Ссылка на полный текст: Веселовский А. В. Ядерный щит: записки испытателя ядерного оружия. — Электронная библиотека «История Росатома»
Навигация:
Полигоны для испытаний новых видов оружия
Линейщики
Автоматика поля
Сооружение 12П (пульт управления изделием, автомат управления полем)
Испытания
Подготовка изделия к испытаниям
Меры безопасности
Семипалатинский полигон - неядерные взрывы
Озеро созданное с помощью подземного ядерного взрыва
Марк Шехтер: атомные испытания на островах Новая Земля
Марк Шехтер: северные сессии
Испытания сверхмощной бомбы АН602
Маршал Москаленко и экипаж Дурновцева
Усталость персонала и ошибки в работе со спецбоеприпасами
Конкуренция НИИ-1011 (Челяюбинск) и КБ-11 (Саров)
А.Каныгин: использование недорогой ракеты Р-14 для отработки боевых блоков на полигоне Капустин Яр
Испытания комплексов 2П1 и 2П4 с ракетами «Марс» и «Филин»
Брак при сборке боевой части
Непреднамеренное изучение динамики удара изделия о преграду на примере боевого заряда для комплекса «Луна»
Статическое электричество и отработка боевой части комплекса «Луна»
Королёв и первая МБР Янгеля
Втык в один МРЫК
Комплексы 9К71 «Темп» и 9К76 «Темп-С»
Причуды командующего РВА Сухопутных войск маршала артиллерии К.И. Казакова
Разработка БРСД 15Ж45 советского ПГРК «Пионер»
Разработка ракетного комплекса «Скорость»
Проблемы отработки боевого блока
Глобальная ракета — оружие ЦК КПСС
Спасаемый вариант боевого блока
Разделяющиеся головные части
Плесецк — как построить жилой городок без денег
Испытания комплекса «Темп-2С»
Происшествия при эксплуатации комплексов ракетно-ядерного оружия
Наиболее крупные полигоны для испытаний новых видов оружия сосредоточились в Казахстане. Скорее всего потому, что в геофизическом отношении лучшего места было и не найти. В Казахской республике 40% общей площади составляют пустыни, 23% - полупустыни, 20% - степи, 7% - лесостепи, 10% - горы. В то время считалось, что место для атомного полигона выбрано удачно. “Сердце” полигона - опытное поле с металлической башней в центре - оказалось на стыке трех областей: Карагандинской, Павлодарской и Семипалатинской. Плоское ровное дно давным-давно пересохшего моря, окруженное в радиусе 10 километров достаточно высокими сопками и горами, - настоящее “блюдце”. Пространство радиусом 120 км от центра опытного поля было объявлено запретной зоной и исключено из народно-хозяйственной деятельности, а немногочисленное население переселено. Сюда-то осенью 1947 года, к высокому левому берегу Иртыша, вблизи мало кому известного тогда селения Молдары, одна за другой стали причаливать баржи военных строителей. Строительство велось широким фронтом, несколько батальонов строителей были объединены в отдельное строительное управление.
Проектированием полигона занималась специальная комплексная бригада ГСПИ-11 (Государственного специализированного проектного института № 11). Будучи крупным и сложным объектом, полигон включал в себя три основные зоны, расположенные на значительном удалении одна от другой: что-то похожее на гигантский треугольник с катетами в 160 и 70 километров. Жилой зоной была выбрана площадка “М” на берегу Иртыша в 160 км от Семипалатинска. Кроме жилого городка, там же размещались сооружения лабораторной группы (площадки “О” и “Д”), казарменная группа, складская база, хозяйственно-обслуживающая группа. Опытное поле (площадка “П”) по соображениям безопасности было удалено на 70 км от жилой зоны и на 280 км от Семипалатинска.
Вблизи опытного поля размещалась вспомогательная площадка “Ш”, а с востока к нему примыкала производственная площадка “Н”.
Площадка “А” - базовый аэродром и перевалочная база в Семипалатинске (его пригороде на левом берегу Иртыша - Жана-Семее). Будущий Семипалатинский полигон (условно - “Учебный полигон № 2 Минобороны”) подчинили спецотделу в составе Генерального штаба Вооруженных Сил СССР.
Возглавил спецотдел генерал-майор инженерно-технической службы Виктор Анисимович Болятко, ближайшими его помощниками были Евгений Федорович Лозовой, Александр Антонович Осин, Василий Семенович Тютюнников, Михаил Аполосович Крюков (с первыми тремя генералами мне приходилось потом работать). Военным поручалась не только эксплуатация полигона и помощь научным институтам в исследовании поражающих факторов ядерного взрыва, но и самостоятельная задача - изучение поражающего действия взрыва.
В начале июля 1956 года (через две недели после моей свадьбы) мне было предложено выехать в составе авангардной группы (видимо, в качестве “медового месяца?!”) на “двойку” (или УП № 2, то есть учебный полигон № 2 МО, - так называли официально Семипалатинский ядерный полигон). Я попал в группу “линейщиков”, которая обеспечивала управление подрывом ядерного устройства на башне из мощного полузаглубленного бетонного каземата под индексом “сооружение № 12П”, расположенного в 15-17 км от стальной башни. Руководителем этой группы был молодой начальник отдела газодинамического сектора, кандидат физико-математических наук Леонид Михайлович Тимонин (ныне профессор, доктор физико-математических наук, заместитель научного руководителя ВНИИЭФ).
На другой день, усевшись в “козла”, мы поехали на опытное (боевое) поле (примерно 75-85 км от городка), благо “бывалый” дорогу знал. Проехав так называемый пункт “Ш” (где размещались двухэтажная гостиница и столовая, на которых срочно ремонтировались вдавленные крыши от испытаний в 1955 году знаменитой “сороковки”, той, что в своих воспоминаниях академик А.Д. Сахаров назвал “заряд по третьей идее”), поехали грунтовыми, степными дорогами, благо ориентир - стальная вышка (“башня”) высотой 100 м была очень далеко видна. Монтажные работы строители в основном закончили, грузовой лифт для подъема “изделия” только налаживался, поэтому мы полезли наверх по вертикальным железным 10-метровым лестницам. По мере подъема (а за спиной было довольно-таки примитивное ограждение!) почувствовали, что ветер на высоте нешуточный, башня, несмотря на наличие двух-трех ярусов растяжек, подрагивала и слегка раскачивалась, так что впечатление создавалось жутковатое. С высоты 100 м боевые поля хорошо просматривались: были видны вновь собранные строения, обилие бетонных капониров с измерительной аппаратурой, различных фортификационных сооружений. Меня поразило, что среди пожелтевшей, выжженной солнцем степи было несколько больших кругов-оазисов, диаметром 200-400 метров, где буйно росла высокая темно-зеленая трава. “Бывалый” мне разъяснил, что это бывшие эпицентры ядерных взрывов.
Сооружение 12П - приземистый, вдавленный в землю железобетонный каземат без окон со стальными герметичными дверями, наподобие хранилищ крупных банков, демонстрируемых в американских гангстерских боевиках; на обвалованной толстым слоем земли крыше - антенна, связывающая сооружение с остальным миром. Внутри сооружение выглядело весьма комфортабельно: ковровые дорожки, бетонные стены выкрашены в приятные глазу тона. После “предбанника” двери вели налево - к пульту управления изделием, прямо - в небольшой зал с автоматом управления полем, направо - в кабинет для руководства, с красивой полированной мебелью, ковром на полу, холодильником и большим количеством телефонных аппаратов, в том числе ВЧ-связью.
Автомат управления полем, состоящий из трех вертикальных высоких стоек, расположенных в виде огромного трельяжа, сплошь был покрыт приборами, хронометрами, цветными индикаторами и разноцветными сигнальными лампами с хромированными накладками, тумблерами, переключателями, - производил впечатление кадра из фантастического фильма. Отсюда подавались команды о задействовании физических измерительных приборов, заходах самолета-носителя на боевой курс, сбросах ядерной бомбы, включении телеметрических станций, метронома отсчета секунд до момента “Ч” (то есть ядерного взрыва) и т.п. Здесь снимались секретные кинопленки “Моснаучфильмом”.
Пульт управления изделием на фоне автомата выглядел уродцем: большие стрелочные амперметры и вольтметры, сигнальные лампы, простые тумблеры и сверх всего: 12-канальный рубильник (правда, хромированный) с висячим амбарным замком килограмма на полтора! “Бывалый” похвалился, что ключ от этого чудо-замка у него в кармане. Да, ключ был самый обыкновенный, но внушительных размеров. Я был поражен, что для питания “контактора” на башне, подготавливающего автоматику ядерного заряда к взрыву (на базе стандартных мощных реле с питанием постоянным током 24 В), использовалась гирлянда из девяти последовательно включенных аэродромных аккумуляторов 12-АО-50, которые обеспечивали в здании напряжение 220 В, а на контакторе - 28, остальные вольты терялись на длинной линии в 15-17 км! Мне, основательно изучавшему современную автоматику и телемеханику в институте, подобное техническое решение показалось несколько примитивным на фоне колоссального прогресса в авиационной технике. Однако все это сохранилось со времени взрыва “первой атомной” в 1949 году.
Может быть, в то время “скорость решала все”, поэтому и не ломали голову долго. Решение должно было быть простым и надежным. Длинная линия, проложенная в траншеях в земле, имела 4-5 разрывов, которые замыкались рубильниками (такими же, как на пульте), размещенными в специальных небольших капонирах. Перед подрывом заряда специальная группа из 3-4 человек отъезжала от башни, снимала с поста часового, замыкала рубильники, вешала замки и пломбы, запирала двери капониров, пока не оказывалась подключенной к сооружению 12П. Только теперь главный рубильник пульта управления изделием мог подключить линию к автомату управления полем.
Линию мы проверили по всем параметрам, документально подтвердили ее исправность и дали заключение о допуске ее к боевой работе. Тем временем, с объекта прибыло изделие, ядерное устройство, именуемое среди нас “самоваром”. Конструктивно он был оформлен в виде большого вертикального цилиндра с выводом значительного количества толстых труб, оканчивающихся боксами, заполненными различными элементами менделеевской системы. Говорили, что среди них были и драгметаллы. Все может быть, в то время это было “за семью замками и печатями”, знали лишь теоретики и экспериментаторы-физики. “Самовар” предназначался для физического опыта с исследованием самых разных параметров. Вместе с изделием приехала основная экспедиция КБ-11 во главе с научным руководителем и главным конструктором Ю.Б. Харитоном, главным инженером А.К. Бессарабенко, заместителем главного конструктора С.Г. Кочарянцем. Подготовку изделия обеспечивал В.П. Буянов, механосборочными работами руководил И.Ф. Турчин.
Для подготовки “самовара” по соседству с башней был сооружен деревянный корпус “ДАФ” (Духов-Алферов-Флеров, фамилии руководителей каждого направления в разработках). Перечисленные руководители в КБ-11 уже не работали, но название ДАФ так и сохранилось. Правда, находились шутники, оспаривающие эту расшифровку, так начальник конструкторского отдела (впоследствии первый заместитель главного конструктора КБ-1) Фишман Давид Абрамович, улыбаясь, говорил: “ДАФ - это же так просто: Давид Абрамович Фишман”, но ему, конечно, не верили. В качестве подъемного крана для обеспечения сборки использовался тяжелый автокран, в целях маскировки над краном установили брезентовый шатер, так что ДАФ стал похож на цирк Шапито. Сборка и проверка “самовара” заняла более недели, наконец, изделие на тележке подвезли к башне, поместили его в грузовой лифт, и оно поехало для примерки, юстировки и проведения “генеральной репетиции” на 100-метровую высоту. После проверки системы автоматики физик-экспериментатор Илья Шулимович Модель занялся юстировкой, чтобы в процессе развития термоядерного взрыва спектрографы, установленные в бункерах капониров, регистрировали каждый свой бокс. Юстировка заняла около суток, и Модель за это время с башни практически не спускался. При спуске “самовара” выявилась неисправность грузового лифта. Далее изделие дважды поднимали и спускали по внешним причинам: поскольку взрыв наземный, а при взрыве вовлекалась большая масса радиоактивной пыли, то был задан узкий сектор из “розы ветров” этого региона; появление в Казахстане какой-то иностранной делегации стало еще одной причиной отмены запланированного опыта.
Наконец, все было готово, при последнем подъеме на башню главный инженер института А.К. Бессарабенко смачно плюнул на изделие: “Чтоб тебя, зараза, больше не спускать!” На следующий день ранним погожим утром мы, бригада испытателей и руководители, находились на импровизированном НП (наблюдательном пункте), расположенном на холме, с которого хорошо просматривалась степь на 40-50 км от башни. На НП были поставлены садовые скамейки с изогнутыми спинками, расположены громкоговорители и рация для связи с сооружением 12П, установлена стереотруба (для руководства). Всем нам выдали специальные очки или закопченные стекла. Чувствовалось всеобщее возбуждение в ожидании неординарного события. Погода стояла благоприятная: сияло солнце, по небу плыли редкие слоистые облака. За полчаса до времени “Ч” из сооружения 12П начался репортаж подготовительных к взрыву работ. По пятиминутной готовности все наблюдатели разместились так, чтобы ничего впереди не мешало; с “60 секунд” начался счет по десяткам, с “10” - посекундно. Никто не мог оставаться безучастным - сердечный ритм увеличился вдвое... и, наконец,: “НОЛЬ!” Лицо и обнаженные руки мгновенно ощутили интенсивное тепло, как будто распахнули дверцу большой, сильно горящей печи... На горизонте появилась яркая ослепительная точка, быстро разрастающаяся в яркий огненный шар, который по мере развития превращался в багрово-красное солнце, после его потемнения защитные очки можно было снять.
Далее испытания (в этот заезд и позже) вновь разработанных ядерных зарядов проводились по отработанной технологии: “изделия” в виде типовых спец-бомб, с отработанными баллистическими корпусами и автоматикой подрыва ядерных зарядов (только заряды менялись) готовились в корпусе ДАФ вблизи аэродрома ГВФ г. Семипалатинска (Жана-Семее). Штатный аэродром Семска временно закрывался “на ремонт” и для гражданского населения не функционировал. Нас размещали в гостинице Аэрофлота при аэродроме, где условия уже были вполне сносные. Зона аэродрома оцеплялась проволокой, и проход через КПП осуществлялся по пропускам. Проверенные, снаряженные и подготовленные к испытаниям изделия под чехлами и с офицерской охраной КГБ вывозились, как правило, ранним утром и подвешивались в бомбоотсеке самолета-носителя ТУ-16. Два самолета ТУ-16 (весьма современные по тем временам стратегические бомбардировщики) - ведущий и ведомый (самолет-носитель) в сопровождении эскорта истребителей серии МИГ (17, 19) - поднимались в небо и уходили на боевое поле. Режим полета и особенно сброса авиабомбы был оговорен в полетном задании (высота, скорость при сбросе, включение форсажа и т.п.).
Подготовка изделия к испытаниям в те далекие времена была весьма трудоемким и хлопотным делом. Сначала бомба (весом 6-9 т) извлекалась из контейнера, подвергалась расконсервации, то есть с помощью ветоши и четыреххлористого углерода (как выяснилось впоследствии, не горючего, но весьма токсичного) снималась консервационная смазка, а на ушках бомбы, изготовленных из легированной стали, было по 1,5-2 кг намазанной в горячем виде пушсмазки. Изделие укладывалось на специальную тележку (МАЗ-5236 - осталось в памяти) на колесном ходу, перемещалось вплоть до подвески в бомбоотсек самолета, расстыковывалось: отделялись хвостовая часть корпуса бомбы с системами автоматики, телеметрического и специального радиоконтроля, и носовая часть с приемниками статического и аэродинамического давления (скоростного напора) и системой ударных датчиков (на случай, если воздушный подрыв системой автоматики не будет обеспечен). После расстыковки обеспечивался доступ к заряду и системам автоматики и контроля. Далее начиналась автономная проверка узлов, кабелей и фидеров на функционирование, целость и сопротивление изоляции электрических цепей. Проверки были тщательными и длительными, так как уровень автоматизации проверок практически был равен нулю. Особенно много времени отнимала проверка системы автоматики инициирования ядерного заряда, где нужно было обеспечить высокое импульсное напряжение и точность нейтронного облучения до долей микросекунды (миллионной доли секунды). Последнее обстоятельство, из-за применения одноразовых блоков, требовало длительной и тщательной подготовки: вакуумные насосы работали до глубокого вакуума (10 3 мм рт. ст.) в течение 12-20 часов с последующим заполнением высокосортным обескислороженным трансформаторным маслом (наличие даже мельчайших пузырьков не допускалось!), высоковольтная тренировка до 120 кВ требовала контроля с помощью разрядников, сближаемых микрометрическим винтом, при ионизации воздуха кварцевой лампой, так что в лаборатории был озон, как после грозы. Все эти быстро протекающие процессы, с обеспечением необходимых амплитуд, фронтов импульсов, характера и формы нарастания (спада), требовали применения высокоточных двухлучевых осциллографов, измерителей времени с круговой разверткой и других приборов. Фотоаппаратами с дистанционно управляемыми затворами процессы фотографировались на фотопленку, проявлялись, подписывались, печатались на фотобумагу в увеличенном масштабе, вручную расшифровывались и заносились в протоколы.
