Навигация:
Космонавтика как цель жизни
О вреде дословных формулировок
Роль высотного костюма
Boldface
Полёт на шаттле «Атлантис» по программе STS-74
Задача миссии STS-74
Работа в наземных службах
Полёт на шаттле «Индевор» по программе STS-100
Полёт к МКС на «Союзе ТМА-07М»
Выбор профессии
Вероятность полёта и карьера астронавта
Новый профиль астронавта
Директор по операциям НАСА в России
Ложная пожарная тревога на МКС
Отработка борьбы с пожаром на станции
Моделирование смерти астронавта
Моделирование катастрофических ситуаций
Работы по безопасности шаттлов после катастрофы «Колумбии»
Модель может быть построена на ошибочных предположениях
Команда «Всем стоп!»
«Полётные правила»
Проблема со зрением в ходе ВКД
Психологическая совместимость
Курсы по выживанию и экспедиционные навыки поведения
Экспедиционная модель поведения
Курс выживания в Черном море
Роль предполётного карантина
Различия американского и российского сегментов МКС
Спальные места на МКС
Гигиена в космосе
Физические упражнения
Вода на МКС
Последствия пребывания в невесомости для здоровья
Общение астронавтов и космонавтов на МКС
Питание на орбитальной станции
Рассказ Юрия Маленченко о казахах, пытавшихся ограбить спускаемый аппарат
Реакция организма на возвращение гравитации
... ещё вчера невозможной была прогулка по поверхности Луны, однако Нила Армстронга это не остановило. Может быть, когда нибудь и у меня появится шанс пройтись по Луне, и когда этот день настанет, я должен быть готов. Я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что подготовка астронавта не имеет ничего общего с играми в космические полеты, которыми мы увлекались с братьями на нашей двухъярусной кровати под огромным плакатом National Geographic с изображением Луны. Но в то время не было ни одной образовательной программы, в которую я мог бы попасть, не было руководства, которое я мог бы прочитать, и даже обратиться с вопросами мне было не к кому.
Я решил, что существует только один способ. Мне пришлось представлять, придумывать, чем должен заниматься будущий астронавт, когда ему всего 9 лет, и делать то же самое, тогда я мог начать подготовку немедленно. Что бы выбрал астронавт: свежие овощи или картофельные чипсы? Спал бы будущий астронавт допоздна или вставал пораньше, чтобы почитать книгу?
Я не объявил о своем желании стать астронавтом ни родителям, ни братьям и сестрам. Я подумал, что моя идея будет воспринята примерно так же, как если бы я заявил, что хочу стать кинозвездой. Но с того самого вечера моя мечта вела меня всю жизнь. Даже будучи девятилетним мальчишкой, я осознавал, что в жизни мне придется неоднократно делать выбор и мои решения будут иметь значение. От того, как я проживу каждый свой день, на какие дела я потрачу время, будет зависеть, каким человеком я стану. Мне нравилось учиться в школе, но с пришествием осени я вернулся туда с новым ощущением. Теперь у меня была конкретная цель.
Когда я прошел отбор и стал одним из четверых новых астронавтов ККА, я почувствовал, что это лучшее из возможных подтверждение моей профессиональной квалификации, моих способностей. Я испытал одновременно и чувство гордости, и волнение, когда вскоре после завершения отбора получил приказ собрать чемодан и отправиться в Хьюстон вместе с Марком Гарно, чтобы начать обучение в качестве курсантов 1992 г. набора.
Это было время расцвета эпохи шаттлов, и наша группа оказалась достаточно большой по меркам того времени – в классе было 24 курсанта. У нас кружились головы, когда мы поднимались на лифте в штаб астронавтов в Космическом центре Джонсона; ведь это офис, где получить работу сложнее, чем в любом другом в мире, а у нас это получилось. Мы были лучшими из лучших. Ну а потом мы вышли из лифта. И снова стали никем. Нас даже называли не астронавтами, а аскенами (да, звучит именно так, как вы подумали ), сокращенно от astronaut candidate – кандидат в астронавты. Мы были плебеями. Чтобы сбить с нас спесь, над нами не нужно было даже подшучивать. Нам достаточно было видеть вокруг тех людей, которые были нашими кумирами многие годы. Когда мне дали место за рабочим столом рядом с Джоном Янгом – одним из первых астронавтов проекта Gemini, одним из дюжины человек, готовившихся пройтись по Луне, командиром экипажа в самом первом полете шаттла – у меня не возникло чувство, что я наконец то достиг цели. Я чувствовал себя мошкой.
В течение первого дня в Центре Джонсона я спустился с вершины своей профессии на самое дно пищевой цепочки – и оказался я там вместе с другими такими же честолюбцами, которые привыкли всегда быть первыми и теперь решили взобраться наверх как можно быстрее. Нельзя сказать, что между нами не было товарищества и взаимопомощи. Конечно, все это было.
У каждого класса был свой индивидуальный характер и соответствующее прозвище: например, курсантов особенно многолюдного класса прозвали «сардинами», а тех, кто поступил в 1992 г., – «кабанами» (отчасти благодаря сатирическому скетчу «Маппет шоу» «Свиньи в космосе», а отчасти потому, что еще раньше мы решили стать спонсорами пузатой свиньи в хьюстонском зоопарке). Несомненно, в нас присутствовало чувство солидарности, но при этом среда, в которой мы оказались, была очень конкурентной, пусть даже явно о соперничестве никогда не говорилось. Каждого из нас постоянно оценивали и сравнивали во всем, что бы мы ни делали, абсолютно во всем, и было совершенно очевидно, что наши назначения на космические полеты будут определяться качеством нашей работы.
Похоже, моему направлению в Пакс Ривер способствовал и тот факт, что я стал лучшим выпускником школы летчиков испытателей этого года и возглавлял команду, чей исследовательский проект получил высшие награды. Для меня это стало важным событием, в котором я находил повод и для некоторой национальной гордости – канадец стал лучшим выпускником летной школы американских ВВС! У меня даже взяли интервью для местной газеты, выходившей в Колд Лэйк.
Правда, в издательстве возникла проблема с названием для статьи, так что они позвонили в мою школу, где кто-то им ответил: «Да назовите просто “Канадец стал лучшим выпускником школы летчиков испытателей” или что то в этом духе». Мой друг прислал мне копию статьи, которая стала для меня не только памятной вещицей, но еще и этаким испытанием для моего самолюбия. Вы спросите, какой же все таки выбрали заголовок? А вот такой: «Канадец стал лучшим выпускником Школы летчиков испытателей или что то в этом духе».
Однажды во время учебного боя на истребителе CF 18 я слишком резко откинулся назад и случайно отсоединил от бортовых систем свой высотный костюм. В CF 18 на уровне глаз прямо перед стеклом фонаря расположен светящийся зеленым цветом экран, на который проецируется различная информация; находясь в кабине, вам не приходится крутить головой, все ключевые данные отображаются на этом экране.
Изображение с экрана постоянно записывается на видеокамеру, и после полетов мы всегда просматриваем запись, чтобы проанализировать и обсудить детали полета. Именно так я и узнал, что находился без сознания в течение 16 секунд после того, как в момент, когда двигатели развили максимальную тягу, я задел локтем и выдернул шланг высотного костюма, после чего кровь быстро отлила от головы и я вырубился.
Придя в себя, я подумал: «Ух ты, я отлично поспал. И чувствую себя прекрасно. Хм, кажется, кто то вызывает по радиосвязи; может быть, я еще сплю. Странно, голос парня как у Дэниса. Секунду. Это и есть Дэнис. Что происходит? Я что, в истребителе?» Все это пронеслось в моей голове, пока я не открыл глаза и не сообразил, что я действительно в самолете, а Дэнис, другой пилот, практикуется в стрельбе по мне и интересуется, почему я так паршиво летаю. Этих 16 секунд вполне могло хватить, чтобы мы оба погибли. Я остался жив, пока был в отключке, только благодаря счастливому случаю.
Оперативная информированность – возможность увидеть всю картину событий и сконцентрироваться на ближайшей смертельной опасности – вот что спасло меня после прихода в сознание. Я не потерял ни секунды на то, чтобы понять, почему отключился. В критической ситуации вопрос «почему?» неуместен. Нужно было принять свершившееся и определить важнейшую на текущий момент задачу, и такой задачей было вернуться на аэродром как можно быстрее. Потом будет достаточно времени, чтобы попытаться выяснить причины происшествия. (И мы их выяснили: в итоге подключение высотного костюма к бортовым системам самолета CF 18 было модернизировано, чтобы исключить возможность случайного отсоединения.)
Времени свериться с инструкциями не будет. Вы должны назубок знать boldface – действия, абсолютно необходимые для выживания. Такое название эти инструкции получили потому, что в наших руководствах они набраны заглавными жирными буквами.
Boldface – это слово из профессионального жаргона летчиков, волшебное слово, описывающее порядок действий, который в критической ситуации может спасти вам жизнь. У нас говорят, что «жирный текст написан кровью», потому что часто эти инструкции создаются в результате расследования происшествий. В них выделены пошаговые действия, которые следовало предпринять, чтобы избежать смертельной катастрофы.
Когда все члены команды закончили экипироваться, мы спустились из служебного помещения вниз на лифте, а потом отправились к нашему ракетоносителю. Это был один из тех эпохальных моментов, о которых я мечтал в детстве, – если не принимать во внимание медленный, очень медленный лифт. Спуск с четвертого этажа занял чуть меньше времени, чем требуется, чтобы сварить яйцо.
Наконец мы выбрались наружу и направились к большому серебристому астроавтобусу, который доставит нас на стартовую площадку. Этот момент знают все: в сумерках сверкают вспышки фотоаппаратов, толпа провожает аплодисментами и ликующим криком, мы улыбаемся и машем. Из окон автобуса смотрим на нашу ракету, освещенную огнями и сияющую, как обелиск. В действительности же ракета – это 4,5 мегатонная бомба, заряженная взрывоопасным топливом, и поэтому все остальные спешат нам навстречу, подальше от нее.
На стартовой площадке поднимаемся еще на одном лифте – этот движется с хорошей скоростью – и один за другим на карачках вползаем в космический аппарат. Технический персонал помогает мне потуже затянуть ремни в моем маленьком кресле, и один из них передает записку от Хелен, в которой она написала, что любит меня. Нельзя сказать, что я устроился с комфортом, – скафандр довольно громоздкий и жаркий, кабина тесная, парашют, который совсем не похож на подушку, и аварийный комплект неудобно вклинились между моей спиной и креслом, – и в этом положении мне предстоит провести несколько часов как минимум. Но я не могу представить себе другого места, где бы я предпочел оказаться.
После того как сотрудники наземных служб проверят в последний раз кабину, попрощаются и закроют люк, начнется ее герметизация. Шутки закончились: каждый из нас предельно сконцентрирован. Все это для того, чтобы повысить наши шансы остаться в живых. По прежнему остается ощущение, что это очередная тренировка, ведь даже сейчас может что то произойти – неисправность электропроводки, проблемы с топливным баком, – что превратит все это в очередную репетицию по надеванию костюма, только детально подготовленную.
Шесть секунд до старта. Запустились двигатели, и нас толкнуло вперед под действием этой новой мощной силы, приложенной к кораблю, который сначала накренился немного вбок, а затем снова вытянулся вертикально в струну. В этот момент в кабине – мощная вибрация и сильный шум. Ощущение, как будто огромный пес схватил нас своими челюстями и треплет, а потом, усмиренный гигантским невидимым хозяином, выплюнул нас прямо в небо, прочь от Земли. Чувство волшебства, победы, мечты.
А еще есть ощущение, что огромный грузовик на максимальной скорости только что врезался нам в бок. Но это нормально, ожидаемо, нас предупреждали, что так будет. Я просто продолжал держать ухо востро, бегло прокручивал в голове свои таблицы и контрольные списки, не сводил глаз с кнопок и лампочек над моей головой, поглядывал на мониторы компьютеров на предмет сигналов о проблемах, пытался не моргать.
Пусковая башня уже давно была позади, и мы с ревом неслись вверх, вдавливаемые в свои кресла с нарастающей силой, в то время как топливо нашей ракеты сгорало и она становилась легче. Спустя 45 секунд ракета преодолела скорость звука. Еще через 30 мы летели выше и быстрее, чем «Конкорд»: достигли числа Маха, равного двум, и продолжали набирать обороты. Как в гоночном автомобиле, только во много раз круче.
Через две минуты после старта мы неслись со скоростью, примерно в шесть раз превышающей скорость звука, а когда отошла первая ступень ускорителя, рванули вверх с новой силой. Я был полностью сконцентрирован на контроле параметров, но краем глаза заметил, как изменился цвет неба от светло голубого до темно синего, а потом и черного.
Затем внезапно наступила тишина: мы достигли числа Маха 25, орбитальной скорости, двигатели постепенно затихли, и я заметил, как несколько частичек пыли медленно поплыли вверх. Вверх. Я на несколько секунд отвлекся от своих контрольных списков и смотрел, как они парили в воздухе и потом замерли, вместо того чтобы грохнуться на пол. Я почувствовал себя маленьким ребенком, волшебником, самым счастливым человеком. Я в космосе, невесомый, и чтобы попасть сюда, потребовалось всего лишь 8 минут и 42 секунды. Ну, плюс несколько тысяч дней подготовки.
