Навигация:
Прочистка стволов миномётов дополнительными зарядами
Отправка на фронт после ускореннего выпуска из Ташкентского пехотного училища имени В. И. Ленина
Повар Кузьма Цыбуля
Замыкание кольца окружения немцев под Сталинградом
В обороне
О предчувствии
Опасность случайного ранения
Нештатные пулемёты у миномётчиков
Трофеи
Кочующий миномётный расчёт
Борьба со снайперами противника
Выход из огневого мешка к заградотряду
Списание на боевые потери бойцов отравившихся антифризом
Отравление продуктами взрыва
Пополнение из Среднеазиатских республик
Использование труда пленных немцев
Гвардия
Курская дуга
Отношение к жизни и смерти
Пулемётчики
Исаев А.В.: комментарий к воспоминаниям М.Г. Абдулина: о миномётах
Исаев А.В.: комментарий к воспоминаниям М.Г. Абдулина: 66-я гвардейская стрелковая дивизия
Исаев А.В.: комментарий к воспоминаниям М.Г. Абдулина: о пехоте
Исаев А.В.: комментарий к воспоминаниям М.Г. Абдулина: о Сталинградском сражении
Исаев А.В.: комментарий к воспоминаниям М.Г. Абдулина: о Курской битве
А учил нас боевой и опытный комроты — он был на войне с первых дней, — чтобы, помимо прочего, мы как можно чаще дополнительными зарядами прочищали стволы минометов от пороховых остатков. По засоренному стволу мина продвигается медленно, и следующая при ведении беглого огня, посланная до выстрела предыдущей, может взорваться в стволе…
Конечно, я им завидовал, да только уцелеть в той войне удалось только мне — пехотинцу. После успешного окончания пехотного училища им. В.И. Ленина меня, отличника, как дома в шахте забронировали от отправки на фронт, оставив на преподавательскую должность. Кое-кто из друзей завидовал мне, а многие ехидничали: «Он очень хотел в действующую армию, но теперь посмотрим…» Между тем я пошел на авантюру — уговорил другого отличника по фамилии Такцер, чтобы он сейчас же съел обмылок хозяйственного мыла, чтобы оказаться в медсанчасти и откосить от фронта. Его прошиб понос, а я явился к комиссару училища с предложением: «Оставьте себе Такцера, а меня включите в список откомандированных в действующую армию!» Все мои однокашники обрадовались мне как лучшему запевале, и я был назначен ответственным за нашу группу численностью 700 новоиспеченных младших лейтенантов. По прибытию в дивизию всех моих товарищей распределили по полкам, а меня оставили в штабе, в резерве.
14 ноября 1942 года полк получил боевой приказ — прорвать на нашем участке оборону фашистов и занять их оборонительные сооружения. Фактически приказ означал разведку боем, но сказать, что мы знали об этом в тот день, — значит пойти против истины: солдату не дано знать оперативных планов командования. Практически без артиллерийской поддержки батальоны штурмовали проволочные заграждения, противопехотную паутину. Чтобы сдержать натиск нашего полка, немцы были вынуждены открыть огонь из всех видов огневых средств, обнаружить порядок их расположения, что, собственно, и требовалось нашему командованию, уточнявшему детали контрнаступления. Прорвать оборону противника мы не смогли, но свою боевую задачу, потеряв при этом большую часть личного состава и сократив свой участок переднего края до фактически одного батальона, мы выполнили.
Всего два месяца назад мы сдавали гос-экзамены по сокращенной (шесть месяцев вместо трех лет) программе. Вот-вот должны получить кубари младших лейтенантов… Ясно, до подробностей, припомнился сентябрьский вечер, когда весь наш личный состав был построен по боевой тревоге и начальник училища зачитал приказ Комитета Обороны о немедленном отправлении курсантской бригады в действующую армию. Ночью складской смазкой смазали оружие и сдали его, утром погрузились в эшелоны, и вот мы мчимся от Ташкента на северо-запад — навстречу своей судьбе. Смех, песни всю дорогу. Двое суток эшелон шел без остановок до станции назначения, где нас ждало начальство 293-й стрелковой дивизии, только что прибывшее с фронта за пополнением… Большинство моих товарищей-курсантов погибло в этом первом бою ради общей победы нашего контрнаступления под Сталинградом.
... всё относительно в бухгалтерии войны. Надо учитывать, что полк наш почти сплошь был сформирован из необстрелянных курсантов, только что прибыл на фронт, и чрезвычайно важно было скорей адаптировать нас к условиям передовой. В ротах политруки призвали: каждому солдату в честь годовщины революции уничтожить не менее одного гитлеровца. Комиссар подарил мне блокнот, на первом листке которого своей рукой написал: «6 ноября 1942 года на Юго-Западном фронте в районе станицы Клетская курсант-ленинец Ташкентского пехотного училища Абдулин Мансур Гизатулович первым в полку 1034 открыл боевой счет, уничтожив гитлеровца в честь 25-летия Великого Октября. Комиссар батальона к-н Четкасов».
В нашем стрелковом батальоне служил поваром ефрейтор с потешной фамилией — Цыбуля (по-украински лук), по имени и отчеству — Кузьма Климентьевич. Мы, рядовые пехотинцы, получая очередную порцию каши на полевой кухне, шутили над ним, называя его «ворошиловским стрелком» и «сынком», и надоедали ему по поводу его фамилии, точно подходящей для его должности: «Кузя, признайся! Ты эту фамилию нарочно для себя придумал, чтобы начальство назначило тебя на эту тепленькую и сытую должность?» А он, проворно орудуя своим «полковником» (так мы прозвали половник), скороговоркой отвечает: «Э-э-эх, хлопцы! Если б была бы у мэне друга фамилия, то я б на ету катаржну должность не угодил бы!» Цыбуля при раздаче каши, даже ночью, видит каждого из нас «наскрозь» (это он так выражается), кто какой вояка: «Я тэбе наскрозь вижу, солдатик, што ты даром ешь кашу!» Солдатику стыдно, и он помалкивает. Вот подходит другой пехотинец со своим котелком в руке. У него винтовка блестит, его саперная лопатка острая, как бритва, так что ее можно применять в рукопашном бою вместо меча, а в его вещмешке две противотанковые гранаты и полный комплект патронов. Он худощавый и изможденный, как пахарь из «Поднятой целины». Ему Цыбуля не жалеет каши и черпает добавку.