Параллельно проводились расчеты по уточнению моментов нейтронного инициирования заряда и регулировка “уставки” с точностью до долей микросекунды (с фоторегистрацией и расшифровкой), как правило, неоднократной, так как сразу “попасть” было трудно. Для “поимки” быстрых нейтронов использовались всякие хитрые схемы: для получения интегральной интенсивности потока использовался водородосодержащий замедлитель (например, обычный парафин), который превращал быстрые нейтроны в медленные (“тепловые”), они взаимодействовали с серебряной фольгой, превращая l09Ag в I,0Ag и выделяя (i-частицы. Последние взаимодействовали со счетчиком Гейгера и с помощью пересчетных схем регистрировались на электромеханических счетчиках; для получения формы импульсного нейтронного потока использовались фотоумножительные схемы, а для предварительного превращения быстрых нейтронов в фотоны (на которые и реагируют фотоэлектронные умножители) использовались сцинтилляторы (специальные кристаллы, например, стильбен). В общем, такие проверки напоминали своего рода лабораторные исследования, проводимые с огромным вниманием, ответственностью, оперативностью. Каждый расчет, каждый протокол утверждался главным конструктором, академиком Ю.Б. Харитоном, а это значит, что все должно было быть выполнено только на “отлично”. Далее следовала комплексная проверка (так называемый контрольный цикл), при которой полностью имитировали полет изделия: сброс из бомбоотсека, взаи 40 модействие с набегающим скоростным аэродинамическим потоком, воздействие статического давления атмосферы при падении бомбы с высоты 10-12 км, удар бомбы о грунт и т.п. Одновременно с помощью радиотелеметрической системы регистрировались медленно протекающие процессы, факты и моменты срабатывания приборов автоматики, быстропротекающие (микросекундные) процессы приходилось преобразовывать для передачи по радиотракту телеметрии через систему СК (система контроля). После расшифровки записей контрольного цикла и их оценки, давали “добро” на работу с ядерным зарядом, с которым тоже возни было немало: частичная разборка и монтаж ядерной капсулы, проверка и установка детонаторов, перевод в боевую степень готовности.
До 1957 года работы с нейтронным инициатором, поскольку он был одноразовый, полностью повторялись, но уже без его срабатывания (“пережога”). Далее с изделием выполнялись заключительные операции: стыковка заряда с автоматикой, установка источников питания и их подключение, окончательная сборка корпуса бомбы. Как правило, ранним утром зачехленное изделие в сопровождении офицерской охраны вывозилось на тележке МАЗ автомобилем-тягачом на аэродром под самолет-носитель. Под самолетом работы велись в специальной палатке, куда в холодное время года закачивался горячий воздух из аэродромного обогревателя, который все называли “Африкой”. После подвески изделия на бомбодержатель в бомбоотсек с помощью электромеханических лебедок и подключения его к электросхеме самолета проводилась предполетная подготовка с заданием необходимых уставок по обеспечению нужной высоты подрыва (с учетом метеобюллетеня, на время испытания). Ввод полетного задания проводился в присутствии штурмана самолета, в кабине которого и размещался пульт управления изделием. Подвеска бомбы и бомбоотсек “сдавались” командиру самолета: включались электрозамки (1-я ступень предохранения, снимаемая при предполетной подготовке, а там их еще было вполне достаточно!), ключи оставались у нас, затем бомбоотсек закрывался и опломбировался. Естественно, что буквально все операции регистрировались в формуляре и оперативном плане подготовки, подписывались участниками работ, представителем военной приемки и утверждались прямо на аэродроме у главного конструктора (или его заместителя) и руководителя испытаний - начальника Главка опытных конструкций МСМ генерала Н.И. Павлова.
Полетное задание для экипажа самолета готовили военные, в него мы вписывали недостающие данные: высота подрыва, высота сброса, скорость при сбросе, ожидаемая мощность взрыва. После постановки боевой задачи экипажам, с аэродрома поднимались два самолета ТУ-16 (ведущий - без бомбы, ведомый - с бомбой) и звено истребителей сопровождения МИГ-17, задачей которого была охрана бомбардировщиков до боевого курса, и другой, негласной, задачей - любыми способами не допустить отклонения курса самолета-носителя в сторону границы с Китаем или появления по курсу какого-либо другого объекта. Следом за боевым порядком взлетали два реактивных фронтовых бомбардировщика ИЛ-28, оборудованных специальными контейнерами с дистанционным управлением створками для отбора газовых проб непосредственно из облака взрыва (“гриба”). На боевом поле, в непосредственной близости от эпицентра размещалось большое количество приборов для физизмерений, которые управлялись из сооружения 12П.
Приемные пункты радиотелеметрических станций (РТС) размещались в непосредственной близости от боевого поля внутри казематов, герметично закрываемых стальными дверями (приемные антенны размещались снаружи). Летчики, получив по радио разрешение из КП управления полетами выйти на боевой курс, четко выполняли предписанный регламент работ: подавали питание на пульт управления изделием, выдерживали высоту и скорость, обеспечивали сброс бомбы (авиационные фотоаппараты АФА регистрировали процесс выхода бомбы из бомбоотсека), одевали специальные защитные очки на шлемы, включали форсаж двигателей (для того, чтобы максимально удалиться от эпицентра взрыва) и после получения разрешения возвращались на аэродром. Истребители в процессе выхода на боевой курс не участвовали, барражировали на безопасном расстоянии, и после подрыва также возвращались. Хуже было самолетам ИЛ-28, которые в районе эпицентра взрыва отбирали газовые пробы в специальные герметично захлопывающиеся контейнеры и срочно улетали на аэродром. После приземления в отдаленном уголке летного поля, пилоты выскакивали из кабин, там же стаскивали специальные скафандры-комбинезоны, бегом в обмывочный душ, где дозиметристы следили, чтобы на теле не осталось радиоактивных частиц, и в новом белье и одежде отправлялись в гостиницу. В еще более опасных условиях находились солдатики, которые долго и нудно обмывали из шлангов самолеты, вода с радиоактивной пылью стекала им прямо под сапоги, но, видимо, их в секреты не посвящали.
Отмытые контейнеры с пробами из облака перегружали в самолет ИЛ-14, который тут же улетал домой на объект, где содержимое контейнеров сразу поступало на исследование в радиохимическую лабораторию (РХЛ). К сожалению, тех, кто в 60-е годы делал анализы этих проб в РХЛ, в живых почти никого не осталось. Операторы приемных пунктов РТС, наши испытатели, тоже немедленно извлекали фотокинопленку для последующего проявления, расшифровки и оценки. Нередко эти казематы засыпались сверху радиоактивной пылью из следа ядерного взрыва и операторы подвергались интенсивному облучению. Было несколько случаев, когда спецодежду пришлось сжигать, ну, а люди оставались со своими болячками и заботами. Нормы радиоактивной безопасности впервые были внедрены в 1962 году. По ним годовое облучение работников, связанных с ионизирующими источниками, не должно было превышать 15 бэр. Сейчас эти нормативы изменились до 3-5 бэр (бэр - биологический эквивалент рентгена). Следует вспомнить, что до 1962 года существовала негласная норма для испытателей ЯО - 50 бэр в год!
Всем нам выдавались индивидуальные дозиметры карандашного типа, в которых, по мере накопления ионизирующего интеграла, стрелка, видимая в маленький окуляр, перемещалась. В этом мы совершенно в то время не разбирались и когда стрелка “зашкаливала”, то от наших дозиметристов получали стереотипный ответ: “Карандаш не исправен, бери другой”. Никто не регистрировал дозу полученного облучения даже после явных “нештатных радиационных ситуаций”, например, когда наших испытателей “посыпало” из облака, или испытатели поели арбузов (на дармовщинку-то!) на бахче, засыпанной радиоактивной пылью. Их клали в госпиталь на обследование, но диагноз ставили совершенно нейтральный: “острый гастрит” или что-то подобное. В нашей городской больнице на Маслихе сохранялся почти такой же “нейтралитет”. Однако наш лечащий цеховой врач Нина Анисимовна Кораблина защитила кандидатскую диссертацию на тему: “Интенсивное лечение в начальной стадии радиоактивного облучения”. (Точное название не гарантирую.)
Тех, кто получал дозы, с которыми организм справиться уже не мог, отправляли в “шестерку” - 6-ю клинику 3 отделения Минздрава (обслуживавшую МСМ), где действительно записывали, на основании результатов анализов, примерное количество полученных рентген. Поэтому сейчас довольно смехотворно звучит среди государственных чиновников предложение о выдаче льгот и компенсаций по “дозовой нагрузке” на основании документов о том, кто, сколько и когда “получил”. Так вот, документально “дозовую нагрузку” можно установить только по результатам анализа летальных (смертельных) исходов. Мы, большая группа работников ВНИИЭФ, принимавших непосредственное участие в ядерных испытаниях (атмосферных, наземных и подземных), на общественных началах (инициатор - один из ветеранов-испытателей - Перепелка Василий Андреевич) провели анализ и констатировали, что средняя продолжительность жизни испытателей составляет 52 года, 53% умерло от онкологических заболеваний, 45% - от сердечно-сосудистых (инсульт, инфаркт), что тоже, по-видимому, связано с истончением (зашлакованием) сосудов от воздействия радиации. Но это все нас ожидало позднее, а пока мы были молоды, наивны, о здоровье, старости, пенсии и каких-то там льготах и компенсациях не думали.
В 1963 году на “двойке” в районе “Балапана” был построен фрагмент ядерного арсенала с толстыми железобетонными стенами и воротами в виде огромного железобетонного цилиндра, который перекатывался с помощью электродвигателей и начисто замуровывал вход в сооружение. Поскольку ядерные взрывы в атмосфере были уже давно запрещены, имитацию осуществили, разместив перед воротами 5 тысяч тонн тротила (это 125 вагонов), который был опутан взрывателями-детонаторами и детонирующими шнурами. Эксперимент прошел успешно: взрыв не вывел из строя циклопическое сооружение, и оно продолжало гордо стоять в степи. Однако появились новые идеи. А если в зоне регламентных работ произойдет взрыв обычного ВВ одного из проверяемых изделий, что будет с изделиями, находящимися на хранении за стенкой? Инициатором научно-технического замысла этих опытов был военный институт Загорска, а ВНИИЭФ и ВНИИТФ - соисполнителями.
Редакция опыта была такова. В зале регламентных работ находились три изделия в состоянии высшей готовности, но без делящегося материала: устаревшие и снятые с вооружения два изделия “малого калибра” и тактическая авиабомба. Одно из малых изделий поражалось кумулятивной гранатой. За железобетонной стеной размещались на полу и штатных подставках еще 3 учебных бомбы. Все это было переплетено датчиками, измерявшими ударные перегрузки и перемещения, воздушную ударную волну от взрыва ВВ. Когда все было готово, взрывники размотали линию подрыва и стали готовить подрывную машинку к работе на расстоянии 150-200 м от сооружения. Мое сомнение о слишком близком нашем нахождении два начальника газодинамических лабораторий ВНИИЭФ (В.И. Шутов) и ВНИИТФ (Л.В. Борисов) развеяли, заявив, что могучие метровые стены из высокопрочного бетона локализируют взрыв. И вот, наконец, поворот ручки подрывной машинки, взрыв и ... на глазах изумленной комиссии крыша сооружения поднимается шатром, из образовавшейся щели, как из жерла вулкана, вырывается пламя и огромные куски железобетона. Прятаться нам было негде, и примерно через 5 секунд в 5-6 метрах от нас упал дымящийся кусок бетона весом 15-20 кг и подкатился к нашим ногам. Это вызвало легкий шок. Из помещения повалил густой черный дым - горело ВВ.
По завершении горения взрывники пошли на разведку, и через полчаса вся комиссия уже рассматривала содеянное. От кумулятивной гранаты ВВ одного из малых изделий сдетонировало, второе было отброшено и загорелось без взрыва, авиабомба ударной волной была отброшена в угол и вдавлена во фрагмент подъемной клети грузового лифта сооружения, не взорвалась и не сгорела. Все представили, где бы мы были, если бы все изделия взорвались? Видимо, эти строки не были бы написаны.
На следующие опыты всех удалили на 3 км, а взрывники работали из блиндажа, расположенного в 800 м от испытываемого объекта. Да, за стенкой изделия сохранились. Выясняя причину, почему такая “крепость” легко раскрылась, полковник Дока (уникальная фамилия, поэтому запомнил) из 12-го управления МО ругался, что строители обманули, положив железную арматуру в бетоне не через 15 см по всей толщине, а только внутри и снаружи. Если на “сжатие” конструкция выдержала, то на “растяжение” оказалась слаба. Он долго еще нелицеприятно вспоминал строителей, получивших сполна за такую халтуру.
На “Балапане” было уникальное озеро, созданное за три года до нашего появления с помощью подземного ядерного взрыва. В шахту глубиной 175 м был опущен промышленный заряд (в “чистом” исполнении) мощностью 0,14 Мт и после забивки подорван. Состоялся выброс грунта, после чего образовалась воронка с диаметром примерно 600 м и глубиной 120 м. Протекавший невдалеке ручей (речка) под названием Чаган (Шаган) заполнил весной эту воронку, образовалось озеро с идеальными по окружности берегами. Воду брали для анализа наличия в ней радиоактивности, и уже через 3 месяца ее можно было даже пить. Озеро обживалось, в нем появилась рыба, его облюбовали утки, в нем можно было купаться, что многие и делали (помните, депутат полковник Петрушенко из Верховного Совета СССР последнего созыва купался там со своим сыном в 1990 году?).
Озеро поражало идеальной формой, насыщенной синевой воды из-за своей глубины (после сползания крутых берегов глубина осталась на уровне 70-80 м) и необыкновенным ландшафтом выброшенных взрывом пород: здесь были всех цветов наслоения в виде причудливых сталагмитов с разнообразными вкраплениями. Если бы надо было снимать фильм высадки человека на другой планете, это можно было бы сделать без всякого камуфляжа, настолько фантастично выглядело озеро. Боевые поля, где проводились атмосферные и наземные испытания (на башнях), были заброшены, но эпицентры выделяются до сих пор своей необычной растительностью.
... в январе 1958 года была организована первая экспедиция в район базы Оленьей, который на время испытаний был включен в состав ядерного полигона, с присвоением индекса ГЦП-6. Целью экспедиции стала подготовка помещений, предназначенных для ядерных боеприпасов, подъездных железнодорожных путей, станции выгрузки, а также размещение личного состава экспедиций. Если с сооружениями для боевой техники дело обстояло более или менее благополучно (основное здание не имело, к сожалению, приточно-вытяжной вентиляции, зато был мостовой кран на 30 т), то с жильем для людей была беда: гостиница мизерная, в которой мог разместиться лишь летный состав и высокое руководство МСМ, остальные поселились в общаге казарменного типа, где была большая “комната” на 60 человек и несколько поменьше - на 8-10 человек. По этой причине нам, испытателям КБ-11, пришлось готовить к испытаниям и изделия НИИ-1011 (наших Челябинских коллег) при их техническом руководстве и контроле военным представителем.
Сейчас даже школьнику известно, что термоядерный заряд состоит фактически из двух зарядов: термоядерного и атомного, последний является детонатором термоядерного (водородного) заряда. С увеличением мощности термоядерного заряда для его “прогрева” требуется и более мощный детонатор, а это влечет за собой увеличение количества делящегося материала (ДМ), увеличения количества взрывчатого вещества (или применение более мощного ВВ) для обжатия ДМ. Наши ученые пошли по пути использования более мощного ВВ, а также применили оригинальную схему усиления (названную для простоты “гудроном”) при взрыве атомного детонатора. Это нововведение давало существенный прирост мощности атомного детонатора, снижало вес, габариты и стоимость, уменьшало количество ДМ, снижало уровень радиационной загрязненности после взрыва. Поэтому мы ждали окончания моратория на проведение ядерных испытаний (1 сентября 1958 г.), и к этому сроку был подготовлен целый ряд новых экспериментальных зарядов для испытаний на Семипалатинском и Новоземельском полигонах. Эти работы были продиктованы и внешнеполитическими целями, так как США, которые создали ядерное оружие в 1945 году, имели и по количеству, и по суммарной мощности ядерных зарядов значительное преимущество. Поэтому наш эшелон с изделиями, технологическим оборудованием, оснасткой, контрольно-измерительной аппаратурой и автотранспортными средствами во второй половине августа выехал на базу Оленью. Аналогичный эшелон последовал в сторону Семипалатинского полигона.
К сожалению, узлы “гудрона”, изготавливавшиеся поштучно, оказались далеко не герметичными в эксплуатации, поэтому, как правило, еще “тепленькими” доставлялись самолетами на полигоны, упакованными в две специальные оболочки: контейнер и суперконтейнер, - находящиеся под избыточным давлением. Но об этом ниже.
К тому времени, в 25 лет, я уже был начальником испытательного отдела. На мои плечи ложилась большая ответственность за организацию проведения сборки, проверки, подготовки (в том числе предполетной на аэродроме) изделий и их различных систем, а также за организацию более прозаических работ: разгрузку эшелона, доставку и размещение всего привезенного в помещениях, развертывание, проверку и подготовку сложных контрольно-измерительных стендов, развертывание аккумуляторно-зарядной станции, лабораторий по проверке узлов системы автоматики, бортовых приборов радиотелеметрического контроля и телеметрической станции. (Приемно-регистрирующими радиотелеметрическими станциями на Новой Земле занимались другие.)