Нашей главной целью было сооружение стыковочного модуля на российской космической станции «Мир». Задача заключалась в том, чтобы с помощью роботизированной руки шаттла переместить стыковочный модуль новой конструкции из грузового отсека Atlantis, установить модуль в верхней части шаттла и, наконец, состыковать модуль и Atlantis с космической станцией. Все это для того, чтобы в будущих полетах экипаж шаттла имел более безопасный и простой способ попасть на борт космической станции «Мир».
Поставленная задача была чрезвычайно трудна, и мы не могли быть уверены, что план сработает. Ведь раньше никто даже не пытался сделать что либо подобное. Так случилось, что наше восьмидневное путешествие прошло не совсем гладко. Ключевое оборудование отказало в критический момент, и все пошло совсем не так, как планировалось. Но тем не менее мы справились.
Самая длительная работа в наземных службах, которой мне пришлось заниматься и на которой я, как мне кажется, принес много пользы, – оператора связи – сотрудника наземной космической службы, ведущего из центра управления полетами переговоры с космонавтами на орбите. Оператор связи выступает основным каналом информации между центром управления и астронавтами на орбите, и его работа – это нескончаемое испытание, похожее на кроссворд, который разрастается с той же скоростью, с которой вы его заполняете.
Центр управления полетами (ЦУП) им. Линдона Джонсона стал одним из самых больших и интеллектуально развивающих учебных классов в мире. Каждый в центре обладает высокой, полученной ценой больших усилий, квалификацией в определенной технической области. Как пауки, тонко чувствующие малейшую вибрацию своей паутины, эти специалисты готовы накинуться на любые задачи и эффективно расправиться с ними. Оператор связи, конечно, не обладает такой глубиной технических знаний, но зато служит голосом, приводящим всю машину в движение.
Я начал работать там в 1996 г. и быстро осознал, что, даже совершив всего один полет в космос, вижу теперь изнутри, о выполнении каких действий и, что одинаково важно, когда именно имеет смысл просить команду, находящуюся в космосе. Если кто то из экспертов в Центре управления предлагает команде выполнить некое действие, я правильно оценю логистические сложности, которые могут возникнуть и о которых человек, не бывавший в космосе, даже не догадывается. Аналогично члены команды знают, что я смогу понять и проникнуться их нуждами и трудностями, потому что я сам был в космосе.
Оператор связи не столько посредник, сколько толкователь или переводчик, который постоянно анализирует все меняющиеся исходные данные и факторы и очень быстро принимает бесконечное число решений, которые затем передает членам экипажа или наземным службам в Хьюстоне. Это все равно что в футболе быть тренером, игроком, водоносом и чирлидером одновременно. В течение года я работал старшим оператором связи и обеспечивал связь в общей сложности в 25 полетах шаттлов.
Подготовку к миссии STS 100 я начал за полных четыре года до запланированного старта. Цель нашего назначения – Международная космическая станция – еще даже не существовала; первые модули МКС были отправлены на орбиту в 1998 г.
Нашей главной задачей было доставить и установить Canadarm2 – огромную внешнюю роботизированную руку, предназначенную для удержания спутников и космических кораблей, перемещения различных материалов и людей вокруг станции и, самое важное, для сборки будущих модулей МКС. Модули станции и различное оборудование могли бы доставляться с помощью шаттлов, а Canadarm2 устанавливал бы их на нужное место. На тот момент Canadarm2 был самым дорогостоящим и передовым строительным устройством в мире. Для его установки и введения в эксплуатацию предстояло работать за бортом космического корабля по крайней мере два раза.
Я был ведущим астронавтом, который должен был выйти в открытый космос первым, несмотря на то что мне еще никогда в жизни не доводилось оказаться за бортом. Выйти в открытый космос – это почти как вскарабкаться на гору, поднять штангу, починить маленькую машинку и исполнить замысловатое балетное па и все это одновременно, будучи при этом упакованным в громоздкий скафандр, который обдирает пальцы и ключицы.
Третья миссия, конечно, сильно обогатила мой опыт. Я не просто побывал в космосе: я там пожил. К тому моменту, как наша команда вернулась на Землю, мы провели в космосе 146 суток, сделали 2336 оборотов вокруг Земли и преодолели почти 62 миллиона километров. Кроме того, мы завершили рекордное число научных исследований на МКС. Экспедиция МКС 34/35 стала вершиной моей карьеры и венцом многих лет подготовки. Подготовки, связанной с развитием не только специфических профессиональных навыков, таких как, например, пилотирование «Союза», но и новых инстинктов, интуиции, нового образа мышления, новых привычек.
Астронавтов учат, что лучший способ снизить стресс – это беспокоиться о мелочах. Нас приучают смотреть на все с худшей стороны и представлять себе самое плохое, что только может произойти. На самом деле при тренировке на симуляторах самый частый вопрос, который мы учимся задавать самим себе, звучит так: «Ну что ж, и какая будет следующая причина, по которой я могу погибнуть?»
Если бы наматывание кругов вокруг Земли в космическом корабле было бы единственным занятием, по настоящему приносящим вам удовольствие, то вы бы возненавидели профессию астронавта. Время, затрачиваемое на подготовку к полету, намного превышает время, проводимое собственно в космосе, – один день на орбите будет стоить многих месяцев тренировок и обучения.
Прежде чем вы будете приписаны к какой либо космической миссии, вам придется тренироваться несколько лет как минимум; подготовка к определенной экспедиции занимает от двух до четырех лет и проходит намного интенсивнее и тщательнее, чем общая подготовка. Вам придется выполнять сложные повторяющиеся задания и иногда чрезвычайно тяжелые, доводящие вас до полного изнеможения, при этом большую часть времени в период подготовки вы проведете вдали от своего дома. Если вы не любите свою работу, этот период подготовки быстро не пролетит.
Так же медленно будут тянуться и месяцы после окончания миссии, когда вы будете проходить послеполетную реабилитацию, подвергаться различным медицинским тестам и составлять подробные отчеты обо всех технических и научных деталях полета. И годы регулярных тренировок между миссиями, в течение которых вам придется пройти повторную аттестацию и получить новые навыки, оказывая при этом помощь в подготовке другим астронавтам, покажутся вечностью. Если вы будете относиться к тренировкам и обучению как к рутине, которая вгоняет в тоску, каждый день окажется для вас несчастливым. А кроме того, ваша вера в собственную значимость и профессиональную пригодность не пострадает, если вдруг вас снимут с миссии или не возьмут в команду вообще.
Есть астронавты, которые никогда не полетят в космос. Они пройдут подготовку и тренировки в полном объеме, но так и не покинут Землю. Я шел на эту работу, зная, что могу стать одним из них.
Время, которое экипаж той или иной страны мог провести на МКС, определялось суммой денег, вложенной ею в международный космический проект. Инвестиции Канады составляли менее 2 % от общего финансирования станции, поэтому временная квота для канадского экипажа тоже не превышала 2 %, что было вполне справедливо и не подлежало обсуждению. Но даже американские астронавты не имели стопроцентных гарантий участия в космических полетах.
Всегда существует вероятность радикальных изменений в государственном финансировании, и если космические программы закрываются, это касается всех астронавтов. А еще ракета может взорваться, и вся команда погибнет, после чего космические полеты с участием астронавтов будут заморожены на долгие годы, пока не выяснятся все детали катастрофы, а общество не убедится, что безопасность полетов гарантирована и они могут быть возобновлены. Или на смену одним придут другие модели космических аппаратов.
Полеты шаттлов были прекращены в 2011 г. после 30 лет эксплуатации, и единственным космическим аппаратом, способным доставить людей на МКС, сейчас остается «Союз», размеры которого намного меньше размеров шаттла. Некоторые астронавты, принятые на службу в период полетов шаттлов, просто слишком высокие для маленьких «Союзов». Вероятность участия этих астронавтов в космических полетах сейчас равна нулю.
Шаттл был намного более сложным в управлении кораблем, чем высокоавтоматизированный «Союз», поэтому посадка шаттла была исключительно трудной задачей для пилота. На шаттле, этом гиперзвуковом планере, было очень трудно летать, поэтому НАСА отбирало первоклассных летчиков испытателей и потом многие годы их обучало, чтобы они смогли успешно справиться с этой задачей. Только для того, чтобы подготовить шаттл ко входу в плотные слои атмосферы, требовалось провести множество системных проверок и перенастроек. Вот только один из трюков – нам нужно было повернуть корабль брюхом на Солнце и держать его в этом положении несколько часов, чтобы разогреть резиновые шины шасси для посадки.
В эпоху шаттлов НАСА искало людей, способных управлять самым сложным транспортным средством в мире в течение небольшого времени. Сегодня НАСА подбирает людей, которые смогут выдержать заключение в жестяной банке в течение шести месяцев и более, поэтому причиной дисквалификации для космических полетов может оказаться даже ваш характер.
Нрав «реально крутого парня», который в былые времена абсолютно подходил астронавту и даже стал неким стереотипом, теперь не очень годится для путешествия, которое обещает быть очень долгим.
Со временем меняются и требования к квалификации, необходимой для участия в космической миссии. На шаттлах летала команда из семи человек, которые проводили в космосе всего пару недель, поэтому для опытных и знающих, но узких специалистов места хватало. Когда задача состояла в том, чтобы доставить двенадцать тонн оборудования на МКС, все аккуратно разгрузить, распаковать, установить, а затем так же аккуратно заполнить грузовой отсек корабля большим количеством разнообразного хлама и мусора, который нужно отправить на Землю, для участия в полете было достаточно квалификации искусного мастера погрузочных работ.
На «Союзе» же просто нет места для астронавта узкой специализации. Российский космический корабль вмещает только трех человек, и втроем они должны обладать всем необходимым, огромным набором навыков.
В 2001 г. я стал Директором по операциям НАСА в России. В те времена большинство американских астронавтов не жаждало получить такую работу. Одних смущали былые противоречия и напряженность между двумя странами, другие были не в восторге от того, что придется столкнуться с чужой культурой (где даже алфавит абсолютно другой), лютыми зимами и отсутствием современных устройств, делающих жизнь комфортнее, – таких как посудомоечные машины или сушилки для одежды. А вот для канадца, который успешно адаптировался к медлительности техасской речи и влажности северной части Мексиканского залива, возможность несколько лет пожить в еще одной зарубежной стране представлялась весьма захватывающей, так что я был счастлив получить это назначение. Я хотел извлечь максимальную пользу из проведенного там времени, поэтому мы с Хелен пошли на дополнительные курсы русского языка (трое наших детей в это время учились в канадских пансионах и университетах).
Хелен перешла на удаленную работу в Хьюстоне, поэтому могла проводить почти каждый месяц со мной в Звездном городке – учебном центре для космонавтов, расположенном примерно в часе езды от Москвы. В Звездном НАСА построило для американцев несколько индивидуальных таунхаусов, и мы могли переехать в один из них. Но вместо этого мы поселились в обычном российском многоквартирном доме, решив, что таким образом у нас будет больше возможностей узнать страну и ее людей. Так и случилось.
Нам приходилось много говорить по– русски. Мы с соседями устраивали отличные вечеринки с музыкой, танцами и совместным приготовлением шашлыка – очень вкусным русским вариантом барбекю. Помню, как один из местных водителей, Володя, решил посвятить меня в мистический процесс выбора, нарезки и приготовления мяса для шашлыка. На это ушло полдня, а потом еще два дня мне потребовалось, чтобы прийти в себя. Водкой мы благословляли мясо, молдавским коньяком поднимали тост за всю родословную свиньи, потягивали русское пиво, пока нарезали не до конца размороженную свинину на кусочки, красное вино вливали в маринад и в самих себя, и к концу дня мы произносили эмоциональные речи о красоте сырого мяса и мужских дружеских узах.
Пока мы с Володей смотрели футбол на зернистом 10 дюймовом телеэкране, мы изрезали 70 кг мяса, извели по мешку лука и помидоров на салаты, в которые добавили несколько пучков разных измельченных трав и приправ, и выпили все, что было в доме. К концу вечера были готовы пять переполненных ведер с нарезанной свининой, которую полагалось пожарить на следующий день на огне.
Мы стали почти одной семьей (что оказалось очень кстати, ведь я забыл у Володи дома все свои вещи: пальто, шапку, камеру и ключи). И еще я остался горд собой, потому что в автобусе, который отвозил меня домой, я смог сдержаться, и меня не вырвало. Ну а лучший, испытанный временем рецепт приготовления шашлыка, которому мы так тщательно следовали, так и остался для меня секретом, потому как я совершенно не помню, что и как именно мы делали.
Тренировки выработали в нас целый набор новых инстинктов: вместо того, чтобы отвечать на опасность кавалерийской атакой, мы научены реагировать бесстрастно, немедленно выявлять главные опасности, последовательно и методично искать способы их нейтрализации. На смену первому желанию броситься к выходу пришло желание остановиться и осознать, что произошло, а затем все исправить.
Во время моего последнего пребывания на МКС вскоре после прибытия я был разбужен посреди ночи громким сигналом сирены. Пара секунд мне потребовалась, чтобы прийти в себя и понять, что за неприятный шум меня разбудил. В американском сегменте МКС нас было четверо, и все мы, как степные псы, одновременно резко оторвали головы от подушек и посмотрели на панель с лампами аварийных сигналов, которая должна была нам сообщить, имеем мы дело с разгерметизацией, токсичностью или другой потенциально смертельной опасностью. Моментально все мы проснулись, ведь оглушающий шум издавала пожарная сигнализация.