И тут появляется наш «фраер». На нем офицерская шинель и новый широкий комсоставский ремень, которые он где-то стащил, на животе висит трофейный пистолет «парабеллум», а на голове меховая каракулевая шапка. Вместо обыкновенного солдатского котелка у «фраера» металлический объемный кожух из-под немецкого противогаза, куда вмещаются как минимум четыре порции каши. Он важно подставляет Цыбуле свою «парашу» и требует: «Наложь полный!» Цыбуля с ним не спорит и молча кладет порцию на одного, бросая грозный взгляд на «фраера». Тот не отходит и «давит» на Цыбулю: «У тя, сука, полный котел!» А Цыбуля ему в ответ: «А у тя в «котелке» не хватает!» Пехотинцы смеются так, что немцы дают длинные очереди на звук.
У Цыбули на шинели поблескивает медаль «За отвагу». Он по праву может гордиться ею, так как получил заслуженно, совершив подвиг. Даже злой на язык «фраер» уважает его за это и, не смея возразить Цыбуле, без спора отходит от кухни несолоно хлебавши. Нам было неведомо, что Цыбуле удавалось спать не более чем полтора-два часа в сутки, и то урывками, на ходу — лошади сами находили дорогу до стрелковых рот и обратно «домой», в хозвзвод. Однажды командование дивизией приказало нашему батальону с боем продвинуться вперед и тем самым выровнять нашу передовую линию. В темноте, под прикрытием нашего артиллерийского огня, мы приблизились вплотную к немецким траншеям и внезапно ворвались в них, навязав фрицам рукопашный бой. Наши ряды в этом бою быстро таяли — фашистов было втрое больше. Я уже был почти уверен в нашем полном поражении и думал, как мне быть, чтобы не сдаться фашистам живым, так как отступать нам было нельзя. Существовал приказ Верховного Главнокомандующего № 227 с призывом: «Ни шагу назад!»
В самый критический момент этого рукопашного боя случилось чудо! Со стороны немецкой обороны послышались автоматные очереди, и фрицев вдруг сдуло как ветром из траншей. Я выбрался наверх, чтобы узнать причину. Оказалось, что уснувший в двуколке Цыбуля с нашей полевой кухней промчался в тыл к немцам! Проснувшись и поняв, куда попал, он открыл очередь из автомата по врагам, решив: помирать, так с музыкой. В тылу же у немцев Цыбуля оказался потому, что перед его лошадьми взорвались несколько снарядов и испуганные животные понеслись в сторону немецкой обороны. За этот подвиг Цыбуля и был награжден медалью «За отвагу».
Наконец во второй половине дня состоялось на нашем участке соединение войск Юго-Западного фронта с войсками, которые продвигались навстречу нам с юга. Сгоряча, не разобравшись, что фашистов между нами уже нет, потеребили огоньком… друг друга. Потом мне, как и многим, казалось, что я сразу заметил неладное: мины летели к нам без воя, взрывы были бездымные, да и автоматный и пулеметный огонь отличался тем, что не было разрывных пуль… Плотный огонь прижал нас к земле. Мы видим контратакующую нас массу людей. Нам странно видеть, что фигуры их не похожи на гитлеровские… Кто-то все же разглядел, что контратакующая нас масса живой силы — свои!.. Реакция была молниеносной, хотя запоздалой. Внезапно оборвался бой. Все прекратили огонь. Бежим навстречу друг другу, и только скрип снега под ногами — такая тишина… — Братцы! Родные! — Как же это, а?! Сгоряча свои своих поколотили!..
Обнимались и плакали, потому что ведь и убитые были, и раненые… Каждый винил себя, что не крикнул, не взял на себя ответственность крикнуть: «Свои!», почувствовав неладное. Ведь в таких случаях солдатский невидимый телеграф срабатывает молниеносно, все бы вмиг прекратили огонь… Потом приводили в порядок поле боя и не могли смотреть друг другу в глаза…
Мы теперь воюем на Донском фронте… Наступил исторический момент в Сталинградской битве. Кольцо сомкнулось, и трехсоттридцатитысячная гитлеровская армия полностью окружена. Задачей нашей теперь стало не дать ей вырваться из «котла».
... на исходе ноября 1942 года, перед нами была поставлена задача немедленно подготовиться к отражению возможной попытки окруженных войск прорвать кольцо. Закипела работа. Мы рыли траншеи в полный профиль. Для этого надо выдолбить полутораметровый слой промерзшей, почти окаменевшей почвы. Потом вырыть на дне окопа нору. Каждая такая нора не похожа на другую по форме и объему, поскольку роется она на свой вкус и по своей комплекции. На двоих-троих тоже устраивали «ложе»: теплей было вместе. Слой мерзлоты над головой с успехом заменял нам бетонное укрытие. Ноги же, укладываясь спать, мы всегда высовывали наружу на случай внезапного взрыва, чтоб можно было выбраться, если засыплет землей.
И ночью минометчики не давали покоя врагу. Днем пристреляем балку, в которой фашисты табунятся по всяким своим хозяйственным делам, запишем на огневую схему данные точной пристрелки всех извилин и ответвлений их позиций, а потом методично, с интервалами в пять минут, ведем огонь. Называлось это — «изматывать противника». Фашистам от нас покоя нет всю ночь напролет, а мы и поспать ухитримся: каждый расчет по очереди ведет огонь в течение часа. Выпустишь в сторону вражеских позиций свою сотню мин — и скорей в нору, где товарищи, прижавшись друг к другу, уже накопили тепло.
До этого не обращал внимания, а в войну заметил: уязвимей всего к холоду коленки. Может быть, оттого, что на коленках у человека нет ничего сохраняющего тепло: кожа да кости… И уж тут спасала солдата шинель. Полы у шинели длинные. В походе или в атаке это, конечно, минус: путаются в ногах, приходилось засовывать под ремень, чтоб не мешали бежать. А вот во время сна минус оборачивался плюсом: полами шинели очень удобно было укутывать стынущие ноги.
Ночью немецкие транспортные самолеты сплошными эшелонами забрасывали в «котел» военные грузы. Стреляя трофейными ракетницами, мы сбивали с толку штурманов, и сыпались сверху «посылки»: хлебные буханки «эрзац», колбаса, тушенка, шерстяные носки, соломенные боты, сигареты, галеты и тому подобное. Хлеб — в целлофановых оболочках, выпеченный, как говорят, в 1933 году. Но солдаты германский хлеб забраковали: вкуснее наших сухарей нет на всем свете… Получилось так, что нашей роте уже больше недели не везло на продовольственные «гостинцы», и, как всегда, наши интенданты где-то запропали.