Безусловно, роль главного дирижера этого большого, но далеко не симфонического оркестра, взял на себя испытатель-корифей - заместитель начальника отделения - Владимир Петрович Буянов. Руководил испытаниями от КБ-11 (технический руководитель) заместитель главного конструктора (впоследствии главный конструктор и директор института, академик) Евгений Аркадьевич Негин. Председателем государственной комиссии и руководителем испытаний был начальник Главного управления опытных конструкций (ГУОК) МСМ генерал-лейтенант Павлов Николай Иванович.
График испытательных работ был очень насыщен, так как мы знали, что до конца 1958 года подготовлен новый проект моратория на ядерные испытания. Мы постоянно давали всему миру возможность убедиться в нашем желании сократить безудержную гонку вооружений, в первую очередь ядерных, однако адекватного отношения со стороны западных “партнеров”, как правило, не получали.
Приведу типичный для того времени пример. Мы, испытатели, ехали, как тогда было принято, одним эшелоном с изделиями, контрольно-проверочной аппаратурой, сборочным оборудованием и оснасткой, расходными материалами и чертежно-технической, эксплуатационной и расчетной документацией. На станции выгрузки в районе базы Оленьей нас встретил главный инженер института Алексей Константинович Бессарабенко, который сразу поставил перед нами задачу: в тот же день разгрузить эшелон (это 15 вагонов и платформ), разместить оборудование, проверить его после транспортировки и подготовить контрольное изделие (та же бомба, только без ДМ). На следующий день с утра предстояла подвеска и сброс контрольного изделия и подготовка двух боевых изделий.
Технология подготовки изделия к испытаниям требовала длительного времени для проверок, обязательного дозиметрического контроля на время работы с каждым изделием. Помещение ДАФ, к сожалению, не имело приточно-вытяжной вентиляции, и в здании уровень концентрации радиоактивного газа в 2-10 раз превышал ПДК (предельно-допустимые концентрации) на уровне примерно 2 м от пола, а ближе к потолку, там, где работал крановщик мостового крана, достигал 25-40-кратного увеличения. Этот газ обладал свойствами сверхтекучести и проникал в организм не только при дыхании, но и через кожу. Проветривать помещение, открывая ворота, было опасно из-за низких отрицательных температур окружающего воздуха в зимнее время на Кольском полуострове. Да и большие перепады температур для зарядов не допускались. Индивидуальных средств защиты (типа изолирующих противогазов ИП-46) и специальных скафандров в то время у нас не было. Так и работали...
Такие экспедиционные выезды на 3-4 месяца с плотным графиком испытаний называли “сессиями” (по типу студенческих). За неделю до конца осенней сессии в 1958 году самолетом был доставлен очередной узел-усилитель заряда, при проверке которого выяснилось, что он, как тогда говорили, “газит” и, ни много ни мало, в 20 тысяч ПДК. Было не ясно, как с ним работать. Е.А. Негин собрал участников подготовки изделия по операциям проверки и перевода заряда в боевую готовность и выполнению заключительных операций. Евгений Аркадьевич после связи с “домом” по ВЧ-связи обрисовал положение следующим образом: новый узел может быть изготовлен и доставлен на полигон не ранее, чем через неделю; в это же время будет объявлено и о новом моратории на испытания. А в этом заряде - квинтэссенция всех новых достижений наших теоретиков, поэтому очень важно его было испытать, так как это дало бы толчок к конструированию более совершенных серийных зарядов. Морального права заставить работать в такой атмосфере у него не было. Нашлись добровольцы: старший военпред Г.Н. Истомин, старший инженер О.С. Звонцов и я.
Изделие подальше от греха выкатили в отапливаемый тамбур, двум первым исполнителям нашли шланговые противогазы (забор воздуха вне помещения), мне достался кислородный прибор КИП-5. В среде кислорода я работал впервые: убавишь - холодный пот струится по щекам, прибавишь - появляется необычно веселое настроение, как при опьянении алкоголем. Операции занимали много времени: система “гудрон” требовала проверки на пропускную способность, герметичность и обеспечение химической нейтральности в гермообъеме. Герметизация должна была быть идеальной, утечка проверялась на молекулы с помощью специального течеискателя. В атмосфере повышенной радиации мои коллеги работали 4-4,5 часа, я - 2,5-3 часа. Наутро изделие благополучно отправили “в последний путь”, результаты взрыва оказались весьма обнадеживающими, однако и другие “результаты” - переоблучения - не замедлили себя проявить.
Уже в 11 часов следующего дня у Г.Н. Истомина пошла носом кровь, ее долго не могли остановить. В 16.30 картина с кровотечением повторилась у О.С. Звонцова. Я работал до 22.30, в 23.40 появился в гостинице. Ребята сказали, что вечером истопили “титан” на первом этаже и, видимо, еще можно помыться. Я спустился, вода была еще теплой, и можно было поблаженствовать - смыть с себя усталость и пот. Вдруг я обнаружил (при очень плохом освещении), что грудь у меня в грязи, которая не отмывалась. Это оказалась кровь, которая тихо струилась из носа. Ребята тут же оказали мне экстренную медпомощь. На следующий день спросили нашего начальника группы по технике безопасности и дозиметрии Краснова H.A. (ныне покойного), сколько он записал нам в дозиметрические карточки. Ответ - “15 БЭР (в то время - годовая норма по НРБ - прим. автора), иначе меня повесят”. Кстати, H.A. Краснов все-таки составил (полуподпольно) “на черный день” протокол о превышении уровня облучения у начальника ГУОК МСМ Н.И. Павлова и руководителя работ Е.А. Негина, однако после его смерти в 1987 году, протокол, по-видимому, был уничтожен вместе с остальными бумагами из его спецчемодана. К сожалению, все это не прошло даром: через 4 года старший военпред Г.Н. Истомин скончался от инсульта, спустя 8 лет - прекрасный крановщик мостового крана Саша Кочетов последовал за ним с диагнозом “злокачественная опухоль головного мозга”. Справедливости ради следует отметить, что они и дома на объекте постоянно контактировали с вредными веществами, правда, не в таких масштабах, как на полигоне. Автор этих строк богатырским здоровьем после этих и других воздействий также не отличался.
Ядерные испытания были не только техническими, но и политическими событиями в СССР. Так, к началу возобновления испытаний Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев предложил КБ-11 испытать сверхмощный заряд в 50-100 миллионов тонн тротила. По-видимому, это надо было, чтобы показать “кузькину мать” президенту Ричарду Никсону и продемонстрировать наглой Америке свое ядерное превосходство. В то время указания безоговорочно выполнялись. Задача для КБ-11 была несколько облегчена тем, что до 1958 года НИИ-1011 (наши челябинские коллеги), еще находясь у нас, на территории Арзамаса-16, вели разработку супербомбы (“изделие 202”), имеющей длину 8,5 м и диаметр 2 м. Баллистический корпус, разработанный коллективом под руководством В.Ф. Гречишникова, и сложная система грузового парашюта, разработанная НИИ парашютно-десантного снаряжения, были отработаны на полигоне № 71 (поселок Багерово, Крымской области), но дальше разработка не пошла, пара баллистических корпусов осталась в виде неликвидов.
Самолет-носитель, огромный турбовинтовой (практически 8-моторный) стратегический бомбардировщик ТУ-95 (гражданский аналог - ТУ-114), доработанный для наружной подвески супербомбы под фюзеляж (в бомбоотсеке не помещалась), был уже списан за ненадобностью, находясь на аэродроме в г. Энгельсе, и подлежал сдаче на утилизацию в металлолом. Были предприняты срочные меры. Самолет из категории списанных возвратили в строй, заменили авиадвигатели, провели полную ревизию всех силовых конструкций, электро- и радиооборудования, провели ремонтно-восстановительные работы, после чего он стал как новенький. Провели на нем учебно-тренировочные полеты, на основании чего было выдано заключение ОКБ А.Н. Туполева о его пригодности к боевой работе.
В КБ-11 был разработан новый заряд “602” и системы автоматики для его подрыва, в Челябинске были разысканы два баллистических корпуса “202” и грузоподъемные устройства для них, на заводе “Молния” МСМ заказаны новые баллистические корпуса. Поскольку на опытном заводе КБ-11 отсутствовали мостовые краны грузоподъемностью 30 т, было принято решение сборку изделия вести в разборном грузовом вагоне РК-7, поэтому к сборочному цеху на опытном заводе была срочно приделана кирпично-железобетонная пристройка и подведена железнодорожная ветка. Огромная пристройка была сделана за 2 недели, подвод тепломагистралей за этот срок был бы не реален. Обогревали электрокалориферами (мощными никелиновыми спиралями) и вентиляторами. Супербомба была разработана и изготовлена в рекордно короткий срок в двух экземплярах: контрольное изделие (для генеральной репетиции экипажа самолета, измерительных систем полигона) и его боевой вариант. При этом, понимая, что супербомба ухудшит экологическое состояние северных районов, в первую очередь Скандинавских стран, заряд был предложен в “чистом” исполнении на 50% от максимальной мощности (т.е. расчетом на 50 Мт).
На полигоне тоже велась огромная подготовка к испытанию этой супербомбы. Мостовой кран в здании ДАФ был рассчитан на 30 т груза, однако он был изготовлен на более широкий пролет, поэтому при постройке сооружения ДАФ основная силовая конструкция моста крана была разрезана, лишний кусок выброшен, а конструкция вновь сварена. И кран был испытан максимально на 20 т, для предыдущих работ этого было достаточно. Пришлось срочно решать вопрос о статических и динамических испытаниях крана. На Оленегорском горно-обогатительном комбинате был найден средний танк Т-34 (без башни), который использовался в качестве мощного тягача, масса его составляла 30 т. Своим ходом он с навесками-чушками в 7,5 т прибыл в качестве груза для проведения испытаний крана. На пол были положены заплетенные концы троса толщиной в добрую руку. Чтобы на острых углах танка трос не перетирался, по бокам машины закрепили по 4 новые железнодорожные шпалы. Из зала всех удалили, оставили комиссию из руководства испытаниями, Госкотлонадзора, техники безопасности. Сашу Кочетова, крановщика, благословили на подъем. Конечно, он рисковал больше всех в своей кабинке наверху в 6 м от пола. В напряженной тишине начался подъем, электродвигатели натужно ревели, поднимая 37,5 т, вдруг...выстрел, за ним второй - комиссию из зала как ветром сдуло. А потом поняли, что это шпалы, как спички, лопнули, пережатые стальными тросами. Кран испытания выдержал, а Кочетов, улыбаясь, вытирал обильный пот с лица и проветривал прилипшую к телу рубаху.
Наконец, эшелон с супербомбой прибыл на станцию выгрузки. Поскольку в Заполярье уже наступила полярная ночь, да и по требованиям режима надо было разгружаться в темное время суток, а по условиям безопасности нужно было хорошо все видеть, объект разгрузки должен был быть хорошо освещен. А тут еще прибыли киношники из “Моснаучфильма”, вздумали снимать технологию подготовки, поэтому место разгрузки было ярко освещено светом “юпитеров” (по 5-8 кВт каждый). Поселок Высокий, оправдывая свое название, находится действительно на холме, а разгрузочная рампа - внизу, представляя прекрасную панораму для наблюдения. Поэтому наши режимщики (в том числе из 2 Управления МСМ) ничего лучшего не придумали, как направить в каждую квартиру по солдату, которые были обязаны строго следить, чтобы никто не подходил к зашторенным окнам.
Супербомба на мощном ложементе, металлической раме, волоком была перегружена на большой многоколесный трейлер и доставлена тягачом-КРАЗом в сборочный зал ДАФа (верхнее перо стабилизатора устанавливалось только под самолетом, иначе “груз” не проходил в ворота и не вписывался в железнодорожный габарит вагона Т1). При снятии бомбы с трейлера в зале нас ожидал новый сюрприз: траверса с жесткими тягами (разработки НИИ-1011, сама весом 600 кг) была целиком заимствованной, она разрабатывалась для изделия РН202, а центровка у АН602 оказалась другой. Что делать?
В.П. Буянов решает вопрос оперативно: 2 заплетенных троса диаметром 10-12 мм складывает в 8 ниток каждый, таким образом, две тяги удлиняются на 450 мм. Представитель ТБ, который отказывается работать таким образом, удаляется из зала. Супербомба приподнимается на 100-150 мм, тягач с трейлером мгновенно удаляется, груз опускается на пол, затем, при минимальном подъеме, перемещается на свое место. На следующие сутки по эскизам начальника конструкторского отдела И.И. Калашникова на Оленегорском горно-обогатительном комбинате были изготовлены и испытаны жесткие переходники-удлинители, проблемы с подъемом были успешно решены.
Началась интенсивная подготовка супербомбы. Работы добавилось, так как при наружной подвеске, чтобы не переохладить заряд, на внутренней поверхности баллистического корпуса была предусмотрена стекловолоконная “шуба” с системой электрообогрева с термостатированием. Грузовой парашют (общим весом 1846 кг), располагаемый в цилиндрическом стакане хвостовой части корпуса, был тоже уникальным устройством: после выдергивания чеки парашюта при отрыве бомбы от самолета-носителя и временной выдержки автомата раскрытия, выстреливался вытяжной парашютик площадью 0,5 м2 и затем последовательно парашют в 5 м2, три парашюта по 6 м2, потом три парашюта по 40 м2 и, наконец, основной парашют в 1600 м2. Парашютисты из НИИ ПДС шутили, что из полотнища этого парашюта всем женщинам Арзамаса-16 можно было бы сшить по нарядной блузке ярко оранжевого цвета. По окончании испытаний я получил в подарок от НИИ ПДС брезентовый мешок от этого парашюта, так из него получился тент-чехол для моей “Волги”.
Подготовке явно мешали “киношники” (когда включали пять “Юпитеров” по 5-8 кВт каждый - подъемный кран работать уже не мог), которые постоянно нас старались снимать; мы пытались увернуться, чтобы не попасть в этот неоднозначный кинодокумент, однако начальник ГУОК МСМ генерал Н.И. Павлов сказал, чтобы мы “дурака не валяли”... Нас одели в чистые белые халаты и докторские шапочки, затем шапочки сняли, так как это больше походило на больницу. Съемки продолжались и на аэродроме. Больше того, самого молодого оператора посадили в самолет к блистерным стрелкам с кинокамерой. Его задачей была съемка процесса сброса супербомбы и обучение съемке стрелков из экипажа самолета, так как на боевой вылет “чужих” на борт самолета не допускали.
Киношники оказались юмористами: когда оператор Володя залезал в самолет, ему срочно стали передавать сверток. На вопрос: “Что это?” получил ответ: “Запасные подштанники”. У заместителя начальника 2 Главного управления МСМ подполковника КГБ Г.И. Дорогова я поинтересовался целью съемок кинофильма, так как несмотря на историческую ценность, из-за высокой секретности его никто не увидит. На что он мне ответил: “Кроме исторической, есть и политическая ценность. При дипломатических переговорах, особенно со странами третьего мира, когда их руководители проявляют явную несговорчивость, применяется довольно безобидный, но хитрый ход... По регламенту работ между заседаниями в качестве отдыха планируется демонстрировать развлекательные фильмы, и вдруг среди хроники дня - фильм об испытаниях советского ядерного оружия. Дипломаты после этого молча подписывают соглашения, которые выгодны СССР. Так, при посещении Москвы шахиншахом Ирана Реза Пехлеви и его красивой супругой Сорейи в числе фильмов был показан фильм об испытании первой советской “водородки”. Сорейя не выдержала, закрыв лицо руками, выбежала из кинозала, а шах, досмотрев до конца, стал “лучшим другом” Кремля.
Наконец, огромный бомбардировщик ТУ-95, стройность фюзеляжа которого была нарушена значительно выступающей снизу бомбой, долго и натужно разбегается и тяжело отрывается в конце взлетной полосы (полетный вес изделия составлял 26,5 т). Испытание контрольного изделия прошло удачно: все системы самолета, супербомбы, измерительные системы полигона и даже киносъемка удались.
Министр Е.П. Славский, приехав уже второй раз в 1961 году в Оленью, пошутил над нашими бородами (мы, пять человек, поклялись до конца испытаний не бриться, как Ф. Кастро на Кубе, и не брились до приезда домой), с которыми мы и в фильме снялись. С министром прибыла большая группа наших физиков- теоретиков. В сборочном зале они были поражены габаритами супербомбы и тут же стали просить сувениры: мы раздавали кому гайки, кому шпильки. Глядя на них, я тоже решил взять себе сувенир: по согласованию с военпредом отвинтил на память “шильдик” с заряда, который и хранится в моем домашнем музее редких вещей. Министр улетел на Новую Землю, чтобы наблюдать испытания своими глазами.
Подготовка боевого изделия прошла без отклонений по уже отработанной на контрольном изделии технологии. Перевод зарядов в боевую готовность (снаряжение детонаторами) как весьма ответственную и опасную операцию я проводил лично. Перед снаряжением этого изделия Е.А. Негин мне заявил, что он сам будет снаряжать. Я, набравшись нахальства, спросил, а есть ли у него “книжка взрывника”, на что Евгений Аркадьевич, смерив меня презрительным взглядом, сказал, что он занимался взрывными работами, когда я еще пешком под стол ходил. Снаряжал он умело, но несколько небрежно, что, видимо, было особым шиком настоящего взрывника. На аэродроме после хлопотной подвески, установки верхнего пера стабилизатора и ввода полетного задания в автоматику я пошел подписывать бумаги к Е.А. Негину и Н.И. Павлову, сидящим в командирской “Волге”.