Пожар – самая страшная опасность, которая может произойти на космическом корабле, потому что укрыться здесь негде. Кроме того, в невесомости пламя ведет себя непредсказуемо, и погасить его очень сложно. Когда я только стал астронавтом, я думал, что, как только услышу пожарную сигнализацию, должен схватить огнетушитель и начать бороться за свою жизнь. Но теперь, спустя 21 год, я избавился от такого рефлекса и приобрел другой набор ответных реакций, которые можно описать тремя словами: «предупредить», «собраться», «работать». «Работать над проблемой» на языке НАСА означает следовать схеме, описывающей последовательность действий в той или иной ситуации, методично перебирая одно решение за другим до тех пор, пока не закончится кислород.
Мы отрабатывали действия по алгоритму «предупредить, собраться, работать» в качестве ответа на сигнал пожарной тревоги так часто, что эти действия не просто вошли в привычку, они стали нашим приобретенным рефлексом, естественным инстинктом. Поэтому, когда мы услышали сигнал пожарной сигнализации на станции, вместо того, чтобы бросаться надевать маски и вооружаться огнетушителями, один из нас спокойно сообщил по внутренней связи о пожарной тревоге – может быть, русские космонавты не могли услышать сигнала в своем модуле. Другой подошел к компьютеру, чтобы определить, какой из дымовых датчиков сработал. Медлительных среди нас не было, но реакция была похожа на сосредоточенное любопытство, как если бы мы имели дело с некоторой абстрактной задачей, а не с надвигающейся угрозой нашим жизням.
Для стороннего наблюдателя наши действия могли показаться немного странными: не было ни беспокойства, ни выкрикивания команд, ни спешки. Следующий шаг – общий сбор, и мы присоединились к российским космонавтам в их сегменте станции, чтобы вместе начать решать проблему. Насколько серьезна опасность? До сих пор другие признаки пожара отсутствовали. Мы не чувствовали запаха дыма и не видели пламени. Возможно, где то расплавился один маленький проводок или датчик отреагировал на пыль.
Мы связались с Центром управления полетом в Хьюстоне и в Москве. Мы проверили модуль, в котором сработал датчик, и наше расследование показало, что, вероятнее всего, дело было просто в неисправном датчике. В конце концов каждый из нас согласился, что тревога была ложной, и мы разошлись по спальным местам. Через час, когда пожарная сигнализация сработала снова, мы повторили все те действия, которые предписывала инструкция, – «предупредить, собраться, работать». Наша реакция была почти такой же спокойной, но не небрежной: возможно, где то что то тлело в течение последнего часа. Оказалось, ничего не тлело. Датчик оказался бракованным, вот и все.
Я помню, что поймал себя на мысли: «Все почти как на учениях, только лучше, потому что теперь я могу пойти спать». Я сомневаюсь, что у кого нибудь из нас сердцебиение участилось хотя бы на один удар, пока мы разбирались с причинами пожарной тревоги, даже в первые минуты, когда угроза пожара казалась вполне реальной. Мы чувствовали себя достаточно хорошо подготовленными, чтобы справиться с любой ситуацией, – это то самое чувство уверенности, которое приходит в процессе непрерывной, основательной подготовки. Ничто так не повышает убежденность в собственных силах, как моделирование аварии, в которое погружаешься полностью и отдаешь все свои силы – и физические, и интеллектуальные, после чего понимаешь, что способен «работать над проблемой».
Во время тренировок никогда не возникает желания находиться в настолько расслабленном состоянии, чтобы можно было подумать: «А, опять изображаем “астронавта в опасности”». Моделирование ситуации принесет пользу, только если полностью в нее погрузиться и поверить в подлинность происходящего.
Этому помогает точное воспроизведение реальных условий: к примеру, мы учимся бороться с огнем на МКС на полномасштабном тренажере, в который закачан настоящий дым, причем в таком количестве, что во время тренировки, которую наша команда проходила в одном из служебных модулей незадолго до моего последнего полета, мы не могли разглядеть собственные ботинки к тому моменту, когда надели кислородные маски. Как командир экипажа я решил: «Дым слишком плотный, поэтому давайте задраим люки, переберемся в другой модуль и там решим, как справиться с этой проблемой».
Потом мы довольно жарко разбирали это мое решение с членами российской команды, которые участвовали в тренировке. Я действовал в строгом соответствии с американскими стандартами – в НАСА нас учили, что сначала нужно изолировать горящий сегмент станции, обезопасить членов команды, а затем выяснять, как бороться с огнем.
Однако российский подход совершенно иной. Русские хотели, чтобы мы терпели и тушили пожар. Они аргументировали это тем, что спасательный космический аппарат «Союз» пристыкован как раз к этому служебному модулю. Как я объяснил позже инструкторам, мы бы с радостью остались и боролись с огнем, только вот имитация пожара была слишком реалистичной. Мне пришлось действовать так, как бы я действовал в реальной ситуации: при таком сильном пламени и плотном дыме я бы следовал инструкциям НАСА и спас команду, а не модуль, – в конце концов, у нас оставались бы еда, вода и связь, даже если бы мы потеряли служебный модуль.
Моделирование ситуации на Земле как раз и предназначено для того, чтобы выявлять подобные принципиальные разногласия и преодолевать их. В следующий раз, когда мы моделировали похожую ситуацию, русские пошли на компромисс: они заполнили сервисный модуль дымом до такого уровня, при котором мы все согласились, что остаться там и тушить пожар допустимо и целесообразно.
Возникновение пожара на МКС во время нашего там пребывания вовсе не гипотетическая ситуация: в 1997 г., через два года после моего посещения, на станции «Мир» загорелась шашка кислородного генератора. Команда справилась с огнем с помощью влажных полотенец, которые бросали на генератор, пока пламя не погасло. Вся станция оказалась заполнена дымом, поэтому некоторое время после инцидента пришлось носить респираторы, но все члены команды выжили. Это происшествие – хорошее напоминание нам всем о том, зачем мы готовимся к авариям.
Приходится думать не только о том, как мы можем умереть, но и о том, что произойдет после этого с нашими семьями, коллегами, да и самой космической программой. Эти тренировки проводятся за столом, прежде всего из за начальства, так что настоящий тренажер мы меняем на комнату для переговоров, а участники могут для большей реалистичности использовать гарнитуры. Участвуют все, кто в реальных условиях будет вовлечен в ситуацию, связанную с гибелью астронавта: медики, руководители космической программы, сотрудники пресс службы и даже сам «мертвый» астронавт.
Моделирование смерти начинается с некоторого сообщения (скажем, «Крис получил серьезное ранение на орбите»), и в течение нескольких последующих часов участники исполняют свои роли и отрабатывают ответные действия. Каждые пять – десять минут кто нибудь из участников вбрасывает в общую кучу то, что мы называем «зеленой картой»: по сути, очередное затруднение. Содержание карт сочиняет команда инструкторов, в чью задачу входит придумать как можно больше реалистичных подробностей.
Во время моделирования ситуации ни один участник, кроме инструкторов, не знает заранее, что содержится в этих карточках, и каждый должен действовать так, как если бы это происходило в действительности. Например, на зеленой карте может быть написано: «Только что получено сообщение со станции: Крис погиб».
Тут же люди начинают «работать над проблемой». Ну, что же, как нам поступить с его трупом? На станции нет мешков для трупов, так что придется запихнуть его в скафандр и закрыть в шкафу. А что делать с запахом? Может, нам следует отправить его в сторону Земли на грузовом корабле и пусть сгорит с остальным мусором в плотных слоях атмосферы? Или выбросить его за борт во время выхода в открытый космос, и пусть он уплывет в бесконечное пространство?
Пока идет обсуждение, как быстро начнет разлагаться мой труп и какая помощь может потребоваться членам экипажа в связи с этим, участники получают новую зеленую карточку: «Кто то написал в твиттере, что на МКС произошел несчастный случай, и теперь журналист из The New York Times звонит, чтобы узнать, что происходит». Появляются новые трудности, хотя старые еще никуда не делись. Как должна действовать пресс служба? Кто должен взять руководство: НАСА или ККА? Когда будет выпущено заявление пресс службы и каково его содержание?
Зеленые карточки поступают все быстрее и быстрее, формулируя новые задачи, почти так же, как это происходит в реальной жизни. Кто должен сообщить моим родителям, что их сын погиб? Как сообщить – по телефону или лично? Где они при этом будут находиться – в поле или дома? Следует ли в этом случае выработать два плана действий в зависимости от того, где будут находиться мои мать и отец?
Моделирование смерти, как теперь, наверное, стало понятно, очень далеко от сентиментальности и горькой печали. Здесь речь только о серьезных вещах. Хотя члены семьи не обязаны участвовать в таких тренировках, Хелен несколько раз присоединялась к коллективу участников. Она обнаружила, что обсуждение, вербализация своих мыслей о том, что будешь делать при самом неблагоприятном варианте развития событий, очень быстро показывает, насколько ты готов к нему.
Иногда моделирование играет роль испытательного полигона, на котором можно показать, насколько широки ваши возможности, но гораздо чаще это средоточие испытаний, дающее возможность найти пробелы в ваших знаниях и впервые столкнуться с «эффектом домино».
Когда я начал готовиться к полету с Романом Романенко, будущим членом экипажа в моем последнем полете и командиром корабля «Союз», мы вместе провели имитацию входа в плотные слои атмосферы на тренажере в Звездном городке. Роман уже летал на «Союзе» раньше, а я нет, так что моей главной задачей было оказывать посильную помощь там, где я мог помочь.
Во время симуляции полета я заметил, что один из кислородных баллонов в нашем отсеке подтекает. Казалось, что это несерьезная проблема. У нас имелось несколько баллонов, а утечка была слабая. Мы сосредоточились на сложных задачах, связанных с входом в атмосферу, как вдруг меня осенило: кислород из баллона вытекает в наш очень небольшой отсек, а значит, концентрация кислорода повышается и достигнет значения, при котором любой предмет становится огнеопасным, и в этом случае нам придется сбросить давление в отсеке, чтобы избежать пожара, однако, если мы это сделаем, кислорода может не хватить для того, чтобы вернуться домой.
Теперь о штатном входе в атмосферу уже не было речи. Не имело значения, находились ли мы уже где то над Казахстаном или еще нет. Нам нужно было немедленно повернуть корабль и фактически бросить его на Землю, иначе мы погибнем. Но я не знал, как быстро развернуть «Союз», а Роман уже ушел с головой в другую технологическую операцию, поэтому мы пропустили то очень узкое окно, в котором у нас еще был шанс спастись.
Казавшееся поначалу несущественным повреждение – небольшая утечка из кислородного баллона – в итоге привело к нашей «гибели». Мы с Романом не смогли правильно оценить, понять эксплуатационные последствия протекающего баллона, однако благодаря этому моделированию мы о них узнали и, конечно, в дальнейших тренировках действовали намного правильнее.
Моделирование предоставляет возможность попрактиковаться, но зачастую оно же играет роль будильника: мы, по правде говоря, иногда даже не знаем точно, что именно делаем, действуя интуитивно, и будет лучше, если мы разберемся с этим до того, как столкнемся с подобной ситуацией в космосе. Работа день за днем по таким жестоким сценариям может показаться верным способом впасть в клиническую депрессию, но на самом деле она волшебным образом поднимает настроение.
Репетиции поведения при катастрофе придали мне уверенность в том, что я владею навыками принятия решений, которые позволят справиться с трудной ситуацией и выйти из нее с улыбкой. Они сильно уменьшили количество ментального и эмоционального шума, который всегда сопутствует необузданному беспокойству, тем беспорядочным мыслям, которые атакуют ваш мозг в три часа ночи. Конечно, я очень надеюсь, что мне не случится погибнуть в космосе, но при этом я не живу в страхе перед таким исходом благодаря в первую очередь тому, что мне пришлось продумать все его практические стороны: как именно моя семья получит печальные известия и кто именно из астронавтов поможет моей жене справиться с бюрократами НАСА и ККА.
Перед последним космическим полетом, как, впрочем, и перед всеми предыдущими, я проверил свое завещание, убедился, что мои финансовые и налоговые дела в порядке, и сделал все остальные вещи, которые обычно делают люди, когда знают, что скоро умрут. Но это все не заставило почувствовать себя одной ногой в могиле. Наоборот, это, как ни странно, успокоило мои мысли и снизило тревогу о том, каким сложится будущее моей семьи в случае, если со мной что то случится. А значит, когда заработают двигатели на стартовой площадке, я смогу полностью сосредоточиться на ближайшей задаче: вернуться живым.
Мы предложили новый способ установки и диагностики теплоизоляции; мы разработали методику осмотра корабля на орбите (адаптировали некоторое неиспользуемое оборудование Canadarm и соорудили для шаттла что то вроде операторского крана с видеокамерой и таким образом могли осматривать снаружи все слабые места корпуса корабля); мы выяснили, как можно использовать специальный клей, чтобы ликвидировать повреждения в открытом космосе. А еще у нас всегда был подготовлен спасательный шаттл на случай, если с кораблем в космосе что то случится.
Шаттл стал намного безопаснее, и в дальнейшем мы не потеряли ни одного члена экипажа. Мне больше не представился случай полетать на этом космическом корабле, но если бы такая возможность была, я бы не раздумывал ни минуты.
1992 г., например, когда я был астронавтом новобранцем, самый первый полет космического шаттла Endeavour планировался для спасения спутника Intelsat V1 F3, который не смог выйти на расчетную орбиту на высоте 37 000 км. Двигатели не сработали нужным образом, и этот жутко дорогой спутник связи оказался на низкой орбите, почти на 500 км ниже расчетной, где он был абсолютно бесполезен.