Одному нашему товарищу Марченко Виктору очень повезло, и он где-то подобрал целую вещь — мешок колбасы в марлевых оболочках. Вопреки нашим правилам он на этот раз почему-то решил «зажать» богатый трофей и с нами не делиться. Он обезумел и грозился применить оружие, если кто посмеет отобрать принадлежащий всем трофей. Мы все решили оставить его одного с его колбасой в блиндаже. Все его товарищи прокляли его и забыли. Я знал его раньше как настоящего и надежного друга, а теперь не узнаю. «Он чувствует близкую свою смерть?!» — подумал я, и мне самому стало неприятно от этого… Прошел относительно спокойный день. Мы ждали — «Скорей бы ночь!», и, быть может, мы «сходим к фрицам в гости», как это делали раньше, возвращаясь от них с богатыми трофеями. Вдруг в той стороне, где остался Виктор в блиндаже, раздался глухой взрыв. Мы увидели обвалившийся блиндаж, который дымил…
Надо сказать, что, с первых дней находясь на «передке», я постепенно стал замечать: тот, кто из моих товарищей снимал у убитого фрица часы, рано или чуть погодя сам погибал… Перед своей смертью человек до смешного превращается в трусишку и, потеряв над собой всякий контроль, не знает, куда себя девать…. Но были и те, кто все же пытался казаться спокойным. Я же каким-то своим, быть может, седьмым или девятым чувством, безошибочно предугадывал гибель такого человека в ближайшие часы…
Конскому не повезло. Нашел он пистолет — немецкий или еще какой, но только не наш, не отечественный. Спрятал в карман, чтобы после боя разглядеть незнакомый механизм. Вечером, когда утих бой, Конский вспомнил про свою находку. Мы уселись вокруг. Конский вертит пистолет так и этак: не поймет, как же стреляет эта диковина. И мы не можем догадаться, что в ней к чему. И вдруг прозвучал выстрел. Конский застыл с растопыренными пальцами, и левая его ладонь заливается кровью… Побледневший Иван обводит нас глазами: все ли живы? Убедившись, что пуля никого не зацепила, он уставился на свою окровавленную ладонь. И только тут мы перепугались. Если дойдет до начальства, то Конскому не избежать трибунала. Случайный или преднамеренный, но фактически это самострел. И сбитый вчера Иваном фашистский транспортник не зачтется… Быстро сделали мы Ивану перевязку своими индпакетами и взмолились перед всеми всевышними, чтоб зажила рана без вмешательства медиков. Поверх повязки натянули ему большую рукавицу с крагами да уговорились не проболтаться никому о случившемся. Через две недели Конский Иван сбросил ту повязку, и мы увидели на ладони шрамик: пуля прошла между косточками через мякоть. Так что, как мы в нашей роте ни были заинтересованы в изучении трофейного оружия и в овладении им, не всегда обходилось гладко.
Наша минометная рота имела свой пулемет «максим» и один немецкий, «МГ-34», которые часто нас выручали в бою. Имели мы и одно противотанковое ружье с хорошим запасом патронов. Из ПТР мы иногда уничтожали пулеметные точки гитлеровцев, но по танкам из него стрелять не доводилось.
Как-то по ходу наступления и продвижения нашего батальона увидел я ряд крепких блиндажей, брошенных немцами. Солдаты наши приостанавливаются возле них, что-то выясняют и двигаются дальше, вперед… Достиг и я этих блиндажей. Смотрю, у входа на земле корчится могучий артиллерист из полковой артиллерии. Похоже, отравился чем-то, это бывало часто. Пострадавший колени поджимает, мнет свой живот и стонет, как в трубу. Солдаты посмотрят на «страшные муки» — и прочь. — Чем же он отравился? — пытаюсь дознаться. — А вон, видишь, что-то из тех бутылей выпил. Я посмотрел: в ящике шесть бутылей литра по три-четыре каждая. Жидкость в них золотистая и вязкая. Умирающий изо всех сил старается умереть самым мучительным образом. Блеснул на меня подозрительным глазом и жалобно стонет: — Ох, боже ж мий! Ох, боже ж мий!.. Тут я разглядел, что у этого хохла морда малиновая, хоть он старается, надувшись, побагроветь… Выясняю, что в блиндаже еще есть ящики с такими бутылями…
В нашей минроте были свои повозки, запряженные парами. Я шепнул из наших одному, чтобы сюда скорей пригнали из роты двуколку. Двуколка подоспела вовремя, вперед артиллерийской повозки. Тут хохол взревел по-настоящему: — Оставьте ж хоть ящик, паразиты! — Не, — гогочут наши хлопцы. — Самим мало! — Э!.. Тоди и я з вамы!.. Потом уже, став в нашей роте почти своим, артиллерист — его звали Микола Марченко — очень любил рассказывать, как он обдурил чуть не целый батальон и как на «хитром татарине» вышла у него осечка:
Главное преимущество кочующего минометного расчета — оперативность: не успеет враг освоиться на новой огневой, как мы его тут же накроем своим навесным огнем. Из-за постоянной нашей кочевки мы были неуловимы для фашистов. Через дивизионную газету «Вперед!» нашу тактику кочующего миномета распространяли по всем минометным ротам дивизии. Одно неудобство: очень тяжело минометчикам таскать на горбу вьюки. Особенно неудобной ношей мне казался ствол. Отшлифовался о грубое сукно, блестит, как никелированный, и мало что тяжелый — двадцать килограммов, так еще и выскальзывает из рук, как налим. Надумал я таскать ствол за собой на поводке. Привязал веревку к шаровой пяте — и вперед! Ствол скользит по мерзлой земле, а по снегу даже обгоняет меня. Вот благодать-то! Комроты Бутейко увидел, как ловко я теперь передвигаюсь, и говорит: — Следи только, чтобы чехол со ствола не слетал, а то песком забьешь ствол и зеркало испортишь. Я рад-радешенек, что комроты вроде бы одобрил мою идею. Но радоваться пришлось недолго.
— Раз такое дело, — продолжает Бутейко, — придется наводчикам вменить в обязанность таскать еще и лоток с минами! — Есть! — говорю. Теперь у меня «на поводке» двадцать килограммов да на горбу двадцать два. Товарищи хохочут: «Что, не удалось посачковать, Мансур? Хохол оказался хитрей татарина?» Но это юмор, на который солдат неистощим даже в самой трудной обстановке. Обстановка же была тяжелейшая. Редко выпадали дни, чтобы в расчете, как положено, было пять человек.
Потери мы несли большие: личный состав роты обновился уже дважды. Четвертого номера мы имели от случая к случаю, а о пятом и мечтать забыли. Сами таскали на себе и мины, и лафеты, и плиты. А надо было, так и вдвоем управлялись. Лишь бы только все до единого миномета вели огонь по врагу! Но все же у нас потери были меньше, чем в стрелковых ротах. У тех обновлялся личный состав в течение недели-двух. Каждую ночь к ним приходили маршевые роты с пополнением.