После подписания генерал Н.И. Павлов попросил меня отдать ему ключи от электрозамка супербомбы, я отдал один комплект (дубль оставил себе), на что последовала реплика Е.А. Негина: “Не выпендривайся, Анатолий Васильевич, давай и вторую пару!” Я попытался было возразить, но пришлось отдать и вторую пару ключей. Про себя подумал, что у меня сувенир лучше - шильдик. Самолет благополучно поднялся и ушел на боевой курс. К моменту его возврата мы уже знали, что взрыв невиданной силы состоялся, ядерный гриб поднялся в стратосферу на высоту 67 км, самолет-носитель никаких нерасчетных воздействий не получил. Все поздравляли друг друга. Особенно доволен был заместитель директора НИИ ПДС Олег Иванович Волков, так как он очень переживал за работу своей уникальной парашютной системы. Он признался, что при спуске космических объектов беспокойства было меньше, так как степень отработки там была намного выше и надежность была подтверждена большим количеством экспериментов.
Легендарный маршал оказался маленького роста и очень хлипкого телосложения, внешне он чем-то напоминал генералиссимуса A.B. Суворова. Поразили его детские, слабые и очень холодные руки. Я сразу вспомнил прозвище “граф - пять холодных сосисок”. Как выяснилось позднее, у маршала была какая-то хроническая болезнь, при которой температура тела у него не превышала 35 °С, даже летом он носил теплое нижнее белье, а в кабинете у его кресла всегда стояли обогреватели-отражатели. После знакомства с техникой, доклада наших ведущих специалистов, маршал пожелал поговорить с командиром экипажа ТУ-95 майором А.Е. Дурновцевым. Маршал подробно расспросил летчика о его готовности выполнить столь почетное и ответственное задание, майор четко отвечал на все вопросы. Тогда маршал поинтересовался, почему командир экипажа в 40 лет все еще майор, на что тот ответил, что он командир эскадрильи дальних бомбардировщиков, а по штату это майорская должность. К.С. Москаленко приказал адъютанту тут же послать шифровку министру обороны о досрочном присвоении Дурновцеву очередного воинского звания, что и было немедленно сделано. Маршал просто не знал, что за успешное выполнение задания командир экипажа Дурновцев и штурман Клещ должны были получить звания Героев Советского Союза и внеочередные воинские звания. Таким образом, в течение недели майор Дурновцев стал полковником.
Рабочий день часто длился по 14-16 часов, люди уставали и к концу работы заключительные операции выполняли чисто механически, как роботы по отлаженной программе. Был такой случай: где-то в 22-23 часа заканчивали подготовку очередного изделия. После установки источников тока и подключения их к схеме системы автоматики, лючки хвостового отсека корпуса бомбы закрывались, опломбировались, делались записи в формулярах, изделие зачехлялось и было готово к вывозу для подвески под самолет-носитель. Закончив работу, стали выходить из ДАФ, чтобы сдать его на ночь под охрану. Вдруг слесарь-сборщик Н.П. Хапугин, смущаясь, говорит, что у него исчез пропуск. “Где он у тебя был?” - “В нагрудном кармане рабочего халата”. Стали анализировать, где он наклонялся и пропуск мог выскользнуть из кармана без клапана. Осмотрели в зале все, в том числе под изделием, на буксировочной тележке - нигде пропуска нет. Вынуждены были уговорить В.П. Буянова и военпреда расчехлить подготовленное к боевой работе изделие, вскрыть один из лючков - опять ничего...
К сожалению, внутренняя поверхность корпуса бомбы была выкрашена в красный цвет, пропуск тоже был в красном коленкоровом переплете. Переносная лампа в 36 В недостаточно освещала внутреннюю полость хвостового отсека, тогда я взял деревянную линейку и стал шарить ею по нижнему силовому набору, и (о радость!) пропуск проскользнул под жгуты и улегся между шпангоутом и стрингерами силового набора. На сей раз обошлось.
На одном из изделий, доставленных на испытания, теоретики решили сместить центральное ядро водородного заряда на 5 мм вдоль продольной оси (на основании уточненных расчетных данных). На полигон прибыли самолетом новые детали заряда, бригада сборщиков заряда и ОТК. Отстыковав хвостовую часть бомбы, повернули (с помощью поворотного устройства сборочного стенда) основной корпус бомбы в вертикальное положение, извлекли заряд. Водородный блок разобрали полностью, провели замену внутренних деталей, повторно собрали его и вмонтировали в корпус бомбы. При перекладке основной части корпуса на тележку МАЗ-5236 (для подвески под самолет) допустили небольшую неточность: ложементы тележки сместили относительно риски на корпусе бомбы на 15-20 мм назад (т.е. эта часть бомбы оказалась подвинутой вперед относительно тележки), на что никто и внимания не обратил. Изделие проверили, снарядили электродетонаторами, стали подводить хвостовую часть (на роликах в направляющих тележки), и вдруг хвост бомбы вместе с кареткой на роликах проваливается в пазы направляющих и падает на бетонный пол с высоты 25-30 см.
Сначала - всеобщий шок, потом подошли В.П. Буянов и Е.А. Негин. Евгений Аркадьевич, осмотрев царапину на трубопроводе заряда, заявил: “Заряд к испытаниям готов”. По системе автоматики было принято решение повторить контрольный цикл (комплексные электроиспытания). Увидев мое страдальчески- виноватое лицо (правда, я в подготовке этой операции сам не участвовал), Негин сказал: “Брось переживать! Если бы не было времени, я бы подписал документ о допуске к испытаниям!” Комплексная проверка подтвердила работоспособность системы автоматики, и изделие было благополучно испытано. Но с представителями КГБ беседы все-таки состоялись, где был рассмотрен вариант, не сознательно ли это было подстроено?
Еще был печальный случай при испытании заряда увеличенной мощности, когда при отстыковке хвостовой части бомбы, по недосмотру сборщиков, надорвали высоковольтный переходник, подающий высоковольтный импульс на электродетонаторы (в отличие от остальных конструкций он сразу был закреплен на отсоединяемой хвостовой части). После анализа повреждения было составлено ТЗ на ремонт: пропаять центральный провод и оплетку с наложением большого слоя изолирующей тефлоновой ленты, после чего, “позаимствовав” из измерителя времени ИВ-22 высокое напряжение в 15 кВ, провести испытания на электропрочность, мегаомметром на 2,5 кВ проверить сопротивление изоляции. Испытания прошли успешно, в КГБ снова пришлось писать объяснения. Были и еще мелкие огрехи: при проявлении пленок осциллографов с записью контрольного цикла фотограф сунул ее в горячую воду, которая использовалась для подогрева фоторастворов, изображение смылось.
На сессии 1962 года была отработана серия зарядов, совершенных по своим удельным характеристикам, обеспечению безопасности, с расширенными эксплуатационными параметрами. Кроме того, в совершенствовании зарядов мы составляли своего рода конкуренцию нашим коллегам из Челябинска (НИИ-1011). К сожалению, многие нововведения в проектировании термоядерных зарядов в НИИ-1011 не всегда себя оправдывали, случались и проколы. Наши остряки в этом случае подзадоривали своих коллег-конкурентов язвительным вопросом: “Ну, что там у вас, опять заледенело, не забабахало?” Они очень обижались. Дело в том, что директором НИИ-1011 был тогда бывший наш специалист-газодинамик Борис Николаевич Леденев, а научным руководителем - академик Евгений Иванович Забабахин, тоже бывший сотрудник КБ-11. Главным конструктором КБ-1 (спецзарядов) был молодой и энергичный Борис Васильевич Литвинов, сделавший головокружительную карьеру: из начальников лаборатории газодинамического отделения КБ-11 - сразу в главные конструкторы. Понимая, что новому институту, безусловно, нужна поддержка, руководством МСМ проводилась политика приоритетных испытаний зарядов-аналогов (по мощности взрыва), предпочтение отдавалось разработкам НИИ-1011.
Нашему руководству не всегда это нравилось, однако существование второго ядерного центра в СССР надо было оправдывать. Приведу пример такого соперничества. Два института по одному и тому же ТТЗ разрабатывали очень мощный заряд для нового ракетного комплекса академика М.К. Янгеля, который американцы потом называли “сатаной” Янгеля. Для испытания этого заряда нами была отработана новая парашютная система с площадью полотна в 40 м2. В НИИ-1011 был испытан этот мощный заряд, получен положительный результат, правда, на 10% ниже требуемого в ТТЗ номинала по мощности, кроме того, он оказался тяжелее нашего и дороже. Мы к этому времени произвели сброс контрольного изделия-аналога. Сброс боевого изделия был задержан в основном по политическим соображениям: во-первых, надо было отдать приоритет челябинцам, во-вторых, Скандинавские страны возмущались повышением уровня радиации в бассейне Баренцева моря, а академик А.Д. Сахаров обратился с письмом к руководству страны с просьбой о сокращении количества ядерных испытаний в целях уменьшения радиационных поясов над землей. Е.А. Негин при поддержке Н.И. Павлова, по ВЧ-связи доказывал, что изготовленное изделие надо испытать. Дебаты продолжались двое суток, потом появился Е.А. Негин и приказал готовить изделие на следующий день к подвеске на самолет, что и было оперативно проведено. Испытания подтвердили, что заряд, разработанный КБ-11, немного превзошел требуемую по ТТЗ мощность, по остальным же параметрам он оказался лучше. В серийное производство был принят наш вариант. Другой заряд, тоже солидной мощности, был принят к серийному изготовлению от наших конкурентов.
Испытания боевого оснащения в составе вновь разработанного или модернизированного ракетного комплекса, безусловно, необходимы. Однако каждый пуск, особенно межконтинентальных ракет, стоит очень дорого, тем более сейчас, в наше время баснословного взвинчивания цен буквально на все. Еще одна проблема: даже при достаточном количестве пусков штатной ракеты на минимальную, промежуточную и максимальную дальности оцениваются всего три точки в большой “области боевого применения”, где основополагающими факторами являются скорости и углы входа боевого блока в атмосферу. Приходится математическими методами по полученным экспериментальным характеристикам проводить аппроксимацию на всю боевую область возможного применения. На начальном этапе разработок заказчик (Минобороны) с нами соглашался, однако риск заказчика (по терминологии теории вероятностей и математической статистики) увеличивался.
В США, где хорошо считают затраченные доллары, уже давно боевое оснащение ракет отрабатывается без привязки к конкретной ракете, при этом в качестве “приспособленного носителя” используют уже давно снимаемые с вооружения ракеты: “Атлас”, “Тор”, “Минитмен” и другие. ВНИИЭФ одним из первых в СССР поставил вопрос об автономной отработке боевого оснащения. К этому времени у нас появился дешевый космический носитель 11К65, который использовал серийную ракету Р-14 (РСД) в качестве первой ступени, а космическая была разработана вновь и использовалась для запуска спутников типа “Космос”, “Зенит”. Так вот эта ракета с доработкой системы управления и стала “специальным приспособленным носителем” для отработки боевых блоков.
При смене программы тангажа системы управления вторая (“разгонная”) ступень могла обеспечить вход боевых блоков в атмосферу с нужными скоростями и углами по всей “проектной области” боевого применения. Для подтверждения большого объема характеристик изделия в процессе ЛИ приходится поэтапно испытывать боевые блоки различных измерительных комплектаций, так как объем измеряемых и регистрируемых параметров настолько обширен, что поставленные задачи в процессе ЛИ не могут быть реализованы на какой-то одной комплектации. Трудностей в получении надежной информации при ЛИ всегда предостаточно: необходима идеальная погода для обеспечения внешне-траекторных измерений оптическими средствами, а ее, как назло, не бывает, когда нужно; телеметрическая информация с борта ББ (боевого блока) должна регистрироваться с космических высот до “втыка” в грунт, а “наверху” - плазма вокруг ББ из-за больших скоростей и, как следствие, блокирование радиосвязи, а “внизу” - пресловутый “радиогоризонт”. Приемные пункты РТС приходилось поднимать на вертолетах, самолетах. Ну, да это наши заботы, и не стоит утомлять читателя разными техническими парадоксами. Для непосвященных следует отметить, что, как правило, измерительные варианты ББ не содержат ни радиационной, ни токсикологической опасности...
Параллельно с отработкой атомных зарядов тактического назначения на Семипалатинском полигоне НИИ-1 Минобщемаша (г. Москва, главный конструктор - Н.П. Мазуров) со смежниками приступил к разработке ракетных систем тактического назначения под кодовыми названиями “Филин-1” и “Марс”. Ракеты представляли собой неуправляемые, пороховые турбореактивные, надкалиберные снаряды, рассчитанные на различные дальности пуска и применение атомных зарядов различной мощности. Дальность пуска определялась углом возвышения направляющей пусковой установки (наподобие установки миномета). Для обеспечения стабилизации ракеты в полете уже на пусковой установке и активном участке траектории (пока работали двигательные установки) производилась закрутка ракеты вдоль продольной оси за счет наклона сопел головной камеры двигателя и наклонов крыльев хвостового стабилизатора. Это в свою очередь потребовало от разработчиков боевой части гарантий обеспечения работоспособности заряда и автоматики в условиях больших центробежных ускорений.
Пусковые установки разрабатывались на базе высокопроходимых шасси: “Тюльпан” (на базе тяжелого танка ИС-2, выпущенного ОКБ Кировского завода, главный конструктор - Ж.Я. Котин) - для “Филина” и “Пиона”, на базе плавающего танка ПТ-76, разработанного ЦНИИ-58 МОП (главный конструктор - B.C. Грабин) - для “Марса”.
В КБ-11 в 1955-56 гг. велась интенсивная работа по проектированию и наземной отработке боевых частей для этих ракетных систем. В процессе проектирования от планируемого заряда серийной атомной бомбы с внутренним нейтронным источником перешли на аналогичный заряд с внешним нейтронным инициированием, а затем на испытанный, более прогрессивный заряд. Выявилась необходимость в разработке нового блока автоматики обеспечения подрыва заряда, который и был разработан в КБ-11 в отделе С.А. Хромова, в КБ-25 (нынешний ВНИИА) отделом А.И. Белоносова. В результате было принято решение о разработке единой системы автоматики для обеих боевых частей, конкретный блок автоматики должен был быть выбран после испытаний на полигоне. Для обеспечения воздушного подрыва, что очень важно для тактического оружия, так как после такой “артподготовки” по стратегии должно начи 80 наться наступление своих сухопутных войск, был предусмотрен датчик воздушного подрыва “Круг” (разработки НИИ-504 Минрадиопромышленности в Москве, главный конструктор - М.М. Кушнир).
Для испытаний боевых частей на центробежные перегрузки вместо специальной центрифуги (которой попросту не было) был предложен остроумный вариант вращения БЧ на токарном станке с выдачей команд на срабатывание приборов автоматики и их контроля через специальный коллектор. Испытания прошли успешно.
Для РТС БР-6М (БР-6БН) с учетом новой системы автоматики пришлось разработать новую систему контроля СК-2. После завершения всех наземных испытаний, а их в то время было не так уж много, в июле 1957 г. боевые части были направлены на испытания на ГЦП-4. К этому времени НИИ-1 МОМ отработал в процессе пусков конструкции ракетных снарядов, подготовил проект таблиц стрельбы. Около десятка летных испытаний системы “Марс” разных измерительных комплектаций прошли довольно плотно в период с июня по август 1957 года. Столько же испытаний системы “Филин-1” в разных измерительных комплектациях, прошло в период с августа по декабрь 1957 года. На зачетном этапе последние пуски (по одному для каждой системы) планировалось провести с натурным подрывом боевых блоков, но вовремя одумались и отменили. Пуски производились из штатных пусковых установок “Пион”, “Тюльпан” с дистанционно выносных пультов с площадки № 8 ГЦП-4.
Пуски пороховых тактических ракет были весьма эффектны. Испытатели-наблюдатели находились во время пуска на расстоянии 50-60 метров от пусковой установки. По громкой связи (в воинских частях называемой “радиоматюгальником”) из пусковой “рубки” шли команды о подготовке измерительных систем: кинотеодолитов, радиолокационных станций; на пульте пуска в кабине пусковой установки велась предпусковая подготовка: ввод уставок, контроль источников питания, контроль исходного состояния ступеней предохранения системы автоматики, подключение цепи запуска с помощью специального электромеханического замка - “ключ на старт!” Из кабины танка все уходили, люк задраивался, подключались пиропатроны запуска ракетных воспламенителей. Когда все уже находились в укрытии, шел счет по 5-минутной готовности. И вот, наконец, ПУСК! Раздается грохот, ракета, с середины корпуса объятая пламенем (две последовательно расположенные камеры сгорания), как стрела из туго натянутого лука, вылетает под углом к горизонту, и только огненный хвост, быстро скрывающийся из поля зрения, свидетельствует, что пуск состоялся.
При пусках на минимальную дальность виден воздушный взрыв ВВ заряда измерительного варианта. Все происходило очень быстро. Результаты пуска, после проявления пленок и обсчета, становились известны в течение суток после опыта, а предварительные - уже через 0,5-1 час. Для измерений параметров системы автоматики БЧ были задействованы две станции РТС-6, размещенные на автомашинах в районе “старта” и “финиша”, два вертолетных приемных пункта в районе “финиша”. Высота срабатывания датчика воздушного подрыва определялась с помощью фототеодолитных станций. Параметры движения ракеты регистрировались с помощью кинотеодолитных станций (начальный участок траектории), радиолокационные станции (типа СОН), автоматически ведущие ракету по всей траектории; кроме того, работали службы единого времени (СЕВ) для синхронизации всех наблюдений и регистраций, а также служба боевого поля, засекавшая координаты мест падения ракеты по вспышкам от взрыва БЧ. Синхронность срабатывания электродетонаторов определялась на плите-отметчике, регистрирующей этот важный параметр, используя эффект Дотриша (образование перпендикулярных волн при встрече детонационных волн, которые появлялись в виде рисок на полированных плитах).