По плану команда шаттла должна была выйти в космос, закрепить новый двигатель на спутнике и затем вывести его на запланированную геостационарную орбиту. Захват такого спутника не был предусмотрен конструкцией роботизированного манипулятора Canadarm, поэтому астронавт должен был выйти в открытый космос и, забравшись на стрелу манипулятора, установить специально сконструированное сцепное устройство, с помощью которого затем можно было подхватить и удержать спутник.
Захват с помощью этого устройства представлял собой что то вроде приделывания огромной ручки к боковой поверхности спутника. Сначала был разработан план этой операции, а затем построен тренажер. Конечно, без невесомости пользы от этого тренажера было немного, поэтому для ее имитации пришлось воспользоваться специальным оборудованием НАСА, похожим на гигантский стол для игры в аэрохоккей.
Астронавт, которому было поручено осуществить захват спутника, практиковался снова и снова на этой штуке с имитатором Canadarm, пока ему не удалось выработать удачный технический прием, с помощью которого можно было приделать ручку к спутнику. Однако даже на столе для аэрохоккея есть небольшое трение, влияние которого стало понятно до конца, только когда астронавт оказался в космосе. В реальной невесомости ему просто не хватало силы, чтобы запереть фиксирующую рейку до того, как спутник снова отдалялся. Попытки повторялись с тем же результатом, и в итоге все участники операции в космосе и на Земле прокляли тренажер, на котором эта операция моделировалась.
Спутник представлял собой огромный цилиндр, немного похожий на серебрянную силосную башню, в которой обычно хранят зерно на фермах. Он был настолько большой, что астронавт не имел никакой возможности остановить его вращение руками, а если бы попытался, то, скорее всего, его бы просто сорвало со стрелы Canadarm. И даже если бы астронавтов было двое, это не решило бы проблему. А если астронавтов было бы трое? Может быть, тогда бы получилось. Вот только трое – это уже слишком для воздушного шлюза шаттла, который рассчитан только на двух астронавтов максимум. Кроме того, все трое должны одновременно оказаться в нужном положении для захвата, а можно ли это осуществить чисто физически? И даже если можно, получится ли у командира корабля подвести шаттл достаточно близко к спутнику, чтобы хотя бы попробовать это сделать?
Экипаж на орбите получил день отдыха, пока на Земле астронавты и инструкторы начали работать над этими отдельными задачами. Непрерывно день и ночь они имитировали эту операцию и на полномасштабной модели шаттла, пытаясь увидеть, насколько близко можно подобраться к спутнику, и в гидролаборатории, где решалась загадка о трех астронавтах в воздушном шлюзе, а также выяснялось, как нужно будет им действовать, если все таки удастся закрепить спутник. Это был день возбужденного изобретательства, кульминацией которого стало комплексное моделирование операции, проведенное несколько раз, пока власти предержащие не согласились, что стоит попытаться.
У этой истории счастливый конец: трем астронавтам удалось остановить спутник, установить на него новый двигатель и отправить его по нужной траектории. Миссия была выполнена. Но хотя проблему решили с помощью моделирования, возникла она тоже вследствие моделирования. Мораль этой истории такова: когда готовишься к худшему, следует иметь в виду, что модель сама по себе может быть построена на ошибочных предположениях, и тогда вы получите неверные, хоть и идеально отшлифованные, результаты.
Любопытно, как часто мы сталкиваемся с проблемами в космосе, учитывая нашу страсть к подготовке. Несмотря на все наши тренировки на Земле, очень часто оказывается, что мы в чем то просчитались или упустили что то очевидное и теперь нужно новое полетное правило, чтобы учесть эти ошибки.
Когда в 2003 г. я возглавлял отдел робототехники НАСА, из за действий экипажа МКС чуть было не произошло столкновение манипулятора Canadarm2 с хрупкой частью пристыкованного к станции шаттла. На последовавшем разборе инцидента стало понятно, что, хотя наземные службы обнаружили надвигающуюся опасность столкновения, не было простого и понятного способа предупредить об этом экипаж станции.
Коммуникационная цепочка была безумно сложной: видеоизображение и данные с орбиты поступали в Хьюстон, где специалисты секретного отдела должны были выявить проблему и предупредить оператора по робототехническим системам в Центре управления. Оператор затем должен был предупредить руководителя полета и оператора связи. Те в свою очередь должны были оценить ситуацию и дать указания астронавтам, а астронавты должны были правильно и четко выполнить полученные инструкции. И все это нужно было сделать в то время, когда момент столкновения роботизированного манипулятора с единственным кораблем, который мог доставить астронавтов домой живыми, становился все ближе и ближе.
В процессе разбора инцидента мы также выяснили, что, хотя астронавты были очень хорошо подготовлены к использованию относительно простого манипулятора, установленного на шаттле, где грузовой отсек прекрасно освещен и не так много элементов конструкции, которые можно зацепить, к работе с более сложным манипулятором на таком большом и плохо освещенном объекте, как МКС, они были готовы намного хуже. В итоге мы решили, что нужно не только немного изменить программу подготовки, но еще и предложить более быструю и однозначную процедуру обратной связи, которой можно воспользоваться в проблемной ситуации без каких либо задержек. Звучит как нечто очевидное, правда? Но ранее с подобными эксцессами никто не сталкивался.
Нам пришлось принять во внимание возможные помехи и прерывания на линии радиосвязи, учесть, что родным языком членов экипажа может быть вовсе не английский, проанализировать реальное управление манипулятором и степень опасности найденной проблемы.
Мы остановились на самом простейшем способе радиосвязи и самом элементарном действии экипажа: если кто либо обнаружит, что Canadarm2 приближается на опасное расстояние и может во что то врезаться, то должен трижды дать команду «Всем стоп!».
Каждый, кто услышит эту команду, не важно, на Земле или в космосе, должен повторить ее вслух. А экипажу следует остановить движение манипулятора с помощью всего лишь одного выключателя. Все это было записано в качестве нового полетного правила, так что теперь экипажи и сотрудники Центра управления готовились с учетом правила «Всем стоп!».
Это правило вошло в короткий инструктаж, который дается перед каждой работой с роботизированным манипулятором, как на модели, так и на орбите. И больше манипулятор никогда не врезался в элементы конструкции станции.
В НАСА фиксируют все наши промахи, аварии и методы решения проблем с начала 1960 х гг., когда наземные группы проекта Mercury начали составлять сборник «выученных уроков». Теперь в этом сборнике перечислены тысячи сложных ситуаций и их решения – от отказа двигателей, поломки ручек люка до проблем с компьютером. Наши полетные инструкции основаны на этих рекомендациях, но «Полетные правила» предназначены конкретно для сотрудников Центра управления, чтобы они могли руководить нашими действиями, если на орбите у нас возникнут сложности.
Представьте, что вы сидите в своей гостиной и увлеченно читаете книгу и вдруг, случайно подняв глаза, обнаруживаете себя лицом к лицу с тигром. Никаких предупреждений, ни звука, ни запаха – просто откуда ни возьмись появляется этот дикий зверь. Вид, который открылся передо мной, имел что то такое же нереальное и фантастическое, и у меня никак не получалось соотнести его с тем, как мгновение назад я скучно возился с замком своего троса. Конечно, я выглядывал из иллюминатора шаттла, чтобы увидеть мир, но только теперь понял, что в действительности я его не видел.
Держась за корпус корабля, который движется вокруг Земли со скоростью 28 000 км/ч, я мог теперь по настоящему увидеть изумительную красоту нашей планеты, бесконечное количество текстур и красок. А по другую сторону от меня – бадья черного бархата, до краев наполненная звездами. Бескрайнее и подавляющее зрительное погружение. Я мог бы наслаждаться им вечно, но тут Скотт выбрался из шлюзового люка и поплыл по направлению ко мне. Мы приступили к работе.
Спустя почти пять часов процесс установки продолжался нормально, хоть и медленно. Вдруг я понял, что внутри моего шлема летают капли воды. Работа в открытом космосе чрезвычайно трудна физически, и мы всегда пытались прихватить с собой в скафандр какой нибудь еды – Fruit Roll Up (жевательная конфета) или что то похожее, чтобы можно было чем нибудь подкрепиться. Однако мы так и не выяснили, как этой едой воспользоваться. Есть в скафандре было неудобно, и еда становилась скорее лишней помехой, нежели подмогой. Поэтому обычно у нас собой был лишь мешок с водой.
Нужно было сжать зубами трубочку, чтобы открылся маленький клапан, затем можно было высасывать воду из мешка, по крайней мере теоретически. Мой мешок перестал работать, как только мы вышли в космос, и теперь, очевидно, он протекал. Отлично. Я старался не обращать внимания на эти маленькие капли воды, парящие перед моим лицом, как вдруг мой левый глаз ужалила жгучая боль. Это было ужасно. Как будто здоровый осколок гравия разбил мой глаз. Инстинктивно я поднес руку к лицу, чтобы почесать глаз, и моя рука ударилась о смотровой щиток шлема. «Ты же в скафандре, болван!» – прошептал я сам себе. Я пытался часто моргать, чтобы удалить из глаза то, что туда попало, но жгучая боль не прекращалась. Я не мог держать глаз открытым дольше секунды и видел им все как в тумане. Мы готовились ко многим случайностям во время работы в открытом космосе, но частичная слепота не входила в этот список.
Так что же делать? Ладно, посмотрим: я затягиваю болты на манипуляторе Canadarm2 с помощью большого ручного шуруповерта. Мои ступни защелкнуты в специальные фиксирующие устройства, а мой трос надежно прикреплен к станции. Никакая опасность мне не угрожает. Все остальные мои органы чувств в порядке, и у меня все еще остается один зрячий глаз.
Я решил продолжить работу и никому не сообщать о моей проблеме. Я перешел к следующему болту и начал закручивать его в нужное место. Мой левый глаз тем временем не просто жутко болел, но теперь еще был мокрым от слез. Слезам нужна гравитация. На Земле небольшой канал над вашим глазом выделяет слезы, которые вымывают из него любой раздражитель, а затем стекают вниз по щеке, и слезный канал осушается, зато начинает течь из носа. Однако в условиях невесомости слезы не стекают вниз. Они стоят в вашем глазу, и, пока вы продолжаете плакать, размер шарика соленой жидкости все растет и растет, образуя дрожащую каплю на вашем глазном яблоке.
Теперь несколько слов об анатомии. Все мои предки были из северной Англии или южной Шотландии, и хотя йоркширцы и шотландцы славятся своей стойкостью и выносливостью, этого нельзя сказать об их носах. Вместо гордого, торчащего орлиного носа мне по наследству досталась гораздо более скромная переносица, которую растущий в моем левом глазу соляной шар из слез легко преодолел, как прорванную плотину, и затопил правый.
Правый глаз тоже захлопнулся, поскольку раздражитель, который попал мне в левый глаз, не был растворен моими слезами, так что теперь и правый тоже сильно слезоточил. Я пытался заставить себя держать глаза открытыми, но в том не было большого смысла: все, что я мог увидеть до того, как срабатывали мои рефлексы, и я захлопывал глаза, – это мутные водянистые пятна. У меня было отличное зрение, и вот за несколько минут в космосе я почти ослеп. В космосе. С дрелью в руке. «Хьюстон, EV1. У меня проблема». Когда я произносил эти слова, я отлично представлял себе реакцию там, на Земле, ведь я сам столько раз был оператором связи.
Сначала будут вопросы ко мне лично, а потом спустя несколько секунд возбуждение охватит каждого сотрудника в Центре управления полетами: люди начнут вбрасывать предположения о причинах, рассуждать вслух, как это отразиться на текущей работе, и искать решение. Для меня и Скотта спокойная реакция на происходящее кажется лучшим вариантом: пусть я почти ослеп, но со Скоттом все в порядке, он продолжает работать в другой части станции, прикрепленный тросом. Бессмысленно прерывать его работу, ведь он абсолютно ничем не сможет мне помочь. Конечно, если выяснится, что мою проблему не удается решить, тогда ему придется сопроводить меня обратно в шлюзовую камеру и помочь безопасно вернуться на корабль, но в данный момент мы оба считаем, что до этого еще не дошло. Да и я еще не хочу возвращаться. Мне нужно закончить работу, и моя страна рассчитывает на меня. Canadarm2, спроектированный и построенный в Канаде, – это одновременно и проверка, и блестящее доказательство высокого уровня развития робототехники в нашей стране.
Работа астронавта в открытом космосе тоже имеет большое значение для Канады, так как еще ни один канадец этого не делал. Другими словами, сейчас самое неподходящее время для проблем с глазами. К счастью, руководителем полета был Фил Энгелауф, который отлично меня знал. Я много раз работал с ним рядом в качестве оператора связи во время полетов шаттлов, и он сделал мне поблажку вместо того, чтобы отдать приказ немедленно вернуться на корабль. Он позволил мне немного выждать, пока люди наперебой выясняли, насколько серьезная опасность мне угрожает.
Я знал, что на Земле переполох, потому что каждый раз, когда оператор говорил со мной, я слышал гул голосов на заднем плане: «Как это случилось? Может ли ситуация ухудшиться? Что мы можем сделать?» И немаловажно, что манипулятор закреплен к станции только частично. Да, безопасность экипажа – это самое главное, но мы не можем бросить этот важный технический узел просто так болтаться на корпусе станции.