Единственный способ обнаружения у нас был — наблюдение через «перископ разведчика». Я вооружился тем перископом, вернулся в стрелковую роту и приступил к длительному и трудному наблюдению фашистского переднего края и нейтральной полосы. Сколько ядовитых реплик о бесполезности моей затеи выслушал я в тот день! Воронки, трупы, изуродованная техника — в этом хаосе обнаружить притаившегося снайпера — иголку в стоге сена найти! Сотый раз шарю перископом по бесконечной равнине, фиксирую в памяти контуры подозрительных кочек. — Померзнет, померзнет и уйдет! — слышу за своей спиной. Это о снайпере. Не знаю, как он, а я действительно замерз, да и глаза устали.
Пока я прыгал по траншее, согреваясь, один молодой комроты, увлеченный моим примером, тоже припал к окуляру, но быстро ему надоело это дело, и, приняв вид озабоченного более серьезными делами, сгорбившись, комроты подался вдоль траншеи, грозно, по-командирски бросая встречным: «Осторожно! Не высовываться мне!» А меня азарт взял. Как свою ладонь, изучил мельчайшие детали равнины и уже узнавал их, в очередной раз просматривая слева направо, с каждым разом сокращая число наблюдаемых точек, сужая круг… И к полудню я остановился на одной «кочке». Глазам не верю — это он! Теперь уже боюсь потерять: а вдруг переползет на запасную огневую точку!.. Суворов подоспел вовремя! Не отрываясь от перископа, я ему доложил обстановочку.
Решили использовать винтовку одного старого солдата-сибиряка. — Мой винт бьет без промаха, — сказал тот, передавая винтовку. — Отдали бы мне ее после войны в тайгу! Не надо бы мне ни ордена, ни медали, а только бы эту «централочку»!.. Ухоженную «централочку» осторожно уложили на мой бруствер. Суворову теперь надо было спровоцировать снайпера на выстрел, чтоб выиграть у него десять мертвых секунд, пока он будет перезаряжать свою винтовку. Торопясь, Павел Георгиевич обвязал платком саперную лопатку, грязью намазал на ней глаза, рот и, нахлобучив на нее свою ушанку, осторожно стал высовывать за бруствер… «Кочка» встряхнулась, лопатка звякнула. Я молниеносно приложился к ложе «централки» и выстрелил. «Кочка» осела чуть-чуть, а со стороны фашистов сердито застрочил пулемет. Наши пулеметчики огрызнулись тем же. Маленько погодя, когда все стихло, в сторону «кочки», смотрим, ползут, как ящерицы, две фигуры. И этих фрицев мы приморозили, а как стемнело, слазали к убитому снайперу наши смельчаки, принесли трофеи. В блокноте снайпера увидели мы неприятную для нас «бухгалтерию» — 87…
Наш полк, как огромное живое существо, закружился вокруг своей оси… Куда ни сунься, отовсюду брызжут свинец и снаряды. Ревут душераздирающим воем шестиствольные гитлеровские минометы, от мин которых нет спасения: косит осколками во все стороны… Я быстро сообразил: «надо выбраться из этой толкучки и рвануть в направлении любого кургана, а лучше всего назад с надеждой, что по одиночным целям гитлеровцы не будут отвлекаться. Мы с Суворовым бросились от общей массы людей в сторону, чтоб выйти из зоны обстрела-расстрела. Сунулись в глубокий целиковый снег. С нами еще пять-десять человек. Тело вязнет в глубоком снегу, но здесь, метрах в ста, мы уже не привлекаем к себе огонь. Чтобы было нам легче двигаться по глубокому снегу, мы сбросили с себя шинели и даже ватные телогрейки! И в самом деле, в нас немцы не стреляли. Мы выскочили из мышеловки живыми, но мокрыми, как из воды. Теперь, со стороны, видней панорама нашей катастрофы. Фашисты умело заманили нас в мышеловку и расстреливают по-деловому, по-хозяйски… В такой ситуации люди, попавшие в мышеловку, могут физически затоптать друг друга. Совершенно неуправляемым стал полк. С курганов ведут огонь немецкие танки, спрятанные в ямах, — нашему минометику не по зубам. Торчат у танков из ям только башни. Попробуй возьми их! Глядеть жутко, как погибает полк. За свою беспомощность нам обидно…
И вдруг мы услышали нарастающий гул дизелей, а потом и увидели наши танки — двадцать-тридцать штук! Сзади них на лыжах и в маскхалатах, как призраки, легко мчатся автоматчики, держась за веревки, привязанные к броне… Вот это здорово!
Перед нами словно из-под земли выросли наши солдаты во главе с симпатичным капитаном. Все солдаты у капитана чистые и одетые «с иголочки» в шикарные белые полушубки. У всех новенькие автоматы. Я догадался — это «заградотряд»! Не успел я проститься с белым светом, как капитан дружески пожал мне руку и с эстонским акцентом спокойно говорит: «Никто не сабираица вас растреливат! Вы не струсили, а вырвалис ис сасады!» Мы немного успокоились, не веря своим ушам и глазам. А капитан, увидев, что от нас валит пар, как будто мы из бани, и наши гимнастерки мокрые, хоть отжимай, по-приятельски советует: «Теперь снимите с убитых телогрейка и шинель и сахадите наш блиндаж, там ест печка».
Стояли тридцатиградусные морозы, от которых немцы подыхали как тараканы, но и нам, сибирякам, было уже невтерпеж. Как назло нам давно не привозили тыловые «крысы»-интенданты «наркомовских». Я получил задание от ротного: «Пока ночь, сбегай в штаб полка и доложи самому командиру полка». К рассвету я благополучно вернулся в свою роту и увидел страшную картину: все сорок человек во главе с ротным были мертвы. В блиндаже ротного я обнаружил немецкую канистру с остатком незамерзающей жидкости «антифриз», пахнущей спиртом… Я, как парторг роты, доложил по связи комиссару батальона о случившемся. Он, во избежание для себя и комбата неприятностей, в течении недели «списывал» отравившихся как героически погибших в боевых действиях, иначе они с комбатом были бы лишены очередных наград и званий….
Рядом в стрелковой роте тоже ЧП. После вчерашнего боя солдаты нашли в поле рядом с окопами круглую, как люк танка, дыру. Из дыры поднимался теплый запах жженого кирпича, как от только что сложенной и в первый раз затопленной печки. Дыра при дальнейшем исследовании оказалась входом в просторный отсек наподобие горшка пяти-шести метров в диаметре, образовавшийся в результате взрыва фугасной бомбы. Глинистый вязкий грунт раздался от взрыва в стороны, спрессовался, как кирпич, и внутренние стенки «горшка» прожарились, только узенькие трещинки в них… Самые бойкие и нахрапистые солдаты роты решили выспаться, «как у Христа за пазухой». Спустились туда восемнадцать человек и уснули навсегда: оказалось, что из мелких, но глубоких трещин продолжалось выделение окиси азота от взрыва. Ну кто мог знать о такой опасности?