В целом испытания прошли успешно, все системы БЧ работали надежно и в требуемых диапазонах допусков, за исключением прибора “Круг”, который допускал отказы и преждевременное срабатывание. Вновь разработанная аппаратура контроля СК-2 действовала надежно, записи на РТС были сделаны до момента “втыка” ракеты в землю. Ракетные системы “Филин” и “Марс” были приняты на вооружение сухопутных войск в 1958 году. Однако малая дальность и низкая кучность стрельбы вследствие недостаточной стабилизации ракет на траектории ограничили их серийное производство, и после освоения серийным производством новой, более совершенной, ракетной системы 2К6 (“Луна”) с вооружения сухопутных войск были сняты в 1961-62 годах сначала PC “Филин”, а затем и PC “Марс”.
С одной из плит-отметчиков произошла неожиданная история. В.А. Грубов, ответственный взрывник (имевший Единую союзную книжку взрывника, ныне - заместитель главного конструктора ВНИИЭФ по испытаниям), при осмотре плиты-отметчика одной из БЧ для “Филина” перед снаряжением обнаружил, что все периферийные шашки из взрывчатого вещества на месте, а вместо центральной - “дырка от бублика”. Тут же доложил начальнику экспедиции полковнику B.C. Сербову. Тот выслушал, посмотрел, потребовал чертеж, убедился, что факт налицо, и только после этого позвонил по ВЧ-связи, неожиданно выйдя на Ю.Б. Харитона. После чего на объекте была проведена ревизия второго производства, шашку нашли в отходах для уничтожения. Начальник цеха, Михаил Андреевич Квасов, срочно вылетел к нам с шашкой в портфеле и лично устранил дефект сборки. Плита сработала исправно, однако это было ЧП для завода ВНИИЭФ, в результате мастер сборочного участка и снаряжатель были сняты с работы по личному указанию Ю.Б. Харитона. Научный руководитель и главный конструктор КБ-11 хоть и был мягок с людьми, но подобные промахи не прощал.
Успешные натурные испытания КБ-11 в 1956 году малогабаритного атомного заряда, предназначенного для использования в артиллерийском снаряде, сынициировали в конце 1956 года появление Постановления ЦК КПСС и СМ СССР о разработке новой тактической пороховой неуправляемой ракеты с уменьшенным весом, повышенной точностью и дальностью. Задействованы в этом оказались те же самые разработчики, что и по ракетным системам “Филин” и “Марс”. Правда, к тому времени НИИ-1 МОМ был переведен в Миноборонпром и стал называться НИИ-1 МОП. Начались интенсивные проработки конструктивных 84 компоновочных схем, в начале 1958 года появилось тактико-техническое задание на БЧ. Новой ракете присвоили индекс 3Р10 (“Луна”). Была разработана калиберная ракета (то есть БЧ и корпус ракеты имели одинаковый диаметр) с зарядом, предназначенным для оснащения артиллерийских снарядов, что позволило увеличить дальность стрельбы до 50 км. Однако малогабаритность заряда не давалась так просто: при малых размерах пришлось увеличивать количество делящегося материала, а для вооружения Сухопутных войск Советской Армии это требовало весьма существенных расходов. Поэтому в ущерб максимальной дальности (15 км) пошли на увеличение диаметра БЧ под такой же по мощности, но большего размера заряд, так как экономический выигрыш был налицо. При тех же габаритах и весе можно было использовать модификации зарядов разной мощности.
На основании нового Постановления ЦК КПСС и СМ СССР от 1959 года Главным ракетно-артиллерийским управлением МО (ГРАУ) было разработано новое ТТЗ. Кучность ракеты “Луна” улучшилась за счет более быстрого вращения ракеты за счет специального порохового двигателя, расположенного между двух раздельных камер маршевых двигателей и имеющего тангенциальные сопла, которые начинали вращать ракету еще на пусковой направляющей и далее подкручивали на всем активном участке траектории. Учитывая печальный опыт с прибором “Круг”, разработку нового прибора воздушного подрыва поручили двум конкурирующим “фирмам”: НИИ-504 МРТП, создавшему “Треугольник-2”, и специальному конструкторско-технологическому бюро (СКТБ) Горьковского СНХ, разработавшему аналогичный прибор “Ласточка”, работающий на другом принципе. Приборы системы автоматики БЧ были частично заимствованы у “Филина” и “Марса”, частично разработаны вновь. Для повышения стабильности в передаче информации в условиях больших осевых, вибрационных и ударных перегрузок систему контроля СК-2 пришлось заменить на СК-4. 85 В объеме наземной отработки предусматривалось уже традиционное макетирование, проведение механических и транспортных испытаний. Новым стало появление в ТТЗ пункта, который допускал “служебное обращение” с поврежденным изделием после падения “с практически возможной в эксплуатации высоты”. Пока такого опыта не было и методик тоже. Была написана программа и подключены конструкторские силы, чтобы спроектировать соответствующую установку. При утверждении программы в то время главный конструктор Ю.Б. Харитон запретил “служебное обращение” с изделием в практически боевой готовности (ДМ в заряде был заменен на макетный) после сброса с 3-метровой высоты на бетон, так как даже не допускал мысли о том, чтобы люди рисковали своей жизнью. В качестве альтернативы Юлий Борисович предложил “служебное обращение” заменить двумя дополнительными сбросами.
Начальник конструкторского отдела Игорь Иванович Калашников разработал довольно сложную, но безопасную конструкцию испытательной установки: примерно в 30 метрах от каземата устанавливалась ферма (типа перекладины для гимнастов) с силовым роликом, через который пропускался стальной тросик; этот тросик проходил еще через три направляющих ролика, установленных на промежуточных опорах и направлялся в каземат, где наматывался на барабан авиационной бомбовой лебедки. Сброс изделия осуществлялся из каземата с помощью тонкого тросика, управляющего курковым устройством сброса. Для наблюдения за процессом подъема и сброса у амбразуры было установлено зеркало (для исключения поражения осколками в случае взрыва изделия). К сожалению, в то время не было даже датчиков для измерения ударных перегрузок при ударе изделия о бетон. Ограничились тем, что стальные лючки, используемые для снаряжения заряда электродетонаторами, были заменены на лючки из органического стекла для наблюдения за состоянием заряда внутри корпуса после падения, в первую очередь электродетонаторов, наиболее чувствительных элементов к внешним воздействиям.
При подготовке опытов я вспомнил, что у нас в отделелии на материальном складе валялся доселе никому не нужный самолетный кино-фото-пулемет С-13 (во время войны он закреплялся на стрелково-пушечных установках истребителей и бомбардировщиков, чтобы объективно регистрировать поражение самолетов противника или наземных целей). Пригодилась-таки моя специальность инженера-конструктора по вооружению самолетов, полученная в МАИ. Два опыта при троекратном сбросе изделий в горизонтальном и вертикальном положениях были успешно завершены, взрыво-безопасность экспериментально подтверждена, отчет выпущен, запись на кинопленку динамики удара изделия о преграду получены. Изделия, естественно, были уничтожены взрывным методом путем подачи на штатные электродетонаторы заряда высоковольтного импульса со специального стенда С-19 из каземата.
Прошло дней десять, вдруг мне звонит “лорд-хранитель” Рыбаков из отдела учета спец-материалов и интересуется, когда мы будем списывать спецпродукт. Я был в полной уверенности, что в испытываемых зарядах центральное ядро было типа “Керн”, то есть стальным, но пришедший специалист показал, сколько мы взорвали “в чистом” и “лигатурном” весе. Обескураженный таким сообщением, я позвонил ведущему конструктору Вячеславу Павловичу Кудрявцеву (сотруднику отделения № 6) и попросил его срочно подойти. Он был обескуражен не менее меня, правда, он сослался на то, что когда консультировался с зарядниками, те ему сказали, что по всем массово-динамическим характеристикам более подходит “макет”, а не “керн”. Секретность в то время была такова, что продукты заряда указывались условными номерами и без “ключа” оценить их было попросту невозможно, по этому мы по формулярам и не разобрались.
Втроем пошли утверждать акт на списание спецпродукта к С.Г. Кочарянцу. Он прочел, тут же вопрос в лоб: “Вы зачем уран рвали?” В.П. Кудрявцев начал объяснять, что так было нужно для чистоты опыта и достоверности выполнения ТТТ заказчика. На что последовал ответ: “Вот я не буду утверждать этот акт, вы будете всю жизнь работать на оплату этого урана!” Угроза была очень действенной и наглядной... До сего времени помню я этот инцидент, хотя и имел к нему второстепенное отношение. Впредь при согласовании документов на комплектацию изделий, а особенно перед испытаниями, по формулярам я рассматривал с пристрастием каждую позицию в комплектации “спецзаряда”.
Я, хоть и молодой, но уже имеющий опыт работы руководителя испытательным отделом на натурных испытаниях на Новоземельском полигоне в 1958 году, прошедший школу на ГЦП-4 при испытаниях боевых частей РС “Филин” и “Марс”, был назначен руководителем испытаний БЧ РС “Луна” на заводском этапе, а также включен в состав межведомственной комиссии по зачетным испытаниям в качестве заместителя председателя и технического руководителя. Это было высоким доверием со стороны С.Г. Кочарянца, ставшего в 1959 году главным конструктором КБ-11 по спецбоеприпасам. К сожалению, это доверие скоро оказалось под угрозой.
После приемки измерительных вариантов БЧ для заводских испытаний, где я был председателем приемной комиссии и где все прошло без замечаний, обратил внимание, что перед упаковкой изделий в контейнеры на передний конус корпуса наклеивается очень прочным, температуростойким клеем так называемый “предконтакт”, представляющий собой двойное конусное ведро (без дна) из листовой тонкой нержавейки с изолированными между собой стенками. Цель установки предконтакта - достижение нулевой отметки при ударе о землю для определения затем фактического быстродействия ударных датчиков, подающих команду на подрыв заряда. На БЧ для РС “Филин” и “Марс” с этой целью использовались “датчики касания”, но они были совсем другой конструкции. Я обратил внимание, что этот предконтакт (мы его называли “ведром”) где- то на одну треть закрывает заборники давления, расположенные на переднем конусе корпуса изделия, которые обеспечивали подачу скоростного напора при движении ракеты на атмосферном участке траектории для того, чтобы сработали аэродинамические включатели системы автоматики БЧ. Хотя я был “авиационным вооруженцем”, но нам в МАИ читали курс “Аэромеханика” (кстати, читал профессор Александр Николаевич Журавченко, который изобрел первый в авиации ветрочет и авиационный прицел для бомбометания, первый в царской России бортинженер, летавший на “Илье Муромце”), поэтому обратил внимание, что заборники давления будут работать неэффективно, так как затекающее избыточное давление будет тут же стравливаться в районе “затененной” области заборника. Я сразу позвонил нашему главному аэродинамику Илье Абрамовичу Хаймовичу и высказал ему свои сомнения.
Или я плохо объяснил, или утомленный постоянной перегрузкой в работе Хаймович понял, что речь идет о выбранной уставке срабатывания аэродинамического включателя, которую после уточнений с НИИ-1 МОП (разработчиком РС “Луна”) уже дважды меняли, - этого установить невозможно. Илья Абрамович уверенным голосом мне сообщил: “Не волнуйся, ребята все посчитали и неоднократно”. После такого заверения нашего аэрокорифея я уже сомнений не высказывал, хотя на душе оставалось неспокойно. В измерительный вариант, кроме бортовых приборов радиотелеметрической системы, был поставлен новый измерительный узел - “Блок контроля живучести” (БКЖ), разработанный Андреем Федоровичем Редюшевым. Цель этого блока - определить момент появления разрушающих перегрузок при встрече изделия с преградой, что было весьма важно для оценки работоспособности изделия во времени (миллисекундные процессы). Полупроводниковый прибор был собран по релаксационной схеме и оказался весьма чувствительным. Запись сигналов РТС осуществлялась с использованием СК-4.
Первое изделие было подготовлено на специальной технической позиции без замечаний. Привезли, состыковали - пустили... Ожидания оправдались: по записи РТС аэродинамические включатели не сработали (далее автоматика просто не запиталась). А далее - вообще невообразимое: при расшифровке пленок увидели, что первым при встрече с преградой сработал БКЖ, затем штатные датчики, ударные боковые и головные, и последним...пресловутый предконтакт. Если первая аномалия была вполне объяснима и понятна, то вторую разработчики узлов и систем, работающие на полигоне в составе экспедиции (так как это были первые натурные условия работы для их приборов), объяснить не смогли. Надо было срочно информировать главного конструктора. К сожалению, очередная волна давления со стороны режима высоких уровней не позволяла связаться полигону с объектом по ВЧ-связи напрямую. Пользуясь личными контактами с начальником ГУОК МСМ генерал-лейтенантом Н.И. Павловым, созвонился с ним, просил помочь связаться с С.Г. Кочарянцем. На вопрос, почему возникла такая срочная необходимость, ответил уклончиво, что не все в порядке с первым пуском, нужны коррективы. Начальник Главка обещал помочь, и через 10-15 минут затрещал аппарат - на другом конце провода был Самвел Григорьевич. По тону я понял, что он очень обижен тем, что я, минуя его, доложил в Главк.
Когда я сообщил об отказе аэродинамического включателя и “чехарде” с сигналами по быстропротекающим процессам, Кочарянц был буквально взбешен и дальнейшие объяснения уже не воспринимал. Потом трубку взял первый заместитель главного конструктора, Юрий Валентинович Мирохин, который быстро понял все, что я ему рассказал. После 5-минутной паузы последовало: “Завтра вылетаю, встреть в Волгограде, будем вместе разбираться”. По прибытии Ю.В. Мирохин тут же приказал Валентину Мягких срубить зубилом свое “ведро”, что сделать оказалось непросто. В отношении БКЖ Юрий Валентинович долго думал, потом его вдруг осенило: ракета в течение всего полета в атмосферном участке, тем более в сухом теплом воздухе, вращается с большой скоростью вокруг собственной оси, на корпусе и “ведре” образуется огромный заряд статического электричества в десятки (а может, и сотни) киловольт, при подходе к земле происходит мощный разряд, от наводки на кабеле, входящем в гермообъем изделия, релаксационная схема БКЖ, у которой “минус” на корпусе, срабатывает, получается первый импульс. “Ведро” - это довольно солидный конденсатор, который разряжается по экспоненте, отсюда затяжка срабатывания во времени. Поскольку “ведро” уже срубили, осталось экспериментально подтвердить версию о статическом заряде электричества на корпусе.
Придумали эксперимент: изделие в сборочном стенде положили на изоляторы, стендовую аппаратуру (уменьшенную до одного пульта управления) - на плексигласовый лист, технологические источники тока - в изделие, “статическое электричество” брали от высоковольтного блока осциллографического измерителя времени ИВ-22 (до 15 кВ), которое регулировалось с помощью включенного в сеть переменного (220 В) лабораторного автотрансформатора (ЛАТР-2). Последнюю “хитрость” осуществил наш неизменный КИПовец (Госповеритель измерительных приборов) Евгений Серафимович Белянинов. Запустили систему автоматики и бортовых систем РТС (имитация полета), изделие “зарядили” статическим электричеством до 15 кВ, далее по команде открывали затворы фотоаппаратов на регистраторах РСК-2 приемных пунктов РТС и давали “разряд” статического заряда на “землю” с помощью провода заземления. 2 из 50 фотокадров зафиксировали явление, которое проявилось при первом пуске, что и требовалось доказать. Все мы были восхищены необычайной эрудицией Юрия Валентиновича, тонким пониманием сложного взаимодействия процессов в весьма непростых импульсных радиосхемах, а также смелостью и выдумкой при постановке экспериментов. Однако доверие С.Г. Кочарянца, несмотря на мою невиновность, на какое-то время я потерял.
Ракета Р-12 состояла на вооружении ракетных войск стратегического назначения (РВСН) почти 30 лет до 1988 года и теперь подлежала ликвидации (под индексом США “СС4”) по договору о ликвидации РСД и РМД. Эта же ракета была причиной Карибского кризиса, в период противостояния Хрущев-Кеннеди, когда она была доставлена и размещена на “острове свободы” - Кубе. Боевое оснащение претерпело на протяжении этого времени ряд усовершенствований и модернизаций: повышение мощности заряда, обеспечение воздушного подрыва, совершенствование системы автоматики, - связанных с повышением надежности, безопасности, упрощением эксплуатации, увеличением срока гарантии. Боевое оснащение последовательно обновлялось с 1955 по 1980 гг., претерпев 6 модернизаций.
Уместно отметить один весьма любопытный факт. С.П. Королев возвращался с испытаний на Байконуре в Москву, но ему надо было заехать в Капустин Яр, где как раз готовили к пуску ракету Р-12. Сергей Павлович, ревностно относившийся к успехам своего бывшего сотрудника М.К. Янгеля, взглянув на ракету на старте, сказал: “Этот карандаш сломается сразу после старта!” Действительно, ракета, имеющая менее двух метров в диаметре и около 25 метров в длину, производила впечатление карандаша, поставленного “на попа”. Но удивительно другое: с первого пуска ракета пошла и в дальнейшем аварийные пуски для этой ракеты были большой редкостью, настолько все было хорошо продумано, выверено и отработано.