Через несколько минут наземная команда сосредоточилась на выяснении того, что же вызвало раздражение глаз. Так как это был космос, дела могли пойти по самому худшему сценарию: возможно, проблема связана с системой очистки воздуха в скафандре. В этой системе для удаления углекислого газа используется гидроксид лития. Это вещество достаточно едкое, и оно может нанести тяжелые повреждения легким; раздражение глаз является первым признаком того, что произошла утечка. Так что, возможно, у меня проявились ранние симптомы поражения диоксидом лития и жить мне осталось всего пару минут.
Оператор связи Эллен Очоа (впоследствии она возглавила Космический центр Джонсона) невозмутимо попросила меня открыть клапан очистки, то есть фактически открыть дырку в моем скафандре и начать выпускать потенциально зараженный воздух, которым я дышал, пока он весь не выйдет или по крайней мере не будет сильно разбавлен свежим кислородом, закачиваемым в мой скафандр. Мой инстинкт самосохранения протестовал, но выбора не было. Я открыл клапан системы очистки и начал стравливать воздух из скафандра. К счастью, я делал это столько раз во время тренировок, что мог достать и открыть этот клапан за своим левым ухом без проблем даже с закрытыми глазами. И вот теперь я слепой астронавт, который слушает свистящий звук кислорода, утекающего в открытый космос. Как ни странно, это был момент спокойствия.
Работа в космосе – это прежде всего огромный визуальный опыт; все прочие органы чувств практически бездействуют. Бриллиантовые цвета Земли, сверкающие отражения на обшивке корабля и глубокая чернота космоса – все это убеждает вас, что вы именно там, где вы есть, – в открытом космосе. Но когда я остался без зрения, мое тело говорило мне, что не происходит ничего необычного. Ощущения были такими, как будто я лежу дома на кровати под одеялом и вижу сны о космической станции. Я не чувствовал смертельной опасности, зависнув снаружи станции в открытом космосе.
Мой оператор связи слушает медицинских докторов, инженеров биомедиков, всех, кто работает в Центре управления, но при этом разговаривает так, как будто мы просто мило беседуем: «Так, Крис, мы сейчас контролируем все показатели давления кислорода в твоей системе. Как себя чувствуешь?» Удивительно, но я чувствовал себя достаточно беззаботно, поскольку Скотт был здесь, со мной. Он и врач, и летчик, и скалолаз, и я никогда не встречал человека, который работал бы лучше и быстрее, чем он. Мозги и мышцы этого парня трудились без остановки. Кроме того, я все еще могу дышать, много хороших людей занимается моей проблемой, и я уверен, что в следующие 60 секунд мне не придется умереть. Отсутствие кашля давало мне уверенность, что утечки диоксида лития не было. Я должен был позволить людям на Земле делать их работу, поэтому в качестве предосторожности провел очистку кислорода, как они рекомендовали. Но я уже решил, что это не должно продолжаться очень долго.
В скафандре было запасено большое количество кислорода, которого хватило бы на восемь или даже десять часов работы. И еще у меня был запасной баллон с кислородом, так что я мог спускать кислород и при этом оставаться в живых еще долгое долгое время. Но мне нужно было вернуться к работе, и кто знает, сколько еще времени нам потребуется, чтобы закончить установку робота манипулятора. На самом деле я начинал нервничать: мы попусту теряем время.
Я абсолютно не помогал в реализации того проекта, ради которого сюда прилетел. Поэтому я начал пробовать действовать как мог, чтобы вернуть себе зрение: тряс головой из стороны в сторону, пытаясь коснуться глазами какого нибудь элемента шлема, и моргал так активно, как только мог. Я знал, что доктора наверняка говорили Филу: «Нам нужно прямо сейчас вернуть его на корабль и выяснить, что происходит». Поэтому я сказал: «Знаете что? Я больше не чувствую даже легкого раздражения, и мне кажется, что мой взгляд немного прояснился». И это было в некотором роде правдой. Глаза по прежнему жутко болели, но я почувствовал, что стал немного лучше видеть. Я спросил, могу ли прекратить стравливать кислород, и Фил дал согласие. Тем временем я продолжал моргать, моргать и моргать и, к счастью, спустя двадцать минут, сумел хоть что то разглядеть. Конечно, жжение в глазах осталось, и я видел все как в тумане, но прошла еще пара минут, и мне показалось, что я вижу достаточно, чтобы продолжить установку манипулятора. Я сообщил на Землю, что готов вернуться к работе. К моей радости, ответ был: «Хорошо, ты там один и лучше остальных знаешь ситуацию».
К этому времени экипаж на корабле получил указания из Центра управления подготовить медицинское оборудование, и после моего возвращения взять пробу жидкости из моих слезных каналов, а также пробу корки, образовавшейся вокруг моих глаз, чтобы выяснить, в чем проблема. В итоге нам разрешили продлить работу в космосе, время которой по плану составляло шесть с половиной часов. Почти все выходы в открытый космос длятся не более семи часов, но так как мы со Скоттом уверяли наземные службы, что у нас все отлично, нам позволили остаться снаружи в продолжение почти восьми часов, чтобы попытаться все закончить.
Когда дело шло к завершению, я опустил взгляд, чтобы посмотреть на нашу планету, проплывавшую внизу. Преодолев возникшую проблему и зная, что мы оба все сделали правильно и выполнили все, что должны были выполнить, я почувствовал важность текущего момента. Однако в открытом космосе самый последний шаг так же важен, как и самый первый, поэтому, пока мы не восстановили давление в шлюзовой камере и не вернулись на корабль, я не позволял себе расслабиться. Но как только я оказался на корабле, я почувствовал, что силы мои полностью истощены, и я просто безвольно плавал в невесомости, ежась от холода. Топливо в моем теле закончилось. Однако, когда один из наших медиков проплыл надо мной с метровым хлопчатым тампоном, состряпанным из всего, что он смог найти на корабле, и заявил, что он собирается пихать эту штуку мне в глаз, чтобы взять пробу, у меня нашлись силы, чтобы рассмеяться.
Позже, обсуждая причины происшествия, мы все сошлись во мнении, что проблемы возникли из за капель, просочившихся из моего баллона с водой. Возможно, они смешались с капельками пота или с какими то частичками, которые были на моих волосах или на внутренней поверхности скафандра. Мы обсуждали с Центром управления все возможные варианты, когда оператор связи спросил: «Крис, ты помнишь, использовал ли ты средство от запотевания?» Конечно, использовал.
Прошлой ночью я полировал смотровой щиток шлема, чтобы он не запотевал подобно горнолыжной маске. «Ну вот, мы думаем, что ты сделал это не идеально. Возможно, ты не полностью удалил средство с поверхности щитка». Видимо, причиной стало моющее средство. Когда оно смешалось с несколькими блуждающими каплями воды, получился мыльный раствор, который попал мне прямо в глаз. Моей первой реакцией на это открытие стал вопрос: «Как, неужели мы используем моющее средство? А детский шампунь “Хватит слез” разве не вариант?» Но затем я подумал: «В следующий раз буду более внимательным к мелочам».
Микроскопическая капля чистящего раствора поставила под угрозу успех всей операции по установке чрезвычайно дорогостоящего оборудования, которое было и остается жизненно важным для сооружения МКС. Когда я готовился к своему следующему выходу в космос, я протирал свой смотровой щиток так энергично, что удивительно, что не протер его насквозь. Со временем в НАСА изменили состав раствора, который мы используем для очистки смотрового щитка, на что то менее едкое.
Но до тех пор благодаря широкому распространению информации о моей оплошности каждый астронавт знал, что надо крайне тщательно, до фанатизма, протирать внутреннюю поверхность своего смотрового щитка. Была еще пара случаев, когда астронавты временно слепли во время работы в космосе, однако в Центре управления уже знали, в чем проблема: «Помните Хэдфилда? Причина в средстве против запотевания».
... в первую очередь астронавты интересуются друг у друга: «С кем ты летишь?» Никому не хочется оказаться в космосе с сопляком. И тем не менее в определенный момент придется просто принять людей в свою команду, перестать мечтать о совместном полете с Нилом Армстронгом и начать выяснять, как сильные и слабые стороны новых членов экипажа сочетаются с твоими собственными. «Кирпичи» поменять уже не получиться, но «стену» совместными усилиями построить придется. Иногда вам везет.
Мои коллеги в последнем полете Том Машберн и Роман Романенко обладали как превосходными техническими знаниями, так и потрясающей трудовой дисциплиной. Кроме того, они – самые легкие и приятные в общении люди на этой планете и за ее пределами. Мне не пришлось даже заставлять себя смириться с фактом нашего совместного полета. Воздержусь от бахвальства своей удачей. Чем дольше длится полет, тем более важными становятся личные качества его участников. Если вы трое не сможете ужиться на Земле, то маловероятно, что вам удастся терпеть друг друга в течение нескольких месяцев, проведенных при отсутствии душа. Или без скотча.
Некоторые американские астронавты, впервые отправившиеся на станцию «Мир» на длительный период, страдали от депрессии, испытывали одиночество, их раздражали как коллеги по команде, так и недостаточные, как им казалось, внимание и поддержка со стороны Центра управления. В ситуации, когда у вас нет возможности выйти прогуляться, чтобы выпустить пар, личностные конфликты могут поставить под угрозу или вообще сорвать всю миссию.
Как говорят космонавты, имеющие опыт долгого пребывания в космосе, медленно тлеющие конфликты в конце концов выходят из под контроля.
В подтверждение они могут рассказать яркие истории столкновений характеров. Говорят, были случаи, когда дело доходило до драк между астронавтами и отказа от общения как друг с другом, так и с Землей в течение нескольких дней подряд. Поэтому сейчас в НАСА выбирают людей с определенным складом характера, тех, кто способен хорошо сработаться с другими.
Случаи преднамеренного идиотизма – такого, например, как пролет под мостом или преодоление звукового барьера над домом своих друзей, при котором вылетают все окна в домах по соседству, – это отдельная история. За такие поступки летчиков следует увольнять. Именно так с ними и поступали.
Один старший астронавт взял себе за правило звонить в клинику, в которую претендентов отправляли на медицинское обследование, и узнавать в регистратуре, кто вел себя с персоналом клиники уважительно, а кто нет. Медсестры и персонал этой клиники за многие годы видели многих астронавтов и потому знают, что такое плохое отношение. Человек, страдающий манией величия, может невольно, прямо здесь, в приемной клиники навсегда потерять шансы отправиться в космос.
Однажды во время перелета в Вашингтон на истребителе НАСА я приземлился на дозаправку, и один парень офицер, которого я никогда раньше не встречал, заметив мой самолет, подошел и спросил: «Слушай, а ты знаешь Х? Такой засранец!» Поразительно: из всего, что он мог мне сказать при первой встрече, его низкое мнение об этом астронавте оказалось самым неотложным. Я только ответил: «Надо же, ты с ним знаком».
Этот случай запомнился мне на всю жизнь. Я бы ужаснулся, если бы какой нибудь незнакомец, встретив одного из моих коллег, сказал: «А ты знаешь Криса Хэдфилда? Я столкнулся с ним однажды. Такое ничтожество!» И еще сильнее я бы ужаснулся, если бы кто то из моих коллег, кто действительно хорошо меня знает, искренне согласился.
День, когда этот астронавт от нас ушел, был для меня поистине счастливым, но, оглядываясь назад, я понимаю, что многому научился у этого человека. Например, если вам нужно кого то остро покритиковать, то не стоит бешено набрасываться на критикуемого; используйте хирургический подход, заострите внимание на проблеме, а не нападайте на человека. Никогда не поднимайте на смех своих коллег, даже импровизированным комментарием, каким бы остроумным или смешным он вам ни казался.
Чем выше будет ваша должность или положение в иерархии, тем большее влияние будет иметь ваш легкомысленный или небрежный комментарий. Не стоит щелкать по носу людей, с которыми вы работаете. Если злитесь, теряете самообладание – сосчитайте до десяти.
Самое главное, что я вынес для себя из курсов по выживанию, заключается в том, что, когда ты являешься частью команды, на Земле или в космосе, прежде всего нужно ответить на вопрос: «Как лично я могу помочь команде достичь поставленных целей?» Совсем не нужно быть супергероем. Умение сопереживать и хорошее чувство юмора зачастую оказываются важнее. В этом я смог убедиться во время самой трудной моей тренировки по выживанию, которая проходила в Центральном Квебеке с пятью другими астронавтами.
Мы были на самом краю Канадского щита. Рельеф здесь гористый, и пешие походы по этим местам – серьезное испытание даже в благоприятное время года, а мы оказались здесь в феврале, под непрекращающимися снегопадами. Снег шел постоянно, и в день могло выпасть до 30 см. Две недели мы, надев снегоступы, преодолевали сугробы и снежные заносы и прокладывали путь для саней, нагруженных нашей едой и припасами. Когда говорят о санях, обычно представляют скоростной спуск с горы. Но это не наш случай. Наши сани весили 140 кг и не трогались с места, пока мы не начинали их толкать и тянуть. Несколько человек шли впереди и с большими усилиями тянули за собой эти сани, зачастую в гору. Периодически мы менялись. Мы проходили пятнадцать шагов и настолько выдыхались, что уже почти плевали кровью. Потом мы останавливались и менялись местами с теми, кто толкал сани сзади. Я был единственным канадцем в группе, и все считали, что мне должны быть привычны подобные походы в суровых зимних условиях… но это было не так. Я ведь не рос в дикой природе и не спал в сугробах.