Конец ноября 1942 года. Наш полк потерял много людей, а пополнение пришло из Среднеазиатских республик. Узбеки, таджики и другие наши друзья из теплых краев, оказавшись без зеленого чая на тридцатиградусном морозе, да вдобавок не понимая, за редким исключением, русский язык, умирали молча, как мухи. Немцы на другой день после их прибытия через громкоговорители стали шутить: «Иван! Давай менять узбеков на румын!»
Довелось мне на станции Карповская, где была сосредоточена масса трофейной техники, наблюдать работу пленных немцев. Это было удивительно! Вот мотор отремонтирован и установлен на испытательный стенд. Заводится с пол-оборота. Обер-мастер, как доктор, внимательно обслушивает его со всех сторон. По его лицу, как по прибору, можно судить о качестве ремонта. Наши механики считают, что двигатель можно ставить на машину. Но обер-мастер сердито и категорично отрубает: «Найн!» По-видимому, он слышит то, чего не слышат наши механики, — какой-то посторонний звук. По-немецки он что-то объясняет своим слесарям, те снова разбирают мотор, подвинчивают какую-то пустяковую гайку на шатуне… «Гитлер капут? Сталин гут! — кивают. — Рус камрад гут!» Будто и не они две недели назад яростно воевали против нас. Наши только руками разводят: «Уму непостижимо!» Ощущение охватило такое, что войне конец…
В районе Старого Оскола, в лесу, у деревни Теплый Колодец, наш 193-й гвардейский стрелковый полк остановился на отдых. В этом лесу в начале июня, при соблюдении строгой маскировки, была произведена церемония вручения нового гвардейского знамени. Новое знамя вручил нашему полку сам командир 32-го гвардейского корпуса гвардии генерал Александр Ильич Родимцев. Помню, как нам было интересно воочию увидеть прославленного генерала, Героя Советского Союза еще за Испанию, увидеть Золотую Звезду на его груди… Замкомполка гвардии капитан Тукхру Иван Иванович опустился на одно колено, целуя край знамени. И мы благоговейно опустились. А рядом с прославленным генералом, возвышаясь над ним на целую голову (забинтованную в те дни), стоял, опершись на костыли, командир нашего полка гвардии капитан Павел Семенович Билаонов…
Еще под Сталинградом, когда мы узнали, что наша 293-я стрелковая дивизия стала 66-й гвардейской, то мы в первую очередь захотели увидеть нагрудный гвардейский знак в натуральном виде. Он был очень похож на орден Красного Знамени, и это тем более вызывало у нас крайнее нетерпение получить его и успеть поважничать. Если вдруг кто-то из наших где-то встречал гвардейца со знаком «Гвардия» на груди (из других родов войск или из другой части), то молниеносно узнавали все, и мы бежали увидеть этот красивый знак своими глазами. В июне, после вручения знамени, прислали в наш полк и значки «Гвардия». И наконец каждый получил долгожданный значок! У солдат в ту пору мало и редко у кого были медали, а тем более ордена. У многих гвардейский значок был единственным знаком отличия на гимнастерке, и казалось солдату, что ему больше никаких орденов и не надо…
Вслед за знаком «Гвардия» мы получили медали «За оборону Сталинграда». И уж теперь-то, имея на гимнастерке эти знаки, каждому захотелось скорей возвратиться домой с Победой! Нарисованные от руки гвардейские знаки появились на танках, пушках, автомашинах, тягачах, на бортах двуколок даже. Гвардейские знаки, изготовленные из латуни, мы врезали в деревянные ложи автоматов своих винтовок… Когда и как ухитрялись солдаты их делать, неизвестно. В зимний период мы носили свои гвардейские знаки поверх шинелей, чтоб сразу было всем видно — перед тобой гвардеец! А у комсомольцев рядом со значком «Гвардия» еще и комсомольский значок, это обязательно… Так что грудь все равно была как бы «увешана» знаками отличия, и это согревало солдатскую душу. Уходя, например, в разведку, солдат бережно отвинчивал их все с гимнастерки или с шинели и вместе с документами сдавал своему политруку на хранение до возвращения с задания…
Наша 66-я гвардейская стрелковая дивизия в составе 32-го гвардейского стрелкового корпуса 5-й гвардейской армии Степного фронта стояла перед началом Курской битвы во втором эшелоне боевого порядка наших войск, то есть на семьдесят километров севернее Прохоровки. Но поскольку немцы сумели взломать нашу оборону и передовые наши части отступили, к рассвету 12 июля 1943 года мы с марша вступили в бой. Нигде до этого и после этого сражения я не видел такого скопления артиллерии. Командиры артдивизионов разных калибров не сразу могли найти себе огневую позицию так, чтобы при стрельбе не помешать соседям и чтоб самому стрелять было удобно. Артиллеристам на поле боя было тесно! Грохот орудий с утра и до вечера не затихал ни на минуту. От густой копоти и мы, пехота, были похожи на кочегаров, непрерывно кидающих в топку уголь, в бешеном темпе, в дыму горящих танков, взрывов снарядов, стрельбы всех видов оружия… Блестят белки глаз и зубы… Каждый, обливаясь потом, в своем окопе и на своем метровом участке методично делал свою работу, как в гигантском цехе, уже забыв о страхе, отдавшись на волю случая: убьет или не убьет. В такой рубке все равно не убережешься, и руки делали нужное почти автоматически…
Я был постоянно настроен на то, чтобы пока я жив, стараться авансом отомстить за свою жизнь немцам! Я с каждым разом поднимал цену за свою жизнь все выше! Я никогда не надеялся, что останусь живым в этой мясорубке, и торопился при любой возможности воспользоваться любым случаем! Однажды в каком-то овощехранилище по моей инициативе мы расстреляли не менее двухсот раненых фрицев… С сожалением следует отметить, что преобладающая часть нашей пехоты — это пассивные солдаты, которые, не попытавшись уничтожить ни одного солдата противника и даже не увидев его живым или мертвым, погибали сами или выбывали из строя по ранению. Как было больно до слез, до полного отчаяния, когда я видел своими глазами погибшего нашего солдата, только что прибывшего маршевыми ротами. Это мое состояние всегда выплескивалось, вырывалось наружу. Товарищи по оружию чувствовали его как свое собственное и ценили мою искренность.