Во время испытаний четвертой модернизации БЧ на полигон приехал первый заместитель начальника ГУРВО (Главное управление ракетного вооружения) МО генерал-лейтенант A.C. Мрыкин Это был очень вспыльчивый, излишне эмоциональный человек, который не стеснялся в выражениях и раздаче наказаний. На полигоне появилось выражение среди офицеров: “Получил втык в один МРЫК”, т.е. с погон “полетела” одна звезда. Его очень боялись, так как можно было попасть под “горячую руку” и незаслуженно пострадать. При подготовке на старте ракеты Р-12 предусматривалось подключение системы АПР (аварийного подрыва ракеты при аномальном полете) к автоматике БЧ. Эту операцию, естественно, выполнял наш представитель (молодой инженер Слава Гришин). Он прибыл на стартовую позицию по графику с утра, однако у ракетчиков что-то не ладилось, поэтому прождав до 12 часов, он уехал с согласия руководителя подготовки обедать.
На старт пожаловал Мрыкин: “В чем задержка?” Полигонный полковник, не моргнув глазом: “Да вот, представителя МСМ нет, уехал обедать, до сих пор ждем”. Генерал багровеет, и... в это время подъезжает Гришин. Мрыкин - с места в карьер - многоэтажным матом на молодого специалиста. Слава сначала оторопел, потом снял очки, протер, и голосом, перекрывшим генеральский рык, заорал: “Товарищ генерал, я не хуже Вас орать умею!!!” Генерал удивленно смолк. И Гришин уже спокойно все объяснил. Генерал развернулся, и теперь поток “площадного красноречия” обрушился на офицеров. Зато потом, при приезде Мрыкина всегда повторялось следующее приветствие: всем общий кивок и персональное рукопожатие: “Здравствуйте, товарищ Гришин!”
Поскольку к этому времени на вооружении Сухопутных войск Советской Армии была всего одна ракета оперативно-тактического назначения с дальностью полета до 300 км с неотделяемой боевой частью, в том числе и с атомным снаряжением, генштаб это явно не устраивало. Ракета была жидкостной, компонентами топлива были уже не спирт и жидкий кислород, а “гептил” и “амил” (условные наименования), но последние были весьма токсичными, и заправка проводилась в противогазах и прорезиненных костюмах, что явно не обеспечивало требуемую боеготовность и безопасность эксплуатации. Точность и кучность пусков тоже оставляла желать лучшего. Поэтому в начале 1960 года появилось Постановление ЦК КПСС и СМ СССР о разработке нового фронтового ракетного оперативно-тактического комплекса (условный шифр “Темп”) с твердотопливной ракетой и отделяемой БЧ, оснащенной термоядерным зарядом. Предельная дальность пуска была увеличена до 500 км.
Перед А.Д. Надирадзе стояли непростые задачи: организовать деловые связи и новую кооперацию смежных организаций в проектировании ракетного комплекса, при этом найти достаточно солидные “фирмы”, не работающие на МОМ; организовать разработку двигательных установок на прогрессивном, с большим удельным импульсом тяги, топливе; организовать разработку колесного шасси высокой проходимости для пусковой установки и транспортно-заряжающей машины, оснастить их специальными контейнерами для ракеты, поддерживающими температурно-влажностный режим, подъемником для вертикализации ракеты в минимальное время...; и таких задач было множество. Кроме того, в НИИ-1 практически не было производственной базы. Сроки были жесткие, решать все пришлось на ходу. Александр Давидович большинство задач решил весьма успешно: кооперация была налажена, коллектив НИИ-1 пополнился специалистами (несколько ведущих - из ОКБ-1 С.П. Королева), опытное производство налажено на серийном Боткинском машиностроительном заводе. Но времени, видимо, было просто недостаточно, чтобы провести наземную отработку в достаточном объеме.
Ракета была несколько необычна: представляла собой пакет из четырех двигательных установок, при этом первая ступень - два из четырех диаметрально противоположных двигателей с твердым топливом и повышенными удельными характеристиками, вторая ступень - два других (из четырех) двигателя с твердым топливом и меньшей скоростью горения. После того, как в двигателях первой ступени, после сгорания топлива, давление падало, запускалась вторая ступень, а первая ступень не отделялась и двигалась далее в виде балласта. Конструкция оказалась не лучшей, поэтому начались пуски “за бугор”, как говорили тогда при неудачном пуске. А.Д. Надирадзе, видимо, раньше других понял несовершенство этой конструкции и после 4-й неудачи начал интенсивно (сотрудники работали вечерами и без выходных, как в былые времена у С.П. Королева) разрабатывать совершенно новую ракету, назвав ее “Темп-С”, которая была классической двухступенчатой ракетой (ступени были унифицированы), каждая ступень имела по 4 вольфрамовых сопла с регулируемыми дефлекторами. По габаритам ракета была, естественно, больше “Темпа” и имела дальность до 900 км.
Следует отметить, что параллельно разработке ракеты “Темп”, с инициативой оригинального варианта ракеты 8К14 выступил главный конструктор ОКБ Боткинского машзавода Западно-Уральского совнархоза - Раков. Им была предложена модернизация серийной ракеты 8К14, доведение ее дальности до 500 км за счет использования более прогрессивного топлива, при этом, естественно, должна была быть существенно доработана система управления ракетой. Ракете был дан индекс 9М77. Простота доработки, сжатые сроки проведения испытаний (в течение 1-1,5 лет), по-видимому, заинтересовали ВПК ВСНХ, и уже в марте года вышло Постановление ЦК КПСС и СМ СССР по этому вопросу.
Поскольку самостоятельной разработки у ОКБ Боткинского машзавода пока еще не было, общее техническое руководство над разработками этого Постановления было возложено на Миасское СКБ ГК ОТ по ракете (главный конструктор - В.П. Макеев) и Свердловское НИИ ГК РЭ по системе управления (главный конструктор - H.A. Семихатов), а также было вовлечено несколько НИИ и КБ промышленности и НИУ Минобороны. Увеличение дальности полета ракеты приводило к тому, что углы подхода ракеты к цели, особенно на предельной дальности (головная часть была неотделяемой), существенно уменьшались, при этом конусная часть БЧ за счет подъемной силы создавала кабрирующий момент, который “уводил” ракету от точки прицеливания, тем самым эффективность пуска могла свестись к нулю. Оригинальность конструкции Ракова состояла в том, что головная часть имела конусную перфорированную оболочку и уменьшенный конусно-цилиндрический гермоотсек. Таким образом, аэродинамика обеспечивалась по конусу, а подъемная сила - по цилиндру внутри его.
Трудность была в том, что для перфорированного конуса надо было найти подходящий материал. Предложенная вначале жаропрочная сталь горела на нисходящем атмосферном участке траектории. Нанесение традиционного теплозащитного покрытия было практически невозможно из-за перфорации (наличие большого количества отверстий) в наружной оболочке. Однако А.Д. Надирадзе был очень обеспокоен появлением неожиданного конкурента. И общими усилиями, с директором Боткинского машзавода В.Г. Садовниковым (который был очень сильной личностью, но не терпел рядом таких же), сумели остановить резвого главного конструктора серийного КБ.
Дело кончилось тем, что Раков уволился с Боткинского машзавода и переехал в Москву в другую “фирму”. Справедливости ради, следует отметить, что наша ракета 8К14, доработанная и оснащенная немецкими специалистами новой системой управления (правда, с обычной осколочно-фугасной боевой частью), под новым названием «Скад» была использована Саддамом Хусейном в 1991 году против объединенных сил в операции “Буря в пустыне” и, по сообщениям средств массовой информации, ее дальность была до 500 км.
Мы не знали исходов предстоящих испытаний новой ракеты “Темп” и модернизируемой ракеты 8К14, а соответствующие постановления ЦК КПСС и СМ СССР обязывали нас, КБ-11, в сжатые сроки разрабатывать для этих ракет БЧ с малогабаритными (по тем временам) экономичными термоядерными зарядами, с индексами “А1” (для РК “Темп”) и “А40” (для РК9К77).
Работы по дальнейшим испытаниям РК 9К77 были прекращены, по ракете “Темп-С” появилось новое постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР. И когда интерес к “Темпу”, теперь уже старому, стал пропадать, ракета обрела вторую жизнь. Четыре последних пуска прошли успешно. Бывают же чудеса на свете!
Новое высокое постановление от 1963 года на разработку твердотопливной оперативно-тактической ракеты 9М76 подвижного фронтового ракетного комп 100 лекса 9К76 (“Темп-С”) предъявляло по тем временам очень высокие требования к комплексу в целом и боевому оснащению в частности. Это была первая твердотопливная ракета с отделяемой боевой частью.
Летные испытания ракеты в 1964 году традиционно начались с этапа летно-конструкторских испытаний по отработке ракетных систем, а также баллистики, аэродинамики, тепловых режимов, проводились исследования запасов прочности и виброрежимов, достаточности теплозащитного покрытия, динамики полета боевого блока. К сожалению, пуски начались с неудач. Видимо, их главной причиной стало большое количество нововведений, по отработке которых практически еще не было опыта. Подряд было 4 неудачных пуска (конечно, после каждого проводился тщательный анализ, исправлялись недостатки при пусках последующих ракет, но появлялось и что-то новое). Руководство ВПК было очень обеспокоено этим, поэтому после четвертой неудачи А.Д. Надирадзе был вызван “на ковер” на Старую площадь, где недвусмысленно сказали: “Пятая не полетит - придется расстаться с креслом директора и Главного конструктора”. Серьезное предупреждение возымело действие. Александр Давидович лично контролировал каждую операцию на полигоне. Были учтены даже суеверные “меры”: ракету вывозили из МИКа (монтажно-испытательного корпуса) “ногами” (хвостовой частью) вперед, как покойника; женщин на старт принципиально не пускали, хотя ведущим телеметристом (далее начальником отдела НИИ-1) была Нина Соколова. Она очень возмущалась, но Главный был непреклонен. Наконец, старт. Ко всеобщему ликованию, голова ракеты дошла до цели. А.Д. Надирадзе впредь на каждый пуск надевал “счастливую рубашку”, ту, в которой был на первом удачном пуске. Однажды он приехал, забыв ее дома (видимо, супруга не доглядела), так из Москвы чуть ли не с нарочным ее доставляли.
Следует отметить, что военные (заказывающее управление и полигон) испытания ракетного комплекса проводили в очень жестких условиях. Приведу интересный пример. Последнюю ракету перед пуском в течение месяца “жарили” в камере при температуре +40 °С, затем поместили в холодильную камеру на месяц при -40 °С, после чего быстро состыковали БЧ, вывезли на старт, чтобы провести предстартовые проверки. Когда ракета была уже на стартовом столе, ее стали поливать водой из брандспойтов пожарной машины, вода замерзала, и на охлажденной ракете, как на елке, повисли сосульки. Вдруг выяснилось, что одна машинка рулевых приводов ракеты не функционирует. Быстро ее демонтировали и отправили на анализ, вместо нее поставив запасную. При анализе выяснилось, что в рабочей полости (рулевая машинка работала на гидравлике) находилась металлическая стружка, это был заводской дефект.
Не повторяя долгого цикла нагрева-охлаждения ракету решили пустить.
Как на грех, на полигон приехал командующий РВА (ракетного вооружения и артиллерии) Сухопутных войск Маршал артиллерии К.И. Казаков посмотреть новый ракетный комплекс. И, естественно, сработал пресловутый “эффект присутствия” высокого начальства. Когда доложили о дефекте рулевой машинки (разработки ЦНИИАГ в г. Москве), последовал вопрос: “Военпреда из ЦНИИАГ ко мне!” Молодцеватый военпред представился: “Товарищ маршал, старший военпред майор такой-то” (фамилию не помню). В ответ: “Младший военпред!” Называя исходящие номера, офицер стал быстро докладывать, что они протестовали против сверловки после сборки, а главный конструктор второй подписью взял ответственность на себя..., но маршал его не слушал. Пуск, несмотря на “издевательства” над ракетой, прошел успешно; стало ясно, что кому- то можно и “дырки на лацканах сверлить”.
На другой день после официального заседания госкомиссии начальник НТК (научно-технического комитета) ГРАУ, генерал-лейтенант Соколов, обратился к маршалу с предложением отменить наказание, поскольку испытания РК завершены успешно. На что последовало: “Хорошо, отмените”.
Когда в ГРАУ было подготовлено постановление о принятии комплекса 9К76 на вооружение, по существующей субординации его должен был завизировать командующий РВА Сухопутных войск маршал артиллерии К.И. Казаков. Прочитав проект постановления, Константин Иванович, улыбаясь, сказал: “Да, прекрасный комплекс, я сам на испытаниях был, это то, что нужно для армии! Кстати, а какова там мощность БЧ?”
Офицеры ответили, им в ответ: “Так мало? Такой прекрасный комплекс! Что, разве нельзя больше сделать?” Офицеры ответили, что так было заложено в ТТТ.
После чего маршал позвонил по “вертушке” министру оборонной промышленности С.А. Звереву: “Сергей Алексеевич, а нельзя ли при тех же габаритах и весе сделать БЧ помощнее?” На что министр ответил: “Подождите, сейчас позвоню в МСМ”.
Позвонил заместителю министра Среднего машиностроения В.И. Алферову: “Маршал Казаков просит, нельзя ли увеличить мощность при тех же габаритах и весе?”
Ответ: “В принципе можно, но только с “Гудроном” будет!” (Это условное обозначение другой более мощной модификации заряда).
Зверев сообщает: “Константин Иванович, Алферов говорит, что можно, но только с каким-то асфальтом связано”.
Подумав, маршал в ответ: “Ну, ладно, это фронтовой комплекс, пусть уж по грунту ходит, так как асфальта на фронте нет!” И подписал проект постановления со спокойной совестью. Офицеры, выйдя из кабинета, долго держались за животы... Но, видимо, хорошо смеется тот, кто смеется последний.
Комплекс 9К76 оставался на вооружении, гарантийные сроки первых образцов стали кончаться. Было предложено боевое оснащение привести к современному уровню: с большей мощностью, повышенной безопасностью и меньшей стоимостью. И вот тут-то “Гудрон” пригодился. Была проведена большая модернизация, получилось фактически новое изделие, но в старом корпусе БЧ, сохранившее массово-центровочные характеристики. Испытания прошли оперативно в период с июля по октябрь 1978 года,
Следует отметить, что РК “Темп-С” в эксплуатации оказался весьма надежным: из 427 пусков (проведенных в том числе и при уничтожении) только 3 оказались аварийными.
... приступить в 1973 году к разработке РК среднего радиуса действия, которому был присвоен индекс “Пионер” (по индексации США - “СС-20”). Облик ракетного комплекса был во многом идентичен “Темпу-2с”: твердотопливная ракета, но только двухступенчатая, в транспортно-пусковом контейнере на самоходной пусковой установке высокой проходимости (на базе шестиосного шасси МАЗ-547) обеспечивает, совместно с машиной обеспечения боевого дежурства МОБД, полную автономию. Неуязвимость комплекса заключалась в том, что он менял свою дислокацию, что затрудняло вероятному противнику держать его под постоянным прицелом. Первая и вторая ракетные ступени, заимствованные с необходимыми доработками у “Темпа-2с”, обладали мощной энергетикой и могли, в пределах европейской дальности, обеспечить значительный вес забрасываемого груза. Необходимо отметить, что это было ответом на разработку и поставку в Европу американского ракетного комплекса “Першинг-2” аналогичного назначения.
К тому времени за рубежом и у нас стали появляться разделяющиеся головные части (РГЧ) с индивидуальным наведением каждого боевого блока, что, безусловно, значительно повышало боевую эффективность каждого пуска. В соответствии с ТТЗ заказчика “Пионеру” было суждено стать “трехглавым змеем” (как его в шутку называли). Поскольку блоков на одной ракете было 3, то были выставлены дополнительные жесткие требования по массе и габаритам для обеспечения достаточной мощности термоядерного заряда. Подходящий для этого заряд был выбран у наших уральских коллег - ВНИИТФ (главный конструктор - Борис Васильевич Литвинов). В процессе проектирования изделия был введен ряд новшеств и реализована весьма высокая плотность монтажа.
Не обошлось и без некоторого форсажа. Дело в том, что при подписании ТТЗ на БЧ разработчики заряда надеялись, что задействование одного из его узлов может быть обеспечено в конце активного участка траектории (АУТ). Этого добиться не удалось, пришлось уже перед самыми летными испытаниями в систему автоматики вводить совершенно новый, специально спроектированный узел, который эту функцию обеспечивал при входе ББ в плотные слои атмосферы в начале пассивного участка на траектории (ПУТ). Для работ на полигоне были срочно доработаны здание МИК на площадке № 2 (построенное еще для работ с королевской ракетой Р-5М), обеспечивающее рабочих места для подготовки и проверки ракеты; здание 81 (ранее построенное для сборки пороховых двигателей малых ракет), которое предназначалось для обеспечения проверки сборки и подготовки БЧ к испытаниям. При этом, в здании 81 должны были быть специализированные рабочие места с плотным размещением контрольно-измерительной аппаратуры и обслуживающего персонала.
