая бойцу передохнуть и минуты, я подробно проинструктировал его о дальнейших действиях и немедленно отправил в местное управление КГБ. Находилось оно в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Вновь пацан не вызвал подозрений. Он вошёл в здание и попросил вызвать руководство. Свою просьбу мотивировал тем, что у него есть информация о группе диверсантов. Почти сразу появился респектабельный мужчина. Боец, ни слова не говоря, вручил ему коробку и выбежал прочь. Через некоторое время после его возвращения в квартиру в городе поднялся переполох. Тут же появились патрули. Во главе каждого из них был милиционер в сопровождении нескольких военнослужащих. Я увидел из окна автомобиль-пеленгатор и понял, что положение стало угрожающим. В какой-то момент милицейская машина остановилась возле нашего дома. Из неё вышло несколько человек в форме и двинулось к нашему подъезду. Мне показалось, что провал неизбежен, и я приготовился к обороне.
Однажды во время подобных учений группа также была обнаружена, но командир под предлогом того, что является носителем совершенно секретного документа – шифра – открыл огонь из пистолета. Несколько выстрелов в землю остановило преследователей. Противостояние продолжалось несколько часов до прибытия представителя разведотдела округа, и группа была им эвакуирована в расположение бригады. Я уже приготовился к такому повороту событий, но патруль проследовал мимо к другому дому. Мне было ясно, что вот-вот мы будем обнаружены, а нам предстояло прожить в такой ситуации почти двое суток. Эти учения оказались для меня серьёзным испытанием. Всё время пребывания я не спал и почти не ел. Психическое напряжение было настолько сильным, что, казалось, любой громкий и неожиданный хлопок мог привести к нервному срыву. Так или иначе, сорок часов ожидания прошли благополучно.
Нам даже удалось провести сеанс связи и получить точное время окончания учений, после которого можно было безбоязненно покинуть своё убежище и поездом отправиться в часть. Когда этот час наступил, мы, уже переодетые в военную форму, с автоматами на плечах двинулись на вокзал. Пешком. Попытки остановить попутный транспорт ни к чему не привели. Все шарахались от нас, как от чумных. В конце концов, один автобус вдруг остановился сам. Оказывается, племянник водителя служил у нас в части. Мы не только благополучно добрались до самого вокзала, но ещё спокойно дождались отправки поезда, скрытые от посторонних взглядов, пока водитель покупал нам билеты. В вагон мы запрыгнули уже на ходу. Через пятнадцать минут после отправки поезда, как и положено, в нашем купе появился прапорщик-пограничник. Я на всякий случай достал пистолет и положил его перед собой на стол. Прапорщик тут же исчез, но через несколько мгновений появился вновь и произнёс: – Пройдёмте в купе старшего наряда. От такого предложения нельзя было отказаться, и через несколько минут я сидел напротив старшего лейтенанта пограничных войск. Тут же в купе набились солдаты. Они внимательно смотрели на меня, как будто ожидая интересного рассказа.
– Ваши документы? – попросил такой же, как и я, молодой офицер. Я молча протянул ему картонку с надписью «Витязь-17» и напомнил: – Учения закончились в 16.00.