До сих пор держится в моей памяти то ощущение, которое овладевало мной в атаке. Я обязан подняться для атаки первым, и весь батальон ждет этого момента. Если комсорг или парторг поднялись, ждать и выжидать тут уже никому не дано права — надо вставать всем… Я, превозмогая свой страх и свою слабость, встаю. Надрываясь, кричу: — Вперед! За Родину! За Сталина! Реву-ору, страшно напрягаясь, чтоб услышали меня все, чтоб немедленно все разом поднялись за мной. Поднялись, чтоб взять безымянную высотку, выбить немцев из хаты, где на подоконнике установлен пулемет. Отбить у врага улицу. Поднялись, чтобы этим самым спасти тебя же от верной гибели, потому что, пока ты один в полный рост маячишь на рубеже нашей атаки, ты являешься единственной мишенью для гитлеровцев… И хочется оглянуться назад — поднялись или нет солдаты, — но я не позволяю себе это сделать, потому что покажу — обнаружу свой страх и недоверие к моим комсомольцам. Бегу вперед, перенапрягая себя, силком толкая, как перегруженную вагонетку на подъеме…
И когда уже в моей душе все резервы исчерпаны, когда я себя уже почти считаю обреченным на верную гибель, слышу сзади раскатистое «урррра-а!», и сладкий моему слуху топот пехоты, и тяжелое жаркое дыхание бегущих за мной… В этот миг страх мой улетучивается из меня с последними парами, и я в изнеможении падаю на землю, как убитый… Но успеваю услышать истошный вопль: «Комсорга убило!», вскакиваю — и опрометью вперед, чтоб никто из наших хлопцев не засомневался в своем комсорге… После боя потом я часто слышал в свой адрес: «А наш комсорг в рубашке родился…», «Чудом уцелел…». Такая похвала — высокая награда. Самое же гиблое дело, если солдаты тебе дадут такую характеристику: «А комсорг наш жидковатый… Трус…»
... о комсомольце Кобылине Николае. 1925 года рождения, он был на два года младше меня. Прибыл на фронт добровольно. Два его старших брата погибли в боях с фашистами. Коля хотел быть непременно пулеметчиком. «Максим» — пулемет хороший, но тяжелый — шестьдесят пять килограммов. В обороне лучше «максима» нет пулемета. Но в наступательном бою с ним бегать нелегко. Гибнут, как правило, наши пулеметчики при смене огневых позиций: именно тут фрицы их и ловят на мушку. Коля придумал нехитрое приспособление: при перебежке с позиции на позицию он оставлял «максим» на прежнем месте, а сам, как заяц, пулей на новую позицию. Потом своего «максима» тянет к себе за крепкую и тонкую многожильную проволоку. Стрелки из роты тоже помогают тянуть. И вот «максим», как самоходный, торопится следом за хозяином…
Кобылин Коля стрелял не только днем, но и ночью. Высматривал он еще днем сектор обстрела. Устанавливал загодя «максим» и забивал колышки с обеих сторон ствола — «ограничители сектора». На колышки палку буквой П. Это тоже ограничитель, чтоб ствол не сбивался вверх… Ночью, когда в секторе огня появлялись фашисты, он открывал огонь… Эмоций или символики здесь было мало. Кобылин Коля мстил за братьев по-деловому и отправил за них на тот свет не одну сотню гитлеровцев.
Еще хорошо помню комсомольца, пулеметчика тоже, Василия Шамрая. Шахтер с Донбасса, тоже двадцать пятого года рождения. Как и я, на фронт прибыл «из-под брони». Иногда фашистскую контратаку наш батальон отбивал только благодаря личной храбрости этих двух комсомольцев-пулеметчиков. Оба они живы. Кобылин Николай Николаевич живет в Ижевске, а Шамрай Василий Кузьмич — в Кременчугском районе Полтавской области.
Как и танки, минометы явились порождением Первой мировой войны. Грозные боевые машины, ставшие символом войн XX столетия, начались с ромбовидных коробок. Минометы были сконструированы далеким от военного дела человеком, Вильфредом Стоксом, исполнительным директором компании по производству насосов, вентилей и газового оборудования. Их боеприпасами стали гранаты, сделанные без каких-либо аэродинамических ухищрений. Но минометы динамично развивались в межвоенный период. Их мины приобрели стабилизаторы, каплевидную форму корпуса, специальные взрыватели. В таком виде они стали важнейшим оружием пехотинцев Второй мировой войны. В Красной армии в 1942–1943 годах использовались три основных вида минометов: ротные, батальонные и полковые. Полковые минометы калибром 120 мм были исключительно удачным образцом оружия, скопированным немцами в 1943 г. Масса миномета была слишком велика для переноски людьми даже в разобранном состоянии, и поэтому он имел колесный ход для буксировки его лошадьми или автомашиной. Самым легким был 50-мм ротный миномет. Вьюк с этим минометом весил 14 кг. Однако и сам миномет был довольно слабым, его мина весила всего 922 грамма и несла 90 грамм взрывчатки. Промежуточным образцом, сочетавшим достаточное могущество мины с возможностью переноски пехотинцами, был батальонный 82-мм миномет, наводчиком которого был М.Г. Абдулин. Он был сконструирован в СССР после изучения 81-мм минометов Стокса, захваченных в ходе приграничного инцидента с Китаем в 1929 г. Мина батальонного миномета весила 3,31 кг и несла 400 грамм взрывчатки. Взрыв мины давал 400–600 осколков, способных поразить всех, оказавшихся в радиусе 6 метров от разрыва. Дальность стрельбы миномета достигала 1100 м. Миномет был одним из средств, с помощью которого наступающие пехотинцы могли быстро реагировать на внезапно себя проявлявшие пулеметы противника. Насыщение армий автоматическим оружием привело к тому, что на отделение пехотинцев приходился один ручной пулемет, а в танковых войсках вермахта у мотопехоты даже два пулемета. Каждый такой пулемет мог остановить наступление роты или даже батальона. Остановить его стрекотание мог разрыв рядом с пулеметчиком 82-мм мины. В обороне миномет мог поражать залегшую, спрятавшуюся в лощинах и потому неуязвимую для огня пулеметов пехоту наступающего противника. Вместе с тем небольшой в сравнении с пушками вес миномета был весьма ощутимым для тех, кому приходилось нести его на себе. Советский 82-мм миномет образца 1937 г. весил в боевом положении 56 кг и разбирался для переноски на три части: ствол, опорная плита и двунога. Вьюк со стволом весил 19 кг, двунога — 20 кг, а самым тяжелым был вьюк с плитой — 22 кг. Помимо самого миномета солдатам приходилось нести боеприпасы к нему. Лоток с тремя минами весил 12 кг, вьюк с двумя лотками — 26 кг. При этом нужно заметить, что вес вьюка прибавлялся к обычному для каждого солдата набору из личных вещей, банок консервов, противогаза, личного оружия и боеприпасов к нему. В зимнюю стужу и летний зной минометчики несли свои массивные вьюки в пеших маршах, достигавших десятков километров в день, ведь основную часть армий и Германии, и СССР составляли не танковые и моторизованные соединения, а перемещавшаяся пешком пехота.