Поскольку у нас еще не было опыта в проектировании таких рабочих мест, да и средства для дооборудования полигона по постановлению ЦК КПСС и СМ СССР выделялось МИТ, как головному разработчику, мы сумели “навязать” МИТу поиск проектировщика в Минрадпроме, выдачу ТЗ (практически нами написанного) и оплату проектирования по договору. От дальнейшего МИТ отказался, поэтому изготовление, монтаж и тщательную подгонку на полигоне этого довольно сложного сооружения пришлось осуществлять нам. Работой бригады монтажников, сварщиков, контролеров ОТК руководил сотрудник нашего испытательного отделения Г.Я. Кашинцев. Когда мы начали испытания, я обратил внимание, что приточно-вытяжная вентиляция этого рабочего места осуществляется без охлаждения воздуха. При температуре на улице + 25-30 °С, на рабочем месте за счет тепловыделения контрольно-измерительной и регистрирующей аппаратуры, большого количества операторов и контролирующих лиц температура поднималась до + 40 °С.
Пуски ракет осуществлялись со специально построенной на полигоне стартовой позиции по районам, ранее оснащенным для пусков ракет меньшей дальности. К сожалению, пуски на максимальную дальность с ГЦП-4 осуществить было нельзя, так как не было боевых полей, оснащенных достаточным количеством измерительных средств. Поэтому было принято грамотное и, по-видимому, единственно правильное решение: поскольку комплекс высокомобильный - пуски должны были производиться с выносной позиции по боевым полям, хорошо оснащенным измерительными средствами. Таким районом оказалась Камчатка, куда на боевые поля давно пускались “дальние” стратегические ракеты, а район “старта” был выбран в окрестностях Красноярска, где стояла штатная войсковая часть РВСН. Туда была направлена рекогносцировочная комиссия, которая оценила пригодность выделяемых помещений для подготовки боевой техники и размещения личного состава (полигона и разработчиков систем ракетного комплекса). Здесь нам очень пригодилась автомобильная подвижная ремонтно-техническая база, где мы и готовили по очереди наши блоки.
Следует отметить, что РГЧ имела в испытаниях свое преимущество и свои недостатки. Преимущество в том, что в одном пуске мы могли поставить БЧ различных комплектаций, что сразу давало массу информации по аэродинамике и баллистике, уносу теплозащитного покрытия и температурам, динамике полета и процесса стабилизации, виброускорениям и виброударным режимам, функционированию и точности срабатывания приборов автоматики и системы в целом, синхронности инициирования и интегральных процессов газодинамики в измерительном варианте заряда; испытываемых ББ было довольно много. К недостаткам можно было бы отнести высокий темп работ, когда к одному пуску готовились сразу три блока; разнесение рабочих частот бортовых радиотелеметрических систем и, соответственно, сокращение по численности приемно-регистрирующих пунктов; затруднение в проведении внешнетраекторных измерений оптическими и радиотехническими средствами, когда вместо одного блока надо было отслеживать три.
Летные испытания были проведены в период с сентября 1974 г. по январь 1976 г. Всего было испытано более 60 боевых блоков. Поскольку основные системы ракеты были отработаны пусками на РК “Темп-2с” на полигоне Плесецк, то аварийных пусков, в прямом понимании этого слова, не было. На первых пусках выявилось несколько нестабильное поведение боевых блоков, связанное с повышенными колебаниями на ПУТ. Дефект был устранен за счет введения на “юбке” ББ специальных аэродинамических устройств, обеспечивающих осреднение массового и аэродинамических эксцентриситетов блока, “подкрутку” на атмосферном участке ПУТ; стабилизация ББ была обеспечена. Доработку пришлось делать на полигоне на собранных ББ. Чтобы не нарушать статическую и динамическую балансировку ББ, обеспеченную на заводе ВНИИЭФ, доработка выполнялась на специальной технической позиции полигона без демонтажа спецснаряжения (в том числе и измерительного варианта заряда). Чтобы обеспечить высокие требования безопасности, выборка “окон” в теплозащитном покрытии (ТЗП) и сверление в металлическом корпусе проводились пневмодрелями и омедненными сверлами с твердосплавными головками. ТЗП оказалось на редкость прочным и вязким материалом: не успевали менять баллоны со сжатым воздухом и затачивать рабочие кромки сверл.
Процессы виброускорений и виброударов записывались на магнитном носителе. Капсула отыскивалась, магнитная лента обрабатывалась на ЭВМ. В районе боевых полей работали специальные группы по засечке мест падения ББ, их геодезической привязки. Все испытания прошли успешно, и с 1976 года РК “Пионер” был принят на вооружение РВСН.
МИТ продолжал работу над совершенствованием уже принятого на вооружение комплекса “Пионер”: был разработан новый, более совершенный двигатель “развозки” боевых блоков. Естественно, пришлось усовершенствовать и систему управления ракеты, систему прицеливания. Все это обещало повысить точность стрельбы и боевую эффективность комплекса. В период с октября 1979 г. по август 1980 г. было проведено около 10 пусков ракет с боевыми блоками. Боевой блок, разработанный для РК “Пионер”, был настолько совершенен, что и для РК “Пионер-2” не требовал модернизации. Система обеспечения измерений при летных испытаниях РК “Пионер-2” была аналогична системе при испытаниях РК “Пионер”, а так как ББ был заимствован, то не требовалось определять его аэродинамические, баллистические, теплофизические характеристики, исследовать динамику полета. Испытания прошли удачно, и с конца 1980 года на вооружение РВСН поступил РК “Пионер-2”, который состоял на боевом дежурстве вместе с РК “Пионер” до 1988 года, после чего по договору о ликвидации РСД и РМД они (под индексом США “СС-20”) были уничтожены.
...
Разработка “Пионера-3” была начата в 1980 году почти параллельно с “Тополем”. Боевое оснащение было совершенно новым, хотя “трехглавость” была сохранена. В ББ были использованы более мощный и безопасный заряд, новая система автоматики, обеспечивающая повышенные точности срабатывания; усовершенствована система эксплуатации с автоматизированной системой контроля, повышены характеристики надежности. Объем наземной отработки возрос за счет расширения требований по обеспечению безопасности и стойкости боевого оснащения. В соответствии с ТТЗ Министерства обороны была проработана возможность оснащения “Пионера-3” моноблочной головной частью с повышенной мощностью термоядерного заряда, которая также прорабатывалась для установки на “Тополе”.
Успехи разработки ракетных комплексов “Тополь”, “Пионер-3” вдохновили бывшего Главного “шефа” ВПК, а теперь Министра обороны СССР, почти гражданского Маршала Советского Союза Дмитрия Федоровича Устинова. Дело в том, что между максимальной дальностью РК “Темп-С” и минимальной дальностью РК “Пионер-3” образовался некий вакуум. Д.Ф. Устиновым был предложен еще один РК (из-за быстроты разработки и внедрения ему дали имя “Скорость”), для которого были позаимствованы вторая и третья ступень от РК “Тополь”, а боевая ступень с ББ от РК “Пионер-3”; появился новый маленький “трехглавый змей”. Разработка РК “Скорость” началась в 1984 году, конечно, это было не просто заимствование, а заимствование с доработками, после которых должны были быть проведены наземные отработки. Но сроки были очень плотными, поэтому изготовление техники для летных испытаний началось до завершения всей серии наземных испытаний.
Так, не дожидаясь огневых и стендовых испытаний первой ступени, была изготовлена первая летная ракета и поставлена на полигон. Специалисты по ракетным двигателям из МИТа существенно уменьшили толщину аблирующего покрытия соплового блока первой ступени (условия работы на “Скорости” были легче, чем на “Тополе”), в результате - на трех огневых испытаниях сопло выдержало, на четвертом прогорело. Но ракета уже была на полигоне, поэтому решили допустить, о чем А.Д. Надирадзе, который был в это время в отпуске, не доложили. И вот первый пуск, который отслеживали лично новый начальник ГУРВО генерал-лейтенант А.А. Ряжских и первый заместитель Главкома РВСН генерал- полковник Ю.А. Яшин. А сопло, по закону подлости, взяло и...прогорело. Летные испытания приостановили, хотя вся техника: 10 ракет и 30 боевых блоков - была изготовлена и почти вся находилась уже на полигоне.
Пока проанализировали и разобрались - вступил в силу договор о ликвидации РСД и РМД. “Скорость”, с большой скоростью разработанная, с такой же скоростью и умерла, не родившись. А комплекс был весьма неплох.
Кстати, при первом пуске “Скорости” произошел трагикомический случай. Поскольку сразу два высоких начальника в Москве хотели иметь прямую трансляцию пуска, поэтому по ЗАС (засекречивающей аппаратуре связи) докладывали Ю.А. Яшину, а по ВЧ-связи - A.A. Ряжских. По первому телефону шла общая трансляция, та что была на командном пункте, а на вторую линию посадили начальника отдела анализа, полковника Минченю, который для четкости доклада взял заранее отпечатанную шпаргалку и, гладя на секундомер, бодро читал. И когда уже стало ясно, что ракета упала (примерно в 3 км от одного из измерительных пунктов, о чем тотчас же доложили), Минченя продолжал все так же четко докладывать. Потом получился явный конфуз. Новый начальник ГУРВО генерал-полковник A.A. Ряжских шуток, тем более таких, явно не любил. Минченя стал полковником в запасе. Правда, полигон только выиграл, так как новый начальник, молодой полковник Иван Михайлович Детушев, был умницей, высококлассным специалистом-аналитиком с широким техническим кругозором.
Вспомнился еще один анекдотичный случай с первым пуском “Пионера-3”. На полигон приехал новый Главнокомандующий РВСН генерал армии Максимов, который должен был присутствовать в бункере стартовой площадки. Эффект присутствия высокого начальства сработал и на этот раз... По команде “Ракету - к бою. Пуск!” майор нажал на кнопку “Пуск” и застыл в этом положении, как статуя (хотя должен был нажать и отпустить кнопку). А далее идет репортаж: “Сброс схемы”, далее подается, естественно, команда телеметристам и кинотеодолитчикам: “Снять протяжку”... Ситуацию сразу оценил А.Д. Надирадзе, и, не дав ей развиться, скомандовал по-генеральски: “Отставить! Повторно нажать и отпустить кнопку “Пуск!” Ракета, слава богу, пошла, головная часть “пришла в малый квадрат” на цель.
Пускали мы блок для измерения вибрационных перегрузок, в первую очередь в интересах спецзаряда. Ракета начала подниматься, что-то случилось в двигательных установках первой ступени, произошел целевой аварийный подрыв ступеней (от системы АПР), а боевой блок упал, по сообщениям наблюдателей, где- то в 15-18 км от старта. Туда срочно на УАЗике выехала группа специалистов для оценки ситуации и выработки плана “эксгумации” головки, если потребуется. Когда мы подъехали к воронке (нам дали проводника из состава так называемых “полевиков” полигона), то увидели, что около места падения копошатся несколько солдат, запихивая в карманы радиодетали, релюшки и тому подобное (видимо, для изготовления карманных радиоприемников). Дозиметрист, капитан Романовский из отдела “головастиков” полигона, решил их напугать: надел белый халат, противогаз, повесил на плечо радиометр, надел наушники и чувствительным элементом, вделанным в рукоятку (наподобие хоккейной клюшки), стал шарить по земле, медленно продвигаясь к воронке.
Солдаты, видимо, уже кое-что соображали, поэтому, увидев это священнодейство, тут же вывернули карманы, выбросили все, что успели насобирать, и опрометью бросились от воронки. Головная часть влезла в твердый, как асфальт, грунт вровень с “юбкой”, хвостовой частью конуса, гермоднище отскочило, и бортовая аппаратура, частично разрушившись, заполнила свободное пространство внутри гермоотсека. Уничтожить ГЧ методом подрыва было нельзя, так как в динамическом макете заряда находилось более тонны дорогостоящего материала (другой материал не мог создать динамического макета), поэтому было принято решение о ведении раскопок. Полдня отделение солдат большими саперными лопатами откапывали вокруг ББ тяжелый глинистый грунт.
Оказалось, что при ударе (скорости были небольшие, так как блок упал с высоты около 10-15 км) корпус блока разрушился (сгофрировался), а заряд из-за своей большой массы в сравнительно небольшом объеме срезался с посадочных мест, проткнул корпус ББ и влез в грунт. Для его извлечения схватиться было не за что. Тогда капитан-лейтенант Юрий Судариков (из отдела “головастиков” полигона) вспомнил, как, служа во флоте, научился вязать хитроумные морские узлы, плести разные сети. Так вот он из тонкого стального тросика сплел сетку под тяжелым шаром (этакую увеличенную раз в 100 авоську), ее зацепили автокраном, и спокойно упаковали “останки” в контейнер, который затем был отправлен разработчику для повторного использования материала.
Кстати, дозиметрическая служба на этом полигоне мне еще пригодилась. А случилось это вот при каких обстоятельствах. Для калибровки блоков фотоумножителей, регистрирующих на траектории нейтронный поток при срабатывании системы автоматики, требовался гамма-источник определенной интенсивности (изотоп кобальт-60), однако за счет распада уже через 5 лет его интенсивность снижалась и требовалась его замена. Наши специалисты-”эскашники” предупредили меня, что через месяц, когда истечет срок годности гамма-источника, надо его заменить. При очередном сеансе связи с объектом я попросил прислать этот источник со следующим транспортом. Вагон прибыл, мы его к вечеру разгрузили, “эскашники” стали интересоваться, где же гамма-источник; по отгрузочной ведомости нашли, что он находится в одном из обычных ящиков, почему-то очень легком и без знака опасности радиации. Вскрыли ящик, кобальт-60 был завернут в толстую свинцовую фольгу. “Лорд-хранитель”, бывший начальник отдела режима объекта, Киреенков Иван Иванович заявил, что он еще жить хочет, поэтому на ночь ящик положили в тамбур, предварительно опломбировав.
Утром ко мне прибегают Киреенков и “эскашники” и заявляют, что ящик вскрыт, а гамма-источник исчез. Доложили начальнику отдела полигона полковнику Панченко, он тут же сообщил “особистам” и стал составлять приказ на проведение дознания (как в уставе было сказано). Я предложил простой путь: вызвать дозиметриста и радиометром провести поиск гамма-излучения. Так и сделали: в наушниках стало попискивать, ближе к выходу - сильнее, у входа в аккумуляторную станцию, где работал солдат-аккумуляторщик, - еще сильней. Пропажа оказалась на железном шкафу. “Особист” солдатика к себе поманил, тот аж весь затрясся и, заикаясь, объяснил, что видел в ящике свинец, а ему нужно было на грузила для донок, поэтому и взял. Солдатик отделался гауптвахтой, а могло быть хуже, так как источник был достаточно мощный.
Успехи КБ “Южное” в деле создания космических ракет на базе серийных боевых Р-14 и Р-16 с добавлением дополнительных ступеней побудили высокое руководство дать задание разработать “глобальную ракету”. В основу той же мощной Р-36 была добавлена третья ступень, которая выводила боевой блок на круговую орбиту вокруг Земли, и на первом (единственном) витке тормозная двигательная установка в соответствии с заданной боевой программой “сбивала” ББ с орбиты, он входил в плотные слои атмосферы и выполнял свое “черное дело”. По существу, это было скорее политическое, чем военное оружие, которое пропагандировало неотвратимость советского возмездия. Его так и называли - “оружие ЦК КПСС”. Несмотря на то, что разгонные ступени уже были хорошо отработаны, новое техническое решение оказалось не таким уж простым. Летные испытания начались в конце 1965 года, когда еще не были завершены летные испытания моноблочных головных частей.
Для обеспечения безопасности пусков, кроме традиционной системы АПР (аварийного подрыва ракеты) в случае аномального полета на активном участке траектории, была введена еще одна система - АЛБ (аварийной ликвидации боевого блока), которая представляла собой программно-временное устройство, срабатывающее, если тормозная двигательная установка не “спустила” вовремя боевой блок с круговой орбиты в нужный район. Испытания начались сразу с нашими комплектациями.
Декабрь 1965. Первый пуск - подарок к Новому году. Разгонные ступени вывели на круговую орбиту космическую ступень. Ждем по времени снижения и прихода ББ на полигоне. Постоянная связь rio ЗАС с “финишем”. Время вышло, начальник Камчатского полигона, полковник Карчев- ский, сообщил: “Объект видели, прошел над нами в сторону Северной Америки”. Тонких помрачнел: “Только этого не хватало, чтобы приземлился где-то в Америке!” В это время штабной офицер бодро обратился: “Товарищ генерал-лейтенант, разрешите дать добро на сообщение ТАСС!” - “Да вы с ума сошли, ничего никому не передавать!” Сообщил в РВСН, высказал свои сомнения, подождав еще с полчаса, поехали в гостиницу.
Вдруг вечером “Голос Америки” передает: “Русские, по-видимому, отрабатывают новую систему противоракетной обороны: сегодня был выведен объект на круговую орбиту с высотой километров, затем подорван, и теперь 28 кусков, образовавшихся после взрыва, продолжают путь на круговой орбите”. Слава богу, АЛБ сработала! Но легче стало только чуть-чуть.