Этот поход был идеальным для развития лидерских качеств и одновременно учил подчиняться. Кроме того, он стал отличным тестом на физическую выносливость и психическую устойчивость. Оглядываясь назад, я понимаю, что во всем этом смелом предприятии были свои притягательные и грандиозные стороны: слепящий снегопад, тяжеленные груженые сани, изнурительное пешее путешествие. Правда, в тот момент я не видел в нем никакой привлекательности вообще.
В таких ситуациях и приобретаются экспедиционные навыки поведения. У вас есть выбор: либо поддаться тоске и страданиям, либо сконцентрироваться на делах, полезных для группы (подсказка: тоска не из их числа). По моему личному опыту, если вы займетесь поиском способов поднять настроение, то точно не потеряете время зря, особенно когда температура воздуха приближается к –20 °С.
Среди наших припасов оказался ананас, что, в общем то, довольно странно. Кому то из нас пришла в голову идея вырезать на нем лицо и дать ему имя Уилсон, в честь волейбольного мяча, который был единственным собеседником персонажа Тома Хэнкса в фильме «Изгой», где главный герой оказался на необитаемом тропическом острове после крушения самолета. Уилсон стал членом нашей команды, и мы относились к нему с тем же почтением, какое Хэнкс оказывал своему мячу, и продолжалось это до тех пор, пока ананас не приобрел совсем уже неприятный цвет, после чего нам пришлось его похоронить. Но Уилсон сыграл свою роль: поднял боевой дух.
Во время этой квебекской экспедиции я тоже придумал кое что, что могло бы развлечь нас, когда идти становилось совсем тяжко: я предложил, чтобы каждый из нас рассказал о своей помолвке. Мне нравилось слушать чужие истории, ведь большинство астронавтов были помолвлены в более старшем возрасте, чем я, и предложение руки и сердца делали в более торжественной обстановке.
Мое предложение пожениться прозвучало в День святого Валентина. Мне был 21 год, и я все еще был курсантом военного училища. Я планировал попросить руки Хелен в ресторане за ужином при свечах. Обручальное кольцо уже было у меня в кармане. Правда, в ресторане я так и не выбрал подходящего момента и предложение сделал позже – тем же вечером, когда мы сидели вдвоем на краю кровати в гостинице Holiday Inn в Кингстоне, Онтарио. Я нервничал, она плакала, и теперь мы уже оба не помним точно, что говорили друг другу, хотя, по воспоминаниям Хелен, мое предложение звучало бы выгоднее, если бы я разнообразил его парочкой поэтических оборотов.
Поделившись своей историей с другими астронавтами, участвовавшими в этом походе, я позволил им заглянуть в мою жизнь. В свою очередь, их рассказы об идеальных помолвках на залитых солнцем пляжах, сопровождавшихся прекрасно написанными речами, тоже позволили мне лучше представить их жизнь. Кроме того, рассказывание историй – приятный и продолжительный способ отвлечься от сизифова труда и на время забыть о том, что приходится волочь сани по сугробам. Физические нагрузки в этом походе были самыми тяжелыми в моей жизни.
Когда цели ясно определены, а время на их достижение ограничено, большинство людей могут сохранять сосредоточенность для достижения этих целей. Однако на МКС задачи не всегда поставлены предельно четко: например, нужно поддерживать проведение экспериментов, проводить техническое обслуживание самой станции. При этом возникает множество размытых заданий, которые, как домашние дела, никогда не получится действительно завершить. Плюс ко всему мы проводим там достаточно много времени, чтобы накопились и приобрели значение какие то мелкие обиды и раздражение. Поэтому, когда я был командиром экспедиции МКС 35, я намеренно препятствовал всяким жалобам и нытью каждый раз, когда замечал подобное в разговоре.
Однако я не мог просто навязать свою волю остальным членам экипажа. Только понимание ценности экспедиционной модели поведения всеми членами команды смогло освободить нас от жалоб и недовольства. Каждый из нас считал важным поддержание командного духа.
Например, Том, медик по образованию, обладал чрезвычайно мягким, располагающим к себе умением общаться с людьми. Если он чувствовал, что кому то из нас нужна помощь, он оставлял свои дела и помогал, причем делал это так, будто оказание помощи – это именно то, чем он должен сейчас заниматься. Он заставлял нас почувствовать, что это мы оказываем ему услугу, позволяя ему нам помогать.
А вот Роман – один из тех неунывающих людей, которые готовы взорваться от смеха в любую секунду. Он понимает необходимость умения веселиться. Если люди в команде падали духом, он брал свою губную гармошку или местную гитару и поднимал всем настроение, играя какой нибудь всем нам известный мотив.
На борту МКС есть мешок с праздничными штуками: маленькая рождественская елка с гирляндой, пластиковые пасхальные яйца, новогодние шумелки, набор праздничных шляп и тому подобное. Все эти вещи с годами постепенно скопились на станции и теперь могут предоставить интересные археологические данные о неформальном прошлом экипажей МКС, но я вспомнил о них из за того, что Роман всегда любил покопаться в этом мешке.
Перед сеансом видеосвязи с семьей или друзьями, перед записью праздничного поздравления для кого нибудь или перед одним из наших совместных обедов он надевал дурацкий оранжевый жилет и очки Граучо Маркса – все это для того, чтобы принять нелепый вид и заставить людей немного посмеяться. Еще он любил ввернуть для смеха какие нибудь недавно выученные английские жаргонные выражения. Как то раз мы работали со сложным элементом оборудования, который нужно было немного потрясти, и вдруг Роман с сильным русским акцентом скомандовал: «Shake what your mama gave ya!» («Ну ка потрясите тем, что досталось вам от мамы!») – и залился смехом.
Однажды я проходил курс выживания на воде в Черном море. В нашей команде было три человека, и мы имитировали приземление «Союза» на воду. По сценарию мы плюхались в океан и затем в течение получаса должны были выбраться из капсулы на спасательный плот. Я выполнял это упражнение вместе с Андрэ Кёйперсом, опытным астронавтом и настолько крупным человеком, насколько это было возможно для полетов на «Союзе», и с Максом Пономаревым – маленьким, но сильным космонавтом неполных 30 лет, недавно закончившим начальный курс тренировок.
Дело было летом, на нас были надеты скафандры, а в капсуле было очень жарко, настолько жарко, что каждому из нас пришлось проглотить специальный передатчик, с помощью которого в целях безопасности нашего здоровья контролировалась температура наших тел. Мы все жутко потели и единственное, чего мы хотели, – это выбраться из капсулы как можно скорее. Но сначала нам следовало снять с себя скафандры, а это очень неудобно, даже если вокруг вас куча свободного пространства. Затем нужно было надеть теплозащитные костюмы, которые немного похожи на куртки для езды на снегоходе, а потом сверху натянуть на них гидрокомбинезоны. Другими словами, прежде чем мы сможем выбраться, нам придется облачиться в гораздо менее комфортное обмундирование.
Однако мысли о дискомфорте только усугубляли ситуацию. Поэтому мы решили, наоборот, сосредоточиться на том, как помочь друг другу и обеспечить большой успех первому испытанию Макса в роли командира экипажа. Андрэ был медиком и непрестанно напоминал нам о необходимости пить больше воды, чтобы избежать обезвоживания, однако Макс, который, несомненно, испытывал некоторую напряженность как новичок, пытающийся продемонстрировать свою выносливость, поначалу сопротивлялся.
Мы с Андрэ начали глотать воду, не отрываясь, так что теперь и Максу было не зазорно попить вслед за нами. В другом случае Макс настаивал на том, чтобы поменяться местами с Андрэ, которому, несмотря на его габариты, досталось самое тесное место в капсуле – слева, и выбраться из костюма ему оказалось труднее, чем нам. Как только жара в капсуле стала по крайней мере терпимой, я поежился и сказал: «Брррр, холодно!» Эта фраза не только дала психологическую разрядку, но по какой то причине и разрядку физическую, и мы начали поеживаться и на какой то один прекрасный миг почти поверили, что не обливаемся потом. Гидрокомбинезон никак не налезал на Андрэ, но мы помогли ему втиснуться, насколько это было возможно, а затем превосходно осуществили выход из капсулы, и конечным результатом стало то, что Максу удалось показать себя отличным командиром.
Возможно, нам удалось бы завершить упражнение примерно за то же время, если бы мы придерживались позиции «каждый сам за себя» или если бы мы с Андрэ, как более опытные астронавты, взяли на себя руководство. Правда, я в этом сомневаюсь. Я думаю, что, сосредоточившись на помощи Максу одержать победу, мы смогли легче перенести физические неудобства и, кроме того, повысить свою собственную эффективность. Другая группа, выполнявшая то же упражнение, не смогла справиться со сменой костюмов, их пришлось спасать и проводить дополнительную тренировку на следующий день. Упражнение на самом деле не столько на выживание в море, сколько на осмысленную командную работу.
На орбите даже простой насморк может доставить много серьезных хлопот. В невесомости носовые пазухи не очищаются и ваша иммунная система работает менее эффективно, поэтому вы чувствуете себя намного хуже и болеете дольше. Кроме того, в ограниченном пространстве космического корабля заражение инфекцией остальных членов экипажа практически гарантировано. Именно это произошло во время экспедиции корабля «Аполлон 7» в 1968 г.
У командира корабля Уолтера Ширра в 11 дневной экспедиции развилась сильная простуда, а к концу экспедиции все три члена команды были настолько больны, что отказались надевать свои шлемы во время посадки. Они опасались, что после входа в плотные слои атмосферы из за роста давления их барабанные перепонки могут лопнуть, поэтому астронавты хотели выравнивать давление обычным способом, который обычный человек использует во время авиаперелета: нужно зажимать нос во время выдоха. И, конечно, они не смогли бы этого сделать, если бы надели свои шлемы, похожие на большие круглые аквариумы. Перебранка экипажа с Центром управления в Хьюстоне велась в крайне раздраженных тонах, и после этого инцидента ни один из трех астронавтов больше ни разу не был отправлен в космос.
Спустя годы Ширра появился в рекламном ролике средства против отеков «Актифед», которое он принимал в космосе. В 1960 е гг. часто случалось так, что астронавтов отправляли в космос в отличном здравии, но спустя день или два после начала экспедиции вирусное заболевание давало о себе знать. Экипажу «Аполлона 12» тоже в итоге пришлось положиться на «Актифед»; все три астронавта «Аполлона 8» переболели гастроэнтеритом, причем на орбите это заболевание переносится еще хуже, чем на Земле. И тем не менее только в 1970 г. в НАСА решили, что, пожалуй, неплохо было бы изолировать экипаж перед стартом.
Последней каплей стала экспедиция «Аполлона 13»: за три дня до старта дублеру пришлось заменить одного из членов экипажа, у которого был контакт с носителем вируса кори (правда, он так и не заболел). Уже во время экспедиции, в процессе ликвидации смертельно опасной аварии – серьезного повреждения одного из модулей корабля в результате взрыва кислородного баллона – другой астронавт из экипажа слег из за инфекции. После этого случая предполетный карантин стал обязательным.
Когда мы еще летали на шаттлах, в карантине мы проводили шесть или семь дней. Этого времени чаще всего достаточно, чтобы вирус смог себя проявить. В Космическом центре им. Кеннеди условия в наших палатах были спартанскими – маленькие пустые комнаты с комодом и жесткой кроватью, почти как в военных казармах, зато настроение было веселым. Конечно, для членов экипажа старт был знаковым событием, но полеты шаттлов с 7 астронавтами на борту были, можно сказать, регулярными. Отправлять астронавтов в космос для специалистов в Центре им. Кеннеди было делом привычным. К 2011 г., когда программу полетов шаттлов закрыли, было выполнено 135 запусков, большая часть которых не удостоилась даже упоминания в вечерних новостях.
Сегодня, когда единственным кораблем, доставляющим людей на МКС, остался «Союз», и отправляется он не из солнечной южной Флориды, а из пустынной казахской степи, карантин проходит совершенно иначе. Теперь в космос отправляется только дюжина человек в год, и проводим мы там несколько месяцев, а не пару недель, как раньше, а это уже достаточно длинный срок, чтобы начать чувствовать себя на МКС как дома. Кроме того, за столь длительное время нашего отсутствия может что то случиться и на Земле. Понимание того, что с людьми, которых мы любим, может произойти что то плохое, пока мы в космосе, и при этом мы ничем не сможем им помочь и даже не сможем пораньше вернуться обратно, придает пребыванию в карантине несколько более формальный и философский характер.
Еще одно отличие в том, что русские, такие строгие и серьезные в своем отношении ко многим вещам, большие любители вынужденного бездействия. На Байконуре в Казахстане мы сидим в карантине дольше, чем у себя на мысе Канаверал, – целых 12 суток, при этом, кажется, в Роскосмосе считают, что и этого времени недостаточно. Перед нашим последним полетом моего коллегу по команде Романа отправили вместе с его семьей на пять дней за город в санаторий, чтобы он смог расслабиться и отдохнуть, и это еще до карантина. (А по завершении экспедиции космонавтам дают несколько месяцев отпуска, тогда как астронавты возвращаются в Центр подготовки спустя всего несколько недель после возвращения на Землю, хотя, конечно, никто от нас не ждет, что, как только мы переступим порог, тут же взвалим на себя весь объем обязанностей.)
В наши дни карантин проводится не только в медицинских целях, но и в психологических: вынужденный тайм аут позволяет сделать паузу, сосредоточиться на том, что нам предстоит выполнить, и осознанно начать переход к новому жизненному порядку. Эмоционально и психологически карантин – это такая «придорожная гостиница» на пути в космос.