66-я гвардейская стрелковая дивизия была типичным для Красной армии 1943–1945 гг. соединением. Хроническая неукомплектованность людьми привела к тому, что советские дивизии практически никогда не воевали в штатной или даже в близкой к штатной численности личного состава при штатной комплектности тяжелого вооружения. Если мы посмотрим на реальную гвардейскую дивизию осени 1943 г., то увидим компактное (всего около трети штатной численности), но хорошо обученное за счет большой доли офицеров и сержантов, насыщенное автоматическим оружием и поддержанное сильным артиллерийским кулаком подразделение. Значительная часть сержантов выдвигалась из хорошо себя проявивших рядовых, поэтому сержантские знаки различия были своего рода показателем выучки и инициативности бойца. Дивизия решала исход боя не человеческими волнами, топящими в море своей крови противника, но грамотными действиями хорошо подготовленных сержантов и офицеров, поддержанных артиллерией.
Пехота, стрелковые дивизии, составляла до 80 % общего числа соединений Красной армии. Однако в период с конца 42-го и до 45-го года, когда были проведены наступательные операции, завершившиеся разгромом гитлеровской Германии, она в какой-то мере осталась в тени танковых войск. Но именно действия пехотинцев были тем фундаментом, на котором строились успешные операции танковых корпусов и армий. На их плечах лежала тяжелая задача уничтожения противника в очагах сопротивления, которые обошли танковые части. Автор мемуаров прошел в рядах «царицы полей», как называли пехоту сами фронтовики, огромное расстояние от Волги до Днепра. Во многих случаях противником его дивизии были танковые соединения вермахта. Это был своего рода крест пехоты — сковать танки, чтобы свои танковые корпуса и армии могли беспрепятственно прорваться в тыл и окружить противника. Тяжелые бои приводили к большим потерям, фактически дивизия несколько раз обновляла свой состав. Вместе с тем характер потерь несколько отличается от описанного М. Г. Абдулиным. Память участника событий выхватывает отдельные драматичные эпизоды операций, проецируя на них потери за целый период. Несколько преувеличивает автор также частоту и объемы поступающего пополнения. Все эти мелкие погрешности человеческой памяти не мешают мемуарам оставаться ценным свидетельством простого солдата...
К стенам Сталинграда немецкие войска привела смена Гитлером стратегии ведения войны. Если в 1941 г. главной целью была столица СССР, то целью летней кампании 1942 г. была кавказская нефть и одна из крупнейших транспортных артерий Советского Союза — река Волга. Сталинград связывался с югом России множеством дорог, и для армии, наступающей на Кавказ, он был естественной целью, именно здесь было удобнее всего выйти к Волге. Кроме того, Сталинград был крупным промышленным центром, производящим вооружение для Красной армии. Сталинградский тракторный завод был единственным предприятием, еще до войны подготовленным для производства танков «Т-34» и не подвергшемся хаосу эвакуации. Помимо танкового производства в Сталинграде был один из старейших в России артиллерийских заводов. При советской власти он носил название «Баррикады» и производил орудия полевой артиллерии калибром до 203–280 мм. Сражение за Сталинград помимо собственно военно-экономического значения имело символический смысл. Город носил имя руководителя советского государства, и его потеря была бы сильным психологическим поражением, вселила бы уныние в народ. Сталин бы потерял лицо, утратив город, названный его именем, в котором он сам сражался в годы Гражданской войны в России. «Оборона Царицына» (так в 1919 г. назывался Сталинград) была одной из легенд новой власти, о ней снимались фильмы, писались книги и статьи, прославляющие вождя. Уберечь сам город Сталинград от смерти и разрушения советским войскам не удалось. Из него даже не успели эвакуировать мирных жителей до начала бомбардировок с воздуха и боев на улицах города. Заводы производили оружие до тех пор, пока война не вошла в цеха предприятий. Последние танки «Т-34», выпущенные Сталинградским тракторным заводом, принимали бой через несколько минут после схода со сборочного конвейера. Пополнения для защитников города были вынуждены преодолевать на лодках и баржах крупнейшую в Европе реку под огнем артиллерии и ударами авиации и вступать в сражение сразу после высадки с кораблей. Пока шла война на улицах города, советское командование задумало операцию по окружению завязших в уличных боях частей 6-й полевой и 4-й танковой армий немцев. Фронт вышедших к Волге немецких армий растянулся почти на 800 км. Недостаток собственных дивизий вынудил немецкое командование прикрыть фланги наступавших на Сталинград войск румынскими и итальянскими армиями, имевшими куда меньшую боеспособность и выучку, чем немецкие дивизии. Это обещало успех в ударах по сходящимся направлениям танковыми соединениями, которым надлежало отрезать и окружить сталинградскую группировку немецких войск. Фактически советское командование бросало немцам вызов, намереваясь повторить маневр, являвшийся одной из опорных плит немецкой военной мысли. В степях у Волги и Дона советские войска должны были воспроизвести воспетые Шлиффеном «Канны», операцию на окружение с решительными целями, доселе являвшуюся визитной карточкой «блицкригов». До сих пор только советские армии и фронты становились жертвами «Канн», попадая в окружение под Минском, Киевом, Вязьмой, Брянском и Харьковом. К операции привлекались войска трех фронтов: Юго-Западного, Донского и Сталинградского. Они насчитывали к началу операции 71 стрелковую дивизию, 15 стрелковых бригад, 3 мотострелковые бригады, 8 кавалерийских дивизий в трех кавалерийских корпусах, 2 механизированных корпуса, 4 танковых корпуса, 14 танковых бригад и 4 танковых полка. Поддерживать операцию с воздуха должны были 1808 самолетов (1349 из которых были к ее началу исправными). Однако нельзя сказать, что было достигнуто подавляющее превосходство. Войска трех фронтов превосходили немцев в 1,2 раза в числе солдат и офицеров, в 1,3 раза в танках, в 1,3 раза в самолетах. Только в артиллерии было достигнуто почти двукратное превосходство. Планировал наступление под Сталинградом один из лучших советских военачальников — А.М.Василевский. Разработанный им план был изящен и по-своему красив. Танковые корпуса должны были соединиться в районе города Калач на Дону. Кавалерия, советский аналог мотопехоты вермахта, должна была нанести удары вглубь для создания внешнего фронта окружения как можно дальше от находящихся в Сталинграде корпусов и дивизий двух немецких армий, чтобы было труднее прорвать кольцо окружения извне. Наконец, пехотинцы стрелковых дивизий советских армий должны были создать внутренний фронт окружения, чтобы попавшие в западню немцы не могли вырваться наружу. 21-я армия, в одной из дивизий которой принял бой М.Г. Абдулин, предназначалась именно для этой роли. Операция, начавшаяся 19 ноября с 80-минутной артиллерийской подготовки, развивалась успешно. Уже 23 ноября 4-й механизированный корпус Сталинградского фронта установил связь с 4-м и 26-м танковыми корпусами Юго-Западного фронта, и почти 330 тысяч солдат и офицеров вермахта попали в окружение. Попытки снабжать их по воздуху, а затем деблокировать ударом извне провалились. Ко 2 февраля 1943 г. 6-я армия фельдмаршала Ф. Паулюса капитулировала, сам Паулюс вместе с 91 тысячью своих подчиненных попал в плен. Катастрофа 6-й армии под Сталинградом привела к краху всего похода вермахта на Кавказ. Для многих стало очевидно, что война Германией проиграна. Тем не менее вермахт еще сохранил возможность наносить чувствительные удары своим противникам и развитие советского наступления зимой — весной 1943 года натолкнулось на контрудар свежесформированного II танкового корпуса СС под Харьковом. Советское наступление было остановлено и на какое-то время на фронте установилось затишье.