Второй пуск оказался опять аварийный, но уже на активном участке. Третий пуск (в комплектации с измерительным зарядом) должен был состояться в 3-4 часа ночи. Госкомиссия поздно вечером, заслушав доклады главных конструкторов и глав военных представительств при них, приняла решение о заправке ракеты компонентами топлива. Секретарь госкомиссии обещал нам позвонить за 2 часа до пуска, поэтому мы с A.A. Множинским уехали поспать часика два-три. Просыпаемся часа в 3-4, звоним на стартовую площадку, просим информации, в ответ: “Ха-ха, все сгорело, можете не приезжать”. Мы сначала поняли, что сгорел график пуска. Оказалось хуже. Когда были заправлены разгонные ступени, и уже шла заправка орбитальной ступени, вдруг самопроизвольно отскочил заправочный штуцер (а там 6 атмосфер давления). Пока перекрыли подачу топлива, тонны 2-3 горючего пролилось под ракету (а оно самовоспламеняющееся при контакте с кислородом воздуха). Начался пожар. Все, кто был в “бункере” (обвалованном железобетонном сооружении) должны были эвакуироваться через боковой выход. Как обычно, не у всех оказались изолирующие противогазы ИП-46 (в том числе и у начальника управления полигона A.C. Матренина, в дальнейшем - заместителя министра Общего машиностроения).
В пылу аварии присутствующие все же сориентировались, что пожар локализировался, все остались живы (правда, двое днепропетровцев “сиганули” через полутораметровый забор из колючей проволоки и не зацепились!). Поэтому для успокоения высокого начальства по ВЧ-связи сообщили, что “благодаря принятым оперативным мерам люди не пострадали, выгорела лишь часть стартовой позиции”. Только доложили, как вдруг что-то сильно бабахнуло, стекла вокруг вылетели. Только теперь поняли, что взорвалось ВВ в спецзаряде. Хорошо, что все обошлось легким испугом и выбитыми стеклами.
Следующий пуск. На сей раз ракета улетела со старта, но по телеметрии получили информацию, что вторая ступень взорвана. Анализ показал, что газогенератор второй ступени, который обеспечивал работу питающей установки гидроприводов рулевых машинок (исполнительные устройства рулей, предназначенные для стабилизации полета ракеты), после значительного превышения допустимого давления, взорвался. После тщательного выяснения причин на Южмашзаводе было установлено, что пуском этой ракеты должно было быть реализовано решение: от персональной калибровки жиклеров газогенераторов перейти (статистика была набрана) на жиклеры с постоянным отверстием. Но произошел сбой в технологии: намеченное отверстие просверлили тонким сверлом, а так как калибровку сняли, досверлить попросту забыли. В результате давление поднялось выше критичного и произошел взрыв. Система АПР, естественно, не сработала, ББ мог после взрыва быть попросту откинут, а так как команды от системы управления ракеты на снятие первой ступени предохранения системы автоматики ББ не поступало, то “голова” падала, как болванка.
На заседании госкомиссии с моей подачи полигону было поручено просчитать ожидаемый район падения ББ и организовать поиск блока (если он сохранился). Через день было сообщено, что блок, если он остался цел после взрыва второй ступени и был отброшен, предположительно упал в горном районе северной Монголии, куда практически не ступала нога человека. Поиск в очень большом горном и заснеженном районе был невозможен, да и нецелесообразен, о чем и было записано в протоколе госкомиссии.
Для объективной оценки обгара и уноса теплозащитного покрытия (ТЗП) боевого блока был предусмотрен “спасаемый” вариант: когда в плотных слоях атмосферы основная скорость ББ уже погашена, выбрасывался тормозной парашют (на самом деле, целая система парашютов разной площади для плавного гашения скорости), блок падал на грунт со скоростью, исключающей его разрушение. Далее на вертолете доставляли его на аэродром, а оттуда самолетами военной транспортной авиации - в Днепропетровск, в КБЮ, для детального анализа. Вот такой “тепленький” ББ забирал в КБЮ Станислав Иванович Ус. “Подходим к блоку, а в нем что-то жужжит, скрежещет - стало не по себе. Потом поняли, что силовая аккумуляторная батарея, питающая телеметрию, продолжает еще работать через 30-40 минут после приземления ББ (вот запасы какие!), а жужжит и скрежещет - ПКУ (программно-коммутирующие устройства, которые были в то время электромеханическими, и щетки скользили по ламелям, увеличивая объем информации на 24 канала). Блок забрали, загрузили в самолет АН-12 - и домой. Из Ключей (на Камчатке) до Благовещенска (на Амуре) без посадки. Летчики устали, заходят ночью на посадку, вдруг самолет как-то очень круто заложил вираж, и вот он уже на взлетной полосе. Командир вышел мрачный: 200 метров в течение 20 секунд летели за Амуром, это над территорией Китая, с которым отношения в то время были очень натянутые (остров Даманский и тому подобное). Запросто могли сбить или посадили бы на территории Китая с “сов. секретным” грузом”. Действительно, уже утром появилась нота протеста Китая о нарушении границы КНР. Сидели трое суток, объяснение писали... Летчикам досталось основательно.
Все чаще и чаще приходили сообщения (открытые и закрытые) о том, что в США разрабатываются разделяющиеся головные части (особенно на ракетах, базирующихся на подлодках “Поларис” и “Трайдент”). При этом утверждалось, что при пуске одной ракеты одновременно поражается сразу несколько “точечных” целей или одна большая “площадная” цель, то есть боевая эффективность возрастала сразу в несколько раз (по количеству боевых блоков в РГЧ). Такие сообщения, естественно, не оставили равнодушными наших работодателей. Но, поскольку разведение каждого блока на свою цель требовало совершению нового подхода к разработке боевой ступени ракеты, способной совершать сложные ма- 150 Американский измерительный корабль “General Arnold”. Акватория Тихого океана невры, а также существенного изменения подхода и алгоритмов работы системы управления, то было предложено паллиативное решение, довольно простое и быстровыполнимое.
Было предложено на ракету Р-36 вместо одной тяжелой головы поставить три блока, фактически уже отработанных для орбитальной ракеты (конечно, многое пришлось переделать). Разведение осуществлялось за счет “раскатки” платформ с ББ одновременно всех трех блоков, расположенных под углом 120 градусов относительно продольной оси. “Раскатка” осуществлялась за счет боковой составляющей осевой скорости полета второй ступени. Разведение этого “треугольника” по площади находилось в прямой зависимости от дальности пуска. Но и это простое решение давало значительный эффект, а поскольку серийное производство освоило практически все, можно было в сжатые сроки провести испытания и принять на вооружение.
С сентября 1968 г. по 1970 г. было проведено около десяти пусков. Ракета и блоки полностью подтвердили свою пригодность: ни одного аварийного пуска не было. При пуске в акваторию произошел случай, о котором потом рассказывали “эскашники”. Наши американские “друзья”, несмотря на предупреждение о квадрате безопасности в Тихом океане, нахально “влезали”, нарушая запреты, чтобы получить больше информации, особенно для забора проб воды после взрыва боевого блока. А тут вместо одного блока прилетело сразу три, один из которых упал и взорвался примерно в 50 метрах от американского измерительного судна “Дженерал Арнольд”, столб воды (а может быть и осколки) ударили по форштевню корабля. Американцам было не до анализа воды: в страхе ретировались.
В “Советском энциклопедическом словаре” записано: “Плесецк, поселок гор. типа, райцентр в Архангельской обл., ж-д ст., рем-механич., лесопил., пищ. пр-тия”. Так вот в этом таежном углу, в то время - глухомани, в 1957 году еще до принятия ракеты Р-7 на вооружение РВСН было решено построить первые БСС (Боевые стартовые станции), которые были, по существу, двумя полками одной ракетной дивизии. Эти ракеты, нацеленные на США, были поставлены на дежурство уже через год. Строители все силы бросили на строительство БСС, кислородного завода для обеспечения ракет жидким кислородом, технических площадок для подготовки и проведения регламентных работ с ракетами, головными частями и системами управления. Для жилого городка, где должны были разместиться ракетчики со своими семьями, не хватало ни средств, ни материалов, поэтому было построено всего несколько домов, в которых разместились службы ракетной части, а офицеры первую зиму жили в вагонах, которые были поставлены в железнодорожные тупики, туда было проведено электричество, доставлены запасы каменного угля для отопления. Семьи офицеров, которые приехали, не дожидаясь благоустройства, пришлось разместить в поселке Плесецк (за 6 км от планируемого жилого городка).
Командир дивизии, генерал-майор М.Г. Григорьев (о котором уже говорилось в главе “Байконур”), бывший фронтовик, потерявший на фронте одно ухо, (видимо, обморожение), за что получил прозвище “Мишка - рваное ухо”, прекрасно понимал, что финансирования на жилье хватит процентов на 40-50, поэтому, заведомо зная о последующем наказании, приказал заложить фундаменты стольких домов, скольких хватило бы всему личному составу, прибывшему на боевое дежурство. “Нулевой” цикл построили, а деньги кончились. Комдив поехал в Министерство обороны “выбивать средства”, там не поверили, приехала контрольная комиссия и убедилась. М.Г. Григорьев получил строгий выговор, но деньги дали, поэтому Новый год офицеры и их семьи встретили в новых квартирах, а авторитет комдива у подчиненных стал очень высок.
Генерал М.Г. Григорьев, как боевой командир, был переведен заместителем командира ракетной армии. Полигон Плесецк (жилой городок стал именоваться Мирным) был построен, по сравнению с Кап-Яром и Байконуром, наиболее рационально: все технические площадки для сборок, проверок и подготовки ракет, отдельных систем, в том числе головных частей были построены недалеко от жилой зоны (около 5 км), куда ходили рейсовые автобусы, а в случае необходимости можно было и пешочком дойти. Стартовые площадки, на которые выезжали не часто, а только для подготовки перед пуском, находились на значительном удалении - 80-90 км. Это и создавало большие удобства в работе, и обеспечивало необходимую безопасность работ. Площадки были построены персонально для каждой головной фирмы: КБЮ, МИТа, “головастиков”, затем для “Интеркосмоса”. Был построен сразу хороший бетонный аэродром, который мог принимать современные реактивные лайнеры и тяжелые транспортные самолеты. В городке был построен трехэтажный штаб (затем он был расширен и воссоединен с вычислительным центром) вблизи с техническими площадками.
... первый успех не всегда бывает подтверждением отработанности конструкции, так случилось и на этот раз. На третий пуск приехал новый Главнокомандующий РВСН, генерал армии В.Ф. Толубко. Эффект присутствия сработал и на этот раз. Ракета пошла, затем она стала как-то неестественно раскачиваться, головная часть с приборным отсеком отломилась, и ракета перешла в горизонтальный полет по направлению к Ленинграду. Главком растерянно произнес: “Нам только этого и не хватало!” Начальник штаба с балкона наблюдательного пункта прокричал срывающимся фальцетом: “Немедленно всем в укрытие!” Ракета ушла за горизонт, и оттуда пришла ударная волна. Как потом сообщили, ракета упала между Мирным и Плесецком в болото и там взорвалась. Слава богу, что никого не накрыла.
Анализ телеметрической записи показал, что была неисправна питающая установка гидроприводов управления стабилизацией ракеты, при этом сформировалась команда аварийного подрыва ракеты для ее самоликвидации, однако в исполнительной цепи для обеспечения безопасности стояли две ступени предохранения: барометрическая и временная, -так вот барометрическая (от статического давления атмосферы) ступень сработала, а временная (реле времени) еще продолжала отрабатывать явно завышенную по времени уставку. Потерявшая устойчивость ракета стала раскачиваться, что и привело к ее разлому. Временную уставку сразу сократили вдвое, надо было найти причину поломки питающей установки, этого “сердца” рулевых приводов.
Рота солдат прочесывала квадрат за квадратом три дня в поисках установки - безрезультатно. Тогда Главный объявил премию в 5 тысяч рублей за найденную питающую установку. Через 6 часов она была найдена. Анализ показал, что при селективной сборке (подборка по фактически замеренным микрометрами размерам) поршней с цилиндрами была допущена грубая ошибка: два поршня ошибочно установили, перепутав цилиндры. В результате блок работал при обычной температуре, а после нагрева горячим газом от твердотопливного газогенератора (более 1500°С) за счет температурных деформаций один поршень заклинило в цилиндре, и он оторвался, питающая установка вышла из строя.
Главный инженер Ковровского завода им. Дегтярева, где производили эти питающие установки, доложил на госкомиссии, что произошла досадная ошибка мастера ОТК Угловой, которая безупречно проработала 25 лет и ничего подобного никогда не допускала. Теперь ввели тройной контроль. Военпред из ЦНИИАГ, полковник Жирнов, написал целую сатирическую поэму по этому поводу. Дальше все наладилось, “сюрпризов” больше не было.
С боевым блоком нам пришлось здорово помучиться. Причин было несколько.
Первая: в ББ была поставлена новая малогабаритная телеметрическая система, базирующаяся на микросхемах, надежность которых в то время оставляла желать много лучшего. Поэтому почти каждый измерительный блок приходилось на полигоне полностью разбирать, заменять телеметрические приборы, собирать, перепроверять.
Вторая причина: когда ОКБ Боткинского машзавода отказалось “втолкнуть” в гермообъем такое количество аппаратуры, МИТ решил компоновку телеметрических блоков провести сам. Как потом оказалось, МИТ ничего лучшего не придумал, как разместить в “голове” согласующее устройство системы управления ракеты к бортовой телеметрии, что представляло собой чемодан приличных рамеров. Хотя до сих пор непонятно, зачем в “голове” размещать то, что функционирует на активном участке вместе с ракетой. Об этом мы узнали только на полигоне, так как МИТ, понимая нелогичность подобного решения, “темнил”.
Третья причина, вытекающая из второй: так как все датчики пришлось “размазывать” по внутренней оболочке корпуса ББ, а не на телеметрической ферме, как обычно, что при сборке-разборке было просто бедствием, так как зазоры были таковы, что пальцы не помещались завернуть гайку электрических разъемов. Для балансировочного груза места было так мало, что его пришлось делать из вольфрама методом порошковой металлургии. Новичков на технической позиции разыгрывали: “Ты сильный?” - “Да вроде, бог не обидел!” - “Тогда принеси этот грузик”. Непосвященный пытался поднять этот “грузик” и, естественно, не мог, под общий хохот весельчаков. Тем не менее, все эти трудности нами были преодолены.
К сожалению, происшествия при эксплуатации комплексов ракетно-ядерного оружия все-таки случаются, хотя и редко. В апреле 1982 года я был срочно вызван к главному конструктору С. Г. Кочарянцу, который сказал, что по ВЧ-связи из управления МО сообщили о нерасчетном воздействии на “Пионер”, надо было срочно вылетать. Я считал, что должен лететь еще конструктор, который мог бы оперативно оценить состояние конструкции.
Ситуация складывалась как в хорошем приключенческо-фантастическом фильме: за пределами СТП была большая земляная воронка, над которой поставили армейскую брезентовую палатку, на пол положили деревянный настил, в палатке был полевой телефон.
Первый блок, получивший повышенное механическое воздействие, на тележке аккуратно спустили в воронку, всех удалили на безопасное (при возможном взрыве) расстояние. Постоянно у изделия оставались Тимощук и я. “Обнюхали” специальным дозиметром - чисто. Проверили состояние исходного состояния системы автоматики - порядок. Вызвали двух сборщиков, те осторожно стали снимать гермоднище. Образовавшуюся щель осмотрели еще раз - все в порядке. Днище сняли. Вызов комиссии, тщательный осмотр, обо всем записали в специальном журнале. Далее опять всех долой, отключаем и демонтируем источники питания. Снова комиссионный осмотр и записи. Далее опасная операция - снятие электродетонаторов с заряда. Снова - вызов, осмотр, запись. Докладываем по инстанции, что первый блок обезврежен и может транспортироваться для проведения полной дефектации на завод-изготовитель. Томящиеся генералы жмут нам руки, благодарят и уходят спать после пятидневного бодрствования, счастливо улыбаясь. Докладываю командующему ракетной армией. Из постановки вопросов делаю вывод, что генерал-полковник хорошо разбирается в нашей технике, что весьма отрадно. Остальные блоки, имевшие меньшие воздействия, мы уже “щелкали” как семечки. До обеда управились. Сели оформлять бумаги, которые должны были утверждаться на уровне заместителей министров, поэтому писали подробно, точно выверяя формулировки, далее - печать, подписание важных бумаг и, естественно, вздох всеобщего облегчения.
Второй раз на подобную аномалию пришлось выезжать в район города Лида в Белоруссии. На сей раз выехали втроем: ведущий конструктор Николай Черныш, военпред Олег Комиссаров и я. А случилось вот что... При очередной регламентной проверке ракеты “Пионер-2”, при смене позиции система прицеливания не увидела” гироплатформы. Причина оказалась тривиальная: после стыковки ББ оператор устанавливал откидные опоры с затяжкой их специальными моментными ключами. То ли из-за недостаточного освещения, то ли из-за усталости оператора, который выполнял эти работы поздно вечером, но нижняя опора была уперта не в гнездо, а рядом с ним. Операцию “проконтролировали” три майора ракетного расчета, расписались в формуляре и повесили даже пломбу...
В результате дальнейшая эксплуатация боевого оснащения проводилась не по штатной схеме закрепления. Нерасчетные воздействия на ББ здесь были значительно меньшими, чем в первом случае. Анализ технического состояния и допуск для отправки ББ на дефектацию прошли оперативно и довольно спокойно. В процессе работ пришлось тесно взаимодействовать с генерал-лейтенантом Г.Е. Алпаидзе, который находился в новой должности заместителя директора МИТ по гарантийному надзору. Для исключения возможности появления подобных случаев были приняты оперативные меры, выпустили специальные директивы. С боевой техникой подразделения запрещалось проводить какие-либо учения, а на стыковочно- отстыковочных работах боевого оснащения ракет должен был присутствовать и лично контролировать их главный инженер ракетной дивизии (или еще выше по табелю должностей). И с тех пор подобных явлений больше не повторялось!