Хотя смысл карантина – защитить астронавтов, для наших семей это мероприятие определенно не из легких. Для начала им нужно добраться до нас, а в Казахстан не так то легко попасть, только если вы не из Киргизии. Кроме того, они не только вынуждены полностью подчиниться нашему расписанию, но от них еще требуют следовать традициям, которые могут им показаться не особенно забавными. За день или два до старта, например, мы вместе с членами экипажа и родственниками пересматриваем «Белое солнце пустыни» – русский фильм, главный герой в котором чем то напоминает Лоуренса Аравийского . При этом наши близкие могут быть вовсе не в восторге от своеобразной игры актеров.
Несмотря на то что станция значительно увеличилась в размерах с того момента, когда я здесь был в прошлый раз, я удивился, обнаружив вскоре после стыковки, что на самом деле я хорошо ориентируюсь на станции – трехмерная модель, созданная на Земле, оказалась в высшей степени точной. И в некоторых других аспектах это место мне показалось знакомым. Например, запах был абсолютно узнаваем: чистота, как в образцовой лаборатории, наводящая на мысли о машинах.
В российском сегменте пахло чем то еще, чувствовалось как будто легкое присутствие липкого древесного аромата столярной мастерской. Все стены модуля почти полностью покрыты ворсистой частью застежки липучки. В космосе мелкие предметы вроде ложек, карандашей, ножниц и пробирок просто улетают, чтобы потом, неделю спустя, найтись где нибудь в воздушном фильтре, который закрывает вентиляционный канал. Поэтому их цепляют на липучках к стене. Крючковатую часть липучки можно найти на обратной стороне почти каждой вещи, и это сделано для того, чтобы их можно было прицепить к «липкой» стене.
На МКС вы никогда не перепутаете, находитесь ли вы в американском сегменте станции или в российском. Российский сегмент меньше в диаметре – расправьте руки, и вы сможете дотронуться до стен по обе стороны от вас, – а липучка на стенах окрашена преимущественно в различные оттенки зеленого, что создает не лишенный привлекательности антураж подводной лодки.
В американском сегменте ощущения другие. Когда в 1998 г. был запущен первый модуль Unity, психологи предположили, что успокаивающие цвета будут залогом психического здоровья, и потому порекомендовали цвет… сомон (оранжево розовый). И то ли они изменили свое мнение, то ли перестали вообще заниматься дизайном интерьеров, но остальные модули американского сегмента, к счастью, просто белые.
В НАСА решили, что слишком много липучки на стенах повышает опасность пожара, поэтому липучки здесь меньше, и практически вся она белая. Даже притом что цилиндрический сегмент имеет диаметр 4,5 м, стойки и рамы, установленные вдоль стен для монтажа экспериментального оборудования и для организации мест для хранения, уменьшили внутреннее пространство до квадратных размеров, и тем не менее, расправив руки, невозможно дотянуться до стен. Сочетание яркого освещения, отсутствия окон и белых стен создает атмосферу больничного коридора.
Шесть спальных мест, расположенных между американским и российским сегментами станции, весьма далеки от роскоши, но по сравнению с тем, как мы спали в шаттле или в «Союзе», это достаточно удобные места отдыха и, несмотря на отсутствие звукоизоляции, самые тихие места на станции. Каждое такое место – белый персональный контейнер с мягкой обивкой на стенах размером с телефонную будку, укомплектованный дверью и спальным мешком, прикрепленным к стене.
На другой стене имеются эластичные ремни (я с их помощью закреплял на стене книгу, сменную одежду и маленькую сумку с туалетными принадлежностями) и место для двух ноутбуков. Один компьютер исключительно для работы, другой – для личного пользования. Липучка на потолке нужна, чтобы прикреплять мелкие вещи, например, щипчики для ногтей или маркер, который лучше всего использовать на орбите, так как он будет писать в любом положении, как его ни держи.
В невесомости нет нужды в матрасе или подушке; и без них ощущение, будто спишь на облаке, которое отлично держит, так что не нужно ворочаться, чтобы найти наиболее комфортное положение. Надев пижаму (российского производства, вроде длинных кальсон), я застегнул свой спальный мешок с капюшоном, похожий на кокон с отверстиями для рук.
Еще со времен шаттла я знал, что спящий астронавт – интересное зрелище. Его руки парят перед ним, и получается такой характерный для Франкенштейна жест, волосы на голове развеваются, как грива, а выражение лица свидетельствует об удовлетворении. Выключив свой маленький фонарь, я чувствовал себя очень спокойно в этом потустороннем месте.
Отсутствие гравитации меняет весь распорядок повседневной жизни, поскольку сказывается почти на всем, что мы делаем. Например, чистка зубов: зубную пасту приходится глотать. Выплюнуть ее было бы очень неразумно в отсутствии силы тяжести и струи воды, которая могла бы смыть ее в дренаж.
Чтобы помыть руки, нужен пакет с водой, смешанной с небольшим количеством мыла, которое не нужно смывать; выдавливаешь каплю, ловишь ее и аккуратно наносишь на руки. Она прилипает к пальцам, как гель, а не разбивается на множество разлетающихся повсюду мелких капель. Потом вытираешь руки насухо полотенцем. Никакого горячего душа, под которым можно было бы постоять подольше, конечно же, нет. Из всех благ цивилизации больше всего мне не хватало именно его; приходилось просто обтираться влажной тканью, а это так себе альтернатива.
Мытье головы сводилось к тому, что нужно было энергично тереть голову шампунем, который также не требовалось смывать водой, а потом внимательно и аккуратно высушить волосы, следя за тем, чтобы оторвавшиеся волоски не летали по всей станции, не засоряли воздушные фильтры и не попадали людям в глаза и нос. Шампунь более менее помогал, но все же на Земле мои волосы и кожа головы чувствовали себя лучше. А вот стирального порошка, после стирки которым не нужно было бы полоскать, не существует, поэтому даже минимальная стирка нашей одежды была невозможна. Мы просто надевали одежду снова и снова, пока окончательно не занашивали.
Я никогда раньше не был в длительных экспедициях, поэтому мало интересовался особенностями запахов на станции. Неужели жизнь в космосе сопровождается… вонью? Как ни странно, нет. Правда, надо отметить, что пазухи моего носа были слегка заложены на всем протяжении экспедиции – в невесомости жидкость накапливается в голове, но я никогда не чувствовал запаха тела на МКС.
Причина, как мне кажется, в том, что одежда на самом деле никогда не касается вашего тела, она как бы парит рядом с вами, очень близко к коже. И с учетом того, как мало мы напрягаемся физически, я уверен, что потеем мы тоже мало. Одну пару носков я носил неделю, футболку – две недели, а шорты и длинные штаны можно было носить месяц, не доставляя неприятностей обществу. Когда я считал, что какую то вещь уже не могу надевать, я запихивал ее в один из мусорных контейнеров, которые предназначались для погрузки на «Прогресс» – российский грузовой корабль, доставляющий грузы на станцию, а затем при возвращении на Землю сгорающий в плотных слоях атмосферы.
Физические тренировки обязательны в длительной экспедиции: без них мы буквально зачахнем. Нам приходится тренироваться по два часа в день, чтобы сохранить свои мышцы и кости достаточно крепкими для экстремальных физических нагрузок при работе в открытом космосе, а также для того, чтобы по возвращении на Землю мы могли бы уверенно стоять на своих двоих.
Достаточно сложно выполнять упражнения в условиях, когда любые движения даются легко и просто. Для этого требуется специальное оборудование: мы пристегиваем свои кроссовки к педалям велотренажера и потому не улетаем с него, а на беговой дорожке имеется хитроумное приспособление с ремнями, которое тянет нас вниз, чтобы мы бежали по движущейся ленте, а не по воздуху.
Я начинал с нагрузки, равной примерно 60 % веса моего тела, но чем дольше находился в космосе, тем больше увеличивал нагрузку, чтобы сделать тренировку более трудоемкой. Не могу сказать, что бег – мое любимое занятие в космосе: после того как привыкаешь повсюду летать, кажется немного странным и нечестным, когда приходится активно двигать ногами, чтобы оставаться при этом на одном месте.
Помогает просмотр хоккейного матча или какого нибудь фильма на моем ноутбуке во время бега. (Астронавты, которые серьезно занимаются бегом, кажется, меньше беспокоятся; в 2007 г. Суни Вильямс пробежала дистанцию Бостонского марафона в космосе, потратив на преодоление дистанции всего 4 часа 24 минуты.)
Также я регулярно упражнялся на «продвинутом тренажере для силовых упражнений» (ARED) – оригинальном устройстве, в котором используются вакуумные цилиндры для создания на штанге или тросе усилия свыше 270 кг, так что нам приходилось преодолевать при подъеме этой штанги сопротивление всасывания. Упражнения на этом тренажере очень похожи на подъем тяжестей в плане ощущений и физического эффекта. На нем можно делать упражнения с нагрузкой на ноги, приседания и другие, которые без дополнительной нагрузки были бы слишком простыми.
Все тренажеры на МКС оснащены системами гашения вибраций; некоторые элементы даже снабжены стабилизирующими гироскопами, так что вибрации и удары, возникающие во время тренировки, не повредят научным экспериментам на борту.
Когда нет силы, благодаря которой капли пота стекают вниз, то он просто скапливается на коже, образуя медленно разрастающуюся жидкую пленку. Если резко дернуть головой, то большая капля пота может оторваться с поверхности тела, проплыть в воздухе через весь модуль и неожиданно шлепнуться кому нибудь из членов экипажа в лицо.
Правила этикета на МКС требуют, чтобы во время тренировки у вас за поясом или просто где то рядом обязательно было полотенце, которым можно вытереть пот. После тренировки полотенце нужно повесить на крючок, чтобы влага испарилась в воздух. Потом влага из воздуха, вместе с мочой из туалета, будет переработана в воду.
Кстати, о воде. О питьевой воде прежде всего. До 2010 г. вода на МКС поступала в больших, обшитых шерстяной тканью мешках, и доставляли ее на шаттлах или на грузовых кораблях. Но теперь на станции есть система очистки, которая позволяет перерабатывать примерно 7000 л в год. Благодаря использованию фильтров и дистилляторов, в которых за счет вращения создается искусственная гравитация и удаляются загрязняющие воду примеси, мы можем превратить пот, сточную воду, которой мы мылись, и даже нашу собственную мочу в питьевую воду.
Это, наверное, кажется омерзительным (и я признаюсь, что стараюсь не думать о моче, пока с удовольствием пью прохладную воду из высокого питьевого пакета), но в действительности вода на станции намного чище той, какая льется из крана в большей части домов в Северной Америке. И на вкус это совершенно обычная вода.
Все упражнения, которые мы делаем, и диета, которой мы придерживаемся, контролируются – никакой жареной пищи, никакого алкоголя, калорийных тортов и пирожных, – поэтому большинство из нас возвращается на Землю в отличной форме и с меньшим запасом жира в организме. Тем не менее в космосе с нашими телами происходят процессы, которые могут плохо отразиться на здоровье в долгосрочной перспективе. А может, и нет.
Например, когда я закрываю глаза, я периодически вижу очень слабые, нечеткие вспышки света: космические лучи – высокоэнергетические частицы от далеких звезд – пересекают Вселенную и атакуют глазной нерв, словно мои персональные разряды молнии. Вспышки эти проявляются на самой границе восприятия, как будто дразнят меня, чтобы я их разглядел.
Многие астронавты испытывали подобное ощущение, и оно не особенно докучает, а скорее служит слабым визуальным явлением, напоминающим о том, что ты больше не в Канзасе. Но тем не менее это радиационное облучение. На Земле атмосфера и магнитное поле защищают от излучения Солнца и миллиардов других звезд, но МКС непрерывно бомбардируется высокоэнергетическими частицами. Пока нет никаких доказательств, что астронавты подвергаются повышенной опасности развития раковых опухолей или катаракты, однако здесь, на орбите, мы поглощаем большее количество радиации, чем на Земле, и стоит подумать, как с этой ситуацией быть.
Другие изменения в организме, обусловленные длительным пребыванием в космосе, определенно отрицательные: ослабляется иммунная система, сердце сжимается, поскольку ему не приходится сопротивляться гравитации, ухудшается зрение, иногда довольно сильно (пока никто точно не может сказать почему). Позвоночник удлиняется, потому что небольшие мешочки с жидкостью между позвонками расширяются. Костная масса уменьшается из за того, что организм теряет кальций.
В невесомости не нужны мышцы и кости, чтобы держать собственный вес, и это делает жизнь на орбите такой забавной, но вместе с тем, по существу, вредной для человеческого тела в долгосрочной перспективе. Поиск причин подобных изменений в организме и способов избежать и нейтрализовать их очень важен для, скажем, путешествия на Марс – на полет туда и обратно потребуется по меньшей мере два года.
На МКС астронавты и космонавты работают отдельно друг от друга, и два сегмента станции отделены друг от друга, поэтому нужно приложить определенные усилия, чтобы увидеться. И мы виделись в течение всех пяти месяцев пребывания на станции, иногда просто залетев на 15 минут после ужина, чтобы поболтать. Совместный прием пищи – очень важная возможность общения, особенно когда вас на борту всего трое. После того как экипаж Кевина покинул станцию, Роман остался один в российском сегменте, поэтому мы всегда были рады пригласить его поесть с нами, когда у него была такая возможность, и часто мы втроем после ужина разговаривали и слушали музыку – у Романа на его iPad была потрясающая коллекция.
Все напитки, в том числе и чай с кофе, хранятся в пакетах, большей частью в форме порошка, и мы просто добавляем воду, а потом пьем маленькими глотками через соломку. В основном еда на борту станции обезвоженная, так что мы просто вливаем горячую или холодную воду непосредственно в пакет с помощью некоего подобия иголки, потом вскрываем пакет и начинаем жадно есть. Очень много всякой липкой еды, например, овсянка, пудинг и вареный шпинат. Поскольку такая еда слипается в комки, ее легче схватить ложкой и отправить в рот, не гоняясь за ней по всей станции.
Свежие фрукты и овощи у нас были раз в месяц, когда прилетал грузовой корабль или очередной «Союз». Как то раз мы получили на каждого по хрустящему зеленому яблоку и ароматному апельсину. В другой раз были банан, два помидора и два апельсина. А однажды прислали по целой луковице каждому! Несмотря на отсутствие холодильника, которое является ограничивающим фактором, космическая еда вкуснее, чем вы можете подумать. Она достаточно разнообразна: смешение русской кухни – тушеное мясо, семга на пару – и американских блюд плюс фирменные блюда из других стран. Еще я получал бонусные контейнеры с канадским угощением вроде копченого лосося, вяленого мяса буйвола, кленового сиропа и даже канадский кофе Tim Hortons – любимый напиток с кофеином для всего экипажа (все остальное Роман называл суррогатом).
Многие астронавты, в том числе и я, со временем начинают скучать по острой пище, потому что при гиперемии (приливе крови), обусловленной невесомостью, вы начинаете воспринимать вкус продуктов как при простуде. Все становится немного пресным и безвкусным. Моим любимым блюдом была закуска из креветок, заправленная соусом из хрена. Она была не только вкусная, но еще и прошибала так, что это помогало прочистить пазухи носа. Иногда в нас просыпалось страстное желание получить что нибудь особенное, скажем, арахисовое масло или сэндвич с джемом.
На борту станции нет хлеба – крошки могли бы доставить серьезные неприятности. Мы ели специально упакованные не плесневеющие лепешки. Время от времени мы организовывали особую трапезу – например, в апреле у нас был завтрак в честь завершения работы российских космонавтов в открытом космосе. На завтрак были вафли, кленовый сироп – необычное меню для русских, – сыр «Бри», фруктовый коктейль и сушеная земляника. Мы все вшестером надолго задержались за столом в то воскресное утро, паря в отсеке, похожем из за отсутствия окон на комнату звукозаписывающей студии, пили одну чашку настоящего кофе за другой, разговаривали, смеялись и чувствовали себя самыми счастливыми людьми не на Земле.
Моя любимая история – это рассказ Юрия Маленченко о его возвращении в 2008 г. с американкой Пегги Витсон и кореянкой Ли Со Ён. Когда «Союз» возвращается на Землю, взрываются пироболты, и от спускаемого модуля отделяются орбитальный и служебный модули, которые потом сгорают в плотных слоях атмосферы. Только спускаемый модуль имеет абляционную защиту, спасающую его от перегрева. На «Союзе», в котором возвращались Юрий с коллегами, после входа в атмосферу было слышно, как сработали пироболты, но один из модулей не отделился от спускаемой части, и космонавты об этом не знали. Этот модуль держался на одном замке и с каждой секундой разогревался все сильнее, поскольку воздух становился плотнее, а давление и сила трения возрастали.
Спускаемый модуль, летящий к Земле с прикрепленным к нему тяжелым, горящим шаром, потерял управление, поскольку не был рассчитан на такую ситуацию. Как только «Союз» перешел в режим баллистического спуска, перегрузка выросла до 9g, но хуже было то, что модуль неистово кувыркался при падении. Космонавтов болтало и кидало во все стороны, хотя обычно их просто вжимает в кресла от перегрузки. Члены экипажа не могли видеть, из за чего возникла проблема, но они знали, что случилось что то ужасное и корабль долго не выдержит подобной нагрузки. К счастью, аэродинамические силы настолько выросли, что болт, удерживающий горящий модуль, наконец не выдержал, и модуль отделился. Однако этот модуль продержался так долго и создал такую высокую тепловую нагрузку, что вся верхняя часть спускаемого отсека полностью выгорела. Юрий, слишком невозмутимый даже для космонавта, почувствовал, что какая то жидкость капает ему на ноги. Он подумал, что это капает расплавленный металл, что «Союз» начал плавиться. Он решил ничего не говорить, просто немного передвинул ноги и продолжил бороться за управление кораблем (позже выяснилось, что капала вода из под кислородной панели, где обычно при приземлении скопившийся конденсат превращается в лед).
Команда была буквально в двух секундах от гибели. Потом, благодаря удачной конструкции модуля, его положение стабилизировалось, парашют раскрылся, и модуль шлепнулся на землю, очень жестко, но тем не менее благополучно. Однако приземление произошло в приличном удалении от назначенного места, поэтому космонавтов никто не встречал. На земле даже не знали их точного местонахождения; из за того, что модуль во время спуска превращается в огненный шар, связь надолго прерывается. Обычно после месяцев, проведенных в космосе, члены экипажа физически слишком ослаблены даже для того, чтобы открыть люк, поэтому выбраться из модуля им помогает наземная команда. Но каким то чудом, поборовшись с люком несколько минут, Юрий смог его открыть – сверхчеловеческий подвиг, если принять во внимание, насколько космонавт был слаб и истощен. Тотчас же он почувствовал запах дыма. Это можно было ожидать, если учесть, до какой температуры разогрелся корпус модуля, но когда Юрий открыл люк чуть шире, он увидел, что модуль окружен огнем.
«Союз» приземлился в поле и поджег сухую траву. Пока Юрий закрывал люк, перчатки на его руках воспламенились. Больше всего все трое хотели выбраться наружу – их мутило, и было крайне неприятно сидеть в тесной, а теперь еще и задымленной консервной банке – но вокруг все полыхало огнем. Они были не в том состоянии, чтобы попытаться выпрыгнуть из модуля и пробежать через огонь. Оставалось только ждать. Но никто не пришел. Какое то время спустя Юрий решил рискнуть и снова открыть люк. Хорошие новости: пламя отступило от корабля.
Каким то образом Юрий смог выбраться, но вдруг, как из под земли, перед ним появились несколько местных жителей – казахских мужчин, которых привлек дым пожара. Они с любопытством смотрели на космонавта, а потом один из них – единственный, кто говорил по русски – спросил: «Вы откуда взялись?» Юрий пытался объяснить, но парень его прервал: «Ладно, а что у вас за лодка? Откуда взялась лодка?» Он просто не мог поверить, что эта «плоскодонка» действительно прилетела из космоса. Тем временем Пегги и Со Ён, у которой при приземлении была довольно серьезно травмирована спина, выбирались из модуля, и мужчины помогли им. Юрий хотел достать радиооборудование и попытаться вызвать спасательный вертолет, но сил, чтобы вернуться в «Союз» и достать радиостанцию, уже не было. Нет проблем.
Самый маленький парень из местных вызвался помочь, забрался в «лодку», которая только что свалилась с неба, и начал хватать все, что только мог унести. Юрий видел, как он набивает свои карманы чем только можно, но был физически обессилен, чтобы вмешаться. Юрий пытался словесно защитить свой корабль, а между тем в поле зрения появился первый вертолет, откуда в центр управления передали, что модуль найден, но нигде не видно парашюта. Конечно, ведь парашют сгорел при пожаре. Но смысл сообщения для любого, кто его услышал, мог быть только один: экипаж погиб. Общее опустошительное чувство. За ним последовало ликование, когда вертолет приземлился и центр управления получил хорошие новости: экипаж пережил баллистический спуск, адский пожар и встречу с «лодочными грабителями».
Возвращение из экспедиции МКС 34/35 прошло иначе. За пять месяцев в космосе мое тело не просто адаптировалось к невесомости – я приобрел целый набор новых привычек. Сделав несколько шагов, я чувствовал, что мои ноги, отвыкшие от веса тела, горят, словно я бегу по горячим углям. Особого облегчения не было, даже когда я садился: теперь мне казалось, что по ногам кто то молотит колотушкой. Кроме того, в сидячем положении я испытывал дискомфорт, чувствуя свой копчик; если вы привыкли отдыхать, паря в воздухе, невесомый, то сидеть на стуле со всей тяжестью тела уже не так приятно. Да и стоять тоже. Удлинившись в невесомости, мой позвоночник теперь вновь сжимался, поэтому нижняя часть спины постоянно болела. Даже месяцы спустя мои ноги и спина все еще жаловались, часто и громко, какая же это обуза – гравитация.
Мое сердце тоже выработало новые привычки, пока я был в космосе. К моменту возвращения на Землю оно уже забыло, как качать кровь к голове, поэтому, даже когда я просто стоял выпрямившись, ему приходилось усиленно работать. После нескольких минут, проведенных на ногах, частота ударов сердца приближалась к 130. При этом кровяное давление падало, и я чувствовал головокружение и слабость.
Чтобы помочь крови циркулировать, я несколько дней носил компенсационный костюм. Это позволяло поддерживать постоянное артериальное давление в икрах, бедрах и внутренностях. Эффект похож на сдавливание нижней части воздушного шара, чтобы заставить воздух перейти в верхнюю часть; компенсационный костюм не вызывает боли, просто возникает ощущение, как что то сдавливает нижнюю часть тела. Но даже с ним я испытывал сильное головокружение, если резко вставал с места, поэтому приходилось быть осторожным в ванной; в первые несколько дней после полета была реальная опасность упасть и убиться, разбив голову о кафельный пол (один астронавт, которого я знал, потерял сознание, когда встал пописать). Именно поэтому в душевой комнате в квартирах астронавтов во время послеполетного карантина стоит стул.
Хотя головокружение со временем становится менее острым, приступы у меня случались в течение долгого времени, так что я приучился спокойно постоять несколько секунд после того, как встал, чтобы головокружение прошло, и только после этого мог делать какие то движения, например, пройти в другой конец комнаты.
Часть проблемы заключалась в том, что мой вестибулярный аппарат – орган внутреннего уха, отвечающий за равновесие, – был полностью сбит с толку после полета. На МКС он привык реагировать только на вращение и ускорение моего тела, потому что там не было разницы между верхом и низом. Но на Земле сила тяжести тянула меня вниз, а пол «толкал» вверх, и это создавало эффект, который моим вестибулярным аппаратом воспринимался как постоянное ускорение, никак, естественно, не воспринимаемое зрением. В результате меня жутко тошнило, сильнее, чем на самой крутой горке на аттракционе.
Мое тело реагировало так, будто симптомы были вызваны нервно паралитическим ядом. Хотелось опустошить свой желудок и лечь, чтобы яд усваивался медленнее. Я принимал лекарства от тошноты в течение 10 дней после приземления; временами я чувствовал себя прекрасно, но периодически становился зеленым от тошноты. Мой желудок восстановился быстрее, чем вестибулярный аппарат. Сначала трудно было даже ходить, меня шатало, как пьяного, но по мере реабилитации я справлялся все лучше и лучше (по крайней мере, пока держал глаза широко открытыми).
Всю первую неделю после возвращения при ходьбе меня заносило на поворотах, я врезался во все подряд и наклонялся вперед так, как будто я шел против очень сильного ветра. Значит, водить машину мне было небезопасно еще недели две, и меня это вполне устраивало, поскольку я был крайне утомлен и напоминал больного, который восстанавливается после изматывающей болезни. Сон мой был глубоким и безмятежным, и это было неожиданным плюсом; в течение первых нескольких дней после полетов на шаттле я испытывал странное ощущение, будто парю над своей кроватью (мое пребывание в космосе было столь непродолжительным, что организм был основательно сбит с толку). Но на этот раз у меня таких проблем не было.
Моей кроватью становилось любое место, где я чувствовал себя достаточно комфортно в физическом плане, и я так сильно хотел спать, что урывками мне удавалось вздремнуть несколько раз в день. К счастью, в НАСА есть превосходные тренеры, которые работают с нами и с нашими врачами от момента назначения в экспедицию до окончания послеполетной реабилитации – специалисты по силовой и физической подготовке астронавтов и их реабилитации.
В первые дни после возвращения в Хьюстон они просили меня поднять руки над головой, а потом лечь на землю и попытаться поднять ноги. Я мог это сделать, но с трудом. Когда я лежал на мате, мне казалось, что меня пригвоздили к полу как минимум двое человек, усевшись на меня сверху. После того, как в условиях космоса я мог одним пальцем сдвинуть холодильник, это казалось по крайней мере нечестно. Несмотря на ежедневные двухчасовые тренировки на МКС, здесь, на Земле, я оказался немощным. Многое из того, что происходит с человеческим телом в космосе, на самом деле очень напоминает процесс старения.
В послеполетном карантине мы с Томом ковыляли, как два старых дурака, и получали представление о том, какой будет наша жизнь, если мы дотянем до 90 лет. Наши кровеносные сосуды затвердели, сердечно сосудистая система изменилась. В космосе организм теряет кальций и другие минералы, поэтому кости стали хрупкими; то же можно сказать и о наших мускулах, поскольку 22 часа в день они не испытывали совершенно никакой нагрузки.
Положительной стороной работы со специалистами по реабилитации было то, что мы могли восстановить организм, при этом получив представление о том, какие физиологические изменения ждут нас в старости. Первые несколько месяцев после возвращения астронавты по сути играют роль больших лабораторных крыс.