После катастрофы под Сталинградом немецкое командование решило взять реванш и провести крупную операцию на окружение в районе образовавшегося в результате зимних боев 1943 г. Курского выступа. Предполагалось силами танковых корпусов групп армий «Центр» и «Юг» прорвать оборону на северном и южном фасах выступа и окружить крупные силы двух советских фронтов, Центрального и Воронежского. Операция получила название «Цитадель». Однако вермахт к тому времени был истощен двухлетней войной, когда ни на одном из участков фронта не было сколь-нибудь длительных передышек. Сильнее всего была измотана 9-я армия Вальтера Моделя, которая должна была наступать на северный фас Курской дуги. Эта армия в течение года удерживала Ржевский выступ на московском направлении, подвергаясь массированным атакам советских войск. Несмотря на то, что сокрушить оборону армии Моделя советским войскам не удалось, под непрерывными ударами артиллерии, авиации и танков дивизии 9-й армии сильно поредели. На совещании у Гитлера в мае 1943 г. Модель убедил фюрера отложить операцию до июля месяца, потратив это время на доукомплектование дивизий. Еще одним аргументом в пользу оттяжки «Цитадели» было ожидание поступления новой техники, тяжелых танков «тигр» и средних «пантера». Для последних «Цитадель» была дебютом в качестве оружия танковых войск. Советское командование под влиянием довольно точных данных разведки о немецких планах на летнюю кампанию 1943 г. и под впечатлением неудачи под Харьковом приняло решение встретить удар немцев на подготовленных позициях, измотать их танковые соединения, а после этого перейти в общее наступление. На несколько месяцев на советско-германском фронте воцарился штиль, прерывавшийся частными вылазками с разведывательными целями и воздушной войной на коммуникациях с целью срыва перевозок войск, вооружения и боеприпасов для грядущего сражения. Советское командование подготовило на обоих фасах Курского выступа глубоко эшелонированную оборону и накопило значительные резервы для парирования возможных неожиданностей. Таковые совсем не исключались. Данные разведки не позволили вскрыть направление главного удара, и на южном фасе дуги, где войска объединялись под руководством штаба Воронежского фронта, оборону пришлось равномерно размазать между тремя армиями: 40, 6-й гвардейской и 7-й гвардейской. Объяснялось это тем, что местность к югу от Курска была открытая, 67 % полосы Воронежского фронта (164 км) могло быть использовано для наступления танков. Впоследствии, в полосе одной из этих трех армий, 6-й гвардейской, был нанесен главный удар 4-й танковой армии Г. Гота, в полосе 7-й гвардейской армии — вспомогательный силами армейской группы «Кемпф», а в полосе 40-й армии (которая была самой сильной) вообще никто не наступал. Операция «Цитадель» началась во второй половине дня 4 июля, когда немцы захватили господствующие над местностью высоты на южном фасе дуги с целью последующей корректировки огня артиллерии. С утра 5 июля началось наступление крупными массами танков при массированной поддержке авиации против Центрального и Воронежского фронтов. Вследствие того, что к югу от Курска советские войска были построены менее плотно, оборона 6-й гвардейской армии была прорвана, и командованию Воронежского фронта пришлось вводить в бой резервы — 1 — ю танковую армию и соединения из 40-й армии. Вскоре глубокое продвижение XXXXVIII танкового корпуса и II танкового корпуса СС вынудило советское командование ввести в бой стратегические резервы, почти 100-тысячную группировку войск в составе 5-й гвардейской армии и 5-й гвардейской танковой армии. Они должны были остановить продвижение II танкового корпуса СС в направлении Прохоровки и Обояни. 5-я гвардейская танковая армия контратаковала панцергренадерскую дивизию СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в районе Прохоровки, где разыгралось крупное танковое сражение. 5-я гвардейская армия была введена в бой на стыке между II танковым корпусом СС и XXXXVIII танковым корпусом. Своим левым флангом 5-я гвардейская армия сражалась с панцергренадерской дивизией СС «Мертвая голова», в которой насчитывалось 13 «тигров», в излучине реки Псел вообще не имея танков. Правому флангу 5-й гвардейской армии, в который входил 32-й гвардейский стрелковый корпус, было намного легче — он, во взаимодействии с танками 1-й гвардейской танковой армии, контратаковал XLVIII танковый корпус, потерявший к тому моменту почти все свои «тигры» и «пантеры». В 66-й гвардейской стрелковой дивизии 32-го корпуса воевал М.Г. Абдулин. Введение в бой крупных резервов, начало наступления на юге советско-германского фронта, на реке Миус, а также высадка союзников в Италии, вынудили немецкое командование отказаться от продолжения операции «Цитадель». Основная ударная сила 4-й танковой армии, II танковый корпус СС был переброшен на Миус, элитная дивизия «Великая Германия» перевозилась в Орловский выступ для отражения наступления против войск Моделя. Однако сил сдерживать фронт, атакованный советскими войсками на нескольких направлениях, у немецкого командования уже не было. Советские войска перешли в широкомасштабное наступление. В начале августа 1943 г. к ним присоединился пополнившийся и восстановивший силы после тяжелого оборонительного сражения Воронежский фронт, и в том числе 5-я гвардейская